Сергей Степанченко: За 2 года у меня были прелестные встречи с кино: «Тобол», «Про Миньку и Лёльку» по Зощенко и «Крот в паутине»

Гости
Сергей Степанченко
народный артист России, актёр

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Как известно, путь из Владивостока до Москвы не ближний, далеко не каждый на него отважится. Но нашего героя дальность этого расстояния не испугала, поскольку речь шла не только о московской прописке, но о профессиональной судьбе. И этой судьбой для него стал знаменитый театр «Ленком», легендарные спектакли Марка Захарова, дружба и партнерство с замечательными мастерами сцены: Пельтцер, Абдуловым, Янковским, Караченцовым. К сожалению, многих из них уже нет… А народный артист России Сергей Степанченко есть.

Голос за кадром: Сергей Степанченко – актер театра и кино, народный артист России. После окончания актерского факультета Дальневосточного государственного института искусств работал в Сызранском драматическом театре, а 1985 году был принят в труппу театра «Ленком», где работает и по сей день. В кино дебютировал в 1986-м в эпизоде у режиссера Павла Чухрая, в фильме «Зина-Зинуля». Сегодня на счету актера более ста ролей в различных кино- и телепроектах.

Сергей Николаевич: Здравствуйте.

Сергей Степанченко: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Сергей. Вы знаете, когда я изучал вашу биографию, а она достаточно такая бурная и разнообразная, то удивился одному факту. Как правило, все мальчики во Владивостоке хотят идти в мореходку и, собственно говоря, всегда мечтают о море – море близко. Для вас это была какая-то мечта? Или все-таки вы с самого начала думали, что нет, этим вы заниматься не будете?

Сергей Степанченко: Ну, это умные мальчики мечтали, которые хорошо в школе учились, которые знали много того, чего не знал я. Хотя, действительно, довольно большой процент молодежи не видел себе другого пути, кроме как податься в какое-нибудь хорошее морское… тогда училища были, теперь это все университеты: в ДВИМУ или Дальрыбвтуз, то есть в Дальневосточное высшее инженерно-мореходное училище или в Дальневосточное училище, которое ориентировано было на рыболовство. И другие были близкие и дружественные учебные заведения.

И что там, что там, что там – везде все-таки была такая довольно казарменная система обучения. Конечно же, у них был экипаж, они должны были проживать. Ну, может быть, не везде, но в ДВИМУ, например, довольно строго с этим было. Поэтому всегда манкость каких-то будущих морских путешествий омрачалась трудностью прихода в эту профессию, всегда омрачалась. И там какие-то уж очень отборные люди учились. Ну, мне кажется, что это самая элита из элиты.

Сергей Николаевич: А вы себя не ощущали?

Сергей Степанченко: Я себя не ощущал, я себя элитой не ощущал. И потом, не было такого окружения. Все-таки я до того, как учился во Владивостоке в институте, я все-таки в 200 километрах находился от Владивостока. Да, это Черниговский район, это Черниговка.

Сергей Николаевич: А как вы оказались в Сызрани?

Сергей Степанченко: Ну, скажем так, Сызранский театр заинтересовался моей персоной, пригласил меня – я туда и поехал, потому что мечта о театральных и кинематографических просторах иного масштаба всегда внутри где-то сидела. Шаг в сторону Сызрани – это был шаг в сторону этих просторов, как ни крути. Все равно нужно было довольно далеко уехать в сторону запада. Тогда на Дальнем Востоке все это называлось «уехал на запад».

Сергей Николаевич: На запад?

Сергей Степанченко: На запад. «Он на западе живет».

Сергей Николаевич: Звучало шикарно, да.

Сергей Степанченко: Звучало, да. Я там отработал три года, что я и должен был сделать как молодой специалист. И потом оказался в театре «Ленком».

Сергей Николаевич: Но до того, как вы оказались в театре «Ленком», в вашей жизни была одна дама, которую вы, в общем, несколько раз вспоминали в своих интервью. Ее фамилия, кажется, Островская.

Сергей Степанченко: Галина Яковлевна Островская.

Сергей Николаевич: Галина Яковлевна Островская. Она была вашим педагогом. И она рассказывала вам, вашему курсу о Москве, о московских театрах, о «Ленкоме». То есть фактически из уст ее вы узнали об этом театре?

Сергей Степанченко: Это справедливо. Действительно, она нам преподавала историю театра. Она была человек беспокойный. Ее, к сожалению, нет в живых сейчас, к большому огорчению. Ну, когда она преподавала у нас, в довольно приличном возрасте уже была, поэтому это вещь такая не трагедийная какая-то. Хотя боль от ухода людей близких всегда присутствует. И она постоянно приезжала в Москву, она постоянно знакомилась со всеми премьерами московскими, она была в курсе всех московских событий. Она никогда не рассказывала ни о каких скандалах, ни о каких интригах, ни о каких хитростях театральных.

Сергей Николаевич: Все эти закулисные как бы…

Сергей Степанченко: Вот никогда. Она приезжала и говорила: «Вот в театре, – на тот момент, – Ленинского комсомола, состоялась премьера «Оптимистической трагедии». Мне почему-то показалось, что как-то это… Почему так? Вот так взять, сделать революционный спектакль? Ходит какое-то быдло по сцене в этих стружках, в этих опилках каких-то непонятных». И она как-то ругала, она говорила…

Сергей Николаевич: Критиковала спектакль?

Сергей Степанченко: Да. Говорит: «Мне почему-то оказалось, что какая-то революционная сила вот такая, что…» Это потом мы все стали понимать, что это не какие-то голубые герои делали революцию, а обычные мужики, именно вот такие, бродящие по пароходу этому или кораблю военному. Конечно, они были всякие, безусловно. И уже потом, когда я приехал в театр, я уже играл в этом спектакле сам, и я понял, что то, что не понравилось ей, как раз понравилось мне.

Сергей Николаевич: Мне кажется, спектакль был выдающийся.

Сергей Степанченко: Да. Я такое удовольствие получил, когда вошел в этот спектакль, да вообще в спектакли «Ленкома». Это была радость несусветная! Ну, просто наблюдать за твоими товарищами…

Сергей Николаевич: А вот скажите, когда вы пришли – а это 83-й или 84-й год – на прослушивания, и вы узнали, что прослушивания…

Сергей Степанченко: 85-й, 27 апреля.

Сергей Николаевич: 85-й, да. Даже помните этот день, да?

Сергей Степанченко: Помню.

Сергей Николаевич: 27 апреля. У вас уже была подготовлена программа, вы с чем-то пришли, да? Ведь не просто стихи почитать, у вас были какие-то фрагменты из ролей? Что вы показывали? Как вообще это выглядело?

Сергей Степанченко: Вы будете смеяться, я показывал кусок из «Фальстафа».

Сергей Николаевич: Из «Фальстафа»?

Сергей Степанченко: Из «Фальстафа».

Сергей Николаевич: Потрясающе!

Сергей Степанченко: Да. Ну, это прямо…

Сергей Николаевич: Роман.

Сергей Степанченко: Да, так забавно довольно. И я читал рассказ Шукшина «Верую!». Да и все, пожалуй.

Сергей Николаевич: А кто сидел… ну, не в жюри, а в приемной комиссии?

Сергей Степанченко: Худсовет, худсовет.

Сергей Николаевич: Худсовет, да?

Сергей Степанченко: Худсовет. Ну, я боюсь теперь с годами поименно вспомнить всех, но все…

Сергей Николаевич: Весь ведущий состав.

Сергей Степанченко: Да, весь худсовет. Тогда худсовет сидел и смотрел новых артистов. Их было много, нужно было отсматривать долго. Худсовет сидел, конечно, они были герои, потому что в 12 часов показ стартовал, а в 6 вечера только я вышел…

Сергей Николаевич: А, то есть они все сильно устали, да?

Сергей Степанченко: Уже когда все было закончено, когда все курсы показались, говорят: «Ну все, заканчиваем?» – «Да нет, еще какой-то». – «Кто тут сидит? Иди быстро показывайся!» Ну и пошел я.

Сергей Николаевич: А кто вам сказал о том, что вас берут? Или это был какой-то сложный процесс?

Сергей Степанченко: Нет, процесса сложного не было, он был молниеносный. Только я показался, сел опять на то же место, где сидел. Сидел Марк Анатольевич Захаров, сидел весь худсовет по правую руку от него, а слева сидел Юрий Аркадьевич Махаев, которого тоже нет в живых уже, замечательный человек был у нас в театре, помощник художественного руководителя.

Сергей Николаевич: Да, я помню его.

Сергей Степанченко: Он был очень прелестным человеком. И поскольку я сел… Там маты такие лежали, и я сел на маты. Он говорит: «После показа останься». Ну и все, и сразу же: «Надо работать». Я уже не первый раз говорю просто о благородстве Марка Анатольевича. Потому что я же работал в Сызрани, и вот сейчас прямо молниеносно я не мог остаться в театре работать, мне нужно там хотя бы было доработать…

Сергей Николаевич: Доиграть, да.

Сергей Степанченко: Да. Ну, просто это было бы нечестно. И вот о такой нечестности по отношению к предыдущему театру мне как раз сказал Марк Анатольевич: «Нельзя так поступать. Поезжайте, доработайте, сделайте все, что нужно, и давайте возвращайтесь в театр».

Сергей Николаевич: «Доиграйте».

Сергей Степанченко: И я поехал, какие-то гастроли там отвел, уже ввели людей, и я осенью…

Сергей Николаевич: Вы были уже свободны, да?

Сергей Степанченко: Ну да.

Сергей Николаевич: А вот вы для себя объясняли, что в тот момент, когда вас взяли в «Ленком» (естественно, это было абсолютное счастье, и театр был в самой своей лучше поре, может быть), что вам будет там очень сложно? Потому что это такой сложный состав, это потрясающие актеры, они играют все главные роли, и до вас, может быть, черед дойдет еще не очень скоро.

Сергей Степанченко: Никогда вот абсолютно, как на духу говорю, не думал про черед. Никогда. Меня вполне устраивало то, что я нахожусь внутри этого театра, то, что я постоянно учусь там. В нашем театре всегда можно (я думаю, что и сейчас, наверное, также) было чему учиться, просто наблюдая за теми персонами, о которых мы говорили, кто, скажем так, лицом театра были. Всегда подмечаешь то, чего не было у тебя, чего не было в твоем активе актерском.

Наблюдать за Евгением Павловичем Леоновым обязательно нужно было, потому что ты понимал как, приобретал ту свободу актерскую на сцене, которой, может быть, не хватало. Актер начинает все равно немножко подзажатым, знаете, такой стыд собственного мнения: «Вот сделал бы сейчас, но как к этому отнесутся?» На репетициях особенно бывает так. Кто-то говорит: «Секундочку! А давайте сделаем так. Вот давайте мы сейчас пересядем местами и посмотрим – вдруг передача лучше пойдет. Я на ваше место, а вы – на мое». А другой подумает: «Предложить бы сейчас? Да ну! Как-то неловко. Сейчас засмеются вдруг или как-то не примут. И что ты как оплеванный будешь потом сидеть?» И все. И человек вроде бы остается при своем мнении. Что-то уже неправильно. Не всякое мнение он должен высказывать, но пробовать…

Сергей Николаевич: Искать.

Сергей Степанченко: Ну конечно же. Это репетиция, это совместное творчество. И Марк Анатольевич всегда приветствует это, потому что… Ну, не всегда в гениальную голову может какая-то мелочь прокрасться, о которой можно подумать. А кто-то говорит: «А давайте вот тут чуть-чуть сделаем по-другому». – «Ну давайте». И получилось, что хорошо. Слово какое-нибудь вставим или уберем его, наоборот, или мизансцену поменяем. Это, наоборот, такие замечательные и прелестные… И молодежь приходит в театр, она теперь более смелая.

Сергей Николаевич: Я вот хотел спросить. Мы вспомнили как раз про Леонова. Дело в том, что в свое время, ну, естественно, еще до вашего прихода в театр, Захаров поставил очень такой, я бы сказал, провокационный спектакль, спорный спектакль «Иванов», где Евгений Павлович играл главную роль. И это была некая ломка такого стереотипа романтического героя, такого трагического героя, которым был Иванов и ассоциировался прежде всего, естественно, со Смоктуновским или с какими-то актерами соответствующего амплуа. А тут эту роль играл Леонов. То есть Марк Анатольевич довольно часто позволял какие-то… То же самое было в «Оптимистической трагедии»: Чурикова с этим зонтом и с коробкой для шляпки приходит в роли комиссара. То есть он ломал некие стереотипы.

В отношении вас вы это как-то чувствуете, чувствовали, когда вы работали с Захаровым, что он хочет вас как-то поменять? Потому что вы очень как бы привязаны к своей внешности, к своему обаянию, к своей маске определенной человека, который заполняет собой сцену и прекрасен. А вот что-то придумать для него такое, чего от него ждешь?

Сергей Степанченко: Во-первых, славно, что вы заговорили про Евгения Павловича именно как отдельной страницей. Конечно же, Марк Анатольевич Евгения Павловича всегда выдвигал на такие большие трагедийные высоты. Кинематограф Евгения Павловича старался использовать…

Сергей Николаевич: …как комедийного персонажа.

Сергей Степанченко: Ну, как получалось в жизни. Он и там все равно был… Никогда он не был, знаете, таким комиком, который комик и комик, с анекдотами в курилке, хохмач. Никогда он не был таким. Он всегда был человеком очень сложным, очень сложным. И я даже не знаю, что ближе. Вот эта трагикомическая составляющая, именно трагикомическая, конечно, она была ему очень сильно присуща. И все спектакли, которые… Вот «Диктатура совести», персона очень трагическая – чиновник.

Сергей Николаевич: Вор.

Сергей Степанченко: Вор, да. Тот же «Иванов», «Поминальная молитва».

Сергей Николаевич: Вы с ним вместе играли, да?

Сергей Степанченко: Мы с ним вместе играли, да. Конечно, это человек, который… Евгений Павлович на такие трагедийные высоты уходил, что забывали все его предыдущие комические роли. Хотя это так странно существует в жизни. Смог бы, не сыграв он, например, какие-то комические персоны, сыграть потом такие высокие трагедийные роли? Я не знаю. Может быть, как-то по-другому было бы. Но это все дополняет одно другое.

Вот все равно Марк Анатольевич считает, что во всем есть, в самой трагедийной ситуации есть довольно… ну, не комическое, но веяние юмора какого-то всегда должно быть. И оно всегда есть. Даже где-то я прочитал, что когда вдова находится у гроба мужа своего, она все равно заботится о том, как она выглядит, все равно где-то это у нее присутствует, она все равно не позволит себе быть уж совсем расслабленной и неконтролирующей свое поведение, все равно. То есть – именно контролирующая.

Так вот, и юмористическая составляющая даже в самых трагедийных ситуациях должна присутствовать. «Надо докопаться до этого юмора, – как говорит Марк Анатольевич. – Ну посмотри, где-то он здесь есть». А он очень хорошо чувствует, как человек, который ищет воду. Он точно чувствует, где есть юмор. И если поработаешь, поработаешь…

Сергей Николаевич: …то и найдешь.

Сергей Степанченко: Да. И если в зале какая-то улыбка возникает даже в самой непростой ситуации… Как в еврейском анекдоте хорошем было: «Пришли бандиты, ограбили нас и, уходя, сказали…» В смысле: «Пришли преступники, ограбили нас и, уходя, назвали нас бандитами. Мы – бандиты? Мы так смеялись!» То есть вроде бы ограбили, а «мы смеялись». Грустный смех какой-то, грустная улыбка, но она всегда присутствует.

И я помню вопрос про себя. Марк Анатольевич всегда предлагает, а иногда даже заставляет актера пройти путем нехоженым, точно нехоженым. И всегда: «Сергей Юрьевич, мы вас уже таким изучили. Мы уже знаем, как вы умеете хорошо это делать. Ну, это понятно. Давайте немножко в другую сторону сходим сейчас». И думаешь: «Мне так удобно и комфортно здесь. Ну, куда? Не хочу я никуда ходить». Нет, потихоньку, потихоньку, потихоньку… Посмотришь – ба! А ты уже вроде как переселился в совсем другое пространство, доселе тебе не изведанное, и думаешь: «Ну, это все-таки было абсолютно правильно».

Сергей Николаевич: А вот скажите, ваши чеховские герои – они небольшие роли? Шамраев, в «Вишневом саде» – это роли, которые почему-то хорошо запоминаешь на самом деле. То есть для вас вообще Чехов – это ваш автор?

Сергей Степанченко: Я никогда не думал об этом – кто мой автор, а кто не мой автор. Ну, во всяком случае, если я буду говорить какое-то общее место, остановите меня и вымарайте потом это. Во всяком случае, Чехова играть при всей его понятности и простоте… Ну, казалось бы, все написано. Там есть такие глубины, до которых еще добираться и добираться – и актерам, и режиссерам. И это, я думаю, будет процесс абсолютно бесконечный. То, что он живой автор, то, что его тексты простые и понятные, легко язык их выговаривает – это так замечательно, так здорово! Есть авторы, текст у которых язык-то не очень выговаривает. Ты начинаешь сопротивляться…

Сергей Николаевич: Материал сопротивляется, да?

Сергей Степанченко: Сопротивляется, да.

Сергей Николаевич: Мне просто всегда казалось, вот то, что касается Чехова, что это какой-то недоигранный ваш автор, то есть недоигранные ваши пьесы – ну, я не знаю, «О вреде табака» и так далее. То есть вещи, которые, может быть, как-то и могут войти в репертуар театра, но тем не менее они какие-то очень у вас сшитые. То есть вы могли бы это играть, скажем так, в этом хотелось бы вас еще больше увидеть. Потому что это все были какие-то небольшие роли, роли второго плана, но тем не менее в них была такая какая-то очень правильная чеховская нота, по моему ощущению от тех спектаклей.

Сергей Степанченко: Значит, ни на одном столе ни у какого режиссера и ни в одной съемочной группе вы не найдете заявления, где я бы написал: «Я Чехова играть больше не хочу». Нигде. Дело не во мне.

Сергей Николаевич: Я понимаю.

Сергей Степанченко: Поэтому… Ну, я уже говорил, что я никогда не моделирую свою судьбу, знаете: «Вот буду выстраивать так, так и так, в эту сторону или в эту». Вот как Господь дает – меня абсолютно вполне это устраивает. Я в буксу своего вагона не насыпаю песка, чтобы затормозить и вывести из строя, но и маслица не подливаю туда особо. Вот что есть, то и есть. Иначе можно в какие-то, вы знаете, такие саморазрушающие просторы войти, которые начнут тебя грызть: «А почему не ты? А почему не так? А почему не это?» «Давайте остановимся, давайте сейчас репертуар поменяем и будем везде в распределении ролей с одной персоны начинать все». Наверное, это глупо, это неумно. И это не очень помогает жить в театре.

Сергей Николаевич: А вообще вот это такое смирение, я бы даже сказал, актерское – оно как-то вам присуще ?Или вас жизнь в театре к этому приучила?

Сергей Степанченко: Это благоприобретенное.

Сергей Николаевич: Благоприобретенное?

Сергей Степанченко: Конечно. Юношеский максимализм, помноженный на молодежное нахальство, на всеядность, на то, что ты… Мне когда-то казалось, что я могу нести на себе тонну, а несу грамм сто, вот вроде я каким-то порожняком иду. И такое ощущение бывало.

Сергей Николаевич: Я знаю, что актеров это очень мучает, это изводит. Люди начинают метаться, люди меняют театры, меняют, я не знаю, города, ищут агентов, которые им должны найти какие-то роли и так далее. Вы в какой-то момент сказали: «Нет, не нужно»?

Сергей Степанченко: Более того, я ведь не оставался без внимания других театров и режиссеров.

Сергей Николаевич: Да-да.

Сергей Степанченко: И Олег Павлович…

Сергей Николаевич: Да? Табаков звал вас, да?

Сергей Степанченко: Конечно. Ну, я не знаю, это было лукавство или действительно, может быть, так. Конечно, пару раз так было, пару раз каким-то юмором отделывался. И так всерьез рассматривать переход в другой театр мне, честно говоря, страшновато, мне страшновато. Я знаю, с чем это сопряжено. А как потом встречаться с теми людьми, с кем ты работал? Театр свой предыдущий обходить стороной? Ну, ничего плохого вроде бы тебе не сделал, и занимался тобой театр, и все, что мог давать, давал. Не знаю. Все равно это на полке, где всяческие предательства расположены. Для меня это так.

Сергей Николаевич: Все-таки вот такой уход из театра – это было бы так?

Сергей Степанченко: Было бы так.

Сергей Николаевич: Про кино. Первый ваш фильм – «Зина-Зинуля» по Гельману.

Сергей Степанченко: Я случайно где-то, в какой-то компании мы встретились… Саша Абдулов меня привел в какую-то компанию кинематографическую. И Паша Чухрай, Павел Григорьевич Чухрай…

Сергей Николаевич: Это был его первый фильм, кажется, да?

Сергей Степанченко: Да, его первый фильм и мой первый фильм. Он говорит: «Давай снимись. У нас актеры все вроде утверждены. Может, и поздно. Ну, бригадира какого-то сыграешь?» А мне так интересно было! Это камера, шуршит пленка. Это было так здорово, натурная съемка. Потом какая-то жанровая съемка в общежитии была, какие-то песни мы там пели. Само кинопроизводство было для меня…

Сергей Николаевич: Увлекательным?

Сергей Степанченко: Да. Ну, я с кинопроизводством еще в студенчестве познакомился, но так совсем уже по касательной. А здесь-то я понял, что тебе звонят, тебе говорят, во сколько у тебя смена, ты прибываешь. Тогда давали такие корешочки на оплату. Эти корешочки у тебя скапливались, потом ты приходил в бухгалтерию, предъявлял их, и тебе…

Сергей Николаевич: …давали кэш.

Сергей Степанченко: …давали кэш, да. Потом вдруг довольно быстро мне присвоили… У меня не было ставки.

Сергей Николаевич: Ну, тарификация такая.

Сергей Степанченко: Тарификация была, да. И через год или через два я спускаюсь за почтой в почтовый ящик, и вдруг смотрю – лежит такая картонная серенькая казенная открыточка, и на ней написано: «Мосфильм. Тарификационной комиссией вам присвоена ставка 16 рублей». Это примерно так нужно было бы ее вешать на стенку.

Сергей Николаевич: В рамке, да?

Сергей Степанченко: Я, наверное, утратил ее. А может быть, и не утратил. Надо будет найти. И это была первая такая радость.

И кинематограф довольно быстро отозвался вот таким добром ко мне, хотя никаких там я особых кинематографических результатов в части ролей особенно не сделал. Ну, уже несколько картин было. Картина «Лермонтов» была. Еще какая-то была довольно… Не вспомню. Потом уже была картина Суриковой, но чуть позже.

Сергей Николаевич: «Чокнутые», да?

Сергей Степанченко: «Чокнутые», да. Она одну из главных ролей мне доверила. Она была такой кинематографической мамой. Ну и первая женщина-режиссер в моей жизни. Их не так много было у меня. Да их и так не так много. Она была первая, поэтому я всегда с большим поклоном…

Сергей Николаевич: Кланяетесь и с большим почтением о ней вспоминаете.

Сергей Степанченко: Она того стоит, Алла Ильинична того стоит.

Сергей Николаевич: Ну, на самом деле вам не грозили простои. Судя по вашей фильмографии, вы все время были востребованными, вы участвовали в каких-то очень заметных, ярких и популярных проектах. Один из них – это «День выборов», который сейчас стал одним из главных таких сериальных хитов. Вообще, так сказать, кроме материальных моментов, которые, естественно, неизбежны в нашей жизни, чем вас привлекает сценарий, чтобы вы сказали «да»? Что должно быть в этом сценарии или в этой компании, в этой команде, которая собирается на фильм? Что для вас является главным стимулом и главным условием вашего участия?

Сергей Степанченко: Ну, во-первых, «День выборов» – это уже такая франшиза была все-таки, это уже отработанная, зарекомендовавшая себя…

Сергей Николаевич: …история.

Сергей Степанченко: И зрителю успели ее полюбить. Поэтому вход в этот проект был желанием. Если же я получаю сценарий или предложение, скажем, по совсем новой какой-то истории, помимо того, что… Поначалу я сценарии почти не читал.

Сергей Николаевич: Да? То есть говорили сразу «да»?

Сергей Степанченко: Говорил «да», говорил «да». Было пару раз, когда от ужаса того, в чем я мог бы сняться, я отказывался. Один режиссер предложил мне сценарий (я даже фамилию не буду называть режиссера): мать потеряла сына на какой-то войне, наверное, на Чеченской, вот эти трагические страницы нашей истории. Она едет искать своего сына, где он. И встречается ей по дороге какой-то прапорщик или сержант, кладовщик…

Сергей Николаевич: И это вы?

Сергей Степанченко: Это я. И я говорю: «Давай мы с тобой в интимную связь вступим, а я тебе потом скажу, где мы его похоронили».

Я говорю: «Скажите, пожалуйста, вообще как это сыграть?» Наверное, как актер ты должен это сделать, потому что кому-то все равно придется это играть. Но я не смог, я не смог. И я как представил, что я буду вот эти мерзавцем, этим подлецом, который пользуется несчастным положением женщины – вот тут я отказался. Хотя меня убеждали: «А что вы? А что вы? Чистенькие роли хотите все играть?» Я говорю: «Ну, чистенькие не чистенькие, но этого не буду». И как меня ни заставляли, я…

Сергей Николаевич: Отказались, да?

Сергей Степанченко: Отказался. Потом у меня пару раз было, когда фильм «Сыщики» вышел… А это тоже такая франшиза была долгоиграющая. И когда уже четвертая часть возникла, я уже говорю: «Братцы, может быть, давайте как-нибудь…»

Сергей Николаевич: «Убейте меня», да?

Сергей Степанченко: «Убейте». – «Нет! Что ты? Давай четвертый раз, и все». И предложение хорошее сделали, потому что были прелестные продюсеры, ну, уже дружеские отношения наладились с ними. Просто опять же вроде бы как ты предаешь. «Чего же ты нас бросаешь? Вот все хотят, все согласны». – «Ну ладно…»

И вслед за этим вдруг мне приносят сценарий. Ну, позвонили, прислали сценарий. Тогда приносили его, сейчас уже на почту присылают, а тогда почты, по-моему, не было еще, чистоганом приносил тебе на вахту театра. И опять какие-то гаишники, опять вот это… И я представляю, что я тут намотал километраж такой милиционерский. И еще вот это? Я говорю: «Братцы, ну пощадите! Уже не могу». – «Да нет, давайте попробуем. Это совсем другая история, это две персоны в ГАИ. Ну пожалуйста!» Я говорю: «Вы меня простите».

Более того, когда я уже пришел на пробы, я почитал вот это. Значит, сидит гаишник, жует пирожок и говорит: «Давай мы сейчас…» Опять какая-то гадость! Ладно, что ты будешь опять эту форму милицейскую позорить, так еще и с пирожками обязательно? Это какой-то штамп и стереотип просто. И я понимаю, что меня загоняют уже в какое-то стойло, из которого потом мне будет довольно трудно…

Сергей Николаевич: Очень трудно выбираться, да?

Сергей Степанченко: Да.

Сергей Николаевич: Скажите, а вот этот фильм «Тобол» – вы там играете воеводу Чередова, да?

Сергей Степанченко: Да.

Сергей Николаевич: Это ведь по роману Иванова?

Сергей Степанченко: Это по роману Иванова.

Сергей Николаевич: Иванов, да? И это уже совсем другая история?

Сергей Степанченко: Вот об этом можно, конечно, разговаривать отдельно. У меня вообще за последние, скажем так, два года довольно прелестные встречи были с кинематографом.

Во-первых, «Тобол». «Тобол» – это довольно масштабное полотно. Я не помню давненько, чтобы я принимал участие в каком-то полотне вот такого масштаба. Последний раз это было, когда Александр Гавриилович снимал «Бременские музыканты». Ну, масштаб личности Александра Гаврииловича и масштаб картины был точно такой же. И «Тобол». Я с огромной радостью снимался в этой картине, потому что опять же замечательные партнеры с тобой рядом.

Сергей Николаевич: А кто у вас был?

Сергей Степанченко: Со мной? Значит, Лазарев, Бурковский, Дятлов – ну, с кем мы общались.

Сергей Николаевич: Да-да-да, с кем были ваши сцены.

Сергей Степанченко: Людей-то побольше было, но мой персонаж общался как раз с этими людьми. И очень серьезные жанровые сцены были. Все-таки Чередов – это человек, который проживал в Сибири, держал на себе войско. И приезжает новый губернатор, генерал-губернатор Гагарин в исполнении Дятлова, и он пытается там…

Сергей Николаевич: А это все снималось на Урале?

Сергей Степанченко: Это снималось в Тобольске.

Сергей Николаевич: В Тобольске?

Сергей Степанченко: Да. По всем топонимам как раз…

Сергей Николаевич: Это были те самые места, да?

Сергей Степанченко: Да, те же самые, буквально. Рядом со съемочной площадкой находился… «На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой». Это как раз…

Сергей Николаевич: Вы на этот берег и смотрели?

Сергей Степанченко: Да, на этот берег смотрели. Тобольск – замечательный и прелестный город. Съемки проходили великолепно. Все было аутентично. Это так правильно сказать?

Сергей Николаевич: Да-да.

Сергей Степанченко: Каждый костюм… Вот если у персонажа верхняя рубаха, а снизу нижняя рубаха, то она была выполнена в исторических как раз традициях. Там, где полагалось вышивке быть, эта вышивка была; где какая-то тесемочка – там тесемочка была. Может, ее никто и не увидел бы…

Сергей Николаевич: …но тем не менее вы ее ощущали.

Сергей Степанченко: И я понимал, что…

Сергей Николаевич: Вы понимали, что все соответствует.

Сергей Степанченко: Это такое отношение к персонажу и к работе. Конечно, безусловно, художники по костюмам великолепные. Гримеры замечательные. Это столько нужно было эту массовку оклеить бородами, усами, создать вот этих дремучих людей. И эти бедолаги, которые снимались в картине, конечно, они намучались там на этой жаре, оклеенные этими бородами, сюртуками всеми.

Мы снимали там сцену драки. Когда мой персонаж Чередов стоит в центре довольно пьяненький, а ему говорит отец родной: «Давай, может быть, из церкви-то выйдем? Ну хватит тут уже…» А он там что-то позволяет себе подшумливать. Вот он хочет прорваться к иконе, а ему не позволяют. Он выходит и в сердцах убивает собачку, которая к нему кинулась, маленькая какая-то. И он шашкой этой рубанул!

Сергей Николаевич: То есть это попытка выйти из вот этих привычных клише и сделать на историческом материале роль и фильм, я так понимаю?

Сергей Степанченко: Да. Я не договорил еще про парочку других картин, которые для меня очень близки моему сердцу и важны, да. Это Аня Чернакова замечательная наша, кстати, женщина-режиссер. Я говорю, что редко попадаются, но все-таки попадаются.

Сергей Николаевич: Бывают, да.

Сергей Степанченко: Бывают. В объединении у Адабашьяна сделали кино, ну, делают, сейчас монтажно-тонировочный период, постпродакшн идет. Снимали картину, которая называется «Про Миньку и Лельку», это по рассказам Зощенко. Это вообще прелестно, что люди берутся за Зощенко и снимают. Это просто можно снимать шляпу и кланяться низко в пояс этим людям, которые идут на это. Я так понимаю, что они подвижники, безусловно. Они те люди, которые все-таки пытаются нас вернуть, ну, хотя бы в этот Серебряный век.

Сергей Николаевич: Ну, в русло такой большой литературы, серьезного кино.

Сергей Степанченко: Ну, куда-то туда, да.

Сергей Николаевич: И что вы там играете?

Сергей Степанченко: Я играю отца Миньки и Лельки. Это тот период, когда они были маленькими. Там несколько возрастных времен возраста. Правильно я по-русски говорю?

Сергей Николаевич: Да-да-да.

Сергей Степанченко: Когда они совсем маленькие такие, потом постарше, а потом уже взрослые люди. И как они вспоминают, что отец лишал их вот этого, и как решения отца лишить их чего-то в детстве очень здорово влияло потом.

Сергей Николаевич: Отозвалось и повлияло.

Сергей Степанченко: Да, потом отозвалось. Это, с точки зрения педагогики, такие очень правильные вещи. Ну, Зощенко вообще мудрый человек был, хотя и непростой человек, но он очень мудрый и, безусловно, талантливый. Опять же это костюмы. Это город Тутаев. Это опять же прелестные девочки-костюмеры, великолепные просто! Пиротехническая служба прекрасная. Операторская группа великолепная. Небогатая группа, небогатая. Деньжата – там совсем какие-то крохи были. И даже пробиваясь через тернии, простите за цитату, к звездам, все равно путь был прелестен и великолепен, потому что это остатки…

Сергей Николаевич: …того образа, да?

Сергей Степанченко: Да. Все было соблюдено. Замечательные детишки, нашли их, ребят этих отобрали, маленькие актеры наши. Ну, сделали так трогательно, так щемяще, так великолепно. Хотя с ними тоже иногда, бывало, на площадке жестоко поступали, чтобы заставить их плакать. Приходилось к каким-то вещам прибегать, когда говорят: «Надо накричать на ребенка, накричать». И ребенок заплакал от того, что взрослый актер накричал на него. А по-другому заплакать нельзя было заставить. Это актерская профессия, она довольно жестокая бывает иногда. Но результат все равно прекрасен.

Сергей Николаевич: А вы уже видели фильм, да?

Сергей Степанченко: Нет, я фильм не видел, я видел кусочки на монтажном столе. Фильма еще нет.

За это же время Сережа Коротаев снял кино. Это такой сериал вполне себе иронический, детектив…

Сергей Николаевич: Как называется?

Сергей Степанченко: Называется «Крот в паутине». Я не знаю, где он находится. А буквально перед этим Валерий Иванович Усков снял картину «Хозяйка гостиницы» для Первого канала. Я тоже не знаю, где это находится.

Сергей Николаевич: Когда это будет и где это будет.

Сергей Степанченко: Да, где эта продукция.

Сергей Николаевич: А вообще вы пересматриваете свои старые фильмы? Вот есть актеры, которые получают огромное удовольствие от этого. А есть те, кто не смотрит никогда.

Сергей Степанченко: Ой, я не могу, честно.

Сергей Николаевич: Вы не можете?

Сергей Степанченко: Когда я увижу: «Уберите! Выключите немедленно!» Я вижу, как это плохо сыграно, как это все мерзко, как какой-то актер…

Сергей Николаевич: А вы знаете, я тут… ну, не пересматривал, но увидел и убедился в том, что есть еще один ваш дар и талант безусловный, который, мне кажется, недостаточно раскрыт, – это ваш вокал, это ваше пение. Просто есть прелестный (кстати, ваше любимое слово) эпизод с Ниной Усатовой, где вы поете. Она замечательная актриса, но поет вполне любительски. А вы поете профессионально. Вы учились этому или от природы у вас так поставлен голос?

Сергей Степанченко: Да нет, никакого специального, ну, кроме институтского вокала, как у всех, не было.

Сергей Николаевич: Да-да-да.

Сергей Степанченко: Ну как? Это все-таки институтский, это вокал, это все равно педагог был. Мы что-то там пели, занимались. Наверное, здесь… Пение, наверное, которое исповедую я (наверное, так можно сказать), оно неотрывно от моей профессии актерской. Вот я, наверное, по сольфеджио не очень чистенько пою. Например, просто изложить какой-то материал сейчас абстрагированного содержания, песню или еще что-то, наверное, тоже не смогу. Мне надо, чтобы там какая-то драматургия была, все же какая-то драматургия. Либо это в контексте кино.

Сергей Николаевич: Да, роль.

Сергей Степанченко: Либо это все равно отдельно… Вот буквально вчера мы собирались в театре и попели Галича. Ну, как можно плохо спеть Александра Аркадьевича, который абсолютно кинематографичный автор? Песню поешь – и ты видишь этих персон, этих Климов Петровичей всяких, потому что перед тобой проходит такая внутренняя кинопленка. Поэтому я могу только в контексте чего-то петь.

Сергей Николаевич: А дома поете?

Сергей Степанченко: Напеваю, скажем так. Ну, так, чтобы я сказал: «Садитесь, я вам сейчас буду петь»…

Сергей Николаевич: Такого не бывает?

Сергей Степанченко: Такого не бывает.

Сергей Николаевич: Жаль, потому что я бы с удовольствием послушал вас.

Сергей Степанченко: Ну давайте так. Я какой-нибудь домашний концерт буду устраивать – и я вас обязательно приглашу.

Сергей Николаевич: Спасибо, Сергей. Вы знаете, мы как-то начали наш разговор с ваших показов в «Ленкоме». И так символично получилось, что вы там читали, играли кусок из Шекспира, из «Фальстафа». А сейчас, сравнительно недавно получили «Хрустальную Турандот» за роль Фальстафа. Чем вам близок этот герой? Наверное, это роль, которую можно играть всю жизнь. Тем не менее вот прошло довольно много времени, и, наверное, тот Фальстаф, которого вы играли в 85-м году, в апреле, и тот Фальстаф, который сейчас предстает на сцене «Ленкома» – это два раза персонажа.

Сергей Степанченко: Ну, я думаю, что Фальстаф, которого я играл в прошлом сезоне и в этом – тоже два разные персонажа. Я думаю, что и на следующий год это также будет отличаться от Фальстафа, которого я играю в этом году.

Один раз один режиссер сказал: «Если актеру, который сегодня вечером играет Гамлета, с вечера перекрыть горячую воду в квартире, он Гамлета будет активнее и социальнее играть, у него будет просто немножко другой посыл и другой взгляд будет». Наверное, в этом отношении это правильно.

Все то, что происходит в моей жизни, оно все равно отпечатывается на тех ролях, которые ты играешь. Один педагог у нас в институте… Я не знаю авторство. Может быть, даже не там. Может быть, это общее место. Он говорил пианистам: «Вы не играйте длинные произведения – вы все про себя рассказываете». То есть, оказывается, играя длинное произведение, человек может про себя все рассказать. Я этого не слышу, но, видимо, хорошие музыканты все это слышат, что с ним происходило или происходит в жизни.

В нашей профессии то же самое – всегда видно, что у человека происходит в жизни, хорошее плохое или плохое. Это точно всегда отпечатывается на той роли, которую он играет в данный момент. Как это называется? Бэкграунд твой все равно же обязательно тебя преследует.

Сергей Николаевич: Присутствует.

Сергей Степанченко: И никуда не денешься от этого. Можно притвориться, можно сделать: «Да ладно, ерунда какая-то! У меня все хорошо. Давайте играть. Где текст? Сейчас быстренько сыграем!» Все равно это будет какая-то бравада. И будут понимать, что какой-то фальшью здесь попахивает.

Сергей Николаевич: Вот эта «Хрустальная Турандот», которую вы получили, – это ваш первый театральный приз?

Сергей Степанченко: Первый. Ну, когда московское сообщество признает тебя неплохим артистом… я не скажу, что лучшим, но неплохим артистом – это уже приятно. Это такая радость, которая от твоих коллег исходит. Все-таки для меня очень важно, когда в начале сезона тайным голосованием твои друзья, твои же коллеги внутри твоего же театра выбирают, кто был неплох по сравнению с другими в предыдущем сезоне. И когда говорят, что неплох был ты, то это (простите за высказывание) дорогого стоит, что называется, когда твои друзья же. Это не какие-то абстрагированные персоны, которым наплевать, кого назначить, а это когда твои же выбирают, твои же братья, собратья. Это очень важно.

Для меня важна и «Турандот». И когда из Фонда Леонова тебя (у нас есть такая премия Фонда Леонова) называют персоной сколько-нибудь интересной для коллег – это очень важно. И это очень сильно подпитывает, это окрыляет, в конце концов. И ты думаешь: «Ну все! Вот тут я таких высот достигну в своей профессии! Я семьей буду лучше заниматься теперь. И я к друзьям буду внимательнее. Я буду и бабушек через дорогу переводить теперь всех. Я буду теперь очень хорошим человеком».

Сергей Николаевич: Это был Сергей Степанченко в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания!