Сергей Морозов: Отечественным компаниям проще получить и выполнить госзаказ, чем конкурировать на внешнем рынке

Более десяти лет в России создавалась инновационная система, с помощью которой страна могла бы продавать не только нефть и газ, но и высокие технологии. Но компаний, которым удается конкурировать за рубежом, например, в области инжиниринговых продуктов, у нас очень мало. И те, кто попадает на глобальный рынок, на родине все равно оказываются невостребованными. Стартапы есть, инвесторы есть, институты развития есть, бизнес-инкубаторы есть, даже компании, которые производят уникальные вещи, есть. А покупателей этого богатства нет. Почему так? 

Об этом говорим с кандидатом физико-математических наук, выпускником Физтеха, генеральным директором компании DATADVANCE, спин-офф* Института проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН Сергеем Морозовым. 

Сергей Морозов. Родился в 1982 году. В 2005 году с отличием окончил факультет общей и прикладной физики Московского физико-технического института. С 2001 по 2008 годы – научный сотрудник Института теоретической и экспериментальной физики. С 2007 по 2009 – ведущий эксперт аналитической группы госкорпорации "Росатом". С 2009 по 2011 годы – начальник лаборатории многодисциплинарной оптимизации Института проблем передачи информации Российской академии наук. Сергей Морозов является лауреатом премии Телегди, Леонарда Эйлера Берлинского университета имени Гумбольдта, премии правительства Российской Федерации в области науки и техники для молодых учёных. С 2010 по 2011 – технический директор и сооснователь компании DATADVANCE. С 2011 года руководит компанией DATADVANCE в должности генерального директора. 

Ольга Орлова: Добрый день, Сергей. Спасибо, что пришли в нашу программу.

Сергей Морозов: Здравствуйте, Ольга.

О.О.: Сергей, вы выпускник одного из самых престижных факультетов физики. Вы закончили Московский физико-технический институт и факультет общей и прикладной физики. Считаются самыми тяжёлыми,  куда тяжелее всего поступить. И всё-таки теперь вы возглавляете успешную бизнес-компанию. Но физики-теоретики мало пригодны для бизнеса. Что с вами произошло?

С.М.: Вы знаете, это не совсем так. Позвольте, я не соглашусь. Возьмём, например, Джеймс Саймонс, наверняка знаете, это руководитель "Renaissance Technologies", одного из самых успешных хедж-фондов в мире. Он физико-теоретик, математик, и в теоретической физике очень известен под теорией Черна - Саймонса. Так что это не совсем так. Что касается меня, то в бизнес я попал через науку. Я поработал по специальности.

О.О.: А вы работали в Институте теоретической и экспериментальной физики ИТЭФ?

С.М.: Началось всё достаточно давно. В 8 классе мне довелось прочитать несколько книжек, так попалось, про физику элементарных частиц, про строение молекул, атомов, протонов. И с тех пор мне очень захотелось этим заниматься. И всё остальное время я целенаправленно двигался в сторону ИТЭФ. То есть я поступал на Физтех, чётко понимая, на какую кафедру я хочу. Когда я поступил на Физтех на 2 курсе, был инициатором того, чтобы поехать в ИТЭФ, посмотреть, как там всё устроено и начать там работать. И в 2000 году, будучи на 2 курсе, собрав ребят, я туда приехал и познакомился со своим научным руководителем Михаилом Игоревичем Поликарповым, который многому меня научил. И с ним я начал работать, ещё будучи студентом. В общем, физика частиц – это была одна вещь, которая мне в детстве нравилась.

Вторая вещь – это компьютеры. Компьютер у меня появился очень-очень давно, по-моему, с 1 класса. Я не только играл, а много ещё занимался программированием. И так получилось, что в ИТЭФе эти две вещи соединились. Я занимался решёточной теорией поля. Это теоретическая физика, но которая без компьютеров немыслима. Более того, немыслима без суперкомпьютеров. То есть мы писали программы, мы изучали данные, которые получаются в результате исполнения этих программ.

