Николай Александров: Наверное, как только появилась книга, так сразу же появился и комментарий к ней, поскольку настоящий текст настолько богат смыслами, что они сразу не все не обнаруживаются и требуют комментирования, примечаний. Некоторые книги невозможно читать без комментариев, ну, например, «Божественную комедию» Данте или «Фауста» Гете. Некоторые комментарии украшают книги и переносят их в совершенно иное качество, как, например, трехтомник писем Пушкина с комментариями Модзалевского. Некоторые комментарии становятся отдельным произведением. Недавний тому пример – комментарий Александра Долинина к роману Набокова «Дар». Об очередном опыте комментирования текста мы и поговорим сегодня в нашей программе. Больше 30 лет прошло с тех пор, как в России впервые были опубликованы мемуары Ирины Одоевцевой «На берегах Невы». И вот вышла эта книга, но уже не просто сам текст Ирины Одоевцевой, а с подробными комментариям. Олег Лекманов «Жизнь прошла, молодость длится». Путеводитель по книге Ирине Одоевцевой «На берегах Невы». Подробный комментарий-путеводитель, разумеется, прилагается к тексту самих воспоминаний Ирины Одоевцевой. Об этой книге мы и будем говорить сегодня с Олегом Лекмановым, который у нас в гостях. Олег, здравствуйте. Олег Лекманов: Здравствуйте. Николай Александров: Начнем мы, наверное, с того, что попробуем напомнить о личности Ирины Одоевцевой. Несмотря на то, что все-таки это уже один из хрестоматийных персонажей для тех, кто занимается поэзией и литературой начала века и эмигрантской литературой, литературой русского зарубежья, но, тем не менее, все-таки несколько слов о ней. Олег Лекманов: Это была такая девушка, которая родилась в Риге в семье богатого адвоката. Николай Александров: Ирина Одоевцева – это псевдоним. Олег Лекманов: Да, Ираида Гейнике ее на самом деле зовут, эту девушку. И тут сразу начинаются загадки, потому что, например, очень долго не удавалось установить точный год ее рождения. Так часто бывает с людьми эпохи. Николай Александров: Особенно с женщинами. Олег Лекманов: Особенно с женщинами. Но, действительно, она в поздние годы, поскольку была такая возможность, документы все плавали, исчезали и так далее, она себе все время убавляла возраст, и родилась она 4 августа 1895 года. И это тоже такая целая история. Я не буду это долго… Но все равно любопытно. Сначала такой прекрасный архивист, историк, филолог из Риги Борис Равдин прислал документ об их браке с Георгием Ивановым. Она была замужем за Георгием Ивановым, поэтом, одним из лучших поэтов русской эмиграции. Был этот день рождения. А потом, уже отчасти по моей просьбе, Анна Слащова, исследовательница из Петербурга, нашла в церковной книге просто запись об ее рождении, и она родилась 4 августа 1895 года по новому стилю. Это есть в предисловии, разумеется, со ссылкой на Слащову. Это теперь уже такой факт, который мы знаем четко. Ее жизнь складывалась… Она была такая богатая девочка. Отец переехал в Петроград. И ее звездные часы начались уже после революции, потому что она пришла поступать… Это назывался «Институт живого слова». Дело в том, что после революции… Я не для вас, Коль, а для наших зрителей рассказываю… Образовалось огромное количество всяких институтов, где люди могли получать бесплатное образование, самое-самое разное. И вот Одоевцева… Были какие-то курсы, скажем, на которых тоже она училась некоторое время, потому что она была такой… Ну, не красавицей, но она была очень эффектной внешне, с рыжими волосами. И она пришла в этот институт живого слова, который такой актер Гернгросс образовал, значит, под патронажем Луначарского, который был мощным сильным человеком в эту эпоху, и там один из предметов, а именно всякую теорию литературы, историю литературы вел Николай Степанович Гумилев. И вот она пришла. И с этого момента… Она пришла, она послушала Гумилева. И она стала сначала любимой ученицей, потом на некоторое время, видимо, возлюбленной, потом снова любимой ученицей Гумилева. И ворвалась, можно сказать, в петроградскую литературную жизнь этого времени, потому что, действительно, собственно говоря, о чем и написаны мемуары, написаны воспоминания, на протяжении довольно короткого промежутка времени, потому что сначала был этот Институт живого слова, а потом Гумилева стал одним из организаторов такой литературной студии, которая была сначала студией переводчиков при издательстве, которое Горький организовал, «Всемирная литература». А потом она стала частью студии поэтов. И там учились очень разные люди. Например, Николай Чуковский был в этой студии, сын Корнея Ивановича Чуковского, и сам писатель. Ну и всякие разные замечательные люди. И там училась Одоевцева тоже. И она стала писать баллады. Собственно, ее такое ноу-хау заключалось в том, что она писала на остро современные темы, скажем, про водопровод она написала, но балладу такого английского типа, направления. Не очень понятно до сих пор, то ли она сама это придумала, то ли, как я думаю, может быть, Гумилев им всем дал учебные задания, просто раздал, а у нее получилось лучше всех. Почему я так думаю? Потому что эти баллады писало несколько человек. Вообще такой период баллад был. Николай Александров: Социальный заказ. Олег Лекманов: Николай Тихонов, который самый из них прославленный потом уже человек. Неважно. Короче говоря, через Гумилева Одоевцева действительно познакомилась с очень большим количеством… Практически со всеми, наверное, главными поэтами модернистскими, которые тогда жили в Петрограде. Николай Александров: Давайте сразу обозначим, Олег, какой-то круг. Понятно, что если это Гумилев, то это Ахматова, разумеется. Олег Лекманов: Я бы сказал, что там несколько расходящихся было кругов. Потому что самый узкий круг – это были ученики Гумилева, некоторые из которых потом стали более-менее известными людьми. Скажем, Ада Оношкович-Яцына, которая была главной переводчицей Киплинга. Это Михаил Лозинский, прекрасный переводчик и интересный поэт, я бы так сказал, который преподавал в этой студии. Это… да, Ахматова. Но с Ахматовой Гумилев тогда общался не очень много. И Ахматова ее видела. Она с ней говорила только один раз. Но я думаю, что ахматовский сюжет мы еще обязательно затронем, без нее просто не обойтись в этом разговоре. Это Андрей Белый, который в это время тоже приехал в Петроград. Там тоже довольно загадочная история. Мы тоже ее коснемся. Но знакома она точно с ним была и общалась немножко. Это Мандельштам, который с юга приехал в Петроград и о котором интересные воспоминания, кусок интересный про него. Это Блок, конечно, в которого все были влюблены. И, кажется, Одоевцева… Она, конечно, благоговела перед ним, она этими немногочисленными встречами с Блоком страшно дорожила. Николай Александров: Последние годы жизни Блока. В 1921 году он умирает. Олег Лекманов: Да, в 1921 году он умирает. Описывается то… Нет описания его смерти, разумеется. Но она была на похоронах блока, и об этом немножко есть в книжке. Вот я сказал бы… Но здесь важно вот что. Ее не интересовали совсем прозаики. Она считала, что поэты – это небожители, а прозаики – это непонятно кто. И поэтому она, скажем, училась с Михаилом Зощенко в этой студии вместе, он ходил к Гумилеву тоже. Он вообще ни разу не упоминается в этих воспоминаниях. И это, конечно, Георгий Иванов, который потом… там тоже история запутанная. Он стал возлюбленным, скажем так, а уже потом в эмиграции в какой-то момент стал мужем. Николай Александров: Олег, по существу эти воспоминания, которые относятся к 1918-1922 году, то есть до отъезда Ирины Одоевцевой уже в эмиграцию, и воспоминания, собственно, писались гораздо позднее. То есть это действительно воспоминания, да, это книга, которая писалась спустя годы после того, как… Олег Лекманов: Да. Она начала все это в начале 1960-х годов писать, и она это писала кусками. То есть она писала это все, насколько я понимаю, я пытаюсь про это немножко в предисловии писать… Она писала это не единой книгой, а поскольку она жила очень бедно уже тогда, в поздние свои годы, то для нее были важны гонорары, и она писала кусочками что-то в «Русскую мысль», что-то в «Новый журнал», а что-то такое был… Немецкий альманах «Мосты». А потом она начала все это соединять, склеивать уже в одну книжку и стала дописывать какие-то куски, которые считала нужным написать, но они не были написаны. И вот в 1967 году вышла наконец это книжкой в Нью-Йорке. Николай Александров: После этого вступления к книге Ирины Одоевцевой, разумеется, возникает, наверное, главный вопрос в связи с этой книгой – какие проблемы возникают у комментатора, когда он сталкивается с мемуарами Ирины Одоевцевой? Ну, понятно, что мы обрисовали хронологию, Петербург 1918-1922 года, выяснили, что эти воспоминания писались уже гораздо позднее, уже в конце жизни Ирины Одоевцевой. Олег Лекманов: Здесь важно. Не в конце. Николай Александров: Поскольку она в конце 1980-х приехала в Россию, то 1960-е годы – это не конец. Это, в общем, такое обращение к мемуарам на самом деле. Так вот какие проблемы возникают просто в связи с этим текстом? Олег Лекманов: Вы знаете, я бы сказал так, что первая проблема возникла… И, собственно говоря, это то, почему я взялся эту свою книжку писать, составлять. Тут была очень большая проблема просто с репутацией самой Одоевцевой, конечно, связанная в том числе и с этим текстом тоже. Дело в том, что если вы будете брать серьезные филологические, да и не только серьезные работы, то когда будет заходить речь о свидетельствах Одоевцевой, то почти наверняка там будет какая-нибудь оговорка («Если верить Одоевцевой», «В не очень достоверных мемуарах Одоевцевой», что-нибудь такое). Действительно, репутация такая странная. Потому что, с одной стороны, когда это вышло в 1988 году сначала в журнале «Звезда», потом отдельным изданием вышла эта книжка, она пользовалась очень большим успехом. Очень большим. И до сих пор пользуется. Вот когда мои знакомые… Она очень хорошо написана, легко. Одоевцева была прекрасным беллетристом. Так вот, многие просто через это входят в этот мир. И даже, может быть, я не уверен, для некоторых это может быть печально, но это так, стихи того же Гумилева заменяются отчасти этим образом. То есть образ, который нарисовала Одоевцева, изобразила Одоевцева в мемуарах, становится более интересным… «Ну, стихи – хорошо, что он писал. А вот какой был человек!» Но, с другой стороны, действительно, эти мемуары очень часто и много ругали. И, собственно говоря, мне захотелось разобраться, насколько эта критика правильная, насколько мы можем… Можем ли мы доверять этим мемуарах или не можем? Есть ли там что-то, что хотя бы для историка литературы и вообще для читателя мы можем принять на веру? А когда я захотел это сделать, стало понятно, что без комментария не обойтись, потому что невозможно делать замеры только. Ну, хорошо, здесь она, предположим, сказала правду. А тут человек придет и скажет: «Ну, хорошо. Здесь она сказала правду, а на других 50 страницах нет ни одного слова правды». И так далее. И я понял, что нужно просто садиться… Как, собственно говоря, с такими книгами и нужно делать – нужно садиться и пытаться выяснить на каждой странице… Не то что узнать правду, потому что правды мы не знаем. Может быть, когда-нибудь, если машина времени будет изобретена, мы сядем, поедем в ту эпоху и наконец мы тихонечко будем смотреть, как там все было на самом деле. Но мы имеем другие точки зрения. Мы имеем дневники, которые в это время велись. Какие-то объективные документы, там. Опять, здесь тоже нужны оговорки. Вы лучше меня понимаете, что они лишь отчасти объективные, потому что мы уже говорили про год рождения Одоевцевой. Особенно в эту эпоху все начало… Николай Александров: Олег, отсюда возникает вопрос. Когда вы говорите правду, вы имеете в виду характеристики людей, события, факты, реалии – что именно? Олег Лекманов: Я имею в виду то, как это… То есть есть точка зрения Одоевцевой на что-то, а есть какая-то сумма свидетельств современников, я бы сказал вот так. Ну и отчасти… собственно говоря, в этом и было большое удовольствие вообще комментировать… Это не первая книжка, которую я комментирую. Это вообще большое удовольствие комментария. Ты чувствуешь себя немножко таким, ну если не Шерлоком Холмсом, то я не знаю, кем. Эркюлем Пуаро. Потому что ты пытаешься восстановить, реконструировать какую-то ситуацию, понимая заведомо, что ее ­реконструировать абсолютно объективно невозможно, но все-таки, несмотря на это, ты это делаешь. И, соответственно, какие-то вещи все-таки, как мне кажется, устанавливаются. И, более того, здесь понимаете, еще какая проблема возникает? Раз есть проблема репутации Одоевцевой, возникает проблема – а, собственно, откуда она взялась? Потому что это же не из воздуха родилось. Вот бамс – и мы не верим книжке Одоевцевой. А, например, книжке ее не альтер-эго, а ее такой сопернице Нины Берберовой, которая была женой его главного соперника в эмиграции (Георгия Иванова) Владислава Ходасевича. Вот ей будем верить и говорить, что она молодец. Поэтому возникает вопрос – а откуда возникла эта репутация? И здесь интересно смотреть за тем, как про эту книгу писали, что, собственно, в комментарии всегда и делается. Мы смотрим, какие были рецензии, кто что писал. И, в общем, до определенного момента, если мы читаем особенно эмигрантскую прессу, там сплошные восхваления, там сплошные «ой как замечательно!», «как все