Александр Апт: Сейчас туберкулезом заражена треть жителей нашей планеты

О.О.: В России набирает рост антипрививочное движение. Молодые родители не хотят делать прививки своим детям. К чему это может привести? Мы решили спросить по гамбургскому счету заведующего лабораторией иммунной генетики Центрального научно-исследовательского института туберкулеза Российской академии наук Александра Апта. Здравствуйте, Александр Соломонович. Спасибо, что пришли в нашу программу.

Александр Апт, родился в 1951 году в Москве. В 1980 году окончил биолого-химический факультет Московского государственного заочного педагогического института. Еще студентом в 1978 году пришел старшим лаборантом в Центральный научно-исследовательский институт туберкулеза. С 1998 года заведует в своем институте лабораторией иммуногенетики. С 1998-го по 2000-й работал членом комиссии ВОЗ по разработке новых противотуберкулезных вакцин. С 2001 года член Американского общества микробиологов. С 2003 года член экспертного совета Российского фонда фундаментальных исследований. Награжден почетным знаком имени академика Иоффе. Автор более 70 статей ведущих отечественных и зарубежных научных журналов.

О.О.: Александр Соломонович, вы работаете в НИИ туберкулеза. Мы привыкли к тому, что в прошлом это, наверное, была самая известная болезнь. Во всяком случае, литературно самая знаменитая. А сейчас что, у ученых еще остались вопросы к туберкулезу?

А.А.: Вопросов очень много. Ничуть не меньше, чем их было. Туберкулез оказался большой загадкой, очень сложным заболеванием, да к тому же еще до сих пор в мире каждый год 1.5 млн человек умирает от туберкулеза. Вместе с малярией это самая главная, пожалуй, причина смерти от инфекционных болезней. Туберкулезная палочка хорошо приобретает резистентность к антибиотикам. Это довольно понятные вещи. Касаются всех микробов. Но чем она, по-видимому, довольно уникальна – это тем, что она в организме зараженного хозяина стремится вести себя как можно тише, как можно меньше размножаться, как можно меньше проявлять свою активность.

О.О.: То есть она старается быть менее заметной?

А.А.: Она очень любит пребывать в так называемом латентном состоянии, когда и болезни нет, пока нет, а инфицированность есть. И вот это состояние может длиться годами, десятилетиями. И поэтому это всегда потенциальный источник последующей вспышки заболеваний и, конечно, заражения других.

О.О.: Это означает, что это коварная палочка.

А.А.: Весьма.

О.О.: И человек может очень долго не знать.

А.А.: Да, носитель он или нет – этого можно не знать действительно чрезвычайно долго. К счастью, большая часть людей так и не переходит в состояние открытой инфекции. Ведь заражена приблизительно одна треть всего человечества. Примерно 2.5 млрд людей являются носителями туберкулеза. Но, как вы понимаете, болеют туберкулезом гораздо меньше. То есть, к счастью, генетическая резистентность человеку присуща.

О.О.: Предрасположенность к тому, что человек является носителем – здесь есть ряд генетических факторов?

А.А.: По-видимому, да. И об этом мы как раз знаем очень мало. И вот этим я сейчас как раз занимаюсь как профессионал.

О.О.: У вас же лаборатория иммунногенетики.

А.А.: Да. Но дело в том, что нельзя считать, если это бактериальное или вирусное заболевание, что там генетика уж совсем ни при чем. Болеем мы все по-разному и всем более по-разному. И это, конечно, во многом зависит от того, что нам досталось от мамы с папой.

О.О.: А если углубиться в историю туберкулеза, скажем, палеоантропологи вроде бы публиковали такие результаты, что следы тяжелой формы туберкулеза находили даже у гейдельбергского человека. Это более 400 000 лет назад. Тогда это был тот же самый туберкулез? Как люди его переносили, и форма там была та же?

А.А.: Конечно, клинические формы мы не очень знаем. Но то, что это было очень похожее заболевание, об этом можно сказать совершенно отчетливо. По-видимому, туберкулез и человек соединились вместе еще в Африке до выхода человечества на другие континенты.

О.О.: То есть это одно из древнейших найденных установленных, да?

