Писатель Андрей Дмитриев: Колоссальная удача моей жизни – это то, что моё детство пришлось на Псков 60-х годов. Это совершенно особый был город, как я теперь понимаю

Гости

Николай Александров: Думаю, в России найдется совсем мало читателей, которые не читали вовсе роман «Два капитана» Вениамина Каверина или хотя бы не смотрели одну из экранизаций его романа. Но вот о том, что существует музей этого романа, я сам узнал недавно. Экспозиции, посвященные лишь одному произведению, открылись 20 лет назад при Псковской областной детской библиотеке на улице Некрасова.

Надежда Иванова: И как вспоминает позднее Вениамин Александрович: «Если бы в моей жизни не было псковской юности, я бы не написал ни единой строки». И Псков стал прообразом города Энск, который встречаем мы в романе «Два капитана».

Николай Александров: Прямо перед библиотекой еще в 1995 был установлен памятник, где капитан Татаринов будто из глыбы льда вырастает за спиной капитана Сани Григорьева. Прообразом капитана Татаринова стали сразу два офицера российского флота: лейтенант Георгий Брусилов и старший лейтенант Георгий Седов. Существует версия, что именно они те самые два капитана, истории полярных исследований которых и легли в основу романа.

А на Ольгинской набережной вам могут показать и дом самого Николая Татаринова, рядом с которым в детстве проживал мальчик Вениамин. С находки детьми в реке Великой сумки утонувшего почтальона, в которой оказалось так и не доставленное письмо капитана Татаринова и начинается роман.

Здесь же в псковском Завеличье начинается и действие другого романа Вениамина Каверина «Открытая книга». И хотя родной писателю город Псков во всех его книгах выведен под названием Энск, его городские литературные пейзажи до сих пор вполне узнаваемы.

Андрей Дмитриев, писатель, сценарист, автор романов и повестей: «Воскобоев и Елизавета», «Поворот реки», «Дорога обратно», «Закрытая книга» и других. Лауреат премий: «Русский Букер», «Ясная поляна», премии Правительства Российской Федерации, финалист премии «Большая книга».

Андрей, рассказом о музее, посвященном роману «Два капитана», открылась наша программа, который находится в библиотеке имени Каверина. И я так понимаю, что ты прекрасно знаешь это место. Так?

Андрей Дмитриев: Место я прекрасно знаю, это детский парк, это такая горка, старинное здание, сохранившееся еще – это важно – с довоенных времен. Потому что во время Великой Отечественной войны Псков был – во время освобождения города – был страшно разрушен, один из самых разрушенных был городов, даже удивительно, что лицо его при этом осталось своим и сохранилось. Вот. Это такая горка, с которой, вот где сейчас памятник Каверину стоит, его не было раньше, а заливалось льдом, и я с, ну не знаю, может быть, с 4-5-летнего возраста каждую зиму, вот на всех местах…

Николай Александров: С горки катался.

Андрей Дмитриев: Да, скатывался. Да. И это одно из таких радостных воспоминаний. И, когда я приезжаю в Псков, то я…

Николай Александров: Тоже скатываешься с горки?

Андрей Дмитриев: Да, ну, если есть лед, то да.

Николай Александров: Ну а в саму-то библиотеку ходил или нет?

Андрей Дмитриев: Ну, сейчас уже я давно… я ходил в детстве.

Николай Александров: Да?

Андрей Дмитриев: Да. Это всегда была очень уютная прекрасная библиотека. Тогда еще даже, по-моему, в пору моего детства – это 1960-е годы – по-моему, она даже не носила имя Каверина еще, просто говорили, детская библиотека.

Николай Александров: 12 лет ты провел во Пскове, да?

Андрей Дмитриев: Я провел во Пскове с двухмесячного возраста и до 1969-го года. Это, то есть я родился в Ленинграде, и в двухмесячном возрасте меня родители перевезли в Псков (отец из Пскова). И, можно сказать, что я родился и там и там, потому что мне было все равно в два месяца, где я. Но первые впечатления мои – это, конечно, псковские, хотя Ленинград много значит в моей жизни. И, в общем-то, конечно же, это была колоссальная удача в моей жизни, вот одна из счастливых удач моей жизни – это то, что мое детство пришлось на Псков, на Псков 1960-х годов. Это совершенно особый был город, как я теперь понимаю.

Николай Александров: А в чем особенность?

Андрей Дмитриев: Помимо своего исторического облика, исторической повадки, придания и этой удивительной архитектуры – о чем, я надеюсь, поговорим, как архитектура повлияла все-таки на меня очень сильно – там были особые обстоятельства. Обстоятельства, связанные с тем, что Псков был, как я уже сказал, одним из самых разрушенных во время войны городов, даже удивительно, что столько церквей и каких-то зданий сохранилось с тех пор. И он был включен тогдашним правительством в список городов первостепенного восстановления.

Думаю, что это было связано не только с его исторической ролю, но и с тем, что это все-таки близко к западным границам. И в силу, так сказать, послевоенной милитаризации страны новой – началась холодная война – надо было обустраивать города, быстро обустраивать города, которые ближе к границам. Я… может, не все телезрители знают, но Псков граничит с Латвией, с Эстонией, с Ленинградской… с Латвией, с Эстонией, с Белоруссией, у него на трех границах стоит, тогда это были… входили в состав Советского Союза, но граница чувствовалась все равно. И с Ленинградской областью, до Ленинграда три часа.

Вот уже эти обстоятельства – счастливые. Вот эта вот множественность миров, которые тесно связаны. А другое счастливое обстоятельство, что на восстановление Пскова были брошены огромные силы очень квалифицированных людей, которые там и остались, в основном из Ленинграда. Это и гуманитарная интеллигенция, творческая интеллигенция. Это в связи с тем, что заводы псковские, основные, базовые, работали на самых высоких – на войну работали, естественно – на самых высоких по тем временам технологиях.

Это определенный состав новый инженеров и рабочих (их было не отличить, инженеров от рабочих). И вот благодаря этому сложилась такая (и это 1960-е годы с их дыханием, о котором сейчас так любят вспоминать и для меня это, конечно, дыхание Пскова) и повадка такая людей вокруг всех почти, да практически всех, и способ общения, интересы, были очень просто, скажем просто, интеллигентными, скажем так. Интеллигентными. Ну и, поскольку город был в такой милитарной зоне, то и офицеры были соответствующие, понимаете, там. Вот, и офицеры, и это все, и все вместе, все были друг другу понятны. И язык, язык именно Пскова, а не Псковщины в целом.

Николай Александров: Псковский текст.

Андрей Дмитриев: В Пскове говорим на своем языке. Свянинка, свянинка, да. Кого ем? Свянинку.

Николай Александров: А цоканье было?

Андрей Дмитриев: Что?

Николай Александров: Цоканье?

Андрей Дмитриев: Да, конечно, конечно. А Псков говорил на ленинградском хорошем наречии, да, на питерском, смеялись над московским. И, кроме того, колоссальная связь и ментальная, и по судьбам людей была с Ленинградом, колоссальная просто, то есть. Я… очень часто ездили в Ленинград, из Ленинграда приезжали в Псков, это варилось, это как бы в одном дивном котле. Это и художники, это и замечательные, такие как Смирнов, Григорьев, Алла Дербина, ставшая монахиней потом, и так далее, такие были.

Это в то же время приезжали и у нас оставались, были нашими гостями просто в доме, это из Питера приезжал Виктор Конецкий замечательный. Из Москвы, которая тоже близко, приезжал Окуджава. Это было такое кухонное шестидесятническое братство, которое… Псков, в общем, не чувствовал себя совершенно какой-то окраиной.

А потом были такие развлечения, помимо того, чтобы съездить в Пушкинские Горы, которые относительно близко, там 120, по-моему, километров, да, довольно близко Печоры. Это был редчайший действующий монастырь в ту пору. Печоры, которые были и остаются таким мощным центром. И, конечно, съездить в Эстонию, хотя бы за продуктами, например, на выходные. Потому что в Эстонии продукты были, у нас было похуже. Ну, это привычка – съездить в Эстонию.

Можно было сесть на кораблик с этими крыльями, как они называются, ракета, да, прямо в центре города, неподалеку от бывшей гимназии первой, где учились Тынянов, Каверин, с которого мы начали разговор. Да, сесть просто в этот кораблик и через там несколько часов – да не несколько часов, через часа два с лишним – быть уже по Псковско-Чудскому озеру, вплыть в это речку и выйти в Тарту, и провести время в Тарту, да. То есть это было… а можно было за четыре часа на машине доехать до Риги, и провести время в Риге. Так и сейчас можно, на самом деле, ну, просто с учетом того, что это другие страны. Но вот эта множественность миров, и миров прекрасных.

