Ирина Прохорова: Проблема не в том, что у нас люди не хотят читать, а в том, что не существует системы распространения - книги большинству людей недоступны

Гости
Ирина Прохорова
соучредитель Фонда Михаила Прохорова, главный редактор издательства «НЛО», литературовед и телеведущая

Николай Матвеев: Здравствуйте! Меня зовут Николай Матвеев. И это специальный формат программы "ПРАВ!ДА?" – он называется "ПРАВ!ДА? СОЛО", когда основных спикеров не шестеро, а один. А сегодня, точнее, это одна – глава издательского дома "Новое литературное обозрение" Ирина Прохорова. Ирина Дмитриевна, здравствуйте.

Ирина Прохорова: Здравствуйте.

Николай Матвеев: Вместе со мной сегодня вам будут задавать вопросы мои коллеги, я их представлю. Это Анастасия Урнова – ведущая программы "ПРАВ!ДА?" на ОТР, моя соведущая. Иван Панкин – ведущий радио "Комсомольская правда".

Иван Панкин: Здравствуйте.

Николай Матвеев: Видите, сколько сегодня много "правды". И Светлана Наборщикова – редактор одела культуры газеты "Известия".

Светлана Наборщикова: Добрый день.

Николай Матвеев: Ирина Дмитриевна, вот из вашего интервью (девятилетней давности, правда): "Занимаюсь модернизацией гуманитарной науки и жизни в России". Вот вы издаете интеллектуальную литературу. Насколько это сложное дело в России? Читают ли ее? И получается ли все на этом поприще?

Ирина Прохорова: Вы знаете, как-то вот каждый раз, как только речь заходит о культуре и гуманитарном знании, почему-то стандартно начинаются вопросы: "Читают ли?" Вы знаете, если бы не читали, то, наверное, и издательства, выпускающего подобную литературу, не было бы. Конечно, читают и очень нуждаются в такой литературе.

Ведь проблема не в том, что у нас люди не хотят читать, а в том, что у нас не существует системы распространения в стране практически, то есть книги большинству людей недоступны – как информация недоступна о книгах, так собственно и сами физически книги. Фонд десять лет проводит книжную ярмарку в Красноярске, в этом году был юбилей. В Красноярске миллион жителей. Так вот, через все мероприятия ярмарки, через площадки прошло около 60 тысяч человек.

Николай Матвеев: 60 тысяч, да.

Ирина Прохорова: Вот представляете себе это соотношение городских жителей, процент? То есть только появляется возможность людям, так сказать, познакомиться с хорошей литературой (а эта ярмарка и ориентирована на презентацию хорошей литературы, качественной литературы), сразу выясняется, что все нормально, все святыни на месте.

Понимаете, мы постоянно ругаем людей, какие-то претензии, что перестали читать. А может быть, лучше индустрию как-то наладить, помочь развиваться индустрии, которой очень тяжело в этом смысле? Не вижу здесь никаких проблем. Что девять лет назад я жаловалась, что у нас система распространения ужасная… Стало еще хуже в каком-то смысле.

Николай Матвеев: Правильно ли я понимаю, что (простите за такое сравнение) на этот "интеллектуальный корм" у думающей массы населения, ищущей, критично мыслящей, запрос-то есть, но нет доступа? Вот вы тогда в том интервью говорили, что вроде как Москва и Питер еще с этой задачей доступа к такой литературе справляются, а вот уже провинция, да даже не провинция, а города-миллионники – Томск… нет, Томск не миллионник, Новосибирск, Екатеринбург…

Ирина Прохорова: Неважно. Ну, крупные города.

Николай Матвеев: Да, крупные города. Томск почему я привел?..

Ирина Прохорова: Да, это вечная проблема. Если, дай бог, появляется в большом городе один небольшой магазин интеллектуальной литературы, книжный, и он выживает – это уже большое счастье. Но, во-первых, не делается никаких попыток помочь этому магазину местными властями.

Вообще, понимаете, трагедия, как мне кажется, заключается в том, что много разговоров ведется о том, что надо читать, о культуре, а понимания, как работает культура, образование и просвещение в современном обществе, что это, в общем, сложный механизм, который надо как-то поддержать, – этого представления как-то нет. Есть ощущение, что книжки растут на деревьях. Вот они неизвестно откуда берутся, и это какая-то чистая духовность.

Знаете, не только чистая духовность, но это все-таки продукт. И в создании книги действует большое количество институций. Помимо автора, это издатель, это критики, которые обязательно должны быть, они дают информацию. Должны быть средства массовой информации, которые этим серьезно занимаются. А у нас с этим довольно плохо, прямо скажем, информирование и рецензирование книг у нас сведено просто к минимуму. Это должны быть распространители – книжные магазины. И масса еще других инстанций.

Вот стоит одному звену провиснуть в этой ситуации – и мы получаем ситуацию такую, что авторы прекрасные есть, издатели жаждут публиковать, люди хотят читать, а эти связи не работают. Понимаете, здорово…

Николай Матвеев: Проблема в навигации собственно? Поиск?

Ирина Прохорова: Проблема прежде всего в навигации, действительно. Понимаете, если нет развитой системы рецензирования и информирования книг, люди просто не знают, что такие книги есть. Им даже можно их привезти, эти книги, а они просто многие не купят. Они не представляют себе, о чем они. Но с другой стороны, понимаете, мы говорим об электронных книгах: не убьют ли электронные книги бумажные? Это наши любимые разговоры. Во-первых, уже понятно, что не убили. Это уже давно известно.

Николай Матвеев: В каком-то интервью вы Интернет вообще называете "свитком" – возврат туда, к этому формату.

Ирина Прохорова: Нет, не в этом дело. Читают, конечно, но я вам скажу так: около 70% все равно существуют в бумажном виде, и люди предпочитают читать в бумажном виде. Это вообще ложные проблемы, а проблема у нас в другом.

Неважно, на каких носителях, просто эти книги не доходят до людей. Здорово, что государство уделяет внимание и считает, что нужно, так сказать, книжки читать и все прочее. Но если вот это не работает в цепочке – скажем, не существует государственной политики поддержки книжных магазинов, чтобы их не выдавливали на окраины… Они могут выживать, если у них будет арендная плата небольшая, потому что иначе они смогут конкурировать.

Знаете, во всех странах, которые считаются самыми читающими – например, Франция и Германия (а Германия вообще самая читающая страна), – у них там настолько развита инфраструктура и настолько целый ряд законодательств, поддерживающих книгоиздание! И недаром тогда читатель там в этом смысле самый просвещенный.

А в нашей стране вообще, мне кажется, понимаете, так исторически сложилось, что как раз уважение к образованию и культуре в нашем народе невероятно высоко. Это исторически прекрасный, как мне кажется, такой козырь, который мы не всегда используем. А вот проблема в том, что это желание, этот спрос как бы не находит предложения. Вот все героически работы – это по отдельности. А вместе индустрия не складывается.

Анастасия Урнова: Ирина, уточните, пожалуйста, какую роль в формировании этого спроса играет непосредственно литературная критика? Я, например, недавно читала, что большие проблемы с ресторанной критикой. Это такой пример немного из другой области. Из-за того что критики работают плохо, рестораны не то что портятся, но лучше не становятся. Мне кажется, это ведь адекватно и для литературы должно быть.