А.А.: До сих пор никто не знает, крупный рогатый скот одомашнился и стал болеть туберкулезом, заражаясь от человека, или человек стал болеть, заражаясь от крупного рогатого скота. Это до сих пор обсуждается. По-видимому, эта болезнь была с человечеством всегда и путешествовала вместе с человечеством и во время индоевропейского расселения, и вообще в прочие разные времена.

О.О.: О туберкулезе принято говорить, что это болезнь социальная, плохих условий. Это раньше он был так распространен, потому что в целом несколько сот тысяч лет назад человечество в целом, естественно, жило намного беднее, хуже, и условия были хуже. То есть в этом причина?

А.А.: Это, конечно, справедливо. Социальная составляющая в туберкулезе велика: скученность, недостаточное белковое питание, грязь (все-таки инфекционная болезнь), трудности с диагностикой до сих пор большие, потому что далеко не всегда легко диагностируем туберкулез.

О.О.: До сих пор?

А.А.: До сих пор нелегко. И дифференциальная диагностика с некоторыми видами пневмоний, иногда с раком легких, иногда с обструктивными бронхитами – она до сих пор все еще трудна. И идеальных методов нет. Конечно, если есть высев туберкулезной палочки, микобактерии туберкулеза, из мокроты человека, то тут вариантов нет: это туберкулез. Но очень большой процент больных не выделяет активно растущую микобактерию, тем не менее, болеют туберкулезом.

В 1882 году Кох открыл туберкулезную палочку. Прошло больше 130 лет.

О.О.: А вам до сих пор есть, чем заняться?

А.А.: О, да. Непочатый край.

О.О.: Скажите, как получается, что палочка настолько живуча? Когда-то не так давно были такие публикации о том, что даже в египетских гробницах находили палочку, выделяли.

А.А.: Да, Тутанхамон – классический пример.

О.О.: А как такое могло быть? Как она могла выжить?

А.А.: Она в пассивном состоянии прекрасно сохраняется во внешней среде: перестает делиться, сильно меняет состав клеточной стенки и впадает в такое латентно-дормантное состояние.

О.О.: А какая должна быть вокруг внешняя среда? Температура, влажность. Что нужно, чтобы она выжила?

А.А.: Она высохнуть может. И не так уж это и страшно.

О.О.: То есть она может высохнуть и при этом выжить?

А.А.: И, попав в правильные для нее условия, а правильные условия – это, естественно, влага, температура и доступ кислорода, она аэроб, она любит дышать.

О.О.: То есть она возродится…

А.А.: Почему 90% туберкулеза – это болезнь легких? Потому что легкие прекрасно снабжаются кислородом. Гораздо лучше, чем любой другой орган нашего тела. А условия жизни у людей на Земле, к сожалению, все еще остаются совершенно не подходящими для того, чтобы… В частности, один из важных факторов – это недостаток белкового питания. И если взять какую-нибудь Индию, я там бывал, я видел это своими глазами, то широкий круг вегетарианцев плюс бедность, плюс скученность. Недаром Индия и дает примерно половину случаев. Остальные – в основном Африка.

О.О.: В случае с Индией я понимаю. Но мы помним, как часто туберкулез описывался, это была довольно благородная болезнь в русской литературе XIX века, и ей вполне болели девушки из благополучных семей.

А.А.: И не только девушки.

О.О.: У которых было хорошее, полноценное белковое питание, их возили на разные воды, курорты.

А.А.: Конечно. Но все-таки то, что это инфекция, никто не отменял. В контакты эти девушки вступали, и не только девушки. Ведь воздушно-капельная передача. Человек кашляет. Не знает, почему кашляет. Месяцами кашляет. А постоянно общается с людьми. И если он выделяет микобактерии, он прекрасно всех заражает. Так что в этом смысле мало что изменилось.

О.О.: А если брать художественную литературу, вы можете привести пример, где туберкулез с точки зрения клинициста описан как-то наиболее точно и правдоподобно?

А.А.: Да, есть такая книжка. Она явно относится к художественной литературе. Она, правда, не переведена на русский язык. Она называется "The plague and I", и это в художественной форме роман о туберкулезной больнице и санатории, в котором героиня-американка лежала, это была эра до антибиотиков, и она лечилась тем, чем тогда было положено лечиться: покой, усиленное питание и так далее. И она это написала в художественной форме. Совершенно замечательная книжка. У меня она есть благодаря тому, что мне ее просто подарили коллеги из Англии.

