Ксения Кутепова: Если что-то удается на сцене, то это не я, Ксения Кутепова, а это кто-то там. Мой... не знаю кто

Гости
Ксения Кутепова
актриса театра и кино, заслуженная артистка России

Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа "Культурный обмен" на Общественном Телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Сегодня мы будем говорить об удивительной актерской судьбе – уникальной, единственной в своем роде. Мировая история не знает другого такого примера, чтобы сестры-близнецы становились ведущими актрисами одного театра. Я говорю о сестрах Кутеповых – одном из самых прекрасных созданий российской сцены, которое нам оставил в наследство замечательный режиссер Петр Наумович Фоменко. Сегодня у нас в гостях одна из сестер Ксения Кутепова.

Ксения Кутепова – актриса театра и кино, заслуженная артистка Российской Федерации. Вместе с сестрой-близнецом Полиной окончила режиссерский факультет ГИТИСа (мастерская Петра Фоменко). С 1993 г. – актриса Московского театра "Мастерская Петра Фоменко". Дважды лауреат премии "Чайка", лауреат Государственной премии России и премии Станиславского "За лучшую женскую роль" в спектакле "Семейное счастье".

С.Н.: Здравствуйте, Ксения.

Ксения Кутепова: Здравствуйте.

С.Н.: Я едва не сказал "старшая из сестер", но подумал, что, наверное, эти 15 минут разницы не делают истории. И все же. Я действительно изучал вопрос: а были ли сестры знаменитые актрисы, чтобы они играли в одном театре? Практически этого никогда не случалось. Более того, если мы вспомним такие примеры, как Вера Пашенная и Роща Мовсарова, Лилиан Гиш и Дороти Гиш, Франсуа Дарлан и Катрин Денев – это все-таки были яркие и состоявшиеся актрисы, но они очень редко появлялись вместе на сцене. И у всех у них были довольно сложные отношения. Какие у Вас отношения с Вашей сестрой Полиной?

К.К.: Прекрасные.

С.Н.: Прекрасные? И такими были всегда?

К.К.: Ну, конечно. Подождите, мы же двойняшки, мы же были вместе и рядом все детство – буквально как единое целое. Мы – единый организм.

С.Н.: Вот так Вы всегда себя с ней и ощущали и воспринимали, да?

К.К.: Чувствовали, да. В детстве, конечно, да.

С.Н.: А вот этот момент соперничества, который бывает у сестер? – за любовь к маме, за какие-то… Попытки отстоять свою независимость и суверенность. Это было в ваших отношениях?

К.К.: Я хочу сказать о маме, прекрасной своей маме, у которой хватило ее женского материнского инстинкта, хватило ума нас так воспитать, что я никогда не чувствовала ревности и недостатка любви от нее. Не было борьбы за ее внимание, я такого не помню.

С.Н.: Не было, да?

К.К.: Нет.

С.Н.: Но у Вас же еще старшая есть сестра, Злата. Она существовала отдельно, или вы все-таки были все вместе?

К.К.: Нет, она существовала отдельно. У нее были свои интересы, свои компании.

С.Н.: У Вас большая разница в возрасте?

К.К.: 3 года.

С.Н.: Не так много.

К.К.: Небольшая разница, да, я сейчас удивляюсь. Но как-то… Может быть, это произошло вследствие того, что мы были с Полиной все-таки замкнуты друг на друге, поэтому мы не очень выходили…

С.Н.: За рамки вот этого...

К.К.: Круга, да. Может быть, это с этим связано, да.

С.Н.: Вот то, что касается Ваших артистических свойств, талантов – они уже сразу проявлялись в школе, в спектаклях, в чтецких конкурсах, или это все как-то существовало вдали от Вас и от Вашего узкого круга?

К.К.: Я не могу сказать, что я интересовалась актерской профессией. Я не хотела быть актрисой, меня это вообще не интересовало и не волновало. Это так. Да, как-то у нас был папа очень, как я сейчас понимаю, с невероятными актерскими способностями.

С.Н.: Да?

К.К.: Да. Он был бы хорошим актером, но он все-таки был астрофизиком. И среда в семье была, я бы сказала, гуманитарная.

С.Н.: Ну вот то, что касается Вашего поступления. Я слышал Ваше интервью, Ваш рассказ о том, как Вы пришли поступать в ГИТИС с ощущением, что "ну вот один раз я это попробую, но больше я этим заниматься не буду". То есть у Вас не было чувство, что это судьба, что я хочу быть актрисой.