Ирина Прохорова: Ну, это общая проблема – неважно, о книгах пишут или о ресторанах. Я думаю, тогда это разговор о состоянии, скажем, профессионального критического сообщества.

Анастасия Урнова: В общем-то, да, конечно, не только литература.


Понимаете как? Цензура, даже если туда набрать самых замечательных людей, то самый нижний ряд отсекается, но, к сожалению, отрезается и верхняя часть, потому что все талантливое всегда вызывает вопросы. Посмотрите, о ком вообще спорят всегда... Спорят о каких-то ярких интересных вещах, которые вызывают дебаты. Это и есть явление.  


Ирина Прохорова: Во-первых, качество. Но с другой стороны, хочу вам сказать, что вообще у нас много хороших критиков, которые могут писать и о литературе – о гуманитарной литературе, о научной литературе и так далее, именно о естественнонаучной литературе. Проблема в том, что, к сожалению… Если мы посмотрим на разные медиа, то какой процент там занимают, скажем, разделы "Общество", "Культура" и вообще рецензионное дело?

Николай Матвеев: Возле сканвордов, на последней странице.

Ирина Прохорова: Да-да-да, вот там, на последней страничке. А я вам хочу сказать, что, например, в отличие от этого, в 90-е годы ни одна уважающая себя газета не обходилась без большого разворота, без "Культура", "Образование" и так далее. Кстати, и тиражи потому были большие. Как только это стало уменьшаться, вот эта доля – тиражи этих газет стали падать. Мы находимся на телевидении прекрасном. Скажите, очень ли много у нас программ, связанных с книгами, на телевидении? Да их практически нет.

Николай Матвеев: У нас есть Николай Александров, каждый день рассказывает.

Ирина Прохорова: Ура!

Иван Панкин: И у нас есть.

Николай Матвеев: Я с удовольствием смотрю и стараюсь что-то читать из этого.

Ирина Прохорова: Это здорово, это здорово. Но если мы все-таки посмотрим в процентном отношении, то это так мало! И более того – у нас, к сожалению, так и не создались вот такие специальные, специализированные издания. У нас только есть "Книжное обозрение" – оно старое, но в основном так ходит внутри библиотечного дела и так далее.

То есть, понимаете, странным образом при том, что, как всегда, в России много талантов, все это как-то плохо складывается в какую-ту такую индустриальную форму. Отсюда и получается, что разрыв информационный, неразвитость инфраструктуры. И это очень обидно. Это я повторяю в течение многих лет.

Вы знаете, в следующем году ведь "НЛО" ("Новому литературному обозрению") будет 25 лет. И все 25 лет мы говорим об одних и тех же проблемах, они абсолютно хронические. Все есть по отдельности, а вместе мощная индустрия, которая только и способна донести книгу до читателя, она не то что не складывается, а она ухудшается. После 2008 года, когда разорились распространители, которые возили книжки по регионам, больше ничего не создалось. То есть регионы вообще без книг сидят. Сейчас попытки делать какие-то книжные ярмарки, открываются иногда эти магазины, которые всегда, в общем, в довольно критическом состоянии.

Понимаете, без какой-то и государственной поддержки… Не просто разговоры о книгах, о том, что это источник знаний (это мы и так все, в общем, знаем по большому счету), а действительно ряд законов, которые работают против монополизации книжной области. Поддержка и стимулирование развития книжных магазинов. Может быть, какие-то гранты газетам, я не знаю, интернет-порталам, которые занимаются книгам. В общем, знаете, ничего нового нет. Есть мировая практика, которую можно было бы адаптировать к российской ситуации. Без этого не будем винить читателей, что они чего-то не читают.

Николай Матвеев: Хотя бы участие государства в доставке книги. Я был шокирован, когда узнал, что книга за тысячу рублей до Владивостока доедет за три или за четыре, то есть человеку она обойдется в какое-то мини-состояние.

Ирина Прохорова: Ясно, что никто не купит обычную книгу, которая должна стоить, скажем, рублей 500–600, за 3 тысячи. Это нереально.

Анастасия Урнова: А онлайн-книги не помогают решить эту проблему?

Ирина Прохорова: Вы знаете, онлайн-книги отчасти решают эту проблему, но не заменяют бумажную книгу. Понимаете, в чем идея книжного магазина или книжных ярмарок? Люди приходят, и они видят. Во-первых, понимаете, если вы приходите на книжную ярмарку, вы видите логику каждого издателя, вы видите серии, вы полистаете. Вы пошли на мероприятие – вы послушали автора, его купили. Это важнейший и старейший способ, и его никто не отменял. Электронные книги нужны и важны. Я сама ими часто пользуюсь, когда нужно что-то прочитать. Но тем не менее, опять же вопрос: если вы не знаете, что искать, вы не найдете ни в электронном виде, ни в бумажном. Вот это вопрос.

Николай Матвеев: Светлана, вы хотели спросить.

Светлана Наборщикова: Да. Ирина, я хотела спросить. В процентном отношении сколько наших граждан читают хорошую литературу? Не ресторанную критику, не какие-либо бульварные романы, а именно хорошую высокую литературу. Вот как вам кажется?

Ирина Прохорова: Вы знаете, я не знаю этого процентного отношения. И это, мне кажется, очень трудно посчитать. Опять же, если доступа к книгам нет, мы как это считаем? Что люди не хотят читать или просто им нечего читать?

Светлана Наборщикова: Ну, люди, вероятно, хотят читать. Но то ли они хотят читать, чего бы вам, например, хотелось?

Ирина Прохорова: Вы знаете, я бы сказала так: существует разного типа литература. Есть массовая литература, которая всегда была, есть и будет. Вопрос не в том, что ее не должно быть. Это совершенно неправильная постановка вопроса. И мы помним, что в советское время, когда ограничивалась развлекательная литература, люди ночами читали наряду с Солженицыным, простите, какой-то детектив про Мегрэ. Развлекательная литература должна быть.

Светлана Наборщикова: Это тоже хорошая литература.

Ирина Прохорова: Вопрос только качества этой развлекательной литературы. Есть сложные темы. Например, у меня половина издательства посвящена специализированной гуманитарной литературе. Совершенно очевидно, что это относительно небольшой процент, но очень важных людей, потому что это люди, которые будут преподавателями, учителями в школах, в университетах, вообще интеллектуалами, которые будут заниматься просвещением и так далее, и будут серьезными учеными. Так что доля этих людей невелика в процентном отношении, но значимость их тоже велика.

Я работаю просто в нише довольно узкой, но, с моей точки зрения, важной. И каждый издатель выбирает себе эту нишу. В принципе, судя по тому, как люди покупают книжки на книжных ярмарках, я думаю, что потенциально этот процент довольно велик. В реальности, наверное, он меньше, чем должен был бы быть.

