Ольга Орлова: «Достоевскому равный, он – прозеванный гений. Очарованный странник катакомб языка!» – так писал поэт Игорь Северянин об одном из самых загадочных прозаиков в русской литературе XIX века – Николае Лескове. Кто и почему прозевал или проглядел этого писателя? Будем обсуждать с автором первой научной биографии Николая Лескова литературоведом Майей Кучерской. Привет, Майя! Спасибо, что пришла к нам в программу. Майя Кучерская: Здравствуй, Оля! Спасибо, что позвала. Ольга Орлова: Если бы меня спросили, зачем читать биографию Николая Лескова, то я бы ответила так: «Каждый, кто хочет понять, как была устроена жизнь России XIX века, должен был бы прочитать эту книгу». Потому что мы знаем, Лесков родился в 1831 году, умер в 1895 году, но твое повествование начинается раньше, еще с семьи отца и деда, и захватывает практически весь XIX век России. И все, что дальше происходило с Николаем Лесковым – это, в общем, энциклопедия русской жизни. Когда он работает в рекрутской канцелярии (по-нашему мы бы сказали, что в военкомате), мы понимаем, как был устроен призыв, какие были взятки, что происходило с еврейскими мальчиками и другими молодыми людьми, как их рекрутировали. Вот он работает у дядюшки Шкота в коммерческой компании, он ездит по России, мы видим, как развивается фирма, мы понимаем, как она разоряется, мы видим, что происходит с экономикой и с коммерцией в это время в России. Вот его борьба с нигилизмом, и ты понимаешь, как был устроен передовой идеологический фронт в России. Опять-таки, Лесков и духовенство, его семья и тема в его романах – духовная жизнь России. Лесков и цензура, мы понимаем, как контролировали творческую интеллигенцию и интеллектуальную жизнь в XIX веке. Но как бы ты ответила на вопрос: зачем современному читателю XXI века читать самого Лескова, его прозу? Не слишком ли он архаичен для нас сегодня? Майя Кучерская: По-моему, совсем нет. Специалисту по Лескову, кажется, нельзя иначе ответить на этот вопрос. Лесков все-таки был экспертом по России, можно сказать, он был специалистом по самым разным аспектам русской жизни, хорошо ее знал, знал изнутри, чувствовал ее кишками, печенью. И с тех пор прошло довольно много лет, примерно 150, со времен той России, которую описывал Лесков, но какие-то самые фундаментальные вещи не изменились. Это поразительно, насколько не изменились. Русский человек, этот русский мужик, которого Лесков так любил описывать (не только русского мужика – и русского дворянина, и русского попа, он разных любил, но именно русских, ключевое слово – русский) в каких-то своих основах совершенно не изменился. И если мы хотим понять современную Россию, читать Лескова бесконечно полезно. Эта и та же русская бесшабашность, это, в то же время, и врожденная деликатность русского человека, это и надежда на авось, это и невероятная душевная теплота – это все описано у Лескова. Он сам это понимал, что он объективно видит русского человека, никакой идеализации в этом не было, и в то же время в этом было очень много любви. При том, что русскую дичь, невежество Лесков, конечно, ненавидел. Бесправие ненавидел, рабство терпеть не мог, он еще все-таки застал крепостное право и 30 лет прожил при крепостном праве и прекрасно знал, что это такое – русское рабство, и насколько оно не уходит мгновенно. И вот эта инерция, рабская психология вызывала в нем бешенство, он боролся против нее, как мог. Еще одна особенность Лескова, которая тоже, безусловно, сохраняет актуальность для сегодняшнего читателя, – это его любовь к правде. Он вообще ненавидел ложь, ненавидел фальшь, он терпеть не мог не только невежество, но и ханжество, в том числе, в духовенстве. И когда мы читаем его публицистику и некоторые его художественные тексты, мы видим это отвращение ко лжи, фальши, и в этом смысле он тоже, конечно, абсолютно современен. И то, что является объектом его критики – это абсолютно актуально и сегодня. Другое дело, что тогдашняя Россия, как мы обнаруживаем, все-таки была гораздо терпимее к тем, кто ее критиковал, по крайней мере, на публицистическом уровне, уровне публичных высказываний. Все-таки Лесков (при том, что он очень жестко высказывался, но не конкретно против тех императоров, которых он застал, а против укладов, устоев) никаких гонений, конечно, не испытал. Ольга Орлова: Тем не менее, Лесков и цензура – это одна из сквозных тем в твоей книге. И приводится очень много примеров, воссоздается эпизодов по текстам, которые были подвергнуты цензуре, рассказано, как не вышел один из томов собрания сочинений. И при этом в твоей книге есть совершенно удивительная сцена, в духе Достоевского, когда уже незадолго до смерти к Лескову приходит его цензор Филиппов, государственный контролер. И он просит прощения, он встает на колени, и он говорит о том, что он читал тексты Лескова, и понял, как Лесков страдал. Откуда этот фрагмент? Майя Кучерская: Это реальный фрагмент, это реальная история. И Лесков это рассказал переполненный чувствами по поводу этого визита. Ольга Орлова: Изумлением. Майя Кучерская: Да. Рассказал всем сразу же, в тот же день, включая своего сына, и сын это записал в своих воспоминаниях об отце. Это большая известная книга. Про цензуру. Все зависит от того, когда происходило дело. Все-таки Лескову повезло в том смысле, что он вышел на литературную сцену, когда началась эпоха реформ, в эпоху Александра II. И тогда цензура была не очень жесткой. «Мелочи архиерейской жизни», которую ты упомянула и которая потом была сожжена, сначала вышла совершенно спокойно, в полном виде, только это было в 1880 году, за год до кончины Александра II. После того, как Александр II был убит, началась совсем другая жизнь для России, все были в ужасе. Александр III пошел путем замораживания всех тех реформ, которые его отец с такими трудами пробивал. И действительно, цензура совершенно иначе стала себя вести, в том числе по отношению к Лескову. Все его книги, тексты, повести, связанные с церковью, оказывались в той или иной мере под запретом. Были разные требования: поправить, убрать или даже вовсе не публиковать. И в связи с Лесковым это всегда были церковные темы, вот то, что раздражало цензоров: это слишком свободное отношение к духовенству, к проблемам, которые, безусловно, перед церковью стояли, а Лесков открыто их описывал – это не нравилось. Но не нравилось уже все-таки в другую эпоху – эпоху, которая наступила после смерти Александра II. Ольга Орлова: То есть он смог выпустить, например, «Соборяне». Все-таки «Соборяне» вышли в свет и принесли ему известность. И это роман, где он прямо ставит такой вопрос о том, что есть подлинное христианство, и есть какое-то такое формальное, и это два разных подхода, два разных духовных пути и два разных восприятия. Ты сама писала о современной русской православной церкви. И здесь я тебя уже спрашиваю не как литературоведа и ученого, я тебя спрашиваю как писателя: скажи, та русская православная церковь, которую Лесков хорошо знал и биографически и по тому, что он изучал и знал из своей семьи, и та русская православная церковь, о которой писала ты в своей прозе – это одна и та же церковь? Или это разные сущности? Майя Кучерская: Такой очень глубокий вопрос, потому что и да и нет. Конечно, все-таки та церковь, которую описывал Лесков, существовала из столетия в столетие с X века (в X веке Русь приняла христианство). И к тому моменту, когда Лесков начал о ней писать, прошло уже девять веков непрерывной традиции. И она сложилась такой, какой сложилась: да, с какими-то очевидными недостатками, изъянами. Но затем наступила вот эта страшная семидесятилетняя пауза, бездна, когда духовенство было уничтожено, церкви разрушены. И вообще говоря, что такое 70 лет по сравнению с 9 веками? Казалось бы, это мгновение. Ольга Орлова: Исторически – да. А по последствиям? Майя Кучерская: По последствиям – церкви действительно был нанесен огромный урон. И все-таки те, кто пришел в церковь в конце 1980-1990-ых годов (тогда же, когда и я) и служить в качестве священников и молится – это были совсем другие люди, у которых за спиной не было ничего кроме пионерии, комсомола и совершенно другого типа отношений с людьми, с обществом, с идеологией, то есть все-таки разница громадная. Вместе с тем все-таки 70 лет не смогли перечеркнуть всех (в том числе дурных) традиций русской православной церкви, и то, что критиковал Лесков, к сожалению, во многом актуально сегодня. А именно: у него есть, в частности, довольно много публицистических текстов, которые посвящены архиереям, бесправию духовенства на местах, маленьких приходских батюшек и архиереев, которые являются такими абсолютными владыками, но не в буквальном смысле этого слова, властителями, самодурами, творят, что хотят, требуют подношений – много он об этом пишет. Сильно ли изменилась ситуация сегодня? К сожалению, не очень. Особенно больно это ударяет по провинциалам, по провинциальному духовенству, потому что там меньше денег, а требуют с них не меньше. Каждый сельский священник расскажет много страшилок про то, как была разрушена его жизнь или сломана жизнь его однокурсника, словом, вот это всевластие архиереев никуда не ушло. Симфония с государством – пагубная для церкви, делающая ее зависимой, не могущей произносить свободное слово за Христа, за любовь, за сочувствие к гонимым – это все тоже осталось таким же, ничего не изменилось. Как не могли священники открыто критиковать политику государства, так и не могут. Если появляется какой-нибудь смельчак, его тут же начинают гнобить, это тоже не изменилось. Но в чем-то, конечно, есть благие изменения. И все, что я говорю, не значит, что в современной церкви нет честных христиан, которые честно делают свое дело, тихо, непублично, но зато очень эффективно. Ольга Орлова: Еще одна сквозная тема биографии, жизни и творчества Лескова – это Лесков и женщины. Приведу цитату из твоей книги: «Именно в 1890-ые годы Лесков перестал бояться говорить о силе блудной страсти. В 1892 году он опубликовал в журнале «Русское обозрение» цикл «Легендарные характеры» – 33 подобранные с пролога истории о женщинах, включающие примеры и святости и греха, преимущественно связанных с Эросом. Чехов об этом пишет: «Прочел «Легендарные характеры» Лескова – божественно и пикантно, соединение добродетели, благочестия и блуда, ну очень интересно». Я не знаю, согласишься ты или нет, но мне всегда казалось, что в русской прозе и вообще в русской литературе XIX века по отношению к женщинам есть две магистральные линии, два отношения. Есть писатели, которые женщин понимают и уважают (и к ним я бы отнесла Пушкина, Достоевского, Тургенева), и есть писатели, которые женщин не понимают, боятся, от них зависят и не уважают (к ним я бы отнесла Лермонтова, Толстого, Чехова). И мне кажется, что Лесков относится к ним же. Современным языком я бы сказала «колониальный взгляд на женщин». Майя Кучерская: Ты имеешь в виду тексты? Ольга Орлова: Да. Майя Кучерская: Мне кажется, на самом деле разрывать не стоит его жизнь, его прозу и его отношение к женщинам. Ольга Орлова: Кстати, после прочтения биографии мне показалось, что его отношения с женщинами в жизни и его отношение к женским образам, которые он создает, определялись его неудачным опытом. Фактически, он не знал счастья в личной жизни. Майя Кучерская: Справедливо. Даже по его самым красивым женским образам, которые он явно описывал с большой любовью (княгиня Протозанова в «Захудалом роде» или матушка Наталья, жена Савелия Туберозова в «Соборянах» или, на другом полюсе, страстная женщина Екатерина Львовна из «Леди Макбет Мценского уезда») мы видим, во-первых, между чем и чем он метался, и также можно угадать, что вообще-то он всю жизнь мечтал встретить идеал, такой идеал жены. Он даже его описал – стройная блондинка, при этом умная подруга своему мужу, которая участвует в его жизни, поддерживает его, может вести дискуссию на его уровне, он об этом мечтал. И кстати, его первая жена была блондинкой и, кажется, стройной, но совершенно ничего с ней не получилось, потому что умной подругой она ему быть не могла. Зная, какой был Лесков, какой у него был характер, можно совершенно смело утверждать, что попадись ему все-таки, найди он такую чудесную женщину, он все равно с ней бы не ужился, потому что характер у него был чудовищный. Потому что на самом деле никакого равенства в семейной жизни он не терпел. Его вторая жена, гражданская жена Екатерина Бубнова была независимая, свободная и очень неглупая женщина, достаточно начитанная, любила литературу, но и с ней он не смог быть долго. Очевидно, судя по некоторым косвенным признакам, именно потому, что она была слишком независима и терпеть этого деспотизма не могла. Мне кажется, в отношении к женщинам он был вполне человеком XIX века. Мечтал об идеале, хотел его встретить – не встретил. А то, что женщина все-таки не может составлять конкуренцию мужчине, для него было очевидно. И в общем, по образу жизни он тоже вполне вписывался в такие среднестатистические рамки мужчины XIX века, не брезговал ходить в веселые места с Антоном Павловичем Чеховым в частности. Мы не знаем никаких документальных свидетельств, но он явно был завсегдатаем, по крайней мере, когда остался без второй жены, с которой разошелся. То есть вот так он относился к женщине, и что характерно (мне нравится это наблюдение, я его нигде не читала, надеюсь, что оно мое), вот такая идеальная женщина – княгиня Протозанова или матушка Наталья – обе они в каком-то смысле… Наталья Николаевна бездетна, в каком-то смысле стерильна, княгиня Протозанова описывается в тот период жизни, когда ее семейная жизнь давным-давно в далеком прошлом. То есть женщина-идеал в лесковском мире может существовать только без мужчины, как только появляется мужчина, она сразу теряет свои идеальные качества. Ольга Орлова: А в этом-то, как мне кажется, и есть признак глубокого непонимания. То есть женщина, которая влюблена, или женщина, которая мать, – это уже немножко недочеловек. Потому что там включаются некоторые механизмы, которые делают ее другой. И мне кажется, у Толстого это тоже очень четко видно. И в этом смысле прекрасная женщина – это одинокая женщина, именно как недосягаемая, недочеловек. Почему я и отношу Лескова к той группе писателей, которая не понимает живых женщин. Майя Кучерская: Пожалуй. Ольга Орлова: Ты писала эту книгу 12 лет. Это любовь? Майя Кучерская: Ох, это уже какая-то неизбежность. Тут я везде вижу яблочки, у меня какие-то возникают библейские ассоциации, есть такое замечательное, очень глубокое библейское слово «познал», когда мужчина познает женщину. И имеется в виду весь спектр их отношений (все-таки корень «знать»), когда ты что-то узнаешь, кого-то узнаешь – человека, своего литературного героя, писателя – ты начинаешь его любить. Разумеется, я входила в эту комнату, где сидел Николай Семенович, понятия не имея о том, что мне предстоит узнать. И чем дальше я дальше я двигалась вместе с ним по его жизненной дороге, тем большей симпатией я к нему располагалась. Потому что он, во-первых, был очень талантлив, во-вторых, очень несчастен, ему не повезло и в литературном отношении, его недооценили современники, это правда так. И в-третьих, он действительно совершенно рыцарски сражался за правду, это вызывает глубокое уважение. Ольга Орлова: Еще одна цитата, это уже в финале книги: «Молчание окружило книги Лескова на долгие годы. Отчасти оно продолжается и до сих пор. Непонимание прорастает сорняком сквозь затейливые во многом до сих пор не разгаданные тексты. Безмолвие висит в воздухе сырой густой тяжестью. Не видно только смерти, потому что смерти нет». Лесков умирает в 1895 году, и он просит, чтобы похороны были скромные, но все-таки часть литературной Москвы приходит, и у него на похоронах и Константин Случевский, и Владимир Соловьев, и Дмитрий Мережковский – это люди, которые уже определили литературную жизнь и направление следующего, наступающего XX века. Скажи, а сам Лесков оставил свою литературную традицию в XX веке? Кто носитель голоса Лескова в XX веке? Майя Кучерская: О, да, о, конечно! Это еще один фрагмент моей книги, до сих пор не прочитанный внимательным читателем. В последней части, эпилоге, появляются странные персонажи. Конечно, знаток XX века легко узнает в высоком человеке с соломенными волосами и голубыми глазами с мешком за плечами Хлебникова, там есть и Ремизов, там есть и Замятин (такой эстет и денди, по-английски одетый, он был англоманом). Можно сюда добавить, конечно, Олешу, пожалуй. Иногда, даже неожиданно, Платонов. Вот лесковский XX век, он, безусловно, оставил след, и это были его сознательные последователи. Ремизов это открыто признавал, говорил, писал и действительно во многих своих текстах прямо окликал Лескова. Вот про XXI век, вот с ним сложнее. Сама тяга к стилю, к языку, к языковой игре очень ослабла в XXI веке. И поэтому такого прямого следа нет. Ольга Орлова: Ты у кого-то слышишь сегодня голос Лескова? Майя Кучерская: Я голоса Лескова сегодня, пожалуй, не слышу, но те, кто работает со стилем и языком, их можно тоже легко назвать и вспомнить – скажем, Мария Степнова, Евгения Некрасова, Алла Горбунова, это сегодняшние стилисты, их прямо по пальцам можно пересчитать. Я не вижу прямой преемственности, но я вижу косвенную. Таких все меньше, к моей глубокой грусти. Только в поэзии осталась влюбленность в язык, в прозе все больше писателей относит к сюжетам, к таким будущим сценариям вместо красивых сочных повествований, но что делать. Ольга Орлова: Так все-таки рок-н-ролл мертв и Лесков мертв? Майя Кучерская: Еще чего, конечно, жив! И эта книжка, мне кажется, вернула Лескова современному читателю, потому что отовсюду Николай Семенович стал как-то проступать. Буквально на днях я была на премьере в Театре Наций, только была поставлена пьеса «Левша». Максим Диденко поставил замечательный, яркий, очень интересный спектакль. В РАМТе ставят «Блоху» по Замятину. Замятин переписал «Левшу». Такого количества интервью, которого я дала в связи с 190-летием (не самая круглая цифра Лескова), пожалуй, не было никогда прежде. То есть явный интерес, тяга к Лескову поднялась, начинается. Я очень рада. Ольга Орлова: Значит, ты была права в своей книжке – смерти нет. Майя Кучерская: Совершенно точно! Ольга Орлова: Спасибо большое. У нас в программе была писатель, литературовед, автор первой научной биографии Николая Лескова Майя Кучерская. А все выпуски нашей программы вы всегда сможете посмотреть у нас на сайте или на YouTube-канале Общественного телевидения России.