Советский тыл в годы ВОВ. Эвакуация граждан

Гости
Наталья Громова
писатель, ведущий научный сотрудник Государственного литературного музея
Григорий Пернавский
главный редактор издательства «Пятый Рим», публицист
Валентина Жиромская
руководитель Центра изучения истории территории и населения России ИРИ РАН
Борис Серазетдинов
ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН

Дмитрий Лысков: Здравствуйте! Меня зовут Дмитрий Лысков. И это программа "ПРАВ!ДА?" – специальный проект, посвященный Дню Победы в Великой Отечественной войне. Сегодня мы обсуждаем эвакуацию населения.

С самого начала Великой Отечественной войны возникла острая необходимость в массовой эвакуации населения из западных областей страны на Урал, в Сибирь, Поволжье и в Среднюю Азию. По разным данным, из зоны боевых действий вглубь страны были эвакуированы от 17 до 25 миллионов человек. Перед нами беспримерная эвакуация гражданского населения в условиях тотальной войны. Как удалось выполнить эту сложнейшую операцию? Кого эвакуировали в первую очередь? Как встретили переселенцев в новых для них краях?

Дмитрий Лысков: Беспримерная программа. По разным данным, в годы Великой Отечественной войны было эвакуировано от 17 до 25 миллионов человек. Это сравнимо с населением среднеевропейской страны, такой как Греция или Португалия. Борис Уразбекович, вот как удалось это осуществить?

Борис Серазетдинов: Ну, это прежде всего была большая работа проведена, масштабная. И прежде всего мне хотелось бы отметить в этом плане то, что когда был создан у нас Совет по эвакуации, то это было все четко. Прежде всего с предприятиями уходили рабочие нужные и те, которые не могли пойти в армию. Это прежде всего и семьи, это и дети. То есть всё, что можно было отправить в Сибирь, Урал, это всё было отправлено.

Дмитрий Лысков: Григорий Юрьевич, существовали ли планы эвакуации городов? Приходится читать, что Сталин принципиально противился даже идее об эвакуации, и с началом Великой Отечественной войны и с отступлением войск население бежало из городов хаотично. Так ли это?

Григорий Пернавский: С одной стороны, это, конечно, не так, потому что эвакуация из городов производилась. С другой стороны, просто сам ход военных действий приводил часто к тому, что противник оказывался в городах еще до того, как там начинались какие-то экстренные меры по эвакуации. Достаточно сказать, что из Ленинграда, например, планово эвакуировали порядка 600 тысяч человек – причем это были преимущественно дети – еще летом 1941 года. Но в силу того, что планы предусматривали, например, эвакуацию в сельские районы близ Ленинграда… То есть, собственно говоря, эвакуировали для того, чтобы мирные жители не пострадали от бомбардировок, которые предвиделись. Но в силу того, что боевые действия пошли совсем уже не так, как планировалось, очень многие потом в тот же Ленинград вернулись.

Ну а если говорить о других городах (например, я могу о Смоленске очень много рассказывать, о моем родном городе), то там очень быстрое продвижение немцев привело к тому, что оттуда началось именно стихийное бегство населения, хотя плановые эвакуационные мероприятия тоже проходили. В общем, ситуация сложилась так, что все просто-напросто смешалось. Но однозначно, если была возможность вывезти мирных жителей из городов, конечно же, их оттуда выводили.

Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, а кого эвакуировали в первую очередь? Вот была какая-то градация? Или "как получится"?

Валентина Жиромская: Я могу сказать, что, конечно, по оргпланам. Я, вообще-то, занималась эвакуацией детей. Вот детей эвакуировали в первую очередь, это точно. Разумеется, семьи рабочих заводов, которые перемещались на восток, выезжали вместе с ними, но была специальная эвакуация детей. Причем об этом было заявлено, об эвакуации в глубокий тыл… По ходу разговора должна сказать, что понятие "глубокий тыл" тогда еще отличалось от того, которое получилось в реальности. Некоторых детей вывозили, например, в Смоленскую область, а потом их приходилось возвращать обратно и снова эвакуировать или, в общем, продолжать их эвакуационный путь. В ряде случае детей и семьи с детьми вывозили в Сталинград, считая это глубоким тылом. Невозможно было тогда еще предположить, как далеко продвинется враг по территории.

Но в любом случае решение о том, что детей нужно вывозить в глубокий тыл, принято было правительством в самом начале войны. А в августе 41-го года была уже разработана и утверждена инструкция Наркомздрава о медицинском сопровождении детей, в том числе из Ленинграда и из других местностей.

Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, я на данном моменте вас перебью. Хочу предложить посмотреть воспоминания людей, которые были в это время детьми, писателя Владимира Войновича и народной артистки России Аллы Иошпе.

Владимир Войнович, писатель, драматург: Запорожье бомбили на второй день. Или на второй, или на третий день войны уже Запорожье бомбили, уже бомбардировщики летали, прожектора светили. Отец мой ушел на фронт. Нас в конце концов собрали, погрузили в эшелоны. Ну, это были такие, как говорят, "телячьи" вагоны, на которых было написано "8 лошадей/40 человек". Они рассчитаны были или на 8 лошадей, или на 40 человек. И мы поехали.

Это было такое какое-то хаотичное движение, потому что мы ехали без света, без гудков. Паровозы не имела права гудеть. Нас по дороге бомбили. Ну, это тяжелая поездка была, потому что едешь-едешь, вообще никакого расписания, ничего неизвестно, сколько едут. Мы приехали в этот Ворошиловск и три дня сидели просто на солнцепеке без еды, без воды. И я помню, девочка-идиотка была (идиотка в клиническом смысле), она кусала губы и пила свою собственную кровь, так пить хотелось.

Потом была трудная зима, потому что мы приехали, а у нас ничего с собой не было. Ну, были какие-то вещи, которые пришлось менять на еду просто – какие-то рубашки, ботинки, не знаю, шапки. Уже где-то в середине лета – уже слышны были залпы орудий где-то, бомбы где-то так издалека до нас доходили – опять нас посадили на этих "волов" и опять нас повезли на станцию какую-то. "Изобильная", по-моему, называлась. И оттуда мы отправились в Куйбышевскую область. Это вторая эвакуация.

Алла Иошпе, народная артистка России: У нас – у эвакуированных детей – был постоянно тупой страх, что нас не найдут, что мы навсегда останемся одинокими. Сестра Фанечка – она на 7 лет старше меня, ей было 10 лет тогда – она уже понимала больше, чем я. Мама умоляла, чтобы нас взяли вместе, но было нельзя. Ее взяли со школой, а меня взяли с детским садиком. Мама бегала от одного вокзала к другому, умоляя: "Ну, возьмите вместе маленькую!"

Я не ела ничего, я все время маму ждала. И всех побрили. А у меня кудри были, и я так плакала и просила, чтобы мне оставили, что меня мама не узнает и не заберет. И маленькую девочку… Меня так и звали – "девочка с кудряшками". И мама меня забрала через какое-то время. И сестру забрала, и меня забрала, успела.

И вывезла нас в Бузулук, это на юге Урала. И там мы пробыли года два, наверное. Я помню, что у нас еще была собака, Мишка ее звали. Так мы, такие засранцы, говорили: "Граждане, вождушная тревога!" И этот огромный пес, только голова одна его могла под тахту спрятаться. И когда мы говорили: "Отбой! Отбой!" – он вылезал. Когда ты вспоминаешь, конечно, становится тяжело. Но тут же приходит счастье, что это все уж в прошлом. Поэтому я так понимаю слова из того фильма: "Лишь бы не было войны…"

Дмитрий Лысков: Это воспоминания, которые невозможно слушать без комка в горле. Наталья Александровна, типичная история?

Наталья Громова: Да, типичная. Когда мы говорим о цифрах – это одно. Но когда мы сталкиваемся с реальными историями, на мой взгляд, они, в общем, все очень драматичны. Потому что как бы я занималась писательской эвакуацией. Это люди, которые оставили и свидетельства, и дневники. И тут другой совсем расклад.

Я хочу сказать, что, по воспоминаниям, конечно, эвакуация детей начинается после первых бомбежек Москвы. Вот если говорить о Москве, то это 22 июля – ровно через месяц. И понятно, что все матери пытались увезти своих детей, потому что проживать все время, как бы сказать, в условиях бомбоубежищ было уже невыносимо.

И как раз выезд Цветаевой, который очень подробно описан, с сыном, он именно был связан с тем… И это все происходило достаточно хаотично. Например, писатели сами… Ну, я знаю, что Тамара Иванова пробивала этот пароход, на котором уплывали эти семьи, то есть она как бы ходила в Моссовет и выбивала эти места. И все это было очень драматично еще потому, что мальчики должны были… Они были записаны, они должны были зажигалки по ночам собирать. И она настолько боялась за своего сына… Почему она и бежала в таком абсолютно… не дожидаясь нормальной эвакуации? Именно потому, что она боялась его потерять, потому, что бомбы летели на Москву каждый день. Ну, тут можно еще рассказать истории, но я надеюсь, что еще…

Дмитрий Лысков: Мы еще, конечно, к этому вернемся.

Наталья Громова: Да, вернемся.

Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, вот мы услышали, что детей эвакуировали – кого с детским садиком, кого со школой, и без родителей. Как это происходило?

Валентина Жиромская: Детей эвакуировали действительно с детскими учреждениями. Прямо на станцию приводили детей родители, их сопровождали учителя этой же школы обязательно. Что касается Ленинграда, то обязательно был медработник. Из других мест это складывалось по-разному, но из Ленинграда вывозили еще с медработником этой же школы.

У меня есть конкретные воспоминания, например, той школы, которую вывезли в Свердловск. Директором была Зоя Антоновна Астапович, сестра известных белорусских художников. Их погрузили, соответственно, в эшелон. Ехали тяжело. Ну, ехали, наверное, так, как тут рассказывали, под бомбежки попадали несколько раз. На станциях были оборудованы помещения, где можно было оказать медицинскую помощь срочную, как-то накормить, напоить, предполагалось дать отдых детям. Ну, какой-то отдых, конечно, они получали. Падали и спали вповалку. Дорога была трудной. Когда они приехали, то им выделили помещения – помещение школы, где они продолжили в этой же самой школе учиться, и помещение для жилья, где жили они вместе, чтобы их не разобщать.

Дмитрий Лысков: То есть это в ходе тотальной войны, в ходе сражения – "Всё для фронта! Всё для победы!" – организована вот такая логистическая цепочка: станции, отдых, потом они выгружаются на месте, школа, и они продолжают занятия?

Валентина Жиромская: И они продолжают занятия.

Дмитрий Лысков: Все настолько было продумано?

Валентина Жиромская: Да, и они продолжают занятия. Дети, которые выезжали с семьями, сразу же получали направления в школу. И школы не имели права ни под каким предлогом отказываться и не брать детей эвакуированных на обучение, даже если были переполнены. Естественно, дети проходили медосмотр. Да, их там брили. Некоторые были больны инфекционными болезнями – соответственно, помещали в больницы. Многие страдали, в пути заболели трахомой, простудились очень сильно.

Дети из Ленинграда – это особый разговор. Действительно, очень страшно. Они были в очень тяжелом положении. Когда детей из Ленинграда привезли и временно… Стояла машина с этими детьми. И прежде чем везти их в больницу, недалеко от одной школ, то дети из школы вышли, подошли к этим ребятам, уже довольно большим (это тоже были школьники) и попробовали с ними заговорить, но те не отвечали на вопросы. А если взять их за руку, то рука у них бессильно падала. Они не могли практически ни поднять голову, ни пошевелиться. Но многие из них выжили, их доставили в больницу и сумели спасти. Хотя, конечно, здоровью их нанесен был уже очень большой ущерб.

Также были дети-беженцы – с родителями, без родителей. Вот с ними была самая тяжелая ситуация. Они действительно бежали и попадали под бомбежки. Многие были очень больны, кто-то погиб по дороге, естественно. Война была очень страшная и не щадила. Конечно, эти поезда ехали без гудков, потому что немецкие летчики выбирали специально эти поезда для бомбежек. Было и такое.

Дмитрий Лысков: Даже специально?

Валентина Жиромская: Да, было и такое, что они как раз отслеживали движение такого транспорта.

Дмитрий Лысков: Я хочу, чтобы мы сейчас посмотрели еще одни воспоминания – писательницы Ларисы Васильевой. Внимание на экран.

Лариса Васильева, поэтесса, драматург: Началась эвакуация. Мы ехали в дощатом продувном, для коров которые существуют… Как они называются? Теплушки. Я помню только, как мы очень много стояли. Чуть-чуть проедем и стоим. Ну, там толкотня была. Ведь в чем был наш весь ужас? Что вся страна снялась и ринулась на восток.

Один раз был налет. Что это такое было? Я только знаю одно: после этого налета мы выбежали в поле. Бабушка накрыла меня собой и только говорила: "Не волнуйся. Сейчас все они пролетят". И я выглядывала из-под нее, мне было неудобно, и видела какие-то треугольники, которые… Это были тени от самолетов, они очень низко летели. И у меня с тех пор какая-то патология есть – я боюсь ночных бабочек.

Мы очень рано начали получать вообще американские подарки. И там была тушенка. Вонючесть ее трудно передать, но замечательно вкусно было, пахло это все. Поэтому у меня даже какая-то книжка начинается с того, что меня будит запах этой тушенки.

Дмитрий Лысков: Григорий Юрьевич, переходить от таких воспоминаний, если угодно, к техническим нюансам, конечно, очень тяжело, но я думаю, что это необходимо. Как удалось обеспечить движение эшелонов в таких масштабах эвакуируемого населения? Ведь эшелоны шли на фронт с войсками, шла эвакуация промышленности. И одновременно на восток страны шли эшелоны и эшелоны с гражданским населением. Вот как это все происходило?

Григорий Пернавский: Была проведена такая логистическая, можно сказать, революционная деятельность, когда тщательно учитывался весь этот подвижной состав, когда четко понимали, что можно взять и направить в одну сторону, а что можно в другую сторону. Но проблема в том, что… Даже, в общем, и не в этом проблема. Эта проблема решалась. Крупные перевозки были и до войны. Ну и опыт Первой мировой войны все-таки помогал. Тут самая большая проблема была – как раз таки устранить последствия этих налетов, потому что…

Дмитрий Лысков: А эшелоны правда шли на расстоянии буквально нескольких метров друг от друга?

Григорий Пернавский: Ну, считается так, что в среднем просвет между двумя эшелонами составлял 5 метров. Но естественно…

Дмитрий Лысков: 5 метров?!

Григорий Пернавский: Да-да-да.

Дмитрий Лысков: То есть буквально…

Григорий Пернавский: Буквально это была сплошная лента. Ну, разумеется, где-то разрывы были больше. Это средние такие показатели. Связано это было не только с тем, что их было так много, а с тем, что эти остановки, о которых говорит Лариса Васильева, – это собственно последствия тех бомбардировок, которые, например, пассажиры данного поезда не слышали. То есть где-то, например, немцы бомбили мост. С поездами ездили ремонтно-восстановительные бригады, которые моментально, сразу же после окончания налетов начинали восстанавливать пути железнодорожные. Они везли с собой рельсы, они везли с собой шпалы. То есть это была вот такая история непрерывного ремонта, непрерывной какой-то борьбы с последствиями этих авианалетов. И это накручивалось еще на логистические проблемы, потому что локомотивы выходили из строя по каким-то техническим причинам. Как решались все эти проблемы? Это, в общем, фактически уму непостижимо. И вряд ли в наше время, например, с такими задачами могли бы справиться.

Дмитрий Лысков: Это действительно просто не укладывается в голове.

Валентина Борисовна, а как-то выбирались регионы, куда эвакуировали детей в первую очередь? Наверное, это же самое страшное, когда из блокадного Ленинграда вывозили истощенных маленьких ребят. Наверное, какие-то были планы, вот куда вывезти так, чтобы обеспечить и питание?

Валентина Жиромская: Разумеется, план был. Вывозили в те местности, где детей могли принять, разместить, накормить, то есть в районы – в Казань, в Чувашскую Республику. Потом вывозили на Урал. Но очень многих именно в Казань и Чувашскую Республику привезли из Ленинграда. Там была возможность разместить. Там, в общем-то, были достаточно большие (во всяком случае в Казани) больничные комплексы, где можно было их кормить и лечить. Я и говорю поэтому, что приходили машины с очень ослабленными детьми. Да, конечно, план был, потому что просто так в никуда, как говорится, ослабленных детей, да еще переживших бомбежки, посылать невозможно.

У меня есть воспоминания о том, как приезжали поезда с эвакуированными. Их распределяли по домам. Если приезжала семья с детьми, то детей, которые были без семьи и не с учреждениями, это в основном беженцы – их помещали в детские дома и интернаты. А так семьи подселяли, как это сказано, "путем уплотнения" в семьи местных жителей. Отказываться местные жители не могли. Кстати сказать, и не отказывались, поскольку все понимали, насколько тяжела ситуация.

Более того, вот как вспоминает Евдокия Коленова (она была женой рабочего сталевара из Ленинграда), с двумя очень маленькими детьми она прибыла в Казань. Они были без теплых вещей, они были без багажа, потому что их дом разбомбило, когда они находились в бомбоубежище. У них практически ничего не было, вот в чем есть. А все-таки это было еще очень теплое время года. И их направили в семью Хусаиновых, привели. Там отец был на фронте. Семья занимала в коммуналке три небольших комнатки. Там было четверо детей, еще дедушка, бабушка, мать, еще какая-то родственница. Хусаиновы освободили им одну комнату полностью. Комната была хорошо обставлена. Это было не только то, что обязаны были дать эвакуированным, то есть буквально кровать, ложку, плошку, умывальник. Нет, там были застеленные постели, там был накрыт вышитой скатертью стол, никто эту скатерть не стал убирать. Такое было впечатление, что они их ждали как гостей. Все было вычищено, вымыто. И стоял уже котелок сваренной картошки на столе.

Когда Коленова это увидела, она заплакала. Заплакала Хусаинова тоже. Они обнялись. И так они, в общем, дружно прожили всю войну. И потом всю жизнь дружили, когда те вернулись в Ленинград, переписывались, ездили друг к другу. Дружили и дети между собой.

Дмитрий Лысков: Пронзительнейшая история изложена в одном из романов Дины Рубиной: площадь Ташкентского вокзала, эвакуированные люди, выгруженные из эшелонов, сидят на своих вещах. Сидят сутки. А на следующие сутки их всех разбирают по семьям.

Огромное количество детей было усыновлено в республиках Средней Азии. Я сейчас хочу, чтобы мы посмотрели справку об усыновлении детей. Мы сейчас затронули уже этот вопрос. Давайте посмотрим, как это происходило.

В годы Великой Отечественной войны Средняя Азия была одной из важнейших тыловых баз воюющей армии, когда в восточные, северные и южные регионы единой страны потянулись эшелоны, наполненные беженцами с запада Советского Союза. Ехали семьями, вывозили детей-сирот, ребятишек, увидевших все ужасы войны, бомбежки и голод, переживших и детский страх, и потерю родных.

Большую роль сыграла каждая из советских республик, в том числе Киргизия и Узбекистан. С лета 1941-го и до конца декабря 42-го в советскую Киргизию было эвакуировано почти 140 тысяч человек, из них более 16 тысяч прибыло из блокадного Ленинграда. В Узбекистан же перевезли более 1 миллиона советских граждан, из них 200 тысяч были дети. Многие потеряли семьи. У всех были разные судьбы. Некоторые даже не знали своих имен. Когда в Ташкент стали приходить эшелоны с детьми-сиротами, эвакуированными из оккупированных нацистами территорий, то женщины Узбекистана кинули клич "Брать детей в семьи!".

Одна из таких семей кузнеца Шоахмеда Шамахмудова и его супруги Бахри Акрамовой приютила 15 осиротевших детей, среди которых были русские, белорусы, молдаванин, украинец, латыш, татарка, еврей, немка и казах. Ребятишки обрели любящих и добрых родителей, свою семью. Отец воспитывал их, учил трудолюбию. Они именно так и называли его – отец. Дети помогали ему по хозяйству. Все вместе старались выжить в столь сложное военное время. Но он не чувствовал себя героем, а просто был обычным скромным человеком.

Тысячи семей последовали примеру Шамахмудовых. Жители Ошской области Иминахун Ахмедов и его жена Майрамхан усыновили 13 детей разных национальностей. Они брали самых маленьких и слабых. Все, кто жил и трудился в тылу, понимали важность своего вклада в общую борьбу за Родину.

Дмитрий Лысков: Наталья Александровна, Ташкент – город хлебный, это известно давно. И эвакуация в Среднюю Азию действительно стала одним из явлений нашей культуры, не правда ли?

Наталья Громова: Да. Просто если чуть-чуть забежать назад, то все-таки в Ташкент, как и в Чистополь, писателей, режиссеров, художников и академиков отправили все-таки 14 октября, когда были подогнаны специальные поезда, потому что Москва бежала, и мы это прекрасно знаем. И здесь был как бы двойной момент, потому что она бежала… Это было не только спасение "золотого запаса", но и в общем некоторый страх Сталина того, как интеллигенция встретит, в случае чего, немцев. Это абсолютно документальный факт. Потому что люди, которые не уехали, многие были арестованы. Я имею в виду – из интеллигенции. И так эти поезда, наполненные, я бы сказала, самыми яркими людьми нашей страны… В частности, например, писатель Зощенко был самолетом специальным привезен в Москву, чтобы он выехал в Среднюю Азию. Так же было и с Ахматовой. Это были поезда, которые шли с Любовь Орловой, Эйзенштейном. По описаниям, Любовь Орлова выходила из поезда и пела для того, чтобы поезд пропустили, потому что он шел больше двух недель до Ташкента.

А что касается самой ташкентской эвакуации, то она, с одной стороны, например, для многих была каким-то счастьем. Но не надо забывать, что первая улица, на которой поселили писателей, улица Карла Маркса – это было место совнаркома, для того чтобы писатели там заселились, тоже в достаточно трудных условиях, и были выселены местные жители. То есть это было абсолютно такое выселение. Даже не уплотнение, а именно выселение. И там началась, конечно, достаточно сложная жизнь, потому что, насколько мне известно, первые лимиты, первые пайки – это начало 42-го года, конец 41-го года. Я имею в виду то, что вспоминают сами писатели. Поэтому сначала люди на рынках торговали всем, что они привезли. Сначала это обмен. В общем, достаточно голодная ситуация.

И опять же возвращаясь к сыну Цветаевой, который прошел все эвакуации отчасти, и бегущую Москву, и оставил дневники удивительные этот мальчик. Он пребывал там в достаточно голодном состоянии. Там жизнь подростков была очень сложная. И он в какой-то момент даже, как он признается, украл часы у своих знакомых. Он очень мучился по этому поводу. Но ему постоянно не хватало… В общем, его там сначала пытались опекать, а потом в силу его тяжелого характера он жил там вот таким одиноким достаточно юношей.

Поэтому там очень много, как ни странно, несмотря на то, что это город хлебный, мы знаем там десятки писателей, которые умерли от голода. То есть тоже все зависело от того, в какую степень этих лимитов попадешь. И тут не надо всегда забывать о том, что есть обе стороны. Была невероятная доброта, но и был, например, я точно знаю (можно открыть дневники Всеволода Иванова), всплеск антисемитизма в Ташкенте, когда сказали, что привезли евреев – и это вызвало вот такие разговоры очень тяжелые в парикмахерских, вот на таком бытовом уровне. То есть было всё.

Дмитрий Лысков: Это была война, это было тяжелейшее время, несомненно. И я сейчас хочу, чтобы мы посмотрели еще один сюжет – Стахан Рахимов, народный артист России, и его воспоминания.

Стахан Рахимов, народный артист России: Узбекистан и вообще Средняя Азия во время нашей Великой Отечественной войны были таким спасительным островом для очень огромного количества людей. Если только детей 200 тысяч, можете себе представить, сколько было взрослых, если целые заводы… Авиационный завод наш ташкентский – это бывший московский завод. "Мосфильм" – это немаленькая организация, да? А театров сколько было?

Каждая семья брала по семь, по восемь, по шесть человек. А одна семья вообще 22 ребенка взяла! Наши родители рассуждали так: "Ну, хорошо, у меня пять детей. Ну, пусть будет восемь, пусть будет десять. Все равно все вместе". Вот так вот перемешивались все. И все говорили на разных языках. Никогда в жизни не было разговоров у нас между моими школьными друзьями: "А они эвакуированные или как?" Наверняка все, уж по крайней мере все евреи были эвакуированы из России, Украины, Белоруссии туда, наверняка, но никогда у нас не возникло разговора о том, что: "Вот я из России…" Они все у меня там жили, и все считали, что мы живем на Родине своей. Ну никогда не было такого: "Я – эвакуированный".

У нас самая основная такая распространенная еда – это лепешки с виноградом, скажем, традиционная. А тут мы вместо лепешки ели жмых. Это не то чтобы кукуруза, а ошметки от кукурузы. Было голодно и хотелось растянуть вот эту еду