Но важно другое – все равно люди считают, что книга должна быть. Кстати, особенно приятно, как покупают детскую литературу качественную. В огромных количествах! Надо было видеть, что на этой десятой нашей Красноярской книжной ярмарке… У нас была очень большая всегда и детская программа. У нас три павильона было, и один павильон полностью был отдан детям. То есть там не переводились, мамы чуть ли не с грудничками приходили и покупали все книги, и разбирали, и все понимали. Так что мы видим, что детей хотят образовывать в любви к книге. Вопрос – надо помочь.

Николай Матвеев: Простите, коль скоро заговорили о навигации, вот конкретно о детской литературе. Какое бы вы из общего количества детских издательств выделили бы, на кого обратить внимание?

Ирина Прохорова: Слушайте, их несколько, у нас целый ряд очень хороших книжных издательств, и тут боишься как-то кого-то упомянуть, а кого-то – нет. Ну, такие лидеры – это "Розовый жираф", это "Самокат", "КомпасГид"… Кто у нас там еще? Боже мой… "Манн, Фербер и…"

Анастасия Урнова: "Иванов, Манн, Фербер и партнеры".

Ирина Прохорова: Да-да-да. Пардон. И так далее. В общем, на самом деле их много.

Николай Матвеев: Почитываешь детскую литературу все-таки?

Анастасия Урнова: Грешна, грешна.

Ирина Прохорова: В общем, если посмотреть, только что закончилась и ярмарка "non/fictio№", и тоже там на третьем этаже были сплошные детские издательства. Там просто глаза разбегаются! И детская литература, кстати, становится все лучше и лучше год от года – что меня очень радует, потому что из этих маленьких детей и вырастут настоящие читатели, следующее поколение читателей.

Николай Матвеев: Ваня, пожалуйста.

Иван Панкин: Ирина Дмитриевна, а если сравнить с советским периодом? Вот вы говорите, что хороших авторов сейчас достаточно много.

Ирина Прохорова: Много, да.

Иван Панкин: Вот в советский период, даже ранний, госпожа Крупская, я знаю, занималась детской литературой, загубила очень много хороших детских сказок, они тогда не выходили. Потом Сталин занимался лично цензурированием, давайте вспомним…

Николай Матвеев: Я поправлю: товарищ Крупская. Какая же она госпожа?

Иван Панкин: Товарищ Крупская. Товарищ Сталин потом занимался лично цензурированием.

Ирина Прохорова: Смешно было бы сказать "мадам Крупская".

Иван Панкин: Вспомним Платонова, которому на книге Сталин написал "сволочь". Потом Хрущев лично занимался. Вроде бы мешали, и поэтому литература, может быть, советская и не процветала, было много проходных писателей. Сейчас вроде бы никто не мешает, но я ничего хорошего на рынке так и не вижу. Ну, может быть, я не вижу. Поправьте меня.

Ирина Прохорова: Ой, слушайте, ну это не так! Понимаете, чепухи всегда много, всегда и везде.

Иван Панкин: И она решает, да?

Ирина Прохорова: Нет. Понимаете, мешает вот это вмешательство государства в литературу. Понимаете, когда литература, вообще культура становится служанкой идеологии – вот это самое катастрофическое, что может быть. И печальная история советского периода заключается в том, что…

Понимаете как? Цензура, даже если туда набрать самых замечательных людей, то самый нижний ряд отсекается (ну, какое-то уж совсем непотребство невероятнейшее, которое существует), но, к сожалению, отрезается и верхняя часть, потому что все талантливое всегда вызывает вопросы. Посмотрите, о ком вообще спорят всегда в театре, в литературе и все прочее. Спорят о каких-то ярких интересных вещах, которые вызывают дебаты. Это и есть явление. Понимаете, когда цензура начинает обкатывать под какой-то стандарт (всегда сомнительный и меняющийся в зависимости от идеологии), то это всегда средние, проходимые и, в общем, неинтересные произведения. В этом смысле это невероятно губительно.

Я вам скажу честно, в издательском мире – вот в том мире, в котором мы существуем, – спектр издаваемого очень широк. Ерунды всегда много. Ну, как будто, когда была цензура, не было ерунды? Ерунда была идеологическая. Вот она лежала. И в нагрузку давали, за одну приличную книгу пять надо было покупать неизвестно чего.

Не в этом дело. Но дело в том, что это неизбежная… Ну, как вам сказать? Это оборотная сторона достоинств. Понимаете, если мы начнем искусственно сужать эту сферу, мы неизбежно и выкинем те "золотые крупицы". Дело в том, что мы никогда не знаем, что останется в культуре. Невозможно сказать "вот это – гений на века", потому что человек, может, очень популярен и заслуженно популярен, но потом, в будущем, он как бы уходит в историю культуры. А кто-то, кто не был признан и замечен, потом оказывается классиком. Книги имеют свою судьбу. Поэтому – да, в пене дне много всякой ерунды, но, в принципе, большой контингент хороших писателей, которые есть, были и будут.

Опять же вопрос – это вопрос навигации. Если вы говорите, что ничего хорошего нет, то это значит, что просто вы не можете где-то достаточно быстро и легко найти ту информацию, которая вам поможет сориентироваться: "Ой, что-то интересное, давайте я почитаю".

Анастасия Урнова: А литературные премии не помогают?

Ирина Прохорова: Помогают. Литературные премии помогают. И в данном случае хорошо, что они развиваются, их становится больше. Кстати, несколько лет назад Фонд Михаила Прохорова ведь создал премию "НОС" ("Новая словесность"). Причем, мне кажется, уникальность премии в том, что выбор шорт-листа и победителей – в открытых дебатах, чего на самом деле в премиях никогда не было. Это очень интересно, потому что это и есть попытка создать новый язык литературной критики.

Вот как объяснить при большом количестве издаваемого? Издатели везде пишут: "хит", "гений", "гениально" и так далее. Как объяснить и доказать, причем обращаясь к аудитории, к публике, что эта книга действительно заслуживает награды? Литературные премии помогают, но, сколько бы их ни было, это часть навигации, еще раз говорю. А вот регулярное рецензирование, стратегия каждого из медиа – она тоже очень важна, потому что должны каким-то изданиям доверять. И таким образом…

Николай Матвеев: Я прошу прощения. Я, может быть, не совсем удачный пример приведу. В обществе был запрос эдак лет десять назад на то, чтобы появилась навигация в кинематографе. "Яндекс" подхватил эту тему – и тут же появился сайт "КиноПоиск". Сейчас это главный сайт, где человек находит себе вот этот киношный контент, причем киношный контент в развитии: "Сегодня я посмотрел это, завтра посмотрю это. Я знаю, что это кино занимает это место, другое…" Там релевантность, там топ самых известных фильмов об этом, о том. Причем это не только критики. Там критика есть, но есть и комментарии. Сами люди голосуют кнопкой. Просмотрел фильм, понравился – по 10-балльной шкале ставишь. И я был удивлен, что в списке ТОП-250 очень много объективно и рынком, и обществом когда-то не замеченных фильмов. То есть люди выбирают действительно качество. И знаете, была попытка создать сайт "КнигоПоиск", но почему-то она не увенчалась успехом.

Ирина Прохорова: Вот это хороший вопрос. Я все время как-то думаю – почему? Сейчас возник новый сайт gorky.media. И я надеюсь, что он как-то… Он сейчас развивается, становится популярным. Я надеюсь, что он отчасти эту, так сказать, лакуну хоть частично заполнит собой.

Знаете, вот недаром собственно мы и сделали премию литературную открытых дебатов. Знаете, я думаю, с литературой как-то… Наверное, это все-таки особая сфера, каждый имеет свою специфику из культурных ниш. Понимаете, с падением Советского Союза вся система координат – что хорошей книгой является, а что плохой – она слегка разрушилась. Ну, были свои правила, были прекрасные критики. А вот эта новая эстетическая шкала как-то не создана. Понимаете, когда нет консенсуса хотя бы в профессиональном обществе, как оценивать книгу, довольно трудно создавать такого рода проекты, потому что должна быть какая-то четкая логика и понимание, как мы эту книгу оцениваем.

Николай Матвеев: Простите, а в период Золотого века литературного была эта логика?

Ирина Прохорова: А что вы называете Золотым веком?

Николай Матвеев: Ну, XIX век – Пушкин…

Ирина Прохорова: Ну, мы помним, что там было рождение русской критики, тоже мучительное, Белинский и многие другие, и так далее. Это тоже было начало, там было много споров, и вот оно развивалось.

Вы знаете, здесь же есть еще, мне кажется, другая объективная проблема. Помимо того, что институт критики новый, постсоветский, в мучительном рождении (и пока, я думаю, это тормозит действительно новые проекты, связанные с издательством), литература оказалась в новом контексте – в мультимедийной среде, где появляются многие другие технологии и разные другие жанры, и ей приходится конкурировать. И я думаю, это тоже накладывает свой отпечаток, потому что надо менять вообще форматы литературной критики. Понимаете, то, что было прекрасно в 70–80-е годы – длинные, большие содержательные рецензии и так далее, – сейчас это не работает. То есть язык другой, форматы другие. А это довольно сложно, это требует большого креатива, и я думаю, требует какого-то времени.

Светлана Наборщикова: А как нужно писать? Короче?

Ирина Прохорова: Вы знаете, непонятно. Думаю, что, с одной стороны, может быть, и короче, но это не добродетель сама по себе. Чепуху можно написать и коротко, понимаете, так же как и длинно. А вот непонятно.

Я для себя все время ставлю вопрос. Скажем, если вдруг я решилась бы создать какой-то такой, ну, скорее всего, интернет-портал (потому что рецензия – это очень быстрый жанр, мобильный, и он лучше, наверное, как раз в Интернете представлен), то что это за тип рецензий должен быть, какой это должен быть формат? У меня нет на это ответа. Наверное, это должны быть отчасти и общественные дебаты, и пробы. Это должен быть эксперимент, как писать. Я думаю, что и то, и другое должно существовать – и длинные рецензии, и короткие. Зависит от поставленной цели и от стратегии, что мы хотим получить.

Светлана Наборщикова: И от таланта, конечно, того, кто пишет.

Ирина Прохорова: Слушайте, об этом мы даже не говорим. Естественно! Но я хочу вам заметить, что был период, когда были разговоры о том, что "нет, теперь только коротко – 10 строк". Хотя написать 10–15 строк – это безумно сложно, как мы с вами понимаем. Вот как дать характеристику в 15–20 строк? Но с другой стороны, в последнее время, смотрите, появились так называемые лонгриды – стали опять возвращаться к длинным статьям.

Анастасия Урнова: И учат писать специально.

Ирина Прохорова: И учат писать, и читают с удовольствием, как выясняется. Так что в этом смысле, я думаю, здесь дело не в краткости или длинноте, а, видимо, действительно новый тип и способ разговора о книгах. Вот мы где-то на какой-то середине пути, видимо.

Николай Матвеев: Вы в одном из интервью о снобизме завели речь. Возвращаюсь к этому. Снобы хихикают над форматом распространения книг и популярности книг, когда их разбирают на цитаты, создают какие-то группы в социальных сетях – и вот дети репостят, вот понравилась им фраза. По-моему, ВЦИОМ пытался провести исследование: а читают ли потом эту книгу, цитату из которой они репостнули? Читают! И это как-то привлекает интерес. Вы как к этому относитесь?

Ирина Прохорова: Да прекрасно! Слушайте, а почему мы считаем, что это должен быть дидактический какой-то текст: "Читайте, дети, книгу!"? Слушайте, после такой речи читать точно не хочется. Понимаете? Я бы сказала, что большая проблема приучения детей к чтению (ну, мы все через это проходили), когда у вас возникает чувство вины и вам все время ставят в вину, что вы недостаточно читаете. Это порождает какой-то момент отторжения. То есть все-таки мне кажется, что книга, текст должны ассоциироваться с каким-то удовольствием. Вот привлекать надо, завлекать, а не давить в углу с криками: "Ты такой безграмотный/безграмотная! Не будешь читать – жизни у тебя не будет!"

В этом смысле… Да, хорошо, что дети через цитаты, это их зацепило. Так нормально! А как литературная критика-то действует? Ровно так же. Собственно говоря, рецензии – это тизеры, это, так сказать, завлечение. Человек пишет ярко и интересно, он привлекает внимание – и потом хочется пойти и почитать эту книгу. Почему нет?

Николай Матвеев: Простите мне мое невежество, но из того, что я читаю по критике и по литературе, и по кинематографу, у меня иногда складывается ощущение, что критик нашел какой-то свой "птичий язык" и "щебечет" для своих же. Понимаете? А вот так, чтобы продать… Недавно посмеивались над тем, как Опра Уинфри продает книги в своей… Продает – в хорошем смысле слова, то есть пиарит книги в своей программе. Понимаете, в чем дело?

Ирина Прохорова: А чего смеяться? Я, например, завидую. Хорошо бы, чтобы у нас наши хедлайнеры, как любят говорить сейчас, так бы продавали хорошие книги. Это было бы прекрасно.

Николай Матвеев: В ТОП-100 живых мыслителей и духовных учителей второе место занимает писатель Экхарт Толле. О нем никто не знал. Он написал первую книгу в 1995 году. Я узнал о нем от Бориса Борисовича Гребенщикова и программы "Аэростат", которая идет на "Радио России". Но потом-то выяснилось: весь мир о нем узнал благодаря шоу Опры Уинфри. Она вышла и сказала: "Друзья, вчера я была одна, а сегодня я другая – я прочитала эту книгу". Пожалуйста.

Ирина Прохорова: Слушайте, прекрасно. Вот чтобы перенять хороший пример – почему бы и нет?

Николай Матвеев: Ну, наверное, наши боятся, что такой формат…

Ирина Прохорова: Почему известные многие наши люди – неважно, в шоу-бизнесе они или еще где-то, – почему они не могут поделиться своими впечатлениями от какой-то книги? По-моему, это было бы прекрасно.

Николай Матвеев: Посоветуйте какого-нибудь малоизвестного писателя вот здесь и сейчас, который заслуживает такого же внимания, как Экхарт Толле, но почему-то…

Ирина Прохорова: Слушайте, я сама издатель. Неужели вы думаете, что я буду кого-нибудь предлагать не своего? Не надо, не надо, не надо меня провоцировать!

Николай Матвеев: Лоббизм, лоббизм!