Где-то, наверное, в 2007-2008 году довольно сильно изменилась ситуация с финансированием науки, и мы начали искать какие-то варианты, оставаясь в институте, выполняя какие-то, можно сказать, коммерческие проекты продолжать заниматься физикой. И одна из историй, которая довольно сильно изменила моё отношение к бизнесу и вообще сильно изменила дальнейшую мою судьбу – это была работа на "Росатом". И в "Росатоме" мы присоединились к аналитической группе, которую возглавлял тогда Игорь Лешуков, и активно участвовали в формировании стратегии "Росатома" по работе на появляшемся тогда рынке электроэнергии, рынке мощности. Если помните, когда 2008 год – это реформирование РАО. И мы, будучи росатомовской структурой, активно в этом участвовали. В частности, мы занимались моделированием энергосистем. Все энергосистемы страны, как электрическая, так и газовая её частью, и программа, которую мы тогда сделали, до сих пор в "Росатоме" используется.

И тогда мне пришлось познакомиться с настоящим бизнесом.

О.О.: Вы увидели его звериное лицо?

С.М.: Когда мы защищали то, что мы делали в "Росатоме", было довольно…

О.О.: Жёстко?

С.М.: Довольно жёстко. То есть люди хотели того, чего модель не позволяла. Приходилось защищать очень непопулярные решения. Но важно, что пока мы выполняли эти проекты для "Росатома", у нас появились некоторые компетенции, которые, нам показалось, можно коммерциализовать. Один из вариантов как раз был в Институте проблем передачи информации. То есть как раз конец 2008 года – начало 2009 года, я познакомился с Александром Петровичем Кулешовым. Мы пришли с некоторыми идеями.

О.О.: Директором Института. Он уже к тому времени возглавлял институт?

С.М.: Да. Мы пришли с некоторыми идеями с ребятами из нашей группы. И эти идеи достаточно удачно легли в то, что тогда институт делал. Это были некоторые телекомовские проекты, то есть кто-то из ребят ушёл в Телеком. Я ушёл в численное моделирование, что было мне ближе. И те наработки, которые мы сделали, моделируя энергосистему, они в итоге каким-то кусочком легли в тот продукт, который есть у нас сейчас.

О.О.: Сколько у вас ушло времени на то, чтобы пройти путь от обычного старт-апа, до того, чтобы дойти до компании, у которой солидные продажи, у которой такие заказчики, как у вас "Airbus", кто покупает ваши продукты. Это совсем другая жизнь. Это такое взросление. Сколько у вас ушло на это времени?

С.М.: Вся история взаимоотношений с "Airbus" началась, когда меня ещё не было в институте, это был 2002-2003 год, когда "Airbus" начал вести переговоры с Российской академией наук. В основном это были проекты, которые заканчивались разработкой программного обеспечения в том или ином виде. То есть это моделирование топливной системы самолёта, моделирование сварки трением, моделирование сборки крупногабаритных деталей. Делали не всё в институте. Там были партнёры, в том числе и питерский Политех, Тульский университет.

А в какой-то момент мы поняли, что мы очень много делаем похожих вещей, то есть математика очень похожа: анализ данных, оптимизация. И в 2007 году мы предложили "Airbus" сделать некий продукт, прежде всего внутренний, некую библиотеку математических методов для исследования данных, для анализа данных и оптимизации. Проект был поддержан, и в 2009 году в сентябре успешно сдан. И тут началась очень интересная вещь, уникальная для "Airbus" (в тот момент "EADS") – мы сделали компанию за 4 месяца. Просто настолько всем понравился результат, что для этой огромной махины airbus’овской удалось создать компанию за 4 месяца. Представляете, сколько разных проверок, убеждений нужно было пройти? На мой взгляд, в России с Ростехом создать старт-ап за 4 месяца – это, по-моему, задача невыполнимая.

О.О.: За 4 года.

С.М.: Компанию мы создали в январе 2010 года, и с тех пор мы занимаемся коммерциализацией того самого ядра.

О.О.: А они на что среагировали? На технологии?

С.М.: Конечно, конечно.

О.О.: Это то, что у вас называется макрос-технология, то, что лежит в основе вашего продукта? Что хотел "Airbus" конкретно улучшить или оптимизировать с помощью ваших продуктов?

С.М.: Они хотели сократить время проектирования прежде всего. Они хотели дать инженерам, конструкторам инструмент, который бы позволил как-то бороться с этой сложностью и помогать принимать им более взвешенные, более рациональные решения и в итоге выходит на оптимальные продукты, которые будут лучше, чем продукты их конкурентов.

Возьмём авиационный двигатель. Тоже наши клиенты, тот же Роллс-Ройс. Чтобы вам улучшить эффективность на полпроцента – это по сути уйти в новое поколение двигателей. Это сделать без моделирования чисто на интуиции конструктора невозможно. Нужны соответствующие инструменты. Мы делаем один из инструментов, который замыкает пирамиду системы трёхмерного моделирования, инженерных расчётов и подсказывает конструктору, как же должна выглядеть лопатка или проточная часть – неважно.

О.О.: То есть речь идёт о применении в авиационной промышленности, в автомобильной. А где ещё применяются ваши продукты?

С.М.: Прежде всего это машиностроение - авиация, космос, автопром, оборонная промышленность.

О.О.: Везде, где есть машиностроение, можно использовать там, где инженеру нужно добиться какого-то оптимального решения?

С.М.: Да. Но это не всё. У нас есть довольно необычные клиенты. Например, "Louis Vuitton".

О.О.: "Louis Vuitton"? Сумочки?

С.М.: Не сумочки. Они…

О.О.: Часики?

С.М.: Заказали нам некоторое исследование – анализ данных, как та или иная химия влияет на пигментацию кожи, например. Абсолютно тот же самый продукт, математика та же самая. В этом прелесть, понимаете, математики. Ей всё равно, какая отрасль. Если у вас есть некий алгоритм, достаточно универсальный, нужно просто правильно его применить.

О.О.: Смотрите, в основном вы называете по большей части заказчиков зарубежных. Где ваши заказчики, российские корпорации?

С.М.: Вот это очень хороший вопрос. Смотрите, для того чтобы наш продукт внедрялся, использовался на предприятиях, во-первых, должна уже некоторая база быть, некий фундамент. Если говорить про машиностроение, это системы трёхмерного проектирования, какие-то системы инженерного анализа. Мы в этом смысле замыкаем эту пирамиду. Многие наши предприятия до сих пор пользуются кульманами. О каком замыкании этой пирамиды можно говорить?

О.О.: Вы правда видели кульманы до сих пор?

С.М.: Да. Это не так часто, но это ещё есть.

О.О.: Я, кстати, подозреваю, что молодая часть наших зрителей вообще не знает, что такое кульман. О чём мы сейчас говорим? Они, наверное, никогда не видели, как он выглядит.

С.М.: Хорошо. Карандаш и бумага. Давайте скажем так. Основная проблема, что препятствует внедрению подобных технологий в России – это отсутствие или очень незначительная конкуренция между предприятиями как в стране, так и за рубежом. У нас было много разговоров, у меня, у моих коллег с отечественными компаниями, которые говорят: мы не будем конкурировать с китайцами, мы не будем конкурировать с Западом. Они изначально себя ставят в положение, что они не будут создавать глобально-конкурентную продукцию. В этой ситуации им не интересно внедрять какие-то вещи, которые позволят им улучшить качество на проценты, которые сократят расходы. Им лишь бы вообще сделать. То есть нет стимула сверху. Это первая проблема. Вторая проблема – нет поддержки, что называется, снизу. Если посмотреть на то, как у нас устроено большинство КБ, то у нас есть люди 50+, старшее поколение, действительно талантливые конструктора, у них главная задача – досидеть. Я утрирую, но во многих компаниях это так. Зачем им что-то внедрять новое, зачем им подвергать сомнению те решения, которые уже были приняты ими когда-то, рисковать? А так как сверху нет никакого давления на то, что нужно создавать продукт другого класса, в большинстве, я говорю – не везде, в большинстве компаний, то они и сидят спокойно.

О.О.: У нас нет конкуренции. Поэтому нас не покупают. Если нет конкуренции, это что значит? Что нет рыночных отношений?

С.М.: Нет выраженного спроса со стороны компаний на вот эти инновационные решения, как наши, так и другие.

О.О.: А почему их нет?

С.М.: Я вам уже привёл пример, когда приходишь к главному конструктору – и он тебе прямым текстом говорит: мы не собираемся конкурировать с китайским производителем.

О.О.: А почему китайцы с нами конкурируют, а мы с ними нет?

С.М.: Хороший вопрос.

О.О.: Мы что, какие-то неправильные? У нас на территории России действуют какие-то экономические законы? Во всём мире… как это, знаете, в том еврейском анекдоте: во всём мире суббота, а у нас в бричке пятница.

С.М.: Понимаете, гораздо проще получить госзаказ, наверное, его выполнить и получить какие-то деньги, чем…

О.О.: Вы хотите сказать, что причина в излишних доступных госденьгах, что госденьги у нас доступнее, чем в других странах.

С.М.: Да нет. Они не доступнее. Просто это проще, чем конкурировать на зарубежном рынке. Госденег не так много. Но их всё равно проще получить, чем вывести продукт на зарубежный рынок.

О.О.: А почему так же не ведут себя американцы или те же французы?

С.М.: Я думаю, что изначально они как-то более открыты ко всяким новым вещам, к новым технологиям и привыкли работать в рыночных условиях, привыкли создавать какие-то новые вещи, которые будут востребованы рынком. Потому что если тот же "Airbus" не сделал самолёт чуть эффективнее, чуть "Boeing", он просто умрёт, как компания перестанет существовать.

О.О.: А у нас?

С.М.: Для наших компаний вот так вопрос не стоит. То есть можно по-прежнему выпускать то, что выпускается – государство как-то поддержит.

О.О.: А как бы вы описали разницу между инновационными цепочками в Штатах, в Западной Европе и в России?

С.М.: Вы знаете, если говорить про Америку, у меня лично и у компаний не очень большой опыт работы с американцами, но он есть. И когда вы с ними общаетесь, вы сразу понимаете, что эти люди гораздо более открыты к любым новым вещам. Найти общий язык с человеком из своей среды можно за полчаса.

О.О.: Вы имеете в виду – с американским айтишником?

С.М.: С американским бизнесом.

О.О.: С бизнесом.

С.М.: Причём, когда вы общаетесь с людьми из Долины, они "варятся" в этих инновациях, если хотите. Вы всегда на рубеже каких-то новых идей. Люди восприимчивы к этому. И поэтому невозможно быть здесь, либо очень тяжело, и думать о каком-то глобальном конкурентном продукте. Потому что с каждым днём ты отстаёшь. Ты отстаёшь от того, что происходит там, того, что нужно тамошней промышленности. В этом, наверное, принципиальное отличие российской национальной системы от того, что есть на Западе. Американская история гораздо более рисковая. Люди готовы вкладывать достаточно большие деньги в достаточно рисковые проекты.

В Европе, в частности, во Франции, риска гораздо меньше. То есть инвесторы и предприниматели больше идут по проверенным схемам. То есть если Штаты – это про доказательство теоремы существования, то Европа – это не про это.

Ещё одна важная вещь, которую я бы хотел отметить про российскую инновационную систему в целом – нет завершающего элемента. Есть идеи, есть инвесторы, которые в эти идеи вкладывают на ранних этапах, на более поздних этапах. То есть компания растёт, растёт, растёт. Покупает её кто? Как правило, её покупают зарубежные компании, крупные игроки на рынке. В России нет игроков такого размера. Если вы посмотрите…

О.О.: Но у нас есть огромные корпорации.

