Николай Александров: Поэзия - это свидетель живости языка

Петр Кузнецов: "Порядок слов" – еще одна наша постоянная рубрика. Ведущий Николай Александров. Здравствуйте, Николай.

Ольга Арсланова: Здравствуйте.

Николай Александров: Здравствуйте.

Петр Кузнецов: Мы уже знаем, что это будет поэзия.

Николай Александров: Да. Мы погружаемся в область не менее темную и таинственную, нежели "Черный квадрат". Я просто хочу сразу же это проиллюстрировать, открыв эту огромную книгу. Но начну я с очень небольшой цитаты.

СТИХОТВОРЕНИЕ

Если кто-нибудь подумал, что я прочел стихотворение Алексея Крученых, то он, конечно же, ошибается. А я прошу прощения у знатоков и носителей даргинского языка, поскольку именно на даргинском прозвучали эти стихи. А теперь представлю эту совершенно фантастическую книгу. "Современная литература народов России. Поэзия". Так называется этот огромный том.

Это, конечно, совершенно удивительный труд. Современная поэзия народов России, то есть поэзия за последние 25 лет. Книга, как только что я и проиллюстрировал, полилингвистичная. То есть это 57 языков народов России, 57 литератур. То есть это языки, на которых, в частности, пишут и стихи.

Привлечены были в основном молодые переводчики. Куратором, редактором, издателем этой книги стал Максим Амелин, который буквально на прошлой неделе, то есть неделю назад, стал лауреатом премии "Поэт". Есть, кстати, здесь переводы и самого Максима Амелина. И для того, чтобы все-таки было понятно, пускай даже и в переводе, где ритмика чуть-чуть нарушается. А было понятно, что очень часто это не просто достойные, а замечательные стихи. Я прочту перевод. Стихотворение очень небольшое. Называется это стихотворение Магомедзапира Абдуллаева "Сердца".

Пусть наш сосновый лес зеленый

Огонь пожара обойдет.

Не то услышим плач и стороны

Зверей и птиц, кто здесь живет.

 

Пусть желтые цветы не будут

Под ранним снегом умирать.

Не то печальны пчелы будут,

Что мед слетятся собирать.

 

Пусть не иссякнут ледяные в горах высоких ледники.

Не то джейраны молодые уйдут на поиски реки.

Сердца, влюбленные друг в друга, пускай никто не разлучит.

Пусть беспощадная разлука их обойдет и пощадит.

Действительно, с моей точки зрения, эпохальная книга. И я думаю, что многие откроют для себя, во-первых, новых поэтов. А, во-вторых, увидят, насколько разнообразна, удивительна и самое главное – обширна по распространению поэзия. И ценность этой книги еще и в том, что она действительно сберегает и сохраняет в частности и литературу на национальных языках. Поскольку здесь, в частности, чувствуется, что это языки живые. А поэзия – это такой свидетель живости языка. Всем рекомендую этот фантастический том.

Кстати, здесь есть справки. А в подготовке тома принимали ученые-лингвисты, постольку поскольку речь идет все-таки о необыкновенном языковом разнообразии. По этому разнообразию мы можем сравниться разве что с Китаем, где какое-то тоже невероятное количество языков и диалектов. Или с Индией. Там тоже, возможно, была бы такая антология. Вполне вероятно, что китайцы в первую очередь, конечно, эту идею позаимствуют.

Ольга Арсланова: Как забавно. У нас тут сразу несколько СМС пришли примерно с таким содержанием: "Так и я могу написать". Как отличить не очень искушенному слушателю или читателю хорошие стихи от плохих? Ведь понятно, что рифма – это не главное. Еще должны быть какие-то факторы.

Николай Александров: Это совершенно удивительная и таинственная вещь. Почему, несмотря на то, что гладкость, а иногда даже и с гладкостью, и с рифмой все хорошо, почему из стихотворения производится впечатление любительского или ординарного, или текста, который ты уже неоднократно слышал. И оно теряется как бы в ряду других стихотворений. А почему неожиданно обретают весомость стихи, которые иногда даже не воспринимаются, которые отторгаются аудиторией? Но, благо, XX век нам дает возможность убедиться в этом. Он дает примеры. Скажем, для огромного количества читающих людей авторитет Анны Андреевны Ахматовой был безусловен. Притом, что ее стихи не распространялись. А уж я не говорю, допустим, об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, который вообще с 1925 года не печатался. И сборники его выходили уже после смерти.

Тем не менее, значение этого поэта было безусловно. Так же как и статус главного поэта конца XX века Иосифа Бродского. Это удивительная вещь, которая позволяет говорить о том, что не только богатство ритмическое. Хотя, кстати говоря, "и я так могу" – это довольно серьезное заявление. Попробуйте.

Петр Кузнецов: Про картины писали в предыдущей рубрике.

Николай Александров: Да, Пикассо тоже, "Черный квадрат" тоже каждый может нарисовать вроде бы.

Вот это одна из таинственных вещей в поэзии. И сегодня… Во-первых, я представлю несколько книжек, которые как раз знакомят с этой таинственной силой, если угодно, поэзии, метафизической силой. Поскольку язык обретает свою метафизическую мощь, как считал, в частности, Иосиф Бродский, именно в стихах. И тогда, когда это чувствуется, значение стихотворения и поэта становится безусловным.

Кстати, хотел представить еще одну книгу, которая вышла только что. И это позволит нам говорить не только о поэзии, но и вообще о культуре XXXXI век. Это Карл Проффер "Без купюр". Это воспоминания Карла Проффера. Здесь разные воспоминания. Но для начала я напомню, кто это. Супруги Карл Проффер и Эллендея Проффер, которая недавно выпустила книгу воспоминаний об Иосифе Бродском, возглавляли американское издательство "Artist". Карл Проффер, который вовсе не думал быть литературоведом, славистом, тем не менее, жизнь посвятил именно русской литературе.

Забавно, с чего это началось. Он увидел букву "Ж" на какой-то вывеске. И начертание этой буквы "Ж", похожее на жука или бабочку в его воспоминаниях, заставило его обратиться к русскому языку. Он написал удивительные работы о романах Набокова, о Гоголе, Чехове. А самое главное – он издал многие произведения, которые сегодня – уже безусловная классика XX-XXI века. Это и романы Набокова, это и "Школа для дураков" Саши Соколова, воспоминания Надежды Яковлевны Мандельштам. То есть это совершенно удивительные люди, которые любовью к русской неподцензурной литературе или верой в значимость таких имен, как Осип Мандельштам, Иосиф Бродский, по существу познакомили огромное количество людей с этой поэзией.

А начинается… Здесь есть удивительные воспоминания о Бродском. К сожалению, Карл Проффер тяжело умирал от рака. Он умер в 1984 году. Он писал воспоминания последние два года. У него была тяжелейшая операция. Врачи говорили, что он проживет совсем немного месяцев. А он, тем не менее, прожил два года. И вот в эти два года он писал эти воспоминания. И воспоминания о Бродском он довел лишь до его отъезда из Советского Союза, до эмиграции.

И в основном здесь ленинградский период жизни Бродского, совершенно удивительный. Потому что это записи разговоров. Это живое свидетельство человека. А открывается эта книга не менее удивительными воспоминаниями. Называется эта часть, куда вошли разные очерки, "Вдовы России". И речь идет о женах поэтов и писателей, о вдовах. А открывается эта серия очерков, где речь идет и о Елене Сергеевне Булгаковой, и о Лиле Брик, и о Тамаре Ивановой, открывается эта серия очерком о Надежде Яковлевне Мандельштам. Это совершенно удивительное свидетельство.

С ней познакомились Карл и Эллендея на ее маленькой квартирке в Черемушках, в пятиэтажке, которые ныне обречены сносу, как известно, квартирке, которая состояла из кухни и комнатки. Но это было первое собственное жилище Надежды Яковлевны.

И очерк Карл Проффера проникнут таким восхищением, мужеством Надежды Яковлевны, таким преклонением перед ее усилиями по сохранению памяти об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, восхищением ее стилем и апологией ее воспоминаний. Напомню, что две книги воспоминаний Надежды Яковлевны, особенно вторая, вызвали довольно жесткую полемику. И Проффер здесь во многом защищает Мандельштама от современников.

И все это, конечно, производит необыкновенное впечатление. И действительно эта книга удивительно… Карл Проффер, человек довол Карл Проффер, человек довольно ироничный, пишет просто, но иногда совершенно удивительно.

Я позволю себе очень маленькую цитату: "Вдовы писателей хранили подлинную русскую культуру, которая была заперта, зачеркнута, запрещена и замалчиваема не только в официальной прессе, но и везде, где правит партия – в библиотеках, университетах, театрах и кинотеатрах, консерваториях, художественных институтах, в Союзе писателей, в редакционных советах и на телевидении".

И такой болью за русскую культуру и восхищение теми людьми, вдовами России, которые сохраняли вопреки всему эту литературную память, преодолевали страх… О страхе, кстати, здесь довольно много написано. Это тоже удивительное свидетельство. Именно потому, что это ощущение, почти физическое ощущение страха, в котором многие жили, оно сегодня забывается.

Этим, конечно, потрясает Карл Проффер. Повторяю, воспоминания эти написаны в 1984 году. И, разумеется, воспоминания о Бродском, о которых я уже сказал.

Петр Кузнецов: Несколько сообщений. "После рассказов Николая о книгах хочется все бросить и читать, читать, читать. Республика Алтай". Подождите, мы только начали. Кстати, пишите нам. Да, больше пишите в этой рубрике СМС-сообщения о том, что вы прочитали в последнее время, что вам не понравилось. Может быть, хотите получить какую-то рекомендацию в каком-то определенном жанре через СМС-портал. И вот Иркутская область пишет, что "люблю перечитывать эпиграммы Гафта на известных артистов".

Николай Александров: Ироничная поэзия, вне всяких сомнений, всегда будет оставаться популярной. Кстати говоря, у Максима Амелина есть замечательные эпиграммы. Надеюсь, я уж все-таки, поскольку упомянул его имя сегодня, он стал лауреатом премии "Поэт". И вот к ироничной поэзии, с одной стороны, вроде как пренебрежительно относятся, а, с другой стороны, все помнят замечательные эпиграммы и перепевы Алексея Константиновича Толстого пушкинских стихотворений.

Удивительное, построенное на каламбурах, стихотворение Минаева. Я уж не говорю об обэриутах. Вот у Максима Амелина есть фантастические литературоведческие эпиграммы, совершенно удивительные.

Ольга Арсланова: И вот еще у нас лидирует пока что в таком народном опросе любимых поэтов как вы думаете, кто?

Николай Александров: Не знаю. Николай Рубцов, Борис Рыжий? Нет? Евгений Евтушенко?

Ольга Арсланова: Еще будут варианты?

Николай Александров: Нет.

Ольга Арсланова: Есенин, конечно.

Николай Александров: Есенин все-таки.

Ольга Арсланова: Пока да.

Николай Александров: Ну что же, хорошо. Я думаю, что здесь это просто связано с тем, что это возвращение в ту эпоху, когда поэзия действительно с одной стороны казалась чем-то высоким, настоящим, когда статус поэта был прочен. С другой стороны, действительно, это особая лирическая народная стихия Сергея Александровича, которая, видимо, подкупает и до сих пор.

Вы знаете, между прочим, что моя бабушка ходила в Москве слушать Сергея Есенина? Вот такой был литературный кружок, в который входил, в частности, Дувакин, впоследствии специалист по Маяковскому. Он ходил на вечера Маяковского, а бабушка моя ходила слушать Есенина. В каких-то заброшенных квартирах, где почти обваливались потолки, приходил в шубе Сергей Есенин. Он, как бабушка вспоминает, читал "Анну Снегину". И когда он дошел до коров, танцующих фокстрот, кто-то из аудитории, которая сидела на полу, боясь провалиться…

Петр Кузнецов: На его шубе.

Николай Александров: В частности, наверное. Кто-то сказал: "Ну что это за глупость? Коровы, танцующие фокстрот". На что Есенин (это уже поздний Есенин незадолго до самоубийства) сказал: "А мне на ваше мнение наплевать". Надел шубу и ушел. Видите, народная слава до сих пор его чествует.

Ольга Арсланова: Какая чудесная история.

Петр Кузнецов: Прежде чем к следующей книжке приступим, в Смоленской области интересуются вашим мнением о поэзии Зиновьевой-Аннибал.

Ольга Арсланова: Что это?

Николай Александров: Зиновьева-Аннибал все-таки в большей степени, наверное, для меня значима как соратница и близкий друг, спутница удивительного поэта Вячеслава Иванова. И, конечно же, она потрясла современников не столько своими стихотворениями, сколько своей прозой, рассказами – очень экспрессивными и неожиданными. Но то, что это была довольно мощная фигура, так же как и Вячеслав Иванов, вне всяких сомнений, в начале века она вызывала к себе интерес. И здесь трудно сказать, кто и что это такое – это отраженный свет Вячеслава Иванова, его знаменитых вечеров на башне в Петербурге, куда приходили практически все – и Осип Мандельштам, и Михаил Кузьмин. Там побывали практически все. Или собственно такая фактурность личности Зиновьевой-Аннибал. Так что, вне всяких сомнений, для историка литературы, тем более изучающего начало XX века, она чрезвычайно значима.

Если мы заговорили о Бродском, я тогда попробую перечислить. Новая книга воспоминаний Людмилы Штерн. У нее есть воспоминания об Иосифе Бродском - "Жизнь наградила меня". На самом деле это просто автобиографическая книга. И здесь речь идет, конечно, не только об Иосифе Александровиче. Конечно, здесь появляется и Сергей Довлатов, и Михаил Барышников, и многие другие.

Я просто напомню, что с Людмилой Штерн Иосиф Бродский в 1959 году. Она свидетель его, во-первых, Ленинградского периода, а затем и периода его американской жизни.

В отличие, конечно же, от воспоминаний Карла Проффера, которые просто документальные записки, передающие как будто разговорную интонацию, это почти запись разговоров о Бродском, у Людмилы Штерн, конечно, гораздо больше лирики. Может быть, еще и потому, что пишет женщина.

Чуть-чуть дальше мы продвинемся. Еще две книги я хотел представить и прочесть два стихотворения. А потом мы, может быть, ответим на вопросы. С моей точки зрения, книги чрезвычайно важные. Если уж мы говорим об Иосифе Бродском и о ленинградском периоде, я хотел представить еще одного удивительного ленинградского автора. Это Виктор Кривулин. "Воскресные облака" – так называется эта книжка, которая вышла в издательстве "Пальмира". Виктор Кривулин был очень важной фигурой для ленинградского андеграунда. В его квартире собирались многие, во-первых, представители петербургского поэтического круга. Но сюда же приезжали многие поэты из Москвы, например, московские концептуалисты вроде Льва Семеновича Рубинштейна. Сюда же вошли пять сборников стихотворений Виктора Кривулина, которые выходили при его жизни лишь за рубежом и которые он не хотел печатать, говоря о том, что должно смениться поколение читателей. И сегодня они воспринимаются совершенно по-иному.

Понятно, что в "Воскресных облаках" речь идет о воскресенье. И понятно, что содержание стихотворения гораздо глубже. Но вот, что значит настоящая поэзия. Она в разные периоды поворачивается иногда совершенно разными сторонами и приобретает совершенно неожиданную актуальность. Повторяю, "Городская прогулка" – это стихотворение не об этом.

Но вот послушайте. И для сегодняшней московской актуальности насколько удивительны эти строки, несмотря на вроде бы совершенно другую тему.

Песок, скрепящий на зубах,

Частицы черной пыли.

Свеженаваленный асфальт

Горяч, как чернозем.

 

Дымящееся поле, первый гром.

Сей жирный пласт – возможность изобилия.

Да будет хрящ иной.

По улицам вдвоем, где шел ремонт,

Мы целый день бродили.

Да будет хрящ иной.

Я спросил: "Где тот посев? Где сеятель холщовый?".

С эпиграфом из Баратынского ("хрящ иной"). Но атмосфера узнаваемая. Стихотворение написано в 1972 году. Такое впечатление, что этот ремонт никоим образом не завершается с 1972 года. Хотя, повторяю, речь идет о воскресенье.

И еще об одной книге буквально два слова. Мария Степанова, одна из совершенно удивительных поэтесс, один из совершенно удивительных поэтов сегодняшнего дня. Это большой том ее лирики, который называется "Против лирики". Но в данном случае это не отрицание лирики или поэзии, а это скорее указание направления, как против течения. Мария Степанова намеренно исключила из этого сборника многим известные стихотворения, сюжетные баллады или, например, такие большие поэмы, как "Проза Сидорова". И она сама считает, что это почти проза. А оставила то, что можно считать все-таки лирикой. Но вот это совершенно другое обретение авторского голоса, который скорее прячется и ищет возможности для собственного выражения. Вот это самое ценное.

К сожалению, вы видите, о современных поэтах я сказал буквально два слова. Но, может, мы успеем 2 секунды ответить на вопросы.

Петр Кузнецов: Давайте сначала о поэзии сообщение.

Ольга Арсланова: "Самый потрясающий поэт – Александр Блок. Это космос и голос высших сфер. Читаю, люблю".

Николай Александров: Человек старшего поколения наверняка.

Ольга Арсланова: Блок, Мандельштам, Некрасов, Лермонтов, Гумилев, Бродский. А еще у нас человек, которому 65 лет, и он учит наизусть Лермонтова.

Петр Кузнецов: И он тоже космосом называет…

Николай Александров: Фантастика. Надежда Яковлевна Мандельштам в старости, когда ее спросил Карл Проффер, чем она занимается, она говорила: "Учу испанский язык. Хочу чем-нибудь занять мозг". Учение наизусть стихотворений, конечно, тренирует память фантастически.

Петр Кузнецов: По всем не успеем ответить. Просто назовем: "Ходасевич. Есть еще Татьяна Юргенсон", - Вологодская область.

Николай Александров: Да.

Ольга Арсланова: И вопрос, наверное, не о поэзии, но все-таки человек пишет нам пятый раз, как он утверждает, и просит посоветовать книги в духе Николая Лескова.

Николай Александров: Ух ты, боже мой. Скажем, так Алексей Ремезов. Если вы имеете в виду такую сочность языка, посмотрите повести Алексея Ремезова.

Петр Кузнецов: Будет что-то еще о поэзии у нас в ближайшее время?

Николай Александров: Конечно. Я думаю, что будет. Мы тему не закрыли. Наоборот.

Ольга Арсланова: Нам поэзии в жизни правда не хватает.

Петр Кузнецов: Николай Александров, литературный критик. "Порядок слов" через неделю. Вернемся. 

Пять сборников поэзии, о поэзии и поэтах