Ирина Прохорова: Я с удовольствием кого-нибудь представлю из того, что мы издаем.

Николай Матвеев: Давайте.

Ирина Прохорова: Многих писателей мы просто открываем, а потом, к сожалению, большие издательства часто у нас перехватывают их. Кстати, Евгений Водолазкин, известный писатель – первый его роман издали мы, и никто о нем ничего не знал.

Николай Матвеев: "Лавр", "Авиатор"…

Анастасия Урнова: А сейчас он сильно известный, действительно.

Ирина Прохорова: А сейчас уже сильно известный.

Николай Матвеев: Одного из телеведущих зацепивший.

Ирина Прохорова: Но, увы, это так и бывает: небольшие интеллектуальные издательства открывают имена, а большие издательства потом их тиражируют. Это такая, в общем, есть специфика.

Я могу вам сказать, что несколько лет назад, например, я открыла серию "Письма русского путешественника", потому что я обратила внимание, что стало очень много рукописей, связанных с травелогами, то есть с путешествиями, такими художественными травелогами, журналистскими травелогами. И это стало настолько частотно, что я почувствовала, что есть какой-то тренд. И в общем, убедилась, что это действительно так. И у нас в этой серии очень много интересных авторов, но…

Николай Матвеев: Радищев-style возвращается?

Ирина Прохорова: Ну да. То есть это необязательно, я не знаю, обличение мерзостей жизни, это совсем не так.

Николай Матвеев: Ну, сам формат "путешествие": вот я еду…

Ирина Прохорова: Да. Причем это могут быть ментальные путешествия, реальные путешествия, по стране, не по стране – неважно. Но мне кажется, что этот тренд всегда появляется в очень важные переломные моменты в истории европейской мысли, как мы знаем, вот конец XVIII – начало XIX века, когда такие тектонические сдвиги, когда люди пытаются осмыслить, переосмыслить, так сказать, поиск своей идентичности, заново осмыслить свою страну. Мне кажется, эти путешествия по России или в другие страны, которые все время сравнивают, естественно, и начинается такая проекция на собственную страну, – это очень важный и позитивный момент, это фактически заново открывание для себя собственной страны, собственной культуры.

И там очень много интересных текстов. Например, один из наших любимцев (мы опубликовали уже два его текста, сейчас будет третий) – такой Александр Стесин. Он вообще врач по специальности, в свое время уехал и работает много лет в Америке, но при этом он работал и в Гане в качестве врача еще в советское время, и вообще много путешествовал.

Николай Матвеев: Врач-писатель для русской литературы – это не новое.

Ирина Прохорова: Да. На самом деле совершенно замечательные тексты. Во-первых, он очень талантливый, вот оказалось так. Ну, врачи часто бывают талантливыми писателями. Недалеко ходить, мы знаем много таких примеров.

Но, мне кажется, за этими очень увлекательными рассказами о разных странах и такой сравнительной перспективой стоит очень важная мысль, которая, как ни странно, в нашей стране как-то очень редко эксплицирована. Он просто показывает, что вполне можно быть носителем русской культуры изначально, но при этом быть гражданином мира, что можно найти общий язык с другими культурами и людьми других культур – и не только с Америкой, но в принципе это единый мир западноевропейский, куда мы так или иначе вписаны, хотим мы этого или нет. Но даже, скажем, и в Африке, где, казалось бы, совсем другая культура, другой язык и так далее, есть общечеловеческие ценности, которые при желании, при симпатии, при открытости культуре возможны. И этот чудесный взгляд, мне кажется очень важный, отличает его. И действительно такие примеры, в общем, трудно найти, серьезно.

Николай Матвеев: Ваня, пожалуйста.

Иван Панкин: Ирина Дмитриевна, смотрите, не так давно… Хотя как "не так давно"? Достаточно давно Стивен Кинг пытался продавать свои же книги через свой же сайт.

Ирина Прохорова: Да, было такое.

Иван Панкин: Он выставлял некий тизер – и люди покупали. И сначала дело пошло хорошо.

Ирина Прохорова: По главе он выставлял, и там платили.

Иван Панкин: Да-да-да, вы совершенно правы. Но дело быстро заглохло, перестали покупать. Сначала брали, и он на этом очень много денег приподнял, а потом как-то заглохло. И я знаю, что даже Акунин пытался так делать – и у него не получается. А вы говорите, что принт никогда не умрет. Все-таки умирает, получается.

Ирина Прохорова: Что вы имеете в виду?

Иван Панкин: Не покупают книги.

Ирина Прохорова: Да нет, ну почему не покупают? У Акунина, по-моему, прекрасно покупают книги.

Иван Панкин: Не так давно он жаловался у себя на странице в Facebook, что один из последних его романов не покупают.

Ирина Прохорова: Слушайте, может быть, здесь проблема не читающей публики, а это, может быть, писатель как бы ищет новую форму, а эта форма уже приелась? Понимаете, это такой тонкий момент. Я очень уважаю Акунина. Например, его книжки по истории покупают очень даже хорошо, там большие тиражи. Понимаете?

Николай Матвеев: И я грешил этим тоже, да.

Ирина Прохорова: Я бы сказала, что рынок книжный динамичный. Кстати, российский рынок очень динамичный. Скажем, несколько лет как-то идет тренд и люди покупают – а потом вдруг начинается сдвиг в другую сторону. Скажем, несколько лет назад практически никто не покупал научно-популярную литературу, а вот пять лет назад… Какие-то социальные изменения происходит в обществе. Видимо, какой-то, я не знаю, вакуум новых смыслов. И вдруг начинается невероятный интерес! Издательства, которые раньше издавали эти книжки с трудом, тысячу экземпляров, и влачили жалкое существование – и вдруг выясняется, что они оказываются на гребне тренда.

Это часто объективные вещи, и тут не всегда писатели виноваты. Но и читатель не виноват. Ну да, меняются настроения, интересы и все прочее. Кстати, чем интересна издательская жизнь? Угадать, предугадать или сформировать тренд. Это, я бы сказала, такой креатив.

Николай Матвеев: У Сытина это хорошо получалось.

Ирина Прохорова: Это действительно поиск, это угадал/не угадал, понял/не понял. И потом я вам хочу сказать, что это ведь необязательно, что вы идете за читателем. Очень часто вы, как навигатор, направляете читателя в те сферы и в те жанры, которые он еще не знал, а потом для себя открывает. Поэтому это такой всегда сообщающийся сосуд – почувствовать аудиторию, убедить ее и, наоборот, импульс получить. Это чрезвычайно увлекательно и сложно.

Николай Матвеев: Ирина Дмитриевна, простите, еще один вопрос из этого блока – и мы перейдем к следующему. Светлана, пожалуйста.

Светлана Наборщикова: Ирина, есть такая замечательная форма распространения книги, как экранизация.

Ирина Прохорова: Да, прекрасная.

Светлана Наборщикова: Как вы к этому относитесь? И что вы можете порекомендовать читателю посмотреть?

Ирина Прохорова: Вы знаете, я вообще хорошо отношусь к экранизации классики…

Николай Матвеев: Даже если она плохая?

Ирина Прохорова: Нет, слушайте… Знаете, как говорил Вольтер: "Все жанры хороши, кроме скучного". И добавим: "плохого". Нет, плохая экранизация есть плохая экранизация. Что об этом говорить, если мы говорим просто о хорошей экранизации?

Почему? Во-первых, это и пропаганда самой книги. А с другой стороны… Ну хорошо, мы драму ставим в театре, причем часто и с текстом работаем. Скажем, Шекспира ведь никто не ставит в полном виде, а как-то адаптируют и все прочее, но мы же не говорим, что испортили великие творения Шекспира. Нет. Экранизация – это прекрасная вещь, потому что мы знаем, что как только какая-нибудь хорошая экранизация – народ бежит и читает книги. Мне кажется, экранизация и сама по себе – просто самоценный жанр. В конце концов, опираясь на текст, человек создает какое-то новое произведение искусства в другом жанре с другими технологиями.

И потом, знаете, у нас есть такая "табель о рангах": мы считаем, что хорошая книга изначально лучше хорошего фильма. Я не думаю. Я думаю, что и то, и другое, в общем, равноценно прекрасны, если это качественная вещь. Визуальная культура проще для восприятия, это действительно так. Все-таки посмотреть легче, чем прочитать. В этом смысле письменная культура самая тяжелая. И дольше всего детей надо приучать к чтению, пока человек не научится читать свободно. И всю жизнь надо совершенствоваться. Все-таки фильм – даже сложный фильм – все равно легче высидеть и досмотреть. Но тем не менее, все равно…

Светлана Наборщикова: А у вас есть любимые экранизации – из последних, из классических?

Ирина Прохорова: Вы знаете, я вам скажу честно, я как-то так засела в своих делах, что в кино выбираюсь очень редко, к стыду своему.

Светлана Наборщикова: Может быть, телеэкранизации?

Ирина Прохорова: Ой, вы знаете, я сейчас так сильно задумалась… Давно я смотрела экранизации какие-то хорошие.

Николай Матвеев: Всегда спасает ответ – "Собачье сердце". Всегда! Я с кем ни общался на эту тему – "Собачье сердце" однозначно.

Ирина Прохорова: Ну, это такой уж старый фильм, слушайте, это конец 80-х.

Анастасия Урнова: Ну, из современного "Властелин колец", мне кажется, прославил абсолютно. "Гарри Поттер" – прекрасная экранизация.

Ирина Прохорова: Я хочу сказать, что… Честно вам скажу, "Властелин колец" – я не все смотрела, я посмотрела пару фильмов отсюда. Но книга все-таки…

Анастасия Урнова: Вы, видимо, изначально не фанат.

Ирина Прохорова: Нет-нет-нет, наоборот! Я, кстати, диплом писала по Толкину, когда вообще он еще абсолютно был неизвестен в нашей стране. Я читала его по-английски, даже и переводов-то не было на русский язык. Все-таки книга настолько потрясающая, что, конечно, ее экранизировать… То есть сделали фэнтези, но ведь книга – это вхождение в мир. Там изобретен язык. Это на самом деле глубокое филологическое исследование. То есть он создал мир вот этого Средиземья, просто совершенно собственную такую интеллектуальную вселенную. Конечно, такие книги трудно экранизировать. Хотя сама по себе экранизация хорошая.

Николай Матвеев: По-моему, для кинематографа пока это неподъемная история. То есть они могут какую-то линию воссоздать (что они и сделали), но всю книгу…

Ирина Прохорова: "Гарри Поттера" немного легче экранизировать, потому что это сказка, и она как бы легче.

Николай Матвеев: Ну да.

Ирина Прохорова: А Толкин – это все-таки глубокое философское произведение на самом деле.

Николай Матвеев: Простите, не могу не спросить: а как вы относитесь к аудиокнигам?

Ирина Прохорова: К аудиокнигам?

Николай Матвеев: Да.

Ирина Прохорова: Хорошо отношусь к аудиокнигам. А что же в этом плохого? Слушайте, вообще-то, если мы скажем, аудиокнига – это испытание автора на стилистику. Извините, мы понимаем, что долгие годы – весь XIX век и даже в XX веке – вообще-то были приняты домашние чтения, когда читали вслух. И надо сказать, не каждая книга выдержит такое, потому что когда вы читаете вслух – вот здесь-то мастерство письма и проявляется. Нет, конечно, есть разные типы книг, не все для аудио созданы, но тем не менее, когда вы слушаете, вы, может быть, даже намного лучше иногда понимаете достоинства и недостатки книги. Поэтому я считаю, что это очень здорово.

Анастасия Урнова: Давайте немножко отойдем от темы литературы. Недавно говорил в том числе министр культуры Мединский о том, что нужен исторический миф, и он должен быть как в литературе, так и в кино. Очень интересно узнать ваше мнение по этому поводу. Насколько он нужен нам?

Ирина Прохорова: Вы знаете, сложность обсуждения таких тем в том, что все это так стало политизировано и идеологизировано, что это какое-то "минное поле": зайдешь туда – и сразу начинается масса вопросов. Если мы говорим, то понято, что миф этот в основном вокруг панфиловцев, дискуссия здесь развернулась.

Анастасия Урнова: Дискуссия здесь развернулась.

Ирина Прохорова: Я вам скажу честно, я вам свою точку зрения выскажу. Я как раз не вижу ничего ужасного в мифе о панфиловцах. То есть, да, эта история была в общем предметом фантазии корреспондента, но я бы сказала: герои вымышленные, но некоторые ситуации довольно правдивые. Наверняка можно было бы найти массу сходных (и в общем, находили) ситуаций невероятного героизма людей, поэтому здесь лжи, я бы сказала, нет в сути этого мифа. Поэтому я бы сказала так: ну, есть он, пусть это будет некоторый собирательный образ действительно героизма наших людей.

То, чего не должно быть – чтобы эти мифы подменяли истинных героев, чтобы их не забыли в потоке воспроизводства этих мифов. Потому что настоящих героев, действительно реально существующих, было огромное количество. И кстати, многие из них так и остались неизвестными. И мне кажется, очень важный момент в изучении истории Второй мировой войны – выведение на поверхность многих людей, которые по многим причинам (или без всяких причин) не получили никаких наград, но при этом действительно отличились невероятно.

Одно с другим вполне может сочетаться, если это не попадает в поле каких-то идеологических историй, потому что тогда начинается невероятное искажение, тогда начинаются эти бессмысленные разговоры с криками друг на друга и взаимными обвинениями. Ну да, есть. И создавалось много мифов, я не знаю. И здесь это такие тонкие материи.

Мне кажется, здесь действительно должно быть очень аккуратное к этому отношение, бережное отношение. И должны быть опять же публичные дебаты, но которые не должны переходить в сферу уже какую-то далекую от культуры. Вот так бы я выразилась.

Николай Матвеев: Эти последние громкие истории с запретом спектаклей, выставкой. И главное – на этой почве радикальная поляризация общества: одни категорически за запрет, другие категорически против. Вы неоднократно высказывались по этому поводу. Что вы сейчас думаете?