О.О.: Она вылечилась?

А.А.: Она вылечилась. А потом умерла от туберкулеза после рецидива. Она вылечилась, она вышла замуж, она родила детей. В 50 лет рецидив туберкулеза – и она умерла.

О.О.: То есть если человек вылечился, то это не значит, что насовсем?

А.А.: Это не значит, что это навсегда. Тут очень много, опять же, загадок: вылечился полностью и был заражен повторно, или недолечился, загнал палочки в это латентное состояние. Прошло 3 десятка лет. Человек стареет, у него слабеет иммунная система. Мало какие еще изменения происходят. Понятно, факторами могут быть прием сильных посторонних лекарств, естественно, алкоголизм, естественные причины, старение иммунной системы – и вполне возможны рецидивы.

О.О.: А если говорить о современной России, какая у нас сейчас картина с туберкулезом?

А.А.: Последнее десятилетие подарило немножечко оптимизма. Не так много, но все-таки хоть чуть-чуть. Потому что институт, в котором я работаю, он курирует по диагностике, лечению и эпидемиологии несколько российских территорий: довольно большое количество, 15-20 областей. И мы отмечаем, что в тех областях, которые курирует наш институт, потому что есть другие институты, Россия в этом смысле поделена, наблюдается ситуация такая: от стабилизации до небольшого падения числа случаев. Оно небольшое, но постоянное. Это уже идет не один и не два года, а больше. И это хорошо. Немножко исправилась ситуация с местами лишения свобод, которые всегда были рассадником этого дела. Но, по крайней мере, лекарственное обеспечение гораздо лучше. И ситуация медленно, но более-менее исправляется. Но это все равно на многие годы.

О.О.: А можно масштаб бедствия оценить?

А.А.: Заболеваемость по России средняя сейчас ниже, чем 80 человек на 100 000 населения. Но местами, отдельными точками, я точно знаю, например, о Туве, о Северном Кавказе, цифра гораздо больше. И, учитывая проблему комбинации ВИЧ/СПИД/туберкулез, а это смертельная комбинация…

О.О.: То есть если человек, инфицированный ВИЧ, заболел туберкулезом.

А.А.: Очень трудно лечить, чрезвычайно трудно. ВИЧ-инфекция выбивает в первую очередь именно тот класс лимфоцитов, который абсолютно необходим для того, чтобы была иммунная защита от туберкулеза. Именно эти клетки, которые называются CD4+, именно их количество стремительно падает у ВИЧ-инфицированных, не леченных. Сейчас антиретровирусная терапия все-таки позволяет поддерживать их в приличном состоянии, слава Богу. В большей части случаев, опять же, как генетик должен все время оговариваться. Не все касается всех. Но именно это звено иммунитета выбивается ВИЧ-инфекцией. И если к этому попадает туберкулез, или он просто уже был в латентной форме, тут он выстрелит, конечно.

О.О.: Я довольно часто слышу и в личных беседах, и в публикациях такую точку зрения: "Я не хочу портить организм своего ребенка какими-то вакцинами, которые будут заносить и проверять туберкулез. Я никаких прививок от туберкулеза своему ребенку делать не буду, потому что я живу в благополучной среде".

А.А.: Это преступление против собственного ребенка. Потому что достаточно спросить человека: приходилось ему проходить переходом со станции Комсомольская кольцевая на Комсомольскую радиальную? Ему что, этого мало? Там, я думаю, степень заражения поверхностей такая же, как в туберкулезной больнице примерно.

А что касается прививок, тут ведь какое дело? Вакцина единственная – это вакцина БЦЖ, никакой другой разрешенной вакцины больше пока нет. Хотя мы бьемся, бьемся.

О.О.: Не только в России. Но и во всем мире.

А.А.: Вообще во всем мире. Это единственная разрешенная вакцина. Сейчас проходит масса испытаний, доклинических, клинических, самых разных вакцин. Пока, к сожалению, никаких больших успехов по сравнению с БЦЖ нет.

Что делает вакцина БЦЖ? Она действительно, когда ее дают, как положено, в детстве, она не защищает от легочного туберкулеза во взрослом состоянии. Причины могут быть разными. Но одна из самых простых – что просто не хватает. Дело в том, что вакцинируют в роддоме, потом ревакцинируют в 7 лет перед школой. А потом больше не ревакцинируют. На это тоже есть своя причина. Потому что нельзя вводить микобактерии, даже ослабленные, какими являются БЦЖ, людям, у которых уже есть инфицированность. Там происходят довольно сложные иммунологические сдвиги. И можно спровоцировать туберкулез.

Поэтому детей вакцинируют. Новорожденные, понятно, не имели контакта. Ревакцинация – тоже хорошо. И эта вакцина прекрасно помогает от страшных форм детского туберкулеза, от туберкулезного менингита, от диссеминированного внелегочного туберкулеза, и вообще от диссеминации. И детей она защищает от этих форм очень-очень хорошо. Да, она неэффективна против того, что мы можем подхватить во взрослом состоянии. Она не создает пожизненного иммунитета. Чего нет, того нет. Но можно ли рисковать в мегаполисе, где, простите, есть абсолютно все факторы риска, просто все, можно ли рисковать ребенком, который может заболеть тяжелейшей, малоизлечимой формой туберкулеза?

О.О.: Если говорить в целом о том антипрививочном движении, которое сейчас набирает обороты и в западных странах, и в России. И что интересно, что, как правило, те, кто пишут об этом, те, кто обсуждают это на форумах, как правило, это довольно-таки образованные молодые просвещенные родители, которые сознательно относятся к здоровью своих детей. Но именно говорят о том, что травить детей всем подряд, влиять на формирование их иммунитета тем набором прививок, который рекомендует врачи… обычно родители говорят: я не хочу на своем ребенке такие эксперименты проводить.

А.А.: Вы сказали, что это обычно люди подкованные. Это абсолютное, полное медицинское невежество. Давайте перечислим хотя бы кратко. От столбняка отказываемся? Ребенок не может травму получить, царапину? От полиомиелита, который мы, вообще говоря, убрали, отказываемся?

О.О.: Так убрали же. Чего им сейчас ребенка травить?

А.А.: А его вспышки в Таджикистане 2 года назад не было? А что, здесь нет мигрантов с Таджикистана?

Как текла корь раньше? Как раз хороший пример. Я болел корью чрезвычайно тяжело в 6 лет. И было это, конечно, до всяких прививок. Да, пока вакцина не защищает от кори, но она настолько ослабляет ее течение, что это стало просто сравнительно неопасным заболеванием, а было очень опасным. Люди говорят: не хотим делать эксперименты, потому что не хотим специально формировать иммунитет. Если бы они знали, насколько это непросто – что-то сформировать в иммунной системе. Конечно, дифтерия. Но нет дифтерии – так и слава Богу, что нет. Ее же нет ровно потому, что прививают.

О.О.: Да. Но, понимаете, как раз о чем обычно мне приходится читать как контраргумент против прививок? Есть болезни, которые мы победили. Но если мы их победили, зачем еще нагружать?

А.А.: Натуральная оспа. Никаких других примеров нет.

О.О.: Дифтерии вроде действительно вокруг нет у детей сейчас.

А.А.: Посмотрите статистику. Она есть даже в Москве. Мало, но есть.

О.О.: С другой стороны, у человека есть выбор: получить целый набор осложнений от списка прививок, или какова вероятность, что я проеду, где-то будет какая-то дифтерийная палочка. Все это подсчитывает риски и говорит: а так чуть ли не каждые полгода у меня ребенок будет болеть то одним, то другим.

А.А.: Почему он будет болеть? Я не очень понимаю.

О.О.: Тяжело детям в целом переносить прививки.

А.А.: Смотря какие. Скажем, число осложнений от вакцины БЦЖ – 100 случаев на 1 000 000. Причем, эти случаи не то, что тяжелые туберкулезоподобные болезни.  Нет, это может быть долго не проходящий абсцесс на месте прививки, температура может подняться. Это все может. Но это же ведь 100 на 1 000 000. Если разделить, какая доля процента получится?

Потом, когда человек говорит "не буду прививать ребенка, потому что он с этим не столкнется", он что, исключает, что его ребенок когда-нибудь окажется в Индии, в Китае?

О.О.: Скажите, одна из таких страшилок, связанных с иммунитетом – это влияние генно-модифицированных продуктов на наш организм, на иммунитет. Что вы думаете по этому поводу? Есть ли какие-то данные об этом?