К.К.: Нет, не было.

С.Н.: Не было, да? А помните, что Вы читали?

К.К.: Да, помню очень хорошо. Проза – я читала монолог Ирины из "Трех сестер", да.

С.Н.: Вот и не верь после этого в судьбу.

К.К.: И вот до сих пор я ее играю. Но почему-то я читала вот это "проснулась, встала, умылась и поняла, как надо жить". И почему-то, я помню, я читала, а все хохотали. Я читала, я очень серьезно относилась к этим словам, а Фома угорал и очень смеялся. Меня это как-то очень удивляло. Это было странно.

С.Н.: А стихи?

К.К.: А стихи… По-моему, я читала Блока. Какое стихотворение, я сейчас не вспомню. Тоже первым нас увидел Женовач, и тоже они хохотали все. Это странно.

С.Н.: То есть Вы вызывали такую смешливую реакцию?

К.К.: Да-да. Это не значит, что я читала как-то характерно или как комическая актриса. Но как-то…

С.Н.: А Вы никогда не спрашивали, почему они смеялись?

К.К.: Нет, никогда. А надо бы спросить.

С.Н.: А надо было бы спросить. Ну хорошо. Вот эта сама ситуация: две девочки, две рыжие девочки, две очень похожие – практически одинаковые. И вас берут на курс. Вы говорили, что во всем этом был Фома – Фоменко Петр Наумович, царство ему небесное. Он всегда шел против правил, против каких-то законов. И вот на три места брать двух одинаковых девочек – это же какой-то вызов, на самом деле.

К.К.: Я думаю, да. Он такой был. Вот не так, как все. Это не было самоцелью, но он всегда нарушал. Я так хорошо это чувствую до сих пор. И я думаю, он нам передал это, всему театру. Мы, как мне кажется, никак ни в какие рамки не влезаем и, более того, не хотим в этих рамках находиться.

С.Н.: Вот эта отдельность существования, какой-то вот свой монастырь Петра Наумовича с чудесными детьми, с прекрасными сестрами Кутеповыми. Вы были одним из символов этого нового... Еще не театра, но студии, скажем так. А Вам самой хотелось за пределы этого монастыря заглянуть и посмотреть, что еще происходит? Вы ходили в театры, Вы смотрели, что происходит у Ваших соседей? Вам было это интересно?

К.К.: Сейчас я расскажу. Хороший такой вопрос. Я сейчас вернусь…

С.Н.: На сколько-то лет назад.

К.К.: На какое-то время в студенчество, да. Это приятно вспоминать. Я помню очень хорошо: 24 часа в сутки в ГИТИСе.

С.Н.: И только ГИТИС – Собиновский переулок?

К.К.: Да. Время еще было такое – 1990-е гг., страна рушится, лежит в руинах. Поэтому не было вокруг… Нет, для молодежи всегда есть, что, но я помню это свое ощущение, что встаешь с утра, идешь в институт и возвращаешься в час-два ночи домой. А то и ночные репетиции. И это 5 лет. Мы утонули там. И это, может быть, и являлось залогом каких-то результатов.

С.Н.: Знаете, я скажу: ощущение от театра Фоменко у меня всегда было, что это какая-то очень такая вот замкнутая, самодостаточная абсолютно структура, в которой живут люди, делают чудесные спектакли, но с той реальностью, которая вокруг, или даже с другими сценами, с другими театрами они никак не соотносятся. Они существуют отдельно. И, может быть, эта отдельность даже каким-то образом культивировалась Петром Наумовичем и Вашими педагогами. Вам самой не хотелось выглянуть за этот частокол, за эту стену и посмотреть, что же там еще? Были ли какие-то впечатления, события в Вашей духовной жизни, в Вашей личной, может быть, жизни, которые на Вас повлияли кроме Петра Наумовича Фоменко?

К.К.: Так. Большой вопрос. Давайте так я сразу Вам отвечу, что замкнутость, о который Вы говорите и не только Вы (от многих я это слышу) – некое сектантство…

С.Н.: Я этого слова не произносил.

К.К.: Многие мне произносили. И как-то даже с обидой мне кидали это обвинение. Я этого никогда так не чувствовала, нет. Это был восторг друг от друга. А как это уже со стороны воспринимается, меня совсем не волнует. Мы получали кайф от друг друга. Поэтому, может быть, мы были как-то вот все друг на друге сосредоточены. Потом, если говорить об институте, то процесс обучения предполагает не только обучение педагогов, которые говорят "это хорошо, это плохо, это плохо, это плохо, это чуть-чуть хорошо", а дальше опять "это плохо". Это один процесс. Но есть еще сокурсники, которые приходят со своим опытом, со своим жизненным багажом, со своим профессиональным багажом. А надо сказать, что на курсе был Юрка Степанов, который был уже профессиональным актером; Галя Тюнина, которая уже работала в Саратовском драматическом театре как профессиональная актриса. Они были – Карен, Рустем – уже со вторым высшим образованием. Они были для меня, 16-летней, уже люди взрослые, огромные, со своим багажом. Поэтому мы все учились друг у друга, обменивались информацией. Это был взаимообучающий процесс – друг у друга. Это очень важно. Я думаю, это происходит на всех курсах, но нам так повезло, что Петр Наумович набрал какой-то такой союз людей, такую команду, в которой вот как-то мы так все сошлись. Это удивительно, это редкость, это редко бывает. И нам повезло. А если говорить о нашем интересе, векторе вовне. Мы были в курсе всего, что игралось в Москве, привозилось. Я смотрела все дипломные спектакли в ГИТИСе, в "Щуке". Мы очень были в курсе того, что происходит вокруг.

С.Н.: Ну вот в тот момент, когда решился вопрос, что театр будет – Вы помните?

К.К.: Да.

С.Н.: Как это было сформулировано?

К.К.: Нас оставили на пятый год. Это редкость: учатся четыре года. И пятый год мы решили потратить именно на то, чтобы просуществовать и за этот год оформиться как театр. Я могу путать, я могу сейчас что-то наврать, но мне кажется, что главным человеком, инициатором и главным энергетиком…

С.Н.: Локомотивом.

К.К.: Вот эти напитки – энергетики. Это был, конечно, Каменькович. Я думаю, он сделал на 200% все, что только можно, чтобы мы остались. Потому что Петр Наумович до конца не верил в успешность этого предприятия.

С.Н.: Все-таки ему уже было достаточно много лет.

К.К.: Ему много лет, у него сложная судьба (я не буду рассказывать, все знают его путешествия по театрам).

С.Н.: И городам.

К.К.: Да. Но я думаю, что он до конца не верил и порой даже саморазрушал. И любимая у него присказка была, когда он собирал нас всех, вскакивал, говорил: "Ну давайте все разойдемся", – и убегал. Потом, конечно, он прибегал обратно через пару минут, но это мы слышали я даже не могу сосчитать, сколько раз.

С.Н.: И даже уже и не пугались.

К.К.: Нет, не пугались.

С.Н.: Никуда он от Вас не ушел.

К.К.: Ну как-то мы… Это было странно. Но он периодически пытался это все разрушить и разломать. Но вот не удалось.

С.Н.: Не удалось. Но он, наверное, этого и не хотел – он хотел взбодрить Вас, может быть…

К.К.: Наверное. Может быть, он проверял нас на прочность.

С.Н.: Проверял на прочность ваш союз, да.

К.К.: Нас, себя, вообще устройство. Где тонко, там и рвется.

С.Н.: Вы знаете, у каждой актрисы, да и, наверное, у любого творческого человека бывает момент, когда вот он понимает, что получилось. И вот это ощущение…

К.К.: Получилось что?

С.Н.: Получилось роль или получился хотя бы какой-то кусочек, и зал дышит с тобой в одном ритме. И ты понимаешь, что вот все не напрасно. Все эти муки, все эти многочасовые репетиции, все это не напрасно, потому что было это. Вот когда Вы это почувствовали?

К.К.: В первый раз?

С.Н.: Да.

К.К.: Ой, я не помню. Я не помню. Вы знаете, это редкость.

С.Н.: Это все-таки редкость?

К.К.: Угу. Редкость. Более того, есть еще – я его так называю – бог сцены. Как только на сцене, думаешь: "Боже, как здорово я играю". Как только мысль эта приходит в голову, сразу же спотыкаюсь, падаю, что-то выпадает из рук, забываю текст – что-то происходит.

С.Н.: Да-да, поэтому лучше этот момент не фиксировать.