Псков, конечно, прекрасен. Немыслимо. Я у Бродского прочел, что самые красивые церкви в мире. Ну, я не знаю, так это или не так. Но меня, надо сказать, никакие церкви так не радуют и сейчас, как этот облик легкий, лаконичный, удивительный облик псковских церквей. Мне, когда я переехал жить в Москву в 1969 году или в 1970, мне было очень трудно привыкнуть к этому Московскому Нарышкинскому барокко и вообще к барокко, к этому пряничному. Вот я сейчас говорю «прянишному», а в те времена я сказал бы…

Николай Александров: «Пряничному».

Андрей Дмитриев: Ну, конечно. Да-да-да. Мне очень трудно привыкнуть до сих пор. Я как-то… для меня мысль о таком… Ну, мысль о церковной архитектуре – это прежде всего мысль о Псковской архитектуре, о архитектуре Псковских церквей. Вот, так что…

Николай Александров: Ну, это образ, который связан, собственно, с детством. Вот как ты говоришь об интеллигентном Пскове.

Андрей Дмитриев: Да, это была очень сильная, как я понимаю...

Николай Александров: Потом вот этот мир как-то изменялся? Ну, ведь ты же продолжал приезжать во Псков, да?

Андрей Дмитриев: Нет, я приезжал, у меня потом с Псковом была связана целая, так сказать, эпоха жизни уже во взрослое время, конечно, это свой город. И, конечно же, город, в общем-то, Псков и Псковщина, а также вообще северо-запад России, Псковская там, Смоленская, Тверская, в общем-то, стал как-то центром моей прозы до определенного времени. Ну и сейчас отзвуки этого есть.

Конечно же, линии Псковских церквей, этот воздух, как я сейчас понимаю и все больше об этом думаю, он, конечно, предстал своего рода кодом моего эстетического восприятия жизни и мира вообще. Я всюду ищу соответствия этим пропорциям. Я бы так сказал.

Николай Александров: Да, если искать аналоги, вот мне, я бы хотел в других частях русской культуры, то это, скорее, Владимир, наверное, да, чем Москва?

Андрей Дмитриев: Я бы ни с чем не сравнивал. Я теперь понимаю, до чего он не похож ни на что. Притом что это вообще, городов в мире с таким выраженным, вообще в мире, не только в бывшем советском или русском, потому что страна была очень сильно разрушена, понятное дело, что она стала более-менее унифицированной после всех разрух. Но на самом деле, в общем-то, в мире много одинаковости, в городском мире мира, простите за это невольное игрословие, масса одинаковых городов, они нас радуют, когда мы в первый раз их видим.

Видишь, о, ратуша, а вокруг ратуши эти дома, да и вот эти храмы, и дома. А потом видишь и здесь это, и здесь это. И ты понимаешь, что одинаковость наших, просто другая одинаковость многих городов. Так вот, Псков – он не одинаков, он ни с чем не соотносится, он удивительным образом сам по себе. Сам по себе неповторим. Как, скажем, неповторим Московский Кремль, да. Притом что его сделали итальянцы и да, в Милане говорят – похож, но мы все равно мыслим вот этим образом. И вторая такая…

Второй урок, который я извлек из этого – я тоже давно об этом думал, тут – что это город-крепость и даже целая система крепостей концентрических. И в мое детство они были, конечно, такие полуразрушенные. Сейчас для красоты оставили, сейчас отреставрирован очень серьезно Псков, но для красоты, для чувства того, которое я испытывал в детстве, оставили некоторые куски стен внутри. Они такие, знает вот сверху такая волна время выгрызло, и мы, дети, очень любили из такого крошащегося плоского известняка, из которого росли всякие кусты, мы очень любили по этим стенам бегать по верху, по… вытоптали сами бегом эти тропинки. Опасно, но очень увлекательно. Так ныряешь, поднимаешься, бежишь и так далее.

И когда возникали первые такие реставрационные работы с попыткой создать новые стены, я помню, что нас это раздражало страшно, казалось, что это не настоящее. Потом я задумался над тем, почему мы так любили руины. Ну, любили руины. Не то что почему. Понятно, что мы, ну, в них выросли и, думаю, что не только мы, и, думаю, что это некие обобщенные, такая общая любовь по всей стране. Что я подумал вдруг, что если бы мы бы выросли не в руинах, а в совершенно иной, пусть даже псковской среде, архитектурной среде, то есть, новенькой, отреставрированной, то мы по-другому воспринимали бы мир вообще.