А.А.: Данных, конечно, нет. Ни одного твердого данного о том, что что-то генетически модифицированное принесло какой-то вред, нет. Есть опасения, что встроенные с помощью векторов гены могут начать себя вести так, как мы еще пока не понимаем.

О.О.: Да, ровно так.

А.А.: И что-нибудь… Но пока, поскольку я беспрерывно в лаборатории имею дело с чем-то генетически модифицированным, например, с бактериями туберкулеза, в которых вставлены флюоресцентные белки – зеленые, красные, чтобы я их мог видеть в микроскоп. Мы проверяли довольно много, как они образуют колонии, как они ведут себя… какова их вирулентность, ничего ли там не меняется. Ничего там не меняется. Только светятся.

Поэтому я считаю, что разговоров о генно-модифицированных продуктах слишком много. Пока ситуация в мире с урожайностью такова, что без генно-модифицированных продуктов мы не будем просто прокармливать человечество. Та же картошка без устойчивости к фитофторе, та же кукуруза, которую снимают в Индии, Мексике по три урожая в год, без генной модификации такая не получится.

О.О.: Вы знаете, дело в том, что если человек сидит в европейской части нашего континента или благополучной Северной Америке или Канаде, где такая картошка, сякая. И так избыток продуктов. Слава Богу, никто не голодает. И он думает о том, что интересное дело: вы сейчас что-то подкрутите в ваших генах, я это съем, это встроится мне в организм. Но вы же ничего не знаете. Вы, ученые, у вас же нет данных.

А.А.: Мы знаем довольно много.

О.О.: И в принципе я уж лучше картошечку от фермера поем какую-нибудь такую, которая пусть наполовину сгниет, пусть у нее не такие свойства, но я же не знаю, что встроится в мой организм.

А.А.: Вы знаете, если бы так просто было что-нибудь встроить в геном. Мы прилагаем огромные усилия для того, чтобы получить этот продукт для исследования, разумеется, и используем для этого сложные конструкции, сложные воздействия, включая, кстати, электрический ток высокого напряжения, чтобы что-то встроить в клетку. И считать, что оно сейчас само минует нас и без всяких воздействий поползет, поползет… Я считаю, что здесь надо взвешивать пользу реальную от того, что дает генная модификация, от несколько сюрреалистического предположения, что оно сейчас на меня накинется. В общем, я здесь сторонник больше смелости.

О.О.: Александр Соломонович, ваш отец – знаменитый переводчик Соломон Апт.

А.А.: Совершенно точно.

О.О.: Переводил древнегреческую литературу, и многие произведения немецких классиков литературы русские читатели узнали как раз в переводе вашего отца. А какое из тех произведений, что переводил ваш отец, для вас самое любимое?

А.А.: Самое любимое – очень просто: это "Иосиф и его братья" Томаса Манна. Это очень большой роман. И еще люблю очень маленький, тоже Томаса Манна - "Избранник". Это тоже замечательный роман.

О.О.: А что вам приходится вспоминать чаще? Чаще цитируете, чаще приходит сейчас на ум?

А.А.: Любимых цитат, конечно, из прозы Томаса Манна наизусть приводить трудно. Они довольно громоздки. Но очень люблю из "Иосифа и его братьев" длиннющий период с рассуждениями о том, что и как происходило в этих библейских историях с заключением одной фразы: "Ибо человек – существо сложное". Это одна любимая цитата. А вторая из "Избранника". Там по Деве Марии молится героиня. Она пытается вымолить прощение за дела, связанные с многочисленными инцестами. И она говорит: ты Богу невеста, дитя и мать. Это не так-то просто понять. Это тоже любимая.

О.О.: Скажите, по вашему опыту, какой образ врача в литературе наиболее точный и самый достоверный?

А.А.: Я люблю булгаковские "Записки юного врача". Мне они очень нравятся.

О.О.: Спасибо огромное. У нас в программе был профессор биологического факультета МГУ, заведующий лабораторией иммуногенетики Центрального научного исследовательского института туберкулеза Российской академии наук Александр Апт. 

Александр Апт, заведующий лабораторией иммуногенетики Центрального научно-исследовательского института туберкулеза о том, к чему может привести отказ от прививок.