правдиво!», «угадывается дух эпохи!» и так далее. А потом в определенный момент все это немножко ломается. И здесь как раз, мне кажется, нужно сказать про Ахматову, потому что, конечно, в своей репутации книжки неправдивой в первую очередь эти мемуары обязаны именно Ахматовой. Ее мнение, ее высказывания, которые потом транслировались ахматовскими друзьями и знакомыми, они потом создали этой книжке такую ужасную репутацию книжки неправдивой. А здесь, если мы про это говорим… Нужно сразу оговориться: Ахматова не читала всю эту книгу, потому что она вышла в 1967 году, Ахматова умерла в 1966 году. Но Ахматова видела кусочки этой книги. Она видела их в «Русской мысли», особенно когда она ездила на Запад, а самое главное, что поздняя Ахматова интересовалась биографией, жизнью и стихами Гумилева. И когда вышло собрание сочинений Гумилева, то Глеб Струев в предисловии своем (тот, кто делал это собрание) довольно обильно цитировал журнальные фрагменты из мемуаров Одоевцевой. Ахматова это увидела, пришла в абсолютную ярость. И дальше на ее печатных записных книжках мы видим все время вариации такие: «Вот дементная старуха, которая что-то себе позволяет». Ну все-таки Одоевцева помладше Ахматовой на 6 лет. В этом смысле про дементную старуху это так странно. Но при этом очень понятно, почему Ахматовой это не могло понравиться по целому ряду причин. И, собственно говоря, я не говорю, что Ахматова не права. Ахматова во многом, конечно, была права. И я могу, если хотите, попробовать эти причины перечислить. Первая причина состояла в том… Я как бог на душу положит буду их перечислять. Что Одоевцева там себе позволяет вот какую вещь. Там все персонажи этой книги произносят монологи. Одоевцева даже не пересказывает эти монологи и не говорит «Вот, Гумилев говорил про то-то» или «Блок стал говорить про то-то». А она просто таким… Николай Александров: Прямая речь. Олег Лекманов: Страницами дает эту прямую речь, они там все говорят с выражением. И все такое. И иногда это бывает немножко смешно, потому что иногда они вдруг начинают цитировать свои стихи. Мандельштам, например, говорит у нее: «Еще бы немного – и день сгорел, как белая страница, как я сказал я в своих стихотворениях». Это, конечно, совершенно невозможно. Мы просто знаем из других даже мемуаров о Мандельштаме, что Мандельштам счел бы это страшным дурновкусием. Причем, Одоевцева понимала, что это такое уязвимое место ее мемуаров. И она в предисловии специально пишет о том, что у нее блестящая память, о том, что это важнейшие слова в ее жизни, она их запомнила слово в слово и так далее. И вот здесь как раз… Вот вы, Коль, спрашиваете, можно ли что-то объективно пытаться установить. Вот здесь, мне кажется, есть метод, который позволяет понять, запоминала она слово в слово или не запоминала. То есть даже если все-таки предположить, что она могла запоминать, просто можно положить рядом фрагменты журнальных публикаций и газетных, и книжных. Потому что когда она составляла книжку, она редактировала журнальные и газетные публикации, и она, надо сказать, иногда довольно сильно меняла просто эти сами монологи. Из чего следует очень простой вывод. Что она не запоминала слово в слово, поскольку там он говорит одно, а здесь – другое. Причем, иногда эта разница была довольно существенной. Не то что… Николай Александров: Разница в оценках. Олег Лекманов: Разница в оценках, что-то. Например, я приведу один пример. Мне кажется, он такой выразительный будет. Как известно, Ахматова, после того как развелась с Гумилевым, через какое-то время она вышла замуж за Шилейко, такого великого ученого, поэта, друга Гумилева. И в журнальном варианте (не помню, журнальном или газетном) Гумилев начинает говорить: «Ой, Шилейко! Как она могла вообще за него выйти замуж? Он такой беспомощный, ужасный, человек неприятный». А в книжном варианте Одоевцева начинает говорить: «Ну как же Ахматова могла выйти за Шилейко?» Гумилев ей говорит: «Я о своих друзьях ни одного плохого слова не говорю». В общем, противоположная такая вещь. Николай Александров: Олег, а можно ли из этого вывести какую-то методику писания этих мемуаров Ирины Одоевцевой? Олег Лекманов: Можно. Там такое маленькое предисловие. И в комментарии я такие гвоздики пытался забивать, чтобы эта линия не была потеряна. Да, я думаю, что первое, что можно сказать… Может, не первое, хорошо, второе или третье, что нужно сказать здесь – что она была ведь… Она писала стихи здесь в России. И, кстати, первая