Можно, конечно, доверять какому-то чувству и эмоции, которая тебя посетит на сцене, но прежде чем это придет, нужно полгода потратить на жесткое выстраивание рисунка роли

К.К.: Да, это, как они называются, трикстеры сознания – теневая личность выпрыгивает и сразу все портит. Поэтому пытаешься не думать о том, как хорошо. Но это дорогого стоит, такие мгновения, о чем Вы говорите. То есть на сцене в принципе находится под контролем, конечно же. Это математика: все проверено и выстроено. Можно, конечно, доверять какому-то чувству и эмоции, которая тебя посетит на сцене, но прежде чем это придет, нужно полгода потратить на жесткое выстраивание рисунка роли…

С.Н.: Рисунка роли, состояния.

К.К.: Все-все-все. И когда на сцене находишься, то контролируешь все: свет, темп и ритм, смену темпов, ритмов, как дышит зал, партнер, в каком состоянии – все это такой процесс очень… Тяжелая работа. Но бывают момент, когда это такая атмосфера. А вот что там за атмосферой находится? Космос. Бывает, когда вылетаешь в космос.

С.Н.: Прорыв некий происходит.

К.К.: Когда контроль этот исчезает и вдруг существуешь… Кто-то из тебя вылезает и что-то делает. Я не знаю, что. Оно мною не контролируется. И это, как правило, очень хорошо – это туда. Это я читала интервью недавно Люпа (прекрасный режиссер). В интервью он рассуждал о том, что мы в творчестве значительно глубже, интереснее, мудрее. Но это не мы – это кто-то другой. И мне это даже не то что понравилось – я поняла, что, собственно говоря, я так и мыслю об этом: если что-то удается на сцене, то это не я, не Ксения Кутепова, а это кто-то там. Мой… Я не знаю, кто. Я боюсь это обозначить словами. Кто-то внутри меня, какая-то личность, которая вдруг вылезает и начинает что-то творить, а я могу только ей дать эту возможность. И вот когда я вылетаю в космос – редко, но бывает – то я потом даже не могу вспомнить, что я делала, чтобы потом внести это в рисунок, чтобы закрепить.

С.Н.: То есть это не фиксируемо?

К.К.: Порой я не могу даже вспомнить, что, как, чтобы потом повторить на следующий день. Вот эти мгновения… Они прекрасны.

С.Н.: И они, наверное, самые главные.

К.К.: Это удовольствие.

С.Н.: Вы помните – всегда же актрисы это хранят в памяти и потом, может быть, пишут в мемуарах – когда Вас Фоменко похвалил. Были такие моменты? Фоменко – он же всегда был всем недоволен.

К.К.: Да.

С.Н.: А вот лично Вас – Вам сказал: "Вот сегодня это было прекрасно". Или это произносило в каких-то других словах?

К.К.: Он говорил. Мне так нравится, что мы говорим о Петре Наумовиче. Если говорить, допустим, о студенчестве, то метод его воспитания был такой: если плохо, то он ничего не говорил, а если прямо очень-очень плохо, то говорил, и это просто можно пойти и повеситься сразу же. Если вдруг он начинал... Показ какого-нибудь отрывка, показ работ самостоятельных, отрывки-отрывки-отрывки и дальше идет разбор. И вот он что вспомнит, что его заинтересует, и если он начинает даже делать замечания, но я понимаю, что если он делает замечания, значит, его это заинтересовало, значит, это его задело, и он дальше размышляет о твоей работе – значит, это хорошо.

С.Н.: Это его задело, это его зацепило, да.

К.К.: Это значит… Если он обходит стороной работу твою и ничего не говорит, значит, все плохо, и он просто не хочет… Это я сейчас понимаю, что он не убивал на корню. И он понимал, что если он скажет, что плохо, человек просто потеряет веру в себя – а авторитет его был огромен – поэтому он просто ничего не говорил. Но если он начинал делать замечания и разбирать твою работу, это очень хорошо. Даже если он сказал, что все плохо и здесь неправильно, но если он о ней говорит, значит, не все напрасно. А дальше, когда мы уже пришли в профессиональный статус и начали заниматься театром профессионально, работать в театре и получать зарплату, уже были как профессиональные актеры, он очень, очень редко мог сказать, что все было хорошо.

С.Н.: Да?