Ирина Прохорова: Слушайте, я всегда считала, что все эти запреты – это печальное и, я бы сказала, часто позорное явление. Обратите внимание, что еще несколько лет назад никаких вот этих возбужденных историй вокруг спектаклей не было. Люди приходили – кому-то нравилось, кому-то не нравилось. Ну, бывали иногда небольшие культурные скандалы, писали и обсуждали, говорили "безобразие и ерунда", а кто-то говорил "гениально". Это нормально.

Я бы сказала так: культурные скандалы происходят всегда. И вообще культура движется часто скандалами. Знаете, любой издатель говорит, что жаждет какого-нибудь скандала, потому что книжка тут же мгновенно раскупается. Опять же, еще раз говорю, проблема не в том, что людям что-то нравится или не нравится, я не знаю. И читатель, и зритель имеет право на собственное мнение. Зритель может хлопнуть дверью и уйти из зала. Вот он имеет на это право. Это входит, так сказать, "в стоимость путевки".

То, что недопустимо… Ведь понимаете, все эти скандалы перестают быть культурными. Они опять ввелись в это грубое поле политики и идеологии. А не должна политика со своими инструментами грубыми заходить в культуру. Понимаете, очень трудно… Кто судит, гениальный этот спектакль или нет? Есть профессионалы, которые пишут рецензии. Они тоже иногда могут ошибаться – так же, как может ошибаться и публика. Мы хорошо помним, что "Чайка" с треском провалилась, вот с треском провалилась!

Николай Матвеев: Да и на Моцарта никто не ходил.

Ирина Прохорова: Вот именно. И писали, что "это не "Чайка", а это дичь", писал один из критиков. В общем, это были страшные разгромные рецензии. И вот представьте себе, если мы по этим рецензиям теперь будем судить, и шли бы там далеко идущие выводы… А в сталинское время за это можно было, простите, лишиться жизни, что и делалось – "не учли политику партии" или еще что-то такое. Это катастрофа для культуры.

Опять же вкусы могут быть… Люди говорят, что им не нравится. Ну, может быть, не тот режиссер. Например, я понимаю, что Достоевский – великий писатель, но это не мой писатель. Я его прочла, знаю его, но для удовольствия перечитывать никогда не буду. Это не значит, что Достоевский вдруг как-то стал хуже или уж я никуда не гожусь, но я как читатель имею право выбрать спектр.

Но с другой стороны, человек может быть просто не приучен к современному языку культуры. То, что ему не нравится сейчас, через пять лет он или она будет с удовольствием смотреть. Поэтому эта идея каких-то псевдоказаков, ну, вообще просто хулиганов, которые врываются и срываются спектакли, вообще должна быть наказана просто. У нас есть законодательство, в конце концов.

А вот споры о том, каким должно быть искусство – пожалуйста! Для этого у нас есть СМИ многочисленные, можно спорить – да хоть до хрипоты! Идея этих запретов, "непущаний" и так далее – это все-таки рецидив ушедшей эпохи печальной, которая погубила огромное количество прекрасных людей и, простите, предметов и объектов культуры. Понимаете, у нас как бы, по советской традиции, одно с другим путается. Культурный скандал у нас сразу, автоматически переходит в какую-то то ли нелояльность, то ли еще во что-то, что никакого отношения к этому не имеет.

Я хочу сказать немножко о другом. Проблема непонимания как раз многих современных вещей, скажем, современного искусства – это ведь, мне кажется, проблема вполне объективная. И я здесь совершенно не виню людей, потому что опять же, а много ли было доступа у наших людей к современной культуре? Если мы пойдем в большое количество городов и посмотрим, что в картинных галереях там висит, то в некоторых городах это третьесортные какие-то псевдореалистические поделки. И люди живут в индустриальных городах, в этих страшных коробках вот с таким ассортиментом культуры. Ну, неудивительно.

Понимаете, люди не видели классику. А если люди не знают классики, то они не очень понимают и современное искусство, потому что они не понимают диалога. Современное искусство всегда ведет диалог с классикой, от нее отталкивается и либо наследует… всегда наследует, даже если спорит. Поэтому это вопрос на самом деле эстетического воспитания. В школах у нас что под эстетическим воспитанием понимается? Там проходят историю искусства разве? Там разве действительно объясняют? А что, классическое искусство так легко воспринимать? Ничего подобного! Там тоже требуется серьезное обучение. Вам показывают какую-то классическую картину – и ребенок там ничего не понимает. Значит, надо рассказать сюжет, откуда это взялось, что имели в виду современники, почему такой жест. Оказывается, что он семантически нагружен. Оказывается, что современники считывали там совсем не то, что считываем мы.

Это вообще довольно сложные материи. Поэтому непонимание людей мне как бы… Я понимаю, почему это происходит, но это не повод для того, чтобы устраивать репрессии и гонения. Это опять же две совершенно разные проблемы, которые, мне кажется, надо решать как-то по-разному.

Николай Матвеев: Светлана, пожалуйста.

Светлана Наборщикова: Ирина, министр Мединский говорит, что у нас в стране нет цензуры. В то же время Андрей Звягинцев и Константин Райкин говорят, что у нас есть цензура, но не в виде прямого запрета, а в виде таких форм, как нежелание дать денег на спектакль Министерством культуры…

Николай Матвеев: Экономическая.

Светлана Наборщикова: Либо какие-то другие, более завуалированные формы. Вы как считаете, есть у нас цензура или нет ее?

Ирина Прохорова: В общем, института цензуры у нас действительно нет, в отличие от Советского Союза, где был официальный институт цензуры, который, так сказать, осуществлял контроль. Но вот этот, так сказать, постмодернистский тип цензуры, конечно, существует во многих сферах.

Светлана Наборщикова: А вы с ним сталкивались?

Ирина Прохорова: Вы знаете, я пока не сталкивалась. Я бы сказала так: книжный мир пока в этой ситуации, может быть, наиболее свободный. Ну, было какое-то количество скандалов, но это так все было, знаете, на уровне каких-то отдельных эксцессов. Принимаются разного рода довольно странные законодательства, но они еще не являются цензурой, конечно.

Например, если у вас в огромном томе встречается два раза какая-нибудь не очень цензурная лексика, то это значит, что мы должны писать "18+" и закатывать это все в пленку. Я не знаю, от чего это сохраняет людей. Во-первых, еще больший интерес возникает. Мы не будем сейчас долго вести разговор о нецензурной лексике в книгах, это всегда тонкие моменты. Но я хочу сказать, что я не видела ни одного человека, который научился бы ругаться матом, читая толстые книжки, в которых есть какие-то нецензурные выражения. Эта лексика приобретается в другом месте и по другому поводу. Есть какой-то целый ряд вот таких ограничений, но они довольно незначительные.

Но что касается театра и кино, то – да, там возникает масса довольно сложных проблем. И в данном случае я считаю, что когда Райкин поднял вопрос о цензуре, в данном случае он знает, о чем он говорит. И это очень печально. И я с ним абсолютно солидарна, что, наверное, самое главное приобретение и достижение 90-х годов – это отсутствие цензуры. И между прочим… Вот мы все время рыдаем, почему-то мы считаем, что у нас упадок культуры. А я-то считаю, что мы живем в расцвете культуры.

Николай Матвеев: Ренессанс?

Ирина Прохорова: Вы знаете, слово "ренессанс", может быть, очень пышное, но, начиная с 90-х годов, у нас абсолютно взмыла литература. Поэзия – вот там точно абсолютный ренессанс, это невероятное количество цветения разных талантов от самых радикальных и до… И нас сейчас совершенно потрясающий театр, абсолютно на мировом уровне, и наши режиссеры ставят по всему миру. Просто там такое количество инноваций замечательных! У нас современное искусство расцвело за последние десять лет, и оно совсем не подражательное.

Понимаете, удивительном образом фон, на котором все это происходит, не соответствует действительности. То есть все время разговоры о какой-то деградации, хотя на самом деле у нас абсолютный расцвет. И это результат этих двадцати с лишним лет, когда, в общем, несмотря на сложные условия, искусство могло свободно развиваться.

Анастасия Урнова: Может быть, это ответ на сложные условия и деградацию каких-то других систем (экономической, политической), расцвет культуры?

Ирина Прохорова: Слушайте, культура в современном мире имеет какую-то свою автономию, и никакого взаимоотношения… ну, вот прямого отношения к экономической ситуации и расцвета нет. Конечно, проблема с деньгами всегда существует. Понимаете, государство… Это тоже разговор: кто должен быть главным меценатом и спонсором культуры – государство или частные, так сказать, меценаты, или те и другие? В каждой стране эта система складывается по-разному. Во Франции традиционно государство практически целиком поддерживает культуру, но оно никогда не вмешивается в контент. То есть государство, поддерживая культуру, просто понимает, что это визитная карточка страны – что так и есть. Понимаете, я горжусь нашими Вооруженными силами, но на международной арене репутация страны все-таки зависит от того количества талантливых людей в сфере культуры, которое она может показать миру. Так складывается репутация.

Слушайте, был у нас Дягилев, да? Так вот, уже сто с лишним лет, создав этот бренд, мы на нем до сих пор сидим и его эксплуатируем, между прочим. Вот пожалуйста, был проект, который человек создал, запустил в международную среду. В течение двадцати с лишним лет он пропагандировал балет. Кстати, перевел его из сомнительного, знаете, такого довольно невысокого жанра в жанр высокий, который стал нашей такой визитной карточкой. И действительно, еще в конце XIX века балет – это что-то рядом с кафешантаном было, вот балеринки и так далее.

Николай Матвеев: А как же Мариус Петипа, еще до Дягилева? Он же создатель.

Ирина Прохорова: И тем не менее, статус балета до Дягилева был намного ниже, он из этого сделал высокое искусство.

Светлана Наборщикова: Скажем, что раньше балет при Петипа существовал для узкой кучки ценителей, а Дягилев сделал…

Ирина Прохорова: Да, совершенно верно, Дягилев сделал это общенациональным брендом. И действительно Россия до сих пор с балетом ассоциируется напрямую, причем дягилевским балетом. Это к вопросу о репутации страны. Понимаете, да?

Поэтому государство, по идее, поддерживает не конкретно, что мы будем только реализм или, я не знаю, например, абстракцию поддерживать, а идея поддержки системной культуры в целом, понимая, что при расцвете культуры страна покажет: "Вот, смотрите! Мы страна вот с такими людьми!" В этом смысле попытка как-то опять начинать резать это по идеологическим принципам заканчивается печально.

Хорошо, государству, предположим, не хватает денег. Я могу понять, что не все… Таким образом, тогда надо поощрять меценатство. У нас много благотворителей, которые пытаются это делать, но при этом закон о меценатстве до сих пор нуждается в серьезных доработках. Понимаете, тут важен главный посыл: для чего поддерживается культура и каким образом она поддерживается?

Еще раз я хочу сказать: даже инвестиционный климат страны, как ни странно, прежде всего зависит как раз от этой репутации культурной. Чем больше у вас культурных деятелей узнаваемых во всем мире – тем больше вам инвестиций будет в страну. Это простая старая идея, но она, мне кажется, не очень популярная и до сих пор недооценивается. Поэтому не надо никаких цензур, мне кажется.

Да, даже если не очень понятно, даже если это эксперимент, и он даже неудачный, он все равно требуется. Потом, если не пробовать, если не экспериментировать – ну, так мы и будем сидеть. И опять же традиция – великая вещь. Я последний человек, который скажет, что мы сейчас сметем эту традицию. Но если мы хотим, чтобы эта традиция увеличивалась, фундамент этой традиции, то надо поддерживать современность, потому что многое из того, что сейчас современное, потом станет вот той самой традицией. Если мы сейчас не поддерживаем культуру, начинаем ее сдавливать – мы себя обедняем, мы тогда остаемся на каменистой почве.

Николай Матвеев: Ирина Дмитриевна, обычно я это произношу уже в коридоре, уже после программы. Иногда люди пользуются отсутствием телекамер и зрителей и говорят "нет". Я хочу пригласить вас еще раз, как минимум раз, а то и больше, потому что вот у меня здесь 15 страниц, а в лучшем случае полстраницы я успел у вас просить.

Ирина Прохорова: Я очень болтливая, а вы меня не перебиваете.

Николай Матвеев: Нет, это очень здорово, это очень интересно. Поэтому дайте ответ: вы придете еще раз?

Ирина Прохорова: Да, с большим удовольствием. Я вообще признательна коллегам…

Светлана Наборщикова: А что, у нас закончилось?

Николай Матвеев: Да, у нас, к сожалению, исчерпано время, я шокирован.

Светлана Наборщикова: А у меня остался последний вопрос.

Николай Матвеев: Давайте последний вопрос, я думаю, да.

Ирина Прохорова: Да, конечно.

Светлана Наборщикова: Ирина, несколько лет назад в интервью нашему изданию вы говорили, что могли бы быть министром культуры. У вас сохранилось такое желание?

Ирина Прохорова: Слушайте, я как-то, по-моему, по-другому это формулировала.

Светлана Наборщикова: Возможно. Но речь шла о том, чтобы возглавить культурное ведомство.

Иван Панкин: А там – и президентом…

Ирина Прохорова: Нет, коллеги, не надо мне приписывать того, чего я не говорила. Вы знаете, это будет зависеть от того, какой будет, как у нас говорили, функционал и коридор возможностей. Для чего? Какая функция министра, любого министра, и его полномочия? Это такие абстрактные разговоры. А никто и не предлагал. И потом, пока не очень понятно…

Светлана Наборщикова: Ну, при нынешних полномочиях министра культуры?

Ирина Прохорова: Вы знаете, если когда-нибудь предложат…

Светлана Наборщикова: То – да?

Ирина Прохорова: Тогда мы и поговорим.

Николай Матвеев: Ну, есть вероятность, что следующая программа, я надеюсь, будет же в новом статусе. Что же, у нас была в гостях глава издательского дома "Новое литературное обозрение" Ирина Прохорова. Спасибо вам большое.

Ирина Прохорова: Спасибо. Спасибо всем.

Николай Матвеев: Увидимся здесь, в этой студии. Всего вам доброго! До свидания. 

Главный редактор издательства "Новое литературное обозрение" - о великой русской литературе и состоянии гуманитарного знания в России