С.М.: Это не то. Приведите пример, когда корпорация купила какой-то действительно инновационный старт-ап. Их либо нет, либо можно по пальцам пересчитать.

О.О.: Хорошо. А в той же авиационной промышленности у нас же есть собственное производство самолётов? И как? Что это? Почему они не покупают ваш продукт?

С.М.: Я надеюсь, они в ближайшее время это сделают, потому что мы всё-таки за последние почти 3 года на российском рынке провели серьёзную образовательную работу, многих людей подготовили по внедрению продукта. Это касается того же "Туполева", "Сухого", некоторых структур "ОДК". Но пока этого нет.

Отвечу следующим образом. Когда вы приходите в российскую компанию, вам нужно очень долго объяснять, что же делает ваша система, зачем это надо, почему важно биться за эти проценты. Когда вы приходите в зарубежную компанию (я недавно с "Bosch" вернулся), у вас сидит 10 человек, экспертов в вашей узкой области. И вам задают вопросы: чем вы лучше этого, чем вы лучше этого, как вы решаете эту проблему? Наши просто не доросли по большому счёту до подобных вопросов. И то, что мы здесь делаем – это, можно сказать, образуем людей.

О.О.: "Airbus" – это же ваш не только заказчик, это ваш стратегический инвестор. Почему у вас нероссийский инвестор? Ведь ладно вас незачем покупать. Но в вас же выгодно вкладывать деньги.

С.М.: Вкладывают. Почему же не вкладывают? Возьмём Сколково. У нас был грант от Сколково.

О.О.: Но грант – это всё-таки не возвратные деньги. Это не венчурный фонд.

С.М.: На самом деле мы не сильно искали в России инвестора. У нас с первого дня… У нас в этом смысле не совсем стандартная история, потому что у нас с первого дня был такой стратегический партнёр, который довольно серьёзно нам помогал. Если говорить по сколковскому инвестированию, оно нам очень сильно помогло, позволило вывести продукт на принципиально новый уровень. Сейчас нам интересны инвестиции, но инвестиции не на создание продукта, а на развитие бизнеса, вывод его на азиатские рынки: вывод продукта в Китай, в Корею, расширение продаж в Японии – вот на это нам интересны инвестиции. Но сейчас ситуация, конечно, изменилась по сравнению с тем, что было последние несколько лет назад. Денег не так много.

О.О.: Хорошо. Но ведь в последние несколько месяцев взят активный курс на импортозамещение. И в том числе на импортозамещение в области программного обеспечения. И, казалось бы, тут же российские айтишные компании взлетят?

С.М.: Могут взлететь. Это на самом деле достаточно уникальная возможность для многих компаний. Нужно её очень правильно использовать. Большинство инженерных программных продуктов создавалось не один год. На их развитие было потрачено сотни тысяч человеко-лет. Это огромная цифра. Повторить этот путь за год-два-три нереально ни при каких инвестициях. Поэтому надо это чётко понимать и думать, как по-другому сделать. Это первое.

О.О.: А что, есть возможности по-другому?

С.М.: Сейчас отвечу. Как мы это видим. Другая важная вещь состоит в том, что крупные компании (тот же "ОАК",  тот же "ОДК") последние 5-10 лет вкладывались во внедрение зарубежного ПО. Многие проекты и программы ведут в этом ПО. Они не перейдут на новый софт за один день. Это очевидно. Это не просто заменить одну программу, офисный пакет, на другую. Надо обучить людей, перевести существующие наработки в этот софт. Никто на это не пойдёт в ближайшее время.

И третий, важнейший, момент состоит в следующем. Допустим, даже найдутся безумцы, которые скажут: ок, завтра внедряю отечественный софт, он такой хороший. Допустим, государство даст деньги на доработку. Что будет дальше? Допустим, проходит трёх-пятилетний период, софт сделан, положен на полку как продукт, кто-то его внедрит. Если не будем создана система, которая позволит этому софту развиваться и эволюционировать, он умрёт. Вы должны развивать этот продукт. Развивать продукт надо за какие-то деньги, за какие-то ресурсы. Если ориентироваться только на госденьги – это неправильно. Государство не может без конца вкладывать. Значит, вы должны получать эти деньги с рынка.

Российский рынок в плане инженерного ПО по разным оценкам, пускай даже оптимистичным – 4-7% от мирового. Это очень мало. Вам не хватит этих денег, для того чтобы развивать действительно конкурентоспособный продукт, который будет нужен промышленности. И поэтому если говорить про импортозамещение в таком его традиционном понимании, вот взяли этот продукт, взяли его, заместили, внедрили – я против этого. Это не будет работать. Это бесполезно. Нужно выделить некоторые компании или какие-то точки роста, которые у нас есть. У нас действительно есть некоторые вещи, которые… я не только свою компанию имею в виду. Есть коллективы, есть продукты, которые вполне себе конкурентоспособны на мировом рынке. И вокруг этого строить некую экосистему.

Вообще импортозамещение должно быть направлено на создание некой самоподдерживающейся экосистемы, ориентированной во многом на экспорт, потому что именно оттуда придут ресурсы на то, чтобы продукт можно было развивать и совершенствовать со временем. И через экспорт мы сможем… Можно так сказать – импортозамещение через экспорт. Создав глобальную историю, какой-то глобальный интересный продукт, пускай даже не на рынках Западной Европы, у нас есть страны БРИКС, которые абсолютно нормально относятся к российским продуктам. Там можно работать, можно развивать свои продукты. Создав такой продукт, можно уже прийти на российский рынок в те же самые оборонные предприятия, которые больше всего вроде как страдают (хотя это тоже большой вопрос, насколько они страдают) и принести туда этот софт с мирового рынка.

Сейчас наблюдается довольно серьёзный тренд к изменению именно в самом инженерном ПО. То есть оно становится более простым, более удобным в использовании. Оно отражает тренды кастомизации вообще производства. Это новые вещи, которых в традиционном софте нет. И у нас есть определённые заделы в стране, чтобы стать лидерами в этом направлении, сделать действительно конкурентоспособный продукт и уже вернуться сюда, грубо говоря, по остаточному принципу (не хотелось бы, чтобы это слово воспринималось) этот софт получен будет здесь. Тогда это возможно. Но это долгий путь. И надо отдавать себе отчёт, что за 2-3 года не получится заместить. Если иметь такую стратегическую какую-то историю, какой-то план – вот тогда, может быть, это и получится.

О.О.: И в финале нашей программы блиц-опрос, который подразумевает лаконичные ответы.

Если у вас ваш будущий ребёнок, неважно, сын или дочь, если ваш ребёнок захотел бы заняться бизнесом, что самое главное о бизнесе он должен знать?

С.М.: Нужно быть открытым ко всему новому и постоянно адаптировать свой бизнес к тому, что происходит вокруг, не бояться каких-то проблем, добиваться своего, и любые проблемы, которые происходят, которые решаются, рассматривать именно как нечто, что тебя закаляет и делает сильнее.

О.О.: А если бы ваш ребёнок захотел заняться наукой, что самого важного в науке он должен был бы знать, если он туда идёт?

С.М.: Примерно то же самое. Нужно во всём стараться быть лучшим. В науке тоже есть эта научная пирамида. Лучше быть наверху этой пирамиды.

О.О.: Через 10 лет вы как видите своё будущее? Кто вы, что вы, что случилось с вашим бизнесом?

С.М.: Очевидно, глобальный игрок, пускай хотя бы с 5-10% мирового рынка инженерного ПО. Хотелось бы, чтобы это было так.

О.О.: Спасибо большое. У нас в программе был генеральный директор компании DATADVANCE Сергей Морозов.


*спин-офф - устойчивый термин, означающий технологические компании, которые отпочковались от университета или института. Так Кремниевая Долина началась со спин-оффов  Стэндфорда.  

Инновационная система в России и в мире: почувствуйте разницу. Гость программы - Сергей Морозов, генеральный директор компании DATADVANCE.