ее книжка («Двор чудес» она называлась) пользовалась довольно большим успехом. Когда она вышла, было много рецензий. Николай Александров: Это 2022 год уже? Олег Лекманов: Это в 2023 году. Она вышла, когда уже сама Одоевцева была в эмиграции. А она дальше она переключилась… Она писала стихи. Но некоторый успех, я бы так сказал, она снискала как беллетрист на Западе уже. Скажем, Бунин хвалил ее ранние именно романы. А это романы, если в них заглянуть, они такие приключенческие. Там все время какие-то события происходят, там какие-то люди, всякие бриллианты. То есть это такая занимательная действительно очень литература. И я думаю, что… Это будет, наверное, некоторым преувеличением, так сказать, но в общем она, конечно, писала роман. Она писала роман с вот каким сюжетом. Молодая, юная, неопытная девушка входит в литературную жизнь с большими глазами, смотрит на все. И есть рыцарь, благородный, смешной немножечко такой, нелепый, такой полудонкихот, полупаганель, а полу рыцарь бедный из Пушкина и из Блока, который ее ведет по жизни, который ее просвещает. Это Гумилев, конечно. В этот сюжет ее… Николай Александров: Это, в общем, такой вариант Пигмалиона на самом деле. Олег Лекманов: Да, в общем, отчасти это вариант Пигмалиона. Единственное, конечно, здесь ее образ совершенно другой. Если в «Пигмалионе» это необразованная девушка, цветочница, которая как-то нелепо что-то такое говорит… Николай Александров: То здесь маленькая поэтесса с огромным бантом. Спасибо большое, Олег. И действительно этот путеводитель, я думаю, для внимательного, вдумчивого читателя позволит совершенно иными глазами увидеть воспоминания Ирины Одоевцевой. Может быть, это повлияет на его оценку, а, может быть, и нет. Но самое главное – расширит спектр видения, введет в контекст этой совершенно удивительной эпохи. Спасибо и поздравляю с книжкой. Олег Лекманов: Спасибо большое. Николай Александров: В продолжение разговора о комментировании я хотел бы представить две книги. Первая написана Евгенией Ивановой – «Январская трилогия Александра Блока. «Интеллигенция и революция», «Двенадцать» и «Скифы»». Понятно, что речь идет о хрестоматийных, теперь уже школьных произведениях – стихотворении «Скифы», поэме «Двенадцать» и статье «Интеллигенция и революция» Александра Блока. Но Евгения Иванова помещает тексты этих произведений в широкий исторический, биографический контекст. Здесь подробно говорится об истории создания произведения, об особенностях жизни Александра Блока в эту пору, о том, каким образом современники реагировали на появление статьи блока, его поэмы «Двенадцать», его стихотворения «Скифы». Таким образом книга, конечно же, расширяет в первую очередь школьное сознание при знакомстве с этими произведениями. И еще одна книга по сути в этом же жанре, но несколько иного рода. Называется она «Поэзия в мертвой петле. Мандельштам и авиация». А написал ее Юрий Левинг. А по существу эта книга оказывается расширенным, пространным комментарием к одному из стихотворений Осипа Мандельштама воронежского цикла. То есть написанного в Воронеже. Оно было завершено в 1936 году. По первой строчке это стихотворение называется «Не мучнистой бабочкою белой». Стихотворение, которое, видимо, было инициировано или поводом к его написанию послужили похороны двух летчиков. И в этой книге Юрий Левинг подробно говорит об истории авиации, в частности, развитии советской авиации в 1920-1930-х годах. Разумеется, построчно разбирает стихотворение Осипа Мандельштама. Приводит разного рода версии в понимании тех или иных образов. Кроме того, книга достаточно богато иллюстрирована на цветных вклейках. Здесь можно найти фотографии, плакаты, в первую очередь, конечно же, связанные с авиацией. Иными словами, здесь дается не только разбор стихотворения Осипа Мандельштама, но еще создается достаточно объемная картина, которая в приложении подтверждается анализом еще двух поэтических сборников, посвященных авиации – 1923 и 1939 года. Удивительный парадокс при чтении этой книги чувствуется, наверное, лишь в финале, когда оказывается, что весь этот огромный аппарат, справочный аппарат, насыщенный самыми разными отсылками, смыслами и прочее, прочее, все-таки не проясняет смысла стихотворения Осипа Эмильевича. Оно достаточно загадочно. Ну и я рекомендую, конечно, вам самостоятельно ознакомиться с этим текстом. Может быть, Юрий Левинг поможет вам в понимании этого произведения Осипа Мандельштама. Всего доброго и до новых встреч.