И я как-то никак не мог это как-то сложить в голове, пока уже в эпоху перестройки, когда все стали печатать, вдруг, в какой-то газете кто-то напечатал – причем именно в газете – эссе не кого-нибудь, а Ортеги-и-Гассета, которое называлось «По поводу руин». Да, я, по-моему, не забыл название. И смысл этого эссе, как я его помню, я не могу его сейчас найти нигде, в том… Он пишет об Испании 1916-го года (это важно).

Он пишет, что страна состоит из руин, которые мы не просто эстетизируем, а мы их так сказать ментально (это я сейчас пересказываю своими словами), а мы как-то это ментально восприняли и так, в общем, полюбили эти руины. И он пишет о том, он там пишет, кстати, вот нынешняя Россия (1916-й год), вот говорят то же самое, что люди вот как-то вжились в эти руины, очень любят руины. А это, говорит, признак упадка и скорой гибели страны.

Николай Александров: Ха-ха-ха.

Андрей Дмитриев: Да, это признак упадка и скорой гибели страны. И я думал (сейчас я ехал к вам на передачу, и я думал), вспоминая все это, я думал о том, что, будучи недавно в Пскове, что как меня радует то, как обновлены многие районы Пскова, как они обновлены, отреставрированы, достроены, эстетизированы на новый лад.

Я имею в виду прежде всего набережные Псковы и вот среду вокруг Псковы, то есть второй реки в городе, да, которая сливается с Великой. Совершенно замечательно, что я уже иначе за эти 30 лет, которые прошло с тех пор, когда руины превратились в «руину страны», что у меня изменилось наконец-то сознание, что меня скорее расстраивают руины, что если где-то что-то не отремонтировано, не достроено, не отреставрировано.

Николай Александров: Понятно, что это огромная тема, потому что, как ты понимаешь, руины – это один из фетишей, если можно так сказать, из символов романтизма.

Андрей Дмитриев: Да-да.

Николай Александров: Можно вспомнить целое…

Андрей Дмитриев: Ну, романтизм – это когда специально строишь руину в парке, да, и умиляешься над нею, грот такой.

Николай Александров: Да-да.

Андрей Дмитриев: А здесь иные, здесь вот любишь само время, вот оно осыпается, и ты думаешь, вот и хорошо. А чего ж хорошего-то? Это Псков позволил мне додуматься до этих еретических мыслей, скажем так.

Николай Александров: Андрей, неожиданная у меня ассоциация возникла, хотя можно было бы другие примеры приводить, но я почему-то вспомнил войну с Речью Посполитой времен Алексея Михайловича, 1650-1660-е годы. И как его, неудачную, как мы помним, войну.

Андрей Дмитриев: Стефана Баторию ты имеешь в виду.

Николай Александров: Да-да-да, неудачный, как мы помним, его поход в Речь Посполитую, но эта неудача, как очень часто бывает, обернулась вдруг неожиданной удачей с культурной точки зрения. Города, которые впервые для себя открывал Алексей Михайлович, такое на него произвели впечатление, что в результате следующим как бы шагом была волна западного, по существу, просвещения. Ученики Киево-Могилянской академии, Семен Полоцкий придворный поэт, из Полоцка приехавший в Москву и так далее.

Я почему это вспоминаю? Что это совершенно иное ощущение у Алексея Михайловича от мира, в который он вступает, с которым он знакомится. Более того, там мебель вывозили, более комфортный образ жизни, который перенимал сам Алексей Михайлович, ну и так далее. Мне казалось, что, может быть, это соседство, то, о чем ты говорил, с Прибалтикой, да, потому что, в общем, действительно, можно почти на линии горизонта, выйдя на окраины Пскова. Псков сохранял в себе вот этот, ну, если не образ, то тень этого образа, как бы перехода в другой совершенно мир.

Андрей Дмитриев: Здесь очень интересные вещи, спасибо, что вы затронули этот разговор. Дело в том, что Псков – две несхожих (ну, сейчас бы сказали когнитивный диссонанс, да), две несхожие линии восприятия мира вокруг. С одной стороны, восприятие как таковое, хочешь – не хочешь ты воспринимаешь то, что рядом, ну, скажем, западный мир. И, кстати, поскольку Питер близко – это уже после Алексея Михайловича, сильно, хотя как сказать, сильно. Тоже воспринимаешь это.

Николай Александров: Меньше, чем сто лет на самом деле отделяет.

Андрей Дмитриев: С другой стороны – это сознание фронтира. А это совсем другое сознание. Это сознание недоверчивое, упертое такое.

Николай Александров: Пограничность, да?

Андрей Дмитриев: Да, пограничность. И, кстати, в Пскове это не так чувствуется. Вот, скажем, в Новгороде, совершенно торговом городе – там по-другому, там все более восприимчиво и толерантно, скажем, традиции к иному влиянию. В Пскове при неизбежности этого влияния, такая некоторая упертость фронтира, упертость границы, упертость обороны, охраны.

Это не только Псков. Вот, для меня знакомство, скажем, с Ростовом (не Великим, а с Ростовом-на-Дону) и Таганрогом – это одна область. Два совершенно разных мира: Ростов-на-Дону – это казачий хор, Таганрог – симфонический оркестр. Почему? Не только потому, что Таганрог, так сказать, очень науконасыщенный город, там много интеллигенции, – традиции торгового города, открытого всему миру.

Ведь до того, как пришло в голову после Русско-Шведской войны ставить Питер на шведской территории, на севере, пришла в голову идея Петру, у него была идея в Таганроге сделать столицу, да, новую. Ну, не столицу, а как бы столицу, потому что Петербург же не назывался столицей, только однажды в письме. Вот, в Таганроге, потому что этот город открыт всему миру.

А Ростов, который рядом, – это фронтир казачий: «Мы стоим на обороне, мы стоим, все чужие». И там совершенно иная ментальность, и даже что-то чувствуется и сейчас. Та же история с Псковом и, скажем… понимаете, Псков с одной стороны восприятия мира, дыхания соседей, а с другой стороны – боязнь заразиться этим дыханием, так сказать: «Вот так не надо, не кашляйте на нас, а то смотрите, мы вам покажем».

Николай Александров: Андрей, конечно, невозможно не поговорить о Пушкинских Горах, разумеется, в связи со Псковом. Тем более что и одна из твоих повестей «Дорога обратно» непосредственно просто связана с Пушкиногорьем. И можно вспомнить, кстати, довольно любопытный странный образ простого человека, который оказывается вовлечен в Пушкинский праздник и как будто совершенно отдельно существует. Вот каково было, собственно, это соседство и, собственно, сам культ Пушкиногорья?

Андрей Дмитриев: Это было и, надеюсь, остается для тех, кто живет в Пскове. Это, конечно, грандиозное значение это соседство имело и, думаю, что имеет. И вот я рассказывал про то, как восстанавливался город, ну, есть такое предание, может, правда это, правда, ставшая преданием или это сказка, что когда были материальные ресурсы брошены на восстановление Пскова, что якобы первый ящик с гвоздями, который пришел, был отправлен в Пушкинские Горы. Ну, даже если это сказка, то мне эта сказка нравится. Да, это хорошая сказка.

Простой человек, что важно – это ключевое, между прочим, в данном случае понятие, потому что это многолюднейший праздник был. Это был праздник простых людей, которые… непростых людей, они там тоже были, они были ядром, но их было не так много, а вот эти толпы грандиозные людей, это простые люди, которые ежегодно стекались, может быть, и сейчас тоже, я не знаю, давно не был на этом празднике. Стекаются на этот праздник. Это огромное пространство, заполняют его и там живут как-то в этот день.

И что касается населения, как я помню, и в уже более зрелые годы, молодые годы, приезжая туда, и даже живя там иногда. Местное население о Пушкине обычно говорило, так вот, как о своем, оно говорило Александр Сергеевич. Вот как о председателе колхоза, так сказать. Вот, Александр Сергеевич. Это не значит, что они его читали, кстати, это не обязательно. Но вот это вот так, вот это теплое такое отношение к этому духу, который там витает. Вот. Там надо пожить, чтобы там… хотя бы пару-тройку дней, пожить, побродить, подышать.

Николай Александров: Также, видимо, как во Пскове, не просто приехать, а…

Андрей Дмитриев: Да.

Николай Александров: …все-таки почувствовать вот это особое. Особость этого пограничного и совершенно удивительного города. Андрей, огромное спасибо тебе за беседу.

Андрей Дмитриев: Вам спасибо.

Николай Александров: Спасибо.