Эмиль Паин: Если общество не адаптирует приезжих, приезжие адаптируют общество

Николай Матвеев: Здравствуйте, это программа "Правда" на Общественном телевидении России. Меня зовут Николай Матвеев. И гость программы сегодня – директор Центра этнополитических и региональных исследований, профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин. Эмиль Абрамович, здравствуйте.

Эмиль Паин: Здравствуйте.

Н.М.: Вместе со мной сегодня вам вопросы будут задавать мои коллеги. Ребята, включайтесь, будьте активны. Прежде чем мы начнем, я предлагаю вам, хотя вы ничего нового из этой справки не узнаете, особенно нашим телезрителям посмотреть короткую справку на нашего гостя.

Эмиль Паин, российский политолог и этнограф, доктор политических наук, профессор, действительный государственный советник Российской Федерации II класса. Родился в Киеве в 1948 году. Окончил исторический факультет Воронежского государственного университета и аспирантуру Института этнографии Академии наук СССР. Докторскую диссертацию готовил и защищал в Московском госуниверситете. В советское время занимался проблемами региональной социологии и этносоциологии в научно-исследовательских институтах Москвы.

В 1994-1996 годах – заместитель начальника аналитического управления Администрации президента. В период с 1996 по 1999 – советник президента России по проблемам межнациональных отношений, автор книг и статей по этнополитическим процессам, национальной политике, этническим конфликтам и политической антропологии. Первый лауреат премии имени Галины Старовойтовой в области конфликтологии. Обладатель золотой медали международного фонда "Толерантность". Многолетний член жюри премии имени ван дер Стула при верховном комиссаре ОБСЕ по делам меньшинств.

В настоящее время – профессор научно-исследовательского университета "Высшая школа экономики" и генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований.

Н.М.: Эмиль Абрамович, первый вопрос у меня такой. Он будет с некоторой словесной прелюдией. Несколько лет назад, отвечая на вопрос журналиста о том, как вы относитесь к новости, что в Москве выделили, кажется, 110 млн на этническую политику, вы были откровенно удивлены. И вы сказали следующее: что это очень странно, когда власти принимают решение такие огромные деньги тратить на этнополитику, не посовещавшись заведомо с экспертами. Причем, вы добавили, что эта словесная дефиниция "эксперт" вам не очень нравится. Вы больше предпочитаете "исследователь". И самая главная часть вопроса. Вы сказали, что "Этнополитологов в стране не так много. И в принципе я их всех знаю. И если бы проходили какие-то консультации, я бы точно знал, что они были". Исходя из этого у меня к вам вопрос, не связанный с властью, почему она так поступает. Об этом еще поговорим. Скажите, почему этнополитологов так мало в стране. Что это за профессия – этнополитология, и чем вы вообще занимаетесь?

Э.П.: Как вы завернули. Я думал, вы про тендеры спросите. И почему они так неэффективны. Тут я бы вам много что рассказал. Потому что в этой сфере они так же неэффективны, как в ядерной физике. А что касается этнополитологов, понятно, почему их мало. Хотя очень жаль. Потому что их никто не готовит. В принципе готовили этнографов. В советское время буквально несколько кафедр готовило этнографов по всей стране. Во времена, когда появился спрос на прогнозы этнических конфликтов, это возникло в конце 1980-х – начале 1990-х годов, некоторые из них переквалифицировались. Я был всегда классическим этнографом, закончил, как вы слышали, аспирантуру Института этнографии, занимался расселением узбеков и каракалпаков. Это очень далекая от политической сферы была область. Но она была дозволена. Это то, что можно было в Советском Союзе спокойно изучать.

И потом стал заниматься политикой. И сейчас я понимаю, что вообще заниматься этнографией современности вне политического контекста невозможно. Потому что он очень сильно влияет на взаимоотношения между разными этническими, религиозными, расовыми группами и так далее. Но так случилось, что многие знания, которые, мне казалось, абсолютно необходимы каждому, как знание русского языка, как знание каких-то основных законов, но их очень мало преподают. Я сейчас читаю на 4 факультетах, или, точнее, направлениях в рамках Вышки, и вижу, как это необходимо демографам, социологам, само собой – политологам, государственным управленцам. Когда-то читал журналистам, сейчас факультет стал называться как-то иначе, и меня туда почему-то не приглашают, но в принципе, конечно… Вам-то, может, больше других, потому что задавать вопросы, не понимая до конца, о чем это – это довольно сложно.

Н.М.: Эмиль Абрамович, и все-таки власть совершает ошибку, когда принимает те или иные решения, связанные с этнической политикой, не посоветовавшись с исследователями.

Э.П.: Тут я вам должен сказать не больше, чем в ядерной физике и так далее. Я недавно был в Институте ядерной физике в Новосибирске. И два крупнейших академика (один из них директор института, другой тоже старый) рассказывали о тендерах, которые проходят по поводу рентгеновских аппаратов. И тендер выиграли не они, а фирма, которой когда-то владела жена бывшего московского мэра. И я очень понимаю, почему она выиграла. Вовсе не потому…

Нужны не те эксперты, которые скажут приятные, удобные вещи, а те, кто скажет нечто, что может повлиять на решения. Опираться можно только на то, что сопротивляется.

Н.М.: Это не единственный тендер, который она выиграла.

Э.П.: Да, это не единственный тендер. Понимаете, чем сложнее ситуация, она стала сложной уже в 1980-е годы. Уже в 1980-е годы Госплан не мог распределять все, что ему было… Потому что степень сложности процесса не улавливали ни совершеннейшие машины, ни тем более человеческие умы. Тем больше необходимость экспертиз. Просто жизненно необходимы. Причем, не те эксперты, которые скажут приятные, удобные вещи, а как раз те, кто скажет нечто, что может повлиять на решения. Опираться можно только на то, что сопротивляется.

Н.М.: Эмиль Абрамович, я готовился честно, долго готовился к программе, прочитал очень много и ваших интервью, и ваших статей. И уж позвольте мне, я буду, как фантомы выхватывать некоторые цитаты. Начну с этой: "Нация – это ежедневный плебисцит".

Э.П.: Не я…

Н.М.: Понятно. Но вы процитировали.

У нас вообще особый путь. И представление об этнических процессах тоже весьма особое, заметно расходящееся с мировыми представлениями о том, что это такое.

Э.П.: Да, я процитировал. Это известное высказывание Ренана, сказанное полтора века назад, до сих пор мало осмысленное в России, в том числе и многими академиками не вполне понимается. Потому что у нас вообще особый путь. И представление об этнических процессах тоже весьма особое, заметно расходящееся с мировыми представлениями о том, что это такое.

Н.М.: Правильно я понимаю? Нам каждый день нужно просыпаться и договариваться о том, кто мы. Каждый день обсуждать.

Э.П.: Да. Так случилось. И сегодня жизнь поставила эксперимент. А в России гражданской нации никогда не было. Таково мое убеждение. А вот в западных странах она сложилась давно. Но, опять же, так случилось, что в силу ряда причин сегодня наблюдается эрозия наций. Более того, само слово стало неприемлемым. Связано с национализмом и так далее. Об этом стали мало говорить. И видно, что от того, что люди забыли об этой повседневности плебисцита, сегодня хлебают проблемы полной мерой и ложкой. Я против того, чтобы политизировать проблемы миграционного кризиса в Европе. Вы знаете, для чего это делается. Но проблема действительно существует, и существует огромная. Она связана с тем, что произошла эрозия наций. Говорят: "Нужно интегрировать мигрантов". А куда интегрировать мигрантов, если общество дезинтегрировано. Так вот, процессы дезинтеграции общества происходят почти повсеместно – где в большей мере, где его и не было.

Скажем, Мишель Фуко когда-то сказал, что нужно различать население и общество. В этом смысле, если примерить к России, то нужно подумать, можно ли говорить о российском обществе, или точнее будут говорить о российском населении. А где-то действительно сложились прочные гражданские связи, высокая гражданская активность, высокое гражданское участие и ощущение того, что мы источник власти, а те парни в Белом доме или на Елисейских полях – это наши менеджеры, там существует. У нас падает, к сожалению. За 25 лет доля людей, которые считают, что они должны влиять на государство, упало почти на 30% с 1990-х годов. Сегодня большая часть опрошенных вообще не хотела бы иметь никакого дела с государством. Кто-то думает о нас, заботится о нашем счастливом детстве – вот пусть они этим и занимаются.

Так вот, когда оказалось, что существует эрозия уже сложившихся гражданских наций, то стало понятно, что современный мир абсолютно нуждается в сегодняшнюю эпоху в этом самом повседневном плебисците, не только для того чтобы рентгеновские аппараты делали хорошо или программы по национальным вопросам, но в абсолютно повседневной жизни если не подтверждать, то ничего и не возникает. Приведу вам простой пример из нашей жизни. Но еще несколько лет назад представление о том, что украинцы – это братья русских… Да не братья. Они просто такие же, как мы. Они и есть русские. Только иначе называются. Это был абсолютно массовый стереотип сознания для подавляющего большинства населения России.

За прошлый год количество людей, которые не просто считают их врагами, но даже полагают, что некоторых из них надо выселять, выросло в 14 раз.

Н.М.: Это же результат промывки мозгов.

Э.П.: Это вы уже говорите о том, чей это результат. Я вам просто рассказываю, что даже вековые устои, вековые привычки могут снести в одночасье. И это вам ответ на "Нация – повседневный плебисцит". Все эти братства, дружбы и так далее нужно ежедневно подкреплять. А достаточно несколько дней не подкормить этот плебисцит, особенно если действовать в противоположную сторону, то разносит в щепки.

Н.М.: Давайте поговорим немножко о Европе. Тем более вы начали этот разговор. ООН публикует цифры, что сейчас количество мигрантов в мире насчитывается в количестве 244 млн человек. Недавно Эрдоган делает заявление, что выйдет из соглашения по беженцам, если Турции не будет предоставлен безвизовый режим. Если этот вопрос не решится. Действия Эрдогана мне не очень интересны. Но если он использует это как повод для шантажа, значит, у Европы действительно есть такая проблема. Значит, это и есть та европейская мозоль, на которую Эрдоган сейчас может давить. Каковы масштабы проблемы?

Э.П.: Во-первых, ее надо описать. Потому что то, что вы сказали – это еще не проблема, это только часть проблемы. Первая часть проблемы состоит в том, что с послевоенного времени не было такого масштаба мигрантов. Но это не вся проблема. Вторая половина его связана с тем, что вообще никогда в истории человечества не было такого залпового выброса. За последние 3 года ежегодно численность беженцев удваивается. Эта ситуация вообще беспрецедентная. Но и это еще не проблема. А самая большая проблема состоит в том, что они неравномерно распределяются по странам.

Н.М.: Нет системы.

Э.П.: Нет. Не потому что нет системы. Потому что они вроде бы как беженцы. Но ведут они себя вовсе не как беженцы. Потому что беженец теоретически – это тот человек, который спасается от пули или политического преследования. Кто дал, туда и пришли. А нет, они хотят попасть в хорошие места.

Н.М.: В Германию.

Все союзы хороши, когда они дают экономическую выгоду.

Э.П.: Да. В Болгарии самые простые правила для приема. Но туда беженцы не рвутся. В Германии очень сложные правила регистрации, но туда и во Францию и еще в несколько стран движется основной поток и прорывается через кордоны, через заграждения и так далее. То есть в значительной мере это не беженцы. Это люди, которые хотят улучшить свое экономическое положение. Они по другому статусу. Их не принимают в таком количестве. Так вот, когда возникает неравномерная нагрузка на страны, то дружба дружбой, а табачок врозь. Потому что все союзы хороши, когда они дают экономическую выгоду. Когда совместно лучше, чем раздельно, тогда все хотят жить совместно и максимально ориентируются на интеграцию. А когда одним больше, а другим меньше, то возникает и рознь.

Главная проблема этого сверхвысокого потока мигрантов или беженцев, сейчас уже трудно определить состав этих людей, состоит в том, что это вызывает эрозию взаимоотношений внутри сложившегося Европейского Союза.

При этом резко увеличиваются политические шансы тех, кто еще недавно считался политическим маргиналом. Только потому, что они… Не только Эрдоган шантажирует. Шантажирует Ле Пен, шантажируют другие правые партии, шантажирует кандидат в президенты Соединенных Штатов Америки от Республиканской партии. Многие пытаются нажить себе политический капитал на том, что "а мы против", "а мы за наших". Как говорил Жириновский? "Мы за бедных, мы за русских". "Мы за бедных, мы за американцев". Примерно та же терминология используется…

Н.М.: Кстати говоря, популярность правых партий растет. Например, в Австрии кандидат от националистической партии проиграл в выборах президента страны буквально полпроцента зеленым.

Э.П.: Это, кстати, очень любопытно. Я сейчас перекинусь на другое, иначе до этого очередь может не дойти. У нас есть проект, который анализирует межэтнические проблемы в крупнейших городах и агломерациях. И одна его часть – это анализ сайтов, анализ социальных медиа. Так вот, анализ социальных медиа русских националистов сегодня показывает, что сегодня они в меньшей мере занимаются тем, чем интересовались недавно, то есть собственно проблемой наций. Главные темы – это кризис на Украине, кризис в Америке, реальный или нереальный. И я, вообще-то говоря, поражаюсь, почему наших соотечественников больше интересует мнимый кризис в Америке, чем реальное повышение цен в Москве. Но вы тоже легко найдете ответ на этот вопрос.

И третье – это надежда на победу вот этих самых правых в Австрии, в Америке. Почему? Потому что не так уж много надежд на то, что жизнь улучшится здесь. Но то, что мир прогнется под нас – вот это надежда. Короче, как по пословице – главное, чтобы у соседа корова сдохла, и тогда нам будет сильно легче. Поэтому это одна из центральных тем, предмет интереса националистических сайтов – это то, как правые проходят и какие политические бонусы получают в других странах.

Н.М.: А насколько то, что происходит в Европе, угрожает сегодня России вообще? Если говорить о проблемах, мы в том же самом спектре, в той же самой области проблем, что и в Европе, или у нас, что касаемо этнических проблем, проблем национализма, совсем другая история?

Э.П.: Совсем другая не получается. Вот я вам хочу сказать, что притом, что у нас сегодня как никогда говорят об особом пути, действует психология "осажденная крепость", внимание к тому, что происходит там, по-моему, беспрецедентно. Еще никогда. Вообще у нас ни одного закона не принимается без ссылки… Скажем, закон об иностранных агентах – а у них такой есть. Он не такой, как здесь и он вообще не про то. Но все равно ссылка на них обязательно. Иногда до абсурда.

Скажем, огромное внимание проблемам мигрантов в тех странах. "Это доказывает несовершенство тамошнего общества. Вот, до чего эти довели свои страны". Если посмотреть соотношение проблем терроризма, миграции у них и у нас, то у нас окажется все больше, все в других масштабах. Но поскольку сегодня существует вот этот отсыл "давайте смотреть проблемы у них, а у не у нас", поэтому рост цен в Москве меньше интересует, чем проблемы в Америке, то зависимости высокие.

Я думаю, что основная проблема состоит в косвенном влиянии. Не то, чтобы европейский корабль так переполнился мигрантами, что они сюда бы пришли. Вот как ни переполняется, а сюда все равно не больно-то у нас направляют.

Н.М.: По-моему, и без них проблем хватает.

Э.П.: Но это другой разговор. Нет этого перетока. Но есть косвенные проблемы. Если вы изо дня в день рассказываете об ужасах мигрантов, то ждите, что кто-то задумается о таких же проблемах у нас. Но у нас они приходят не из Сирии. Они приходят из наших же…

Н.М.: Соседних регионов.

Э.П.: Да каких соседних? Наших регионов, которые имеют тот же статус, что Москва, Петербург. Какая разница, откуда приехал – из Чечни или из Тюмени? У них один юридический статус.

Так вот, когда вы сильно заостряете внимание на том, какие бедствия от пришлых до определенной религиозности, то можно ожидать, что рано или поздно это перейдет. Вы понимаете, это даже и видно. Это можно спрогнозировать, да довольно легко.

Когда средства массовой информации на 90% обращены к проблемам Украины и так далее, то здесь на какое-то время происходит перераспределение интереса. Скажем, уровень фобии по отношению к традиционным врагам (это представители Кавказа и Средней Азии) несколько упал, в то время как на 14% к братьям возрос. Но это абсолютно временная ситуация.

Н.М.: Переключение внимания.

Э.П.: Да, некоторое переключение внимания. Уже сегодня видно, что Украина не отнимает столько информационного времени, сколько это было еще несколько месяцев назад. И, следовательно, вопрос того, что произошло на Хованском кладбище, становится достаточно значимым. А ведь эта проблема имеет куда больший диапазон проявлений. Так что никуда не уйдем. Если заложены внутренние дисфункции, то они будут проявляться.

Н.М.: Эмиль Абрамович, еще вернемся к нам. Давайте закончим с Европой. Я хотел бы понять: все-таки и в консолидации, и по отдельности страны же долго работали над придумыванием вот этого клея общежития: мультикультурализм, плавильный котел. Куда все это делось?

Э.П.: К сожалению, это со времен Вебера и еще раньше, как я уже говорил, Ренана, идея нации, повседневного плебисцита уступала свое место каким-то другим идеям. Вот возник мультикультурализм. И первоначально его очень радостно восприняли. А потом оказалось, что в нем заложены большие мины. И они связаны не с тем, что пришли разные. Как раз против культурного разнообразия сегодня никто на Западе не выступает, за исключением, может быть, Трампа. Но по большей части это принимается всеми. Там проблема в том, что реальное спонсирование происходит государства, которое взялось поощрять культурное разнообразие. Ведь поощряют не культуру, а поощряют общины. Культура, как вы понимаете, не имеет юридического счета. А счет имеет какая-то социальная группа, которая говорит: "А мы представляем всех этих…", к примеру, из "Кин-дза-дзы". Они получают деньги и они получают огромное влияние на всех, кто входит в эту группу. Так вот, они приобретают огромную власть. Общины разрывают общество. Общество разрывается на отдельные общинные составляющие.

Плюс некоторые законы и эффекты, которые были хороши в одно время, скажем, социальное подаяние. Социальный капитализм имел свои положительные свойства. Он снизил накал социальных страстей. Но применительно к этнотерриториальной проблеме вызвал отвратительные ужасные вещи. Потому что в бедные районы приходит бедное население. Районы постепенно превращаются в трущобы. В бедные районы приходит плохое образование. Плохое образование на десятилетия вырывает этих людей из ситуации социальной мобильности. Они остаются париями. То есть создается новое неравенство. Благими намерениями дорога в ад вымощена.

Благими намерениями начали разрывать сообщество. Дальше доказано, что адаптация мигрантов – дело общества. Никакое государство не может. Если люди не социализируют…

Н.М.: Именно гражданского общества.

Э.П.: Гражданского. Если люди не социализируют, основная масса жителей не включает этих людей в себя, не указывает им, как мы живем. "Вот здесь у нас не принято включать воду в 6 часов утра"…

Н.М.: Или танцевать на улице.

Э.П.: Или стрелять в воздух на свадьбах. То есть если общество не указывает "вот это у нас принято, вот это у нас не принято", то тогда никакое государство никакими запретами и законами жесткими не позволяет. Так вот, если постепенно кварталы, где были эти носители культуры, превращаются в кварталы, заполненные мигрантами, то эта функция перестает работать. И что происходит?

Скажем, Гарлем. С 1613 по 1903 это старейший европейский район Нью-Йорка. Потом он стал районом афроамериканским. И белое население ушло. То же самое произошло сегодня с Лондоном. Лондон с 2011 года – англичане составляют меньшинство. То есть если общество не адаптирует приезжих, приезжие адаптируют…

Н.М.: Они уже и елки на Рождество не ставят.

Э.П.: Короче говоря, существует огромное количество проблем. И должен вам сказать, что у нас может быть все так же или похуже, потому что нет ни английского уважения к закону, нет традиций гражданственности, и много чего нет.

Н.М.: Коллеги, подключайтесь, у кого вопрос.

Вопрос из зала: Здравствуйте. Мы говорим только о проблемах. А какие-то пути решения проблем с мигрантами у России, может, назовете несколько. И у меня возник такой вопрос: вы все время говорите об обществе. Я правильно понимаю, что в первую очередь общество должно воспитывать мигрантов – не на законодательном уровне, а именно общество? То есть мы говорили про пляски на улице или стрельбу из…

Полагаю, что говорить об интеграции мигрантов без интеграции общества бессмысленно. Потому что куда его интегрировать?

Э.П.: Вопрос чисто российский. Потому что в Англии никто бы не разделил законодательные институты и общество. Там считается, что законодатели отражают интересы общества. А у нас такой вопрос возникает, и, может быть, он имеет основания. Но это не тема сегодняшнего разговора. Я просто его отметил о том, что такое расхождение существует. Я еще раз говорю, что современная жизнь показала, что решающее влияние имеет общество.

Второе. Я полагаю, что говорить об интеграции мигрантов без интеграции общества бессмысленно. Потому что куда его интегрировать? Следовательно, начинать нужно с другой стороны. Прежде всего задача общественной интеграции, вот, интеграция общества. Тут возникает куча проблем: а на чем его объединить? На патриотизме, на интернационализме.

Н.М.: Какие духовные скрепы?

Э.П.: Да, какие духовные скрепы и так далее. И это тема большого разговора, что дает возможность объединить, что не дает возможность. Но у нас короткая передача. Поэтому могу сказать, что быстрых эффектов достигает объединение по принципу "против кого будем дружить". Это легко достигается мгновенно. И консолидация бывает массовая. Но коротенькая. Долго по поводу врага. И враг меняется, и терпение лопается. В общем, история показала, что такая негативная консолидация не дает большого эффекта. Сегодня у нас высокая консолидация, но преимущественно негативная против врагов.

Есть более длительное условие консолидации. Возникает на основе представления так называемого народного суверенитета. Ощущение, что мы – не случайные люди, что мы и есть источник власти. Когда возникает вот это представление в качестве массового - "мы, народ – источник власти", то, как показывает опыт очень разных стран, таких разных, как Индия, Япония и США…

Н.М.: Великая Французская революция на этом и была построена. "Мы источник власти". Это и есть тот самый здоровый национализм, когда мы говорим, что мы, общество, делегируем…

Э.П.: Я хочу сказать, что после этого лозунга, после этой декларации Франция прошла еще 5 революций. То есть одно дело – его высказать, а другое дело – чтобы оно стало массовым…

Дмитрий Лысков: Эмиль Абрамович, а ранее, до Великой Французской революции, получается, никакой гражданской консолидации, никакой нации, никакого такого объединения просто существовало всю историю человечества?

Э.П.: Да. А что ж тут такого? Тот самый Ренан, о котором я говорил…

Дмитрий Лысков: То есть нация по историческим меркам – это очень короткое явление?

Э.П.: По Ренану, от Ренана – к Гельнеру и так далее… У нас в России некоторые академики удивляются и говорят, что у нас всегда была нация. Во время крепостного права… Было б государство – есть нация. А вот Ренан говорил, что это исторически новое явление. "Почему в Древней Халдее, почему в Древнем Риме, почему в Древнем Китае не было нации?". "Не было граждан", - отвечал он. То есть нация появляется тогда, когда появляются граждане. И когда граждане не просто появляются юридически, а когда они осознают себя как суверен.

Дмитрий Лысков: Тогда еще один очень короткий уточняющий вопрос: а как же тогда общество консолидировалось ранее?

Э.П.: По тому же Мишелю Фуко, никакого общества не было. А консолидировалось население. Потому что общество – это как раз уже то состояние населения, которое соединение этими гражданскими скрепами, гражданскими чувствами, когда оно определяет, что оно и есть национальный интерес.

Н.М.: Эмиль Абрамович, провокационный вопрос. Сейчас в России общество или население?

Александр Петров: У меня тоже провокационный вопрос. Вы еще, конечно, Леви-Стросса вспомните. Я хотел бы немножко изменить тему и поговорить о более, как мне кажется, насущных вещах. Сегодня прозвучало такое словосочетание "менеджмент межнациональных отношений". Давайте поговорим о его эффективности сегодня. Как вы считаете, сегодняшняя дискуссия, которая развернулась в Санкт-Петербурге (я сам из Санкт-Петербурга) о том, называть ли мост именем Ахмата Кадырова или не называть, когда выступают крупные политики против, выступает общественность…  Вопрос: о чем свидетельствует эта дискуссия – о том, что у нас уровень высок или о том, что он очень низок? О том, что межнациональные отношения у нас желают лучшего.

Н.М.: Давайте запомним этот вопрос. Все-таки у нас сейчас в России общество или население? Вот сейчас, в 2016 году.

Э.П.: Я думаю, что население.

Н.М.: Общества нет?

Степень гражданизации за последние 20 лет сильно упала. Доля людей, которые представляют, что они какое-то влияние оказывают на государство, тоже сильно упала.

Э.П.: Нету. Более того, я вам рассказывал об этом, что степень гражданизации за последние 20 лет сильно упала. То есть доля людей, которые считают, что они хотят влиять на государство, упала. Доля людей, которые представляют, что они какое-то влияние оказывают, тоже сильно упала. Вроде бы они голосуют и так далее. А общее ощущение, что "Все, что хотят, то и делают. А мы тут причем? Мы люди маленькие" – вот это преобладающая ситуация, которая определяет и то, что спросил… Это не разные вопросы. Это господину Петрову просто показалось, что они разные. А они как раз из одного и того же яйца и вылупляются.

И еще. Не надо заниматься этими теориями. Давайте перейдем к практическим. Если вы упустили нечто фундаментальное, то ваши практические никогда не дадут никакого толку. Потому что это будет всегда такой ремесленный кусочный подход. Насчет управления, насчет запретов и так далее есть две позиции. Во Франции запретили носить паранджу. А в Англии посчитали, что государство не может вмешиваться в такие… Что это слишком дает большую власть государству влезать в такие приватные обстоятельства и так далее.

Во Франции запретили носить паранджу, несмотря на то, что во Франции людей, вышедших из государств, где традиционно носят паранджу, на улице ее практически не видно, а в общественных местах ее просто нет. А в Англии при пятикратно меньшем количестве оказалось, что люди, которые приехали из Бангладеш, где никогда не носили паранджу, в Лондоне они стали ее носить. То есть если государство вообще не вмешивается и ничего не ограничивает, то ситуация развивается по законам инерции. И, в общем-то, это в ситуации кризисной к добру не приводит.

В этом смысле, несмотря на то что я дважды повторял о решающем влиянии общества, то, во-первых, его же еще надо иметь, это общество, чтобы оно влияло. А, во-вторых, даже когда оно есть, я совершенно не отрицаю необходимости государственного вмешательства в эти вопросы. И вопрос названия улиц не такой простой и не такой уж безболезненный. И здесь нужно принимать во внимание не только сегодняшние выгоды, но и завтрашнюю отдачу. И общее отношение людей к названиям. И если вы говорите о том, что в нашем обществе мы сейчас возвращаемся к традиционным названиям, переименованным улицам, то я думаю, что больших исторических корней, для того чтобы назвать тот мост именем великого современного деятеля республик, вроде бы как и нету. Короче говоря, это вопрос а) важный б) требующий непременно общественного обсуждения. И третье: решать его нужно так, чтобы понимать: мы не временщики, мы оставляем эти названия и детям, и внукам. И что будет? Нам не дано предугадать. Власть не может сказать "нам не дано". Она обязана. Это ее функции – предугадывать, предсказывать, какие последствия вызовет то или иное решение.

И я вам сказал, что иногда некоторые запреты, некоторые ограничения бывают вполне оправданными, эффективными. Вопрос только – как их подобрать, как на них выйти?

Н.М.: Эмиль Абрамович, к вашим цитатам. Еще одна: "У нас вообще удивительная ситуация. У всех национализм меньшинства, а у нас – большинства". Что это за национализм большинства, и почему эта ситуация удивительная?

Э.П.: Это вы неправильно меня процитировали. Потому что есть и всегда бывал и национализм меньшинства, и национализм большинства. Есть и был национализм немецкий, был и есть национализм английский. И был и есть национализм французский.

Н.М.: Наверное, применительно к нынешней ситуации.

Э.П.: И слово "шовинизм" не русского происхождения. Оно происходит из Франции. Так что есть. Я просто говорю о другом. У национализмов большинства и меньшинств разные функции. И, как правило, все-таки национализм выступал за идею национального государства. И как бы мы ни оценивали понятие нации – как гражданское общество, как политическое сообщество, и даже как этническое – это все-таки вопрос общества, а не государства. Поэтому национализм всегда противостоял этатизму, то есть державности, государственничества. Так вот наш русский национализм до недавнего времени. Самое большое временное пространство, какое он жил, было этатистским. То есть для него государство важнее. И лишь сравнительно недавно в 2010-2012 году появился некий новый русский национализм, который сказал: "Не нация для государства, а государство для нации". И все: "Боже мой! Вот появляется классический национализм, какой был в других странах". Это, кстати, сказал Константин Крылов, один из теоретиков русского национализма. Но тогда это были просто новости.

И сегодня я не знаю, скажет ли он то же самое, потому что опять этатизм съел этот самый даже не то что гражданский, но даже общественный, можно сказать, социетальный национализм. Простите за слово. Тема у нас такая, что в эти 50 минут я даже не знаю, как вы хотите ее уложить. А я бы с удовольствием рассказал вам много из того, что…

Н.М.: А давайте эту тему назовем просто вводной частью к курсу тем, который мы обязательно проведем в этой программе. И еще такой у меня вопрос. Вообще путь России. Хоть мы и называем Российская Федерация, но у некоторых экспертов, честно скажу, и у меня иногда складывается ощущение, что мы все-таки живем отчасти в унитарном государстве. Скажите, каков наш путь – федеративный или унитарный.

Наша страна начинает больше напоминать и не унитарную, и не федеративную, а составную империю.

Э.П.: Это вам кажется, что это очень серьезные различия между этими понятиями. Скажем, по конституции, по правовому положению Россия – федеративное государство. А по той же конституции Испания – вообще не республика, а унитарное королевство. Но фактически она большая федерация, чем Россия, потому что у нее есть автономии, которые имеют огромные полномочия. Теоретически говоря, они имеют возможность выйти из федерации. Дальше Британия, United Kingdom, Объединенное королевство – тоже никакая не федерация. Но у них тоже у многих земель (у Шотландии, Уэльса и даже у Гибралтара) есть право на референдуме определить, быть ли в составе этого государства. Так это унитарное государство или федеративное?

Понимаете, грани, с тех пор как регионы во многих странах получают большие права и автономии, грань между этими двумя явлениями стирается.

Здесь только могу сказать, что наша страна начинает больше напоминать и не унитарную, и не федеративную, а, я бы сказал, составную империю. Потому что империя – это тоже составное государство, где существуют разные, скажем, провинции или сатрапии, как угодно. Только управляются они не путем референдума, самоорганизации, а на них ставят сатрапа, как в Древнем Египте, этнарха (Рим), то есть назначали некого ока царева, наместника, который руководит. Так вот, у нас сегодня это больше напоминает наместничество, чем федеративное…

Н.М.: Я пару раз с цитатами не попал, но тут точно, мне кажется, попаду. 8 июня 2011 года, "Эхо Москвы": "Я думаю, что наше государство иначе жить не сможет, как только федеративное. Но если говорить не юридически, а де-факто, это государство двойной имитации. Оно имитирует федеративность. И думаю, что большинство нашей аудитории меня поймут в этой имитации. А вторая – это имитация унитарности". То есть мы ни рыба ни мясо. Мы не можем определиться, куда нам идти.

Э.П.: Я хочу сказать, что имитация федеративности – это понятно. Все числится федеративно, но действуют наместники. А это противоположно принципу федеративности, одному из важнейших. Это одна из форм. А насчет имитации унитарности, она состоит в том, что верховному правительству лишь кажется, что они могут реально управлять государством. Чтоб не говорить о нашем государстве, опять же, опасно и для вас, и для меня, я все перейду на примеры близкие, про другие

Одна из моих студенток провела исследование в одной из среднеазиатских республик и определила, что ситуация там радикально изменилась. Если раньше взятка была вертикальной, снизу доверху…

Н.М.: То сейчас горизонтальная.

Э.П.: То сейчас атомизировалась. Каждый наместник сам себе берет взятки, он уже не боится царя и так далее. Так вот, по факту происходит часто так, что сверхвысокая централизация оборачивается по факту атомизацией. Кто-то там внизу (человек, именем которого, может быть, мост называют или еще какой-нибудь человек) говорит: "Да я лояльный, я такой преданный и так далее". А по факту сам рулит. Может такое быть?

Н.М.: Почему же нет?

Э.П.: Вот это и есть то, что я говорю – имитация централизованности.

Н.М.: Давайте еще раз дадим слово.

Павел Круг: Спасибо большое. Меня зовут Павел Круг, я редактор программы "Правда". И как у редактора у меня вопрос, можно сказать, инструментальный. Вот вы упомянули конфликт на Хованском кладбище, который произошел не так давно. Как СМИ освещать подобные темы? Потому что явно у конфликта есть этническая подоплека. Но в то же время это какой-то конфликт бизнес-интересов. Всячески избегать этой этнической составляющей вы рекомендуете, или все-таки без этого мы просто не поймем, что там произошло, потому что получится, что одни граждане напали на других граждан, и из такой сводки новостей вообще ничего не понятно.

Н.М.: В то время как третьи граждане лежали внизу.

Э.П.: Это была очень хорошая картинка. Очень многое отражала. Кстати, в мировой практике. Не только российской. Я хочу вам вот что сказать. Что все знают, что в чистом виде не бывает чистого железа, чистого алюминия и так далее. Так вот, и чистой этнической проблемы не бывает. Так же как железа. Она всегда в примеси. Она всегда связана то с экономическими, то с политическими, то с социальными проблемами.

Но если вы начнете вырезать ее искусственно, то вы будете обманывать публику. Если у вас задача информировать…

Павел Круг: Но ведь не разжигать же при этом.

Э.П.: Разжигать не надо. Но разжигают обычно те, кто эксплуатирует это, кто выпячивает некое свойство, кто подает его для провоцирования интересов. И это легко установить.

Н.М.: В Плеханово под Тулой сносят дома. Все же педалируют тем, что именно у цыган. Я задаюсь вопросом: "А почему вы так акцентируете внимание на то, что это цыгане? Сколько у нас на землях ИЖС воздвигли домов? Только в Подмосковье (вспомните 2012 год) при Шойгу, когда он только-только пришел губернаторствовать, 400 домов снесли. Никто же не акцентировал внимание, что построили русские. Посмотрите, русские на землях ИЖС построили… Здесь педалируется тема, что это цыгане, что это какой-то такой националистический этнический сбившийся анклав, которому законы России вообще нипочем.

Э.П.: Короче говоря, долго можем обсуждать. А вы мне дали очень ограниченный лимит. Я думаю, что нормальным людям на нормальной передаче или в нормальной статье всегда можно объяснить, какая доля, как правило, все-таки незначительную, отводится и культурному аспекту в этой проблеме – и в проблеме жилья, и в проблеме неких взаимоотношений. Да, есть проблема, когда большинство не имеет ни гражданских связей, а традиционные забыли по обстоятельствам, то они проигрывают конкуренцию тем, кто использует традиционные отношения для неких экономических обстоятельств. Если это не объяснить, то вообще ничего не понятно.

И с этим вопросом. То есть есть определенные обстоятельства образа жизни определенных людей, определенный социальный достаток у них, тип жизни и так далее. И это тоже имеет определенный нюанс в проблеме ЖКХ.

Мне кажется, что врать всегда плохо.

Н.М.: А недоговаривать – это вранье?

Э.П.: И недоговаривать – плохо. Важно правильно понять и обсудить. Вообще-то говоря, задача точно такая же, как у врача. Да, он может пожалеть и сказать: "Никакой вы не больной, такой же, как и все, все помирают, и чего вы ко мне обратились?". А может рассказать, что у вас обширное заболевание, но что-то можно предпринять. Я полагаю, что этнополитолог – тот же врач. И он должен был бы вполне квалифицированно описать эту болезнь. Журналист должен был бы знать, как, не нажимая на больные страны, не используя язык ненависти, каким образом он мог бы это описать и понятно, и честно, и в то же время не травмируя некие чувства.

Н.М.: Эмиль Абрамович, катастрофически мало времени. Более того, оно уже кончилось. Но я не могу не задать этот вопрос. Это будет последний вопрос программы. Ищем мы духовные скрепы. Ищем мы, как себя идентифицировать, нашу гражданскую нацию. Вроде бы сейчас 4 ноября – день народного единства. И 9 мая предпочтение отдают. И вот этот "Бессмертный полк", который собирает миллионы. И президенту задают вопрос "Скажите, а какая наша национальная идея?". "Патриотизм", - отвечает он. Вы как специалист, как исследователь, отвечая на тот же вопрос, который задавали президенту.

Э.П.: Я вам могу сказать, что патриотизм… Скажем, Александр Иванович Герцен был, безусловно, патриот. Патриот – это не только человек, который любит родину, а который готов жертвовать чем-то во имя общих интересов. Скажем, Герцен был один из богатейших людей, который пожертвовал и деньгами, и положением, но был противником. А Василий Жуковский был придворным, тайный советник и так далее. И он тоже был патриот. Но у него были совершенно другие взгляды.

Поскольку патриотизм привязан к разным политическим идеям и в нашей стране есть разные патриоты, я вполне допускаю, что есть патриоты и те, которые выходят 4 ноября, и те, которые выходят в день памяти Немцова. Среди и тех, и других, уверен, есть люди, полностью подходящие под определение патриотов. Но у них разные политические взгляды. А для объединения нужна одна ценностная основа. Вот я полагаю вслед за теоретиками гражданского национализм, это не я придумал, что другой основы, кроме той, которую я назвал, осознание себя сувереном, не получается.

У нас есть патриоты, которые зарабатывают на патриотизме. Значит, уже не патриоты. Есть патриоты, которые на самом деле ненавидят других. Это уже не патриот. То есть вы еще определите, что такое патриоты.

Н.М.: А этому посвятим отдельную программу. Эмиль Абрамович, спасибо вам большое, что пришли, спасибо за интересный разговор. И главное – интересный и побуждающий к продолжению. Я обещаю вам продолжение.

Э.П.: Я вам не обещаю. Но мне было приятно с вами. И вообще мне нравится ваша передача. Это не вырезайте.

Н.М.: Спасибо большое. У нас был в гостях генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований, профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин. Меня зовут Николай Матвеев. Встречаемся в "Правде". Пока.