К.К.: Да, очень редко. Однажды знаете, что он мне сказал? Мы были на гастролях с "Семейным счастьем" во Франции, и был спектакль какой-то феерический просто: зал был мой тотально. Просто я вот что хотела, то и делала с ним. Такое бывает – редко, но бывает. И потом Петр Наумович, разбирая спектакль, сказал мне: "Ксения, мне показалось, что Вы сегодня демонстрировали свое ремесло". Нет, не так… "Вы занимались демонстрацией…" Короче, ремесла не должно быть видно. Как бы это хорошо ты ни могла сделать, не надо это демонстрировать, какая ты хорошая актриса, понимаете. Это вроде бы как и здорово – он признал, что я что-то могу.

С.Н.: Что я очень хорошая актриса, да.

К.К.: Да. А с другой стороны, тут же меня и пожурил за это. Вот такой Фома. Сейчас еще скажу одно последнее, что меня поразило, очень тронуло, и я потом об этом думала и вспоминаю до сих пор.  Это уже было недавно, Петр Наумович плохо себя чувствовал, редко приходил в театр. И вот он пришел на "Три сестры" и посмотрел. Спектакль сложный: он может произойти, сложиться, а может не произойти и не сложиться. И рождался он сложно, и судьба у него на сцене вот такая: он очень неустойчивый, он так все время шатается. И только если мы все вместе вот как-то что-то предпримем на сцене, тогда он случится. И это будет очень хорошо. И Петр Наумович посмотрел, и спектакль был хороший. Он сидел, собрал всех, сказал… Он долго молчал.

С.Н.: Выдерживал паузу?

К.К.: Нет, он мало говорил. Ну, Вы же знаете Петра Наумовича, за ним мы записывали, потому что он говорил невероятно, афоризмами. Все его реплики – это произведения искусства: он был очень остр на язык, остроумен, мог так сказать, что из одной реплики все понятно, этого достаточно. У нас все записывали за ним. И он сказал: "Спасибо". Даже, по-моему, немножко прослезился от спектакля. Потом он на нас смотрел уже… Глазами уже не с нами.

С.Н.: Глазами человека с другого берега, да?

К.К.: Да. Он уже понимал, что уже мы уплываем от него. Не в смысле близости, а мы вот будем жить туда, дальше, там, где уже его не будет. Это чувствовалось в его глазах. А потом, уходя, он сказал: "Спасибо вам за пьесу. Хорошая пьеса". Он нас похвалил за то, что мы смогли Чехова своими силами… Он не нас хвалил. Он нас хвалил, но вместе с Чеховым, что нам удалось эту историю рассказать.

С.Н.: Сделать ее живой.

К.К.: Что мы ее вынули и на сцене так разложили и зрителю показали. Он нас похвалил, но похвалил пьесу. Вот такой был Петр Наумович.

С.Н.: Это были вот те слова одобрения, похвалы, радости, которые Вы запомнили, да?

К.К.: Да.

С.Н.: Ксения, хотел все-таки спросить. Вот это сосуществование с Полиной в театре много лет. Театральные люди знают, что надо раскладывать пьесу "Горе от ума": считается, что если "Горе от ума" раскладывается артистами труппы, то труппа подобрана правильно.

К.К.: Первый раз такое слышу.

С.Н.: Не слышали?

К.К.: Нет. О, как интересно.

С.Н.: Это считается классическая пьеса русского репертуара. Главная – первая – это "Горе от ума". Есть "Резонер", есть "Комическая старуха", есть "Субретка" и т.д. То есть по амплуа, как бы расходится по амплуа. Вот в этом смысле Ваше сосуществование двух сестер, актрис, претендующих, в общем, на одни и те же роли. Как вам удавалось – или это удавалось вашим режиссерам – вас разводить, как говорится?

К.К.: Вы знаете, хочу сказать, что в институте я переиграла всех старух. Но все актрисы у нас переиграли всех старух на курсе. Но как бы Вам сказать… Мне так это все немножко странно слышать… Мне кажется, что вот в современном театре уже давно нет амплуа. Мое такое вот впечатление, ощущение. Мне кажется, что это уже немножко все устарело, и сегодняшний театр предлагает, как хотите его называйте: постмодернистский, постдраматический, какие-то там еще есть направления в современном театре, или там просто театр. Но сегодняшний день не предполагает деления актеров на амплуа. Мне кажется это устаревшим и странноватым. И нас воспитывали так: я могу сыграть все, что угодно. Я могу сыграть Мурзавецкую, 60-летнюю старуху; я могу сыграть Виолу, Себастьяна, Елизавету Богдановну в "Месяц в деревне"; я могу сыграть Машу 17-ти лет в "Семейном счастье". Я могу сыграть все, что угодно.

С.Н.: И все же, и все же. Лариса Огудалова одна. И Софья из "Горе от ума" одна. Есть амплуа героини. Помните, как в "Лесе" говорит Несчастливцев: "Чтобы был театр, нужна актриса". Вот эта одна актриса, если обратиться к истории русского – да и вообще мирового театра – всегда присутствовала. Вокруг нее выстраивался театр. Вот то, что Вы можете играть все – это общеизвестно, да.

К.К.: Я к тому, что мы не…

С.Н.: Не могли быть разведены. Но в тот момент…

К.К.: Нет столкновения в амплуа.

С.Н.: Но в то же время, если есть вот эта роль героини и на нее претендуют две сестры Кутеповы, Вы испытывали ревность, печаль, когда эта героиня Вам не доставалась?

К.К.: Сейчас я скажу еще особенность нашего театра. Поскольку актеров было немного у нас, мало, то репертуарная политика выстраивалась таким образом, чтобы была возможность каждому актеру что-то попытаться сыграть – большое или, как Вы говорите, центральную какую-то роль. Это было приоритетом выбора материала для нашей труппы, чтобы, если у этого актера есть уже работа, а у этого нет, давайте найдем работу для этого актера. Это было важно.

С.Н.: То есть принцип такого распределения ролей.

К.К.: Да. Это возможно только тогда, когда актеров очень немного. 

С.Н.: Немного, небольшая труппа.

К.К.: Конечно.

С.Н.: А параллельно ведь шла еще и кинематографическая жизнь. Она у Вас довольно интересно началась – с фильма, который так и не был закончен: фильм Сергея Арановича "Агнец божий". Я только читал про этот фильм: я знаю, что там снимался Олег Иванович Янковский. И, фактически, это была Ваша дебютная работа, которая не была завершена.

К.К.: Да. Сейчас. Я хочу сказать, что Полина, по-моему, уже снималась у Данелия.

С.Н.: Нет, у Полины был свой сюжет и какие-то достаточно успешные фильмы. А тут я видел материал только, который показывали, и он был поразительный, на самом деле. Но там все совпало…

К.К.: Только не Сергей, а Семен.

С.Н.: Да, пардон, Семен Аранович. Но он был поразительный по силе, такая ленфильмовская школа, такая подробность вот этой военной страшной реальности.

К.К.: Там вообще должны были сниматься… Это огромное несчастье, что работа в результате не была завершена, потому что там снимался и Калягин, и Басилашвили, и Янковский, и Скляр. Там была прямо плеяда…

С.Н.: Плеяда лучших наших артистов. И, я так понимаю, единственная женская роль была Вашей, да?

К.К.: Нет, там было две сестры.

С.Н.: Там было две сестры, да?

К.К.: Вот Вы понимаете, почему я все время так расстраиваюсь, что все это не случилось, потому что единственный раз сценарий был написан на двух сестер-близнецов. Интрига была закручена. Это было две сестры, одна из которых подменяет другую.

С.Н.: То есть такая Ваша жизненная комедия тоже.

К.К.: Использовалась вот такая возможность – две актрисы похожие, и сценарий был о двух сестрах похожих, как в "12-й ночи", где одна подменяет другую, только это трагедия, связанная с войной.

С.Н.: Вот этот фильм не сложился, хотя тот же фильм Веры Сторожевой и так далее – это была такая общеизвестная Ваша удача. Вообще, что давал и дает сейчас Вам кинематограф?

К.К.: Так. Давайте так: я сразу скажу, что с кинематографом отношения складываются, но не настолько насыщенно и интенсивно, как мне хотелось бы. Это связано вообще с ситуацией в нашем российском кинопроизводстве, я думаю, в первую очередь, потому что театр может предложить материал намного интереснее, нежели чем кино на сегодняшний день. Конечно, это проблема, может быть, везде (может быть, и в Голливуде это), но все-таки там это индустрия, и я думаю, что там в процентном отношении количество хороших сценариев, интересного материала значительно больше возможностей, чем у нас. У нас… Это не связано с талантливостью людей, просто сейчас сложный кризис в стране, мало денег у всех, и кино требует огромное количество денег на производство, все очень сложно, трудно, и поэтому мы имеем то кино, которое мы сейчас имеем. А оно не всегда мне интересно. Вот. Но я хочу сказать, что это очень интересно – работать в кино. Это сложно, и мною эта территория еще не изведана полностью, и много чего там можно попробовать, мне интересно было бы. Но, с другой стороны, не хочется тратить время на что-то, что не вызывало бы…

С.Н.: Никакого восторга, удовольствия.

Если мне материал не интересен, я знаю, что я буду в нем ужасна 

К.К.: Да. И, более того, я знаю за собой такой недостаток – я считаю, это недостаток – что если мне неинтересна работа, то я не смогу насильно себя заставить им заинтересоваться. У меня нет такой способности. Есть актеры, которые все что угодно сделают на 100%, на 120%, и они даже будут в этом убедительны, хороши. Есть такие прекрасные актеры. Я к таким актерам не отношусь: если мне материал не интересен, я знаю, что я буду там ужасна. Я не смогу ничего с собой сделать, я буду работать плохо.

С.Н.: Все-таки так жизнь складывается, что Вы где-то все время поблизости от кинематографа находитесь, поскольку Ваш муж Сергей Осипьян – замечательный режиссер, и он Вас исправно снимает. Вообще, это ведь особый такой статус – жена режиссера, жена-актриса тем более. У Вас не было идеи, по крайней мере Вы никогда не предлагали или не обсуждали с ним вариант, чтобы был какой-то сценарий на Вас написан, какая-то роль была выписана на Вас, а он бы снял этот фильм. Мне кажется, это такое логическое распределение ролей – и в жизни, и в искусстве.

К.К.: Я ему ежедневно говорю: "Сережа, это нормально, что режиссер снимает свою жену – в этом нет ничего зазорного".

С.Н.: Вы его успокаиваете?

К.К.: Я ему говорю: "Сережа, это нормально. Так может быть. Почему до сих пор нет сценария на твою жену-актрису? Это нормально".

С.Н.: И что он отвечает?

К.К.: Я не помню.

С.Н.: Какие у него контрдоводы?

К.К.: Почему-то все время пишется история на мужчин, понимаете. Не интересуют его женские судьбы.

С.Н.: И потом, мне кажется, что все равно, коли уже у Семена Арановича не получилось, по крайней мере у Сергея Осипьяна должна получиться история, может быть, на двух?

К.К.: Ой, об этом я даже не заговариваю.

С.Н.: Не заикаетесь? Но это уникальная совершенно ситуация, когда две актрисы, две сестры.

К.К.: Но я надеюсь, что все-таки кому-нибудь придет в голову.

С.Н.: Придет в голову еще раз эта счастливая идея.

К.К.: Да. У меня много знакомых сценаристов, кинорежиссеров, это как бы область, много у меня друзей, и я всех периодически пытаюсь гипнотизировать: "Напиши сценарий на двух".

С.Н.: А Вы знаете, вот на Западе очень часто принято – это действительно, как Вы сказали, индустрия – когда изучаешь судьбы вот этих выдающихся актрис и так далее, они часто сами инициировали и сценарии, покупались права каких-то литературных произведений, агенты бились за определенных режиссеров или актеров. Вы никогда не думали, что какой-то проект надо сделать просто самой?

К.К.: О, я – нет. Но я from USSR. Нет. Я думаю, вот сейчас новое поколение…

С.Н.: Оно будет этим заниматься?

К.К.: Да. Они уже это делают. Я знаю, что новая генерация актеров совершенно по-другому воспринимает все вокруг. Я – нет.

С.Н.: Нет?

К.К.: Ну нет, я в идеале, может быть, и хотела бы, но… Нет, я не могу вообще разговаривать о деньгах, о каких-то правах.

С.Н.: Об условиях.

К.К.: Договор я читаю – тупею сразу. Я не понимаю этого юридического языка, мне сложно. Нет.

С.Н.: Поэтому театр остается таким прибежищем, я так понимаю? Вашей неприступной крепостью?

К.К.: Нет, это не прибежище. Это прекрасный остров.

С.Н.: И Вы на него возвращаетесь из этой достаточно трудной, сложной, драматичной проблемной реальности.

К.К.: Нет, мне не нравится глагол "возвращаюсь". Я там живу.

С.Н.: На этом острове?

К.К.: Да. Нет какого-то у меня побега куда-то. Я там живу, но просто иногда…

С.Н.: После ухода Петра Наумовича, естественно, театр осиротел, и вы все, и мы, зрители, тоже. Но это означало и какое-то новое начало какого-то нового этапа после него. Как бы Вы это сейчас определили для себя?

К.К.: Мне хочется сказать как-то очень емко, кратко, точно, а не получится. Тут еще… Мне кажется, что Фома был очень мудр. Мне кажется, что он нас начал готовить к самостоятельной жизни значительно раньше, заранее. Мне кажется, он это делал сознательно. Он пытался представить, как мы будем без него, пытался эту жизнь организовать, чтобы она уже существовала без него, внутри. Какой-то механизм наладить, отладить и запустить заранее. Я думаю, что это у него получилось. Я думаю, для этого он начал набирать стажеров. Он превратил наш театр в некий регенирирующий организм. Мы начинаем рождать новые слои актерские, и я думаю, надеюсь, что это продолжится – процесс обучения новых поколений, смена. Это если говорить об организме театра. А если говорить лично обо мне… Сложно… Буквально вчера я разговаривала с сестрой Полиной, у нее там сложная сейчас работа.

С.Н.: В театре?

К.К.: Да. Выпуск очень сложный. И она говорит: "Ксеня, ну я же не могу выкинуть 20 лет, проведенные с Петром Наумовичем! Я не могу и не хочу этого делать! Они вот они, они со мной. Я не могу взять и забыть об этом, чему научил меня Петр Наумович, что он в меня вложил. Я не могу это отставить, оно со мной, это я. Я не имею права". Я с ней полностью согласна. И сложность именно в том, что это сейчас новое время, и нужно в это новое время перейти с этими двадцатью годами с Петром Наумовичем, не предать их, ни в коем случае не позабыть и не выбросить.

С.Н.: Удается?

К.К.: Ну я надеюсь, что да. Да, мне кажется, да. Но если думать об этом и пытаться следить за этим, то, конечно, это получится. Главное это осознавать.

С.Н.: А Вы вообще ощущаете себя такой вот основательницей театра?

К.К.: Да. Я сейчас объясню. Я объясню, что я имею в виду. Я это ощущаю знаете, почему? Потому что я прихожу перед спектаклем на сцену и дальше проверяю сцену. Я проверяю реквизит, я проверяю свет, звук. Я смотрю и понимаю, что оторваны перила; и я знаю, что молодые этого не сделают. Понятно ли я объясняю? Я зову монтировщика и говорю: "Тут нужно шуруп привернуть – пожалуйста, приверните". Или: "Вот на прошлом спектакле мне показалось, что прожектор был плохо направлен". А уже меняются, новые поколения приходят осветителей – они не работали с Петром Наумовичем, они не понимают философию, логику света, как он рождается из ничего, смену атмосферы – они не проходили этого, этой школы. Поэтому на следующий спектакль я вызываю световиков и им объясняю, что этого не может быть, он не может врубаться просто потому, что вы нажали кнопку. Я этим болею, я понимаю, что если я этого не сделаю, то этого не сделает никто. И это только старики делают (я сейчас не о себе лично, я говорю за нас за всех).

С.Н.: За тот первый Ваш состав, скажем так, основателей театра. И все же каким своим достижением Вы больше всего гордитесь?

К.К.: Вы говорите о роли или вообще?

С.Н.: В жизни.

К.К.: В жизни? – это мои дети. Конечно. Они – это лучшее мое произведение. Понимаете, я понимаю, что я сейчас как мать буду от них приходить в экстаз, но… Как бы это объяснить… Это тоже творчество, я понимаю, что малейшее могу прикосновение к ним – я не имею в виду телесное, а как угодно, словом, мыслью, эмоцией – оставит след на всю их дальнейшую жизнь. И то, какие они будут дальше взрослыми без меня, то, что из них получится – это сейчас я как-то их леплю, как скульптор. Это трудно очень, ответственно, но вот они прекрасны.

С.Н.: Они рыжие?

К.К.: Вы знаете, нет. Но вот моя дочь родилась ярко рыжая, ярко рыжего цвета, прямо красная. Но потом все слезло, и она русая. А Вася тоже был какой-то рыжеватый, но сейчас тоже русенький. Они какие-то серенькие.

С.Н.: Ну это сейчас. Вы представляете свою жизнь через 10 лет? Какой она будет?

К.К.: Через 10 лет?

С.Н.: Да.

К.К.: Мне хотелось бы, чтобы было много энергии, чтобы я не чувствовала себя пенсионеркой и чтобы, может быть, попробовала себя в каких-то еще других ипостасях.

С.Н.: Это была Ксения Кутепова в программе "Культурный обмен" на Общественном Телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания.