Великая русская революция. Фильм 12-й. После февраля. Либералы у власти

Леонид Млечин: Никогда Россия не была такой свободной, как весной 1917 года. Даже Ленин считал тогда, что Россия стала самой свободной, самой передовой страной мира. Временное правительство объявило амнистию по всем делам – политическим и религиозным. Заключенные вышли на свободу, в том числе руководители большевиков Сталин и Свердлов. Временное правительство отменило все сословные, вероисповедные и национальные ограничения, гарантировало свободу союзов, печати, слова, собраний и стачек. Началась подготовка к созыву на основе всеобщего равного прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое должно было установить форму правления и принять конституцию страны.

В дни революции первый глава Временного правительства князь Львов проникновенно шептал: "Боже, как хорошо все складывается! Великая бескровная революция". Не большевикам, а князю Григорию Трубецкому в подражании России демократическая революция во всей Европе.

"Известия из Болгарии производят сильнейшее впечатление, - восторгался князь, - туда уже перекинулась революция из России. Глубоко надеюсь, что скоро революция перекинется и в Турцию, и в Австрию. Тогда немцы останутся одни усмирителями против всех народов. Дай Бог".

Временное правительство уничтожило политическую полицию, упразднило все, что подавляло свободу народа. Но радость и эйфория февраля сменились разочарованием и усталостью.

Юрий Пивоваров: Очень быстро протрезвели. Петр Бернгардович Струве, один из великих русских людей того времени, когда ему говорили "Разве ты не помнишь, как ты был счастлив тогда, в марте 1917 года?", и великий Струве говорил: "Дурак был". Надо было прожить все то.

Л.М.: Министр-председатель и одновременно министр внутренних дел Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов вел свой род от Рюриковичей. Он окончил юридический факультет Московского университета, занялся сельским хозяйством. Успешный тульский помещик, он очень нравился Льву Толстому.

Это было самое прекрасное поколение русских общественников-интеллектуалов и в интеллектуальном отношении, и в политически-практическом отношении, и в моральном отношении. 

Юрий Пивоваров: Это было самое прекрасное поколение русских общественников-интеллектуалов и в интеллектуальном отношении, и в политически-практическом отношении, и в моральном отношении. Это были абсолютно честные люди. Например, князь Львов. Это, кстати, Левин в "Анне Каренине". И судьба просто повторяет. А они были знакомы. Когда он оказался в эмиграции, он упростился, как Лев Николаевич, он там тачать сапоги, шил сумки дамские и так далее, работал сезонным рабочим у фермеров в Подпарижье и ни копейки не взял из довольно большой суммы денег, которую удалось вывезти от большевиков. Слава Богу, это была касса земского союза. Ни копейки… Он был совершенно идеальный человек.

Валентин Шелохаев: Действительно, все чистенько – и правительство временное, интеллигенты, с хорошими мыслями, с хорошими программами. Сейчас все опубликовано, читай. Разрабатывали планы и так далее. Но главное… что нужно все проработать юридически выверенно. "Мы, - как думали они, - должны явить миру нечто предопределенное на шаг вперед". Есть ли свободы? Свободы широко, каких не было ни в Англии, ни во Франции, ни в Германии. Это февральский опыт. Привлечение женщин, избирательное право. Это решение религиозных, национальных вопросов. Это фантастика. Это, как говорится, опыт, который еще не изучен, потому что октябрь заслонил февраль.

Юрий Пивоваров: А люди они были очень практические. Они прошли и земские всякие дела, они прошли две войны, как князь Львов, занимаясь поставкой туда и оборудования, и техники, и организацией госпиталей. Эти люди прошли через парламент четырех созывов. Эти люди вели переговоры с царской бюрократией о вхождении в коалиционные правительства. Тот же Милюков и многие другие. Эти люди тогда уже были известными политиками в Европе. То есть они были готовы.

Владимир Булдаков: Что касается административного опыта Львова, ну, хорошо, возглавлял он земский городской союз. Большая организация. Но они были, говоря по-простому, на подхвате. Помогали. Они сами не управляли. Они помогали. Плохо или хорошо – это другой вопрос. Самостоятельно они ничего не решали. Плюс ко всему, на казенные деньги они работали, на 9/10. Та система, которая была, в управленческом отношении, конечно, если брать элементы самоуправления, то не развито это все было. Не готовы были к тому, чтобы самостоятельно управлять государством. Просто не готовы были, психологически не готовы. Не умели.

Л.М.: Иначе говоря, в 1917 году России не хватило эффективных менеджеров?

Владимир Булдаков: Их до сих пор нет. Ну, что вы, в самом деле! Просто нет. Это определенная культура, которая зарождается снизу. А если снизу не дают ничего делать, если раздают: вот тебе столько-то, столько-то, каждой сестре по серьгам. По такому принципу.

Л.М.: 5 марта князь Львов разослал по стране циркулярное распоряжение: устранить губернаторов и вице-губернаторов от исполнения обязанностей. Львов объяснил: "Назначать никого правительство не будет. Такие вопросы должны решаться не в центре, а самим населением. Пусть на местах сами выберут". 10 марта Временное правительство упразднило департамент полиции. 12 марта отменило смертную казнь. 13 марта отменило военно-полевые суды.

Юрий Петров: Представляете, полицию распустили? Там какие-то грабежи начались и поножовщина и все прочее. И все смотрели на Петроград, когда же оттуда придет та заря революции.

Л.М.: Губернаторы, полиция, жандармы исчезли. А с ними – и власть. Временное правительство утратило контроль над страной. Вся система управления развалилась.

Юрий Пивоваров: Они не знали, что такое революция. Они помнили революцию 1905-1907 года, но она никогда не достигала таких грандиозных масштабов. Им все казалось, что как во Франции будет. Но это всегда. Революционеры, не только русские, одеваются в одежды предыдущей революции. Не мной это было замечено. Они не знали, что может быть, когда все это всколыхнется. Никто не представлял. Поэтому многие потом говорили, как Керенский или в наши времена Юрий Николаевич Афанасьев: "Лучше бы этого не делать". Но, конечно, они не знали свой народ.

Ирина Глебова: Они чрезмерную свободу дали. Чрезмерную даже для этого их круга, для этой их России, не говоря уж о России почвенной, крестьянской, рабочей. Это не по размеру был кафтанчик на эту Россию.

Л.М.: Люди не были готовы к самоорганизации и устройству жизни на новых началах. Привыкли полагаться на высшее начальство, которое всем управляет. В результате порядок в стране исчез. Власть брал тот, кто мог. Винтовка рождала власть и кровь. Выходит, весь порядок держался на полиции?

Юрий Пивоваров: Нет, конечно, нет. Не все держалось на полиции. Многое держалось и не на полиции, на других институтах власти. И общество уже было, и прочее. Но, тем не менее, представьте себе, что в течение марта Временное правительство тут же начинает демонтировать полностью прежний государственный аппарат. И не только полицию, но все. И этот известный приказ №1, который бардак в армию внес. Разумеется, это все привело к хаосу, который стал неуправляемым. Но если говорить про полицию, то полиция – важный элемент государственного устройства. Причем, я не имею в виду тайную политическую полицию, не тайный политический сыск, а полицию как способ организации власти и общества. И во всех странах мира полиция играет очень важную роль. Правда, есть гражданский контроль за деятельностью полиции, как и вообще силовых органов. Но, тем не менее, полиция – это не звучит нехорошо. Полиция нужна. И уничтожение полиции – это всегда очень плохой знак.

Л.М.: "Применять силу не нужно, - говорил глава Временного правительства Львов, - русский народ не любит насилие. Все само собой утрясется и образуется. Народ сам создаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни".

"Львову, - вспоминал современник, - не хватало той любви к власти, без которой, к сожалению, не вырабатываются крупные политические деятели. Он принимал разрушительную стихию революции за подъем народного творчества".

"Мы, - вспоминал министр иностранных дел Милюков, - не почувствовали перед собой вождя. Коллега по партии спросил мое мнение – ну как? Я ему с досадой ответил одним словом – шляпа. Я был сильно разочарован. Нам нужна была во что бы то ни стало сильная власть. Этой власти князь Львов с собой не принес".

Львов – прекрасный либерал. Это не негативное слово. Либерал, человек с убеждениями, с честью, с достоинством и с прекрасной подготовкой. Но в той ситуации он просто не мог, не имел возможности предотвратить ход событий. 

Юрий Петров: Он был, как мне представляется, истый русский либерал. И никогда бы не пошел на жестокие суровые меры. И в этом его, может быть, и сила. Но в этом была и слабость, когда после революционной эйфории марта 1917 года наступил первый апрельский кризис, Львов не смог его преодолеть так, чтобы сохранить прежнюю линию. И потом все время левое правительство отклонялось все левее и левее, хотело потрафить левым силам, и в результате оказалось практически в их власти.

Поэтому, повторяю, Львов – прекрасный либерал. Это не негативное слово. Либерал, человек с убеждениями, с честью, с достоинством и с прекрасной подготовкой. Но в той ситуации он просто не мог, не имел возможности предотвратить ход событий.

Л.М.: "Считалось, что освобождение России от царского гнета само по себе вызовет энтузиазм в стране и поднимет боевой дух армии, - вспоминал Милюков. – Вышло наоборот: теперь уже вовсе никто не желал воевать. Батальоны новобранцев разбегались по дороге на фронт. Хаос и анархия разрушали экономику. Рубль обесценивался. Это рождало массовые возмущения. Жизнь в стране стремительно ухудшалась. А кто виноват? Новая власть. Те, кто взял власть в феврале – Временное правительство".

Николай Усков: В таких ситуациях нужно быть, конечно, вождем революции. Да, они не вожди революции, они слишком большие интеллигентные люди с большим опытом, с деньгами, с убеждениями. Какие тут убеждения? Все рушится. Убеждение может быть одно: если это все продолжится дальше, то России не будет. У них не было ощущения этого страха. Их захлестывала эйфория. А эйфория в ситуации нарастающего военного и экономического хаоса – крайне опасная эмоция.

Юрий Петров: Я не стану их ругать. Они действительно были каждый по-своему весьма профессионально подготовленные и талантливые люди. Но почему ничего не получилось? Это называется действие в условиях форс-мажора, когда правительство одним из первых своих актов принимает приказ №1, который разваливает армию. Или когда санкционирует создание завкомов, которые разрушают экономический базис. Или когда временное правительство объявляет хлеб на монополию, желая спасти ресурсы продовольствия в стране, но наталкивается на вполне объяснимую жесткую оппозицию крестьянства, которое не хочет по твердым ценам отдавать хлеб государству, а лучше его задержит. И это ведет к продовольственному кризису.

Здесь в условиях форс-мажора почти каждый шаг был проигрышным. Я даже не думаю, что было какое-либо правительство, которое могло бы тогда избегнуть острейшего политического и экономического кризиса. Практически все шаги были вынужденные, необходимые, и все вели к ухудшению позиции. Если использовать шахматную терминологию, каждый ход был, как цугцванг, вынужденный ход. И он ухудшал.

Л.М.: "Князь Львов исключал для себя применение насильственных мер в борьбе с политическими противниками, - писал хорошо знавший его человек, - и оказался в неравном положении в сравнении с бунтующими революционными массами, прибегавшие к насилию и террору в своем стремлении к власти". Он ушел из правительства. В конце жизни во всех бедах России винил главным образом самого себя. "Ведь это я сделал революцию, и я убил царя и всех. Все я!", - говорил князь Львов в Париже другу детства.

Нужен был один сильный политик, по-настоящему сильный, который может хлопнуть кулаком по столу, который может залезть на танк, на броневик. Этот маленький несчастный Ленин, кстати, забавно, что они с Керенским в одной гимназии учились, он мог залезть с этой своей нелепой картавостью, с этим своим костюмчиком-тройкой, с этим галстуком в горошек, он сумел залезть на броневик, а эти господа в своих шапках-пирожках – нет.

Л.М.: "Все время неотвязная мысль, - записывал в дневнике известный историк, профессор Московского университета Юрий Готье, - почему сметен событиями цвет русской деловой интеллигенции, например, земские деятели, деятели земского и городского союзов, из которых, конечно, вышли бы наилучшие деятели на первое время русской свободы".

Валентин Шелохаев: Внутри правительства не было консенсуса. Надо было отмести на какое-то время все существующие мировоззренческие и идеологические противоречия, сказать: "Сейчас нужно решить такие-то, такие-то вопросы". И этого, к сожалению, не было. И общего языка не было найдено.

Владимир Лавров: Образовавшиеся партии были во многом вождистские, вокруг крупных известных людей. Октябристы – вокруг Гучкова. Кадеты – вокруг Милюкова. Вот такие вождистские партии. И когда дело подойдет к февральской революции 1917 года, то решать будут не сами партии. И у кадетов, и у октябристов было очень много образованных замечательных солидных людей. Но их не очень-то спрашивали. Когда все решается в дни или даже в часы, съезд не соберешь. Реально решал Гучков, реально решал Милюков. А у них свои амбиции, свои отношения. Скажем, Гучков терпеть не мог Николая II. Казалось бы, мелочь. Но в условиях наличия вождистских партий это могло играть огромное значение. Вот, что мы имеем.

Валентин Шелохаев: Российская интеллигенция не усваивает уроков. Первый урок – это урок терпимости. Второй урок – компромисса. Третий урок – умение слушать другого.

Л.М.: "Всякое русское политическое движение, - писал профессор Готье, - принимает разинский или пугачевский характер. Разрушительные лозунги, которыми фанатики и провокаторы полвека поднимали народ против правительства, не могли дать иных результатов, когда 100 млн взбешенных собак, сидевших на цепи, были спущены. Все люди, культурно более высокие, чем народная темнота, независимо, есть у них деньги или они такие же трудовые бедняки, как 99% русского народа, объявлены врагами народа буржуями. И к ним такое же отношение, как прежде к барам".

Юрий Пивоваров: Тогда в России не было общества в современном смысле слова, поскольку эта огромная традиционалистская масса крестьян, которая жила в XVI-XVII веке – это не общество, это совсем другое, это традиционное общество, оно еще не современное. В России всякий перерыв в праве, всякое нарушение закона, причем, неважно какого – советского, российского, имперского и так далее, приводит к тому, что начинается смута. Нет устойчивых традиционных классов, сословий, групп интересов, профсоюзов, партий и так далее. Все начинает сразу рушиться.

Юрий Петров: Я бы не сказал, что мы можем следовать той максиме, которую в своих афоризмах привел Василий Осипович Ключевский. У него есть такая интересная мысль, записанная в дневнике: "Народ выращивает себе интеллигенцию сначала для потехи, а потом на убой". Очень жестко. Он умер в 1911 году. Он ничего этого не видел. Но что-то почувствовал.

Это есть результат, конечно же, того катаклизма, той социальной вспышки, в основе которой долгая ненависть той низшей России ко всякому образованному и, соответственно, состоятельному человеку. Эта ненависть между мужиком и барином сидела. И когда стало возможным, она и вырвалась наружу.

Но когда мужик вырывается, он, разумеется, бьет подряд всех образованных.

Александр Ципко: Конечно, было земство. Но где было накопившееся веками напряжение, противостояние. То, что Бунин описывает, "Дни окаянные". Это же июнь еще, как его крепостные начинают смотреть на него ненавидящими глазами. Карамзин, кстати понимал. Посмотрите Карамзина, 1801 год. Это знаменитая "История России", которую он пишет Александру I, что, конечно, по логике надо было отменить крепостное право, но страшно, что произойдет, что накопилось… У Карамзина все это есть, вот эта ненависть, отсутствие чувства реальности. Это трагедия русской интеллигенции и даже ответственных людей. Не понимал Милюков, когда сказал, что это хуже, чем предательство. Что подрывает основы власти. В конце концов, он несет громадную ответственность, не меньшую, чем большевики, за то, что произошло потом.

Решительно все общество верило, что уйдет Николай II – и жизнь в России устроится на европейский лад ко всеобщему удовольствию. Кто мог себе представить, что после крушения монархии исторический счет будет предъявлен всем сословиям, имевшим привилегии? 


Л.М.: Решительно все общество верило, что уйдет Николай II – и жизнь в России устроится на европейский лад ко всеобщему удовольствию. Кто мог себе представить, что после крушения монархии исторический счет будет предъявлен всем сословиям, имевшим привилегии? Не только царедворцам или жандармам, а вообще всем богатым и образованным.

"До революции, - вспоминал генерал Петр Залесский, - были две расы людей: барин и мужик. Барин – это не только тот, кто у власти, не только помещик и богатый человек, а всякий прилично одетый человек, и притом, конечно, грамотный. В противоположность ему – мужик. Это крестьянин, рабочий, прислуга. Все это – темнота, среди которой читавший и писавший человек – редкость. Народ пожелал отомстить тем, кто им управлял, кто им командовал и заставлял на себя работать. И началось уничтожение эксплуататорских классов".

Николай Усков: Они были слишком интеллигентны для власти. Поскольку в России реально никто не верил, что самодержавие может вот так упасть, никто особенно не готовился к власти. То есть это как пионерлагерь, из которого вдруг исчезло все руководство. Ну что, дети построят идеальную республику? Конечно, нет. Они съедят все варенье, будут долго драться подушками, пока не разобьют их в пух и в прах. Еще что-нибудь сделают. Потом все сожгут. Примерно это и произошло.

Юрий Пивоваров: Очень сложно. Можно говорить о тысячах вещей. И самое главное – это понять ту трагедию, в которую мы свалились. И мы не сможем учесть всех причин, которые привели к этой трагедии. Но какие-то основные вещи мы должны обязательно себе сказать: чего ни в коем случае нельзя делать, чего нельзя разрешить себе делать даже в тот момент, когда тебе кажется, что ты прав, что вот-вот вековечная мечта русской общественности сбудется. Вот, нет.

Валентин Шелохаев: Они задавались вопросом о 1917 годе: "Как мы не учли? Как мы, - говорили либералы, - опоздали?". А потом совсем под старость говорили: "А мы ничего не могли сделать. У нас не было за плечами социальных сил". А за левыми радикалами стояла вот эта масса, которую они своими лозунгами, а лозунги они сами выдавали - "земля ничья, земля божья", "черный передел", "отберем у этих проклятых буржуев, разделим, будем жить, все уладится".

Л.М.: Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии, записал услышанные им слова относительно большевиков: "Народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? Нет. Он над вами смеется. А большевиков уважает. Большевик его каждую минуту застрелить может". В 1917 году выяснилось, что самое опасное для русской власти – проявить слабость. Первая мировая освободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий сло й культуры смыло. Все сдерживающие факторы (законы, традиции, запреты) исчезли. С фронта вернулся человек, который все проблемы привык решать силой. А все, что могло его сдерживать (полиция, суд, власть), исчезло. 

Считалось, что освобождение России от царского гнета само по себе вызовет энтузиазм в стране и поднимет боевой дух армии. Вышло наоборот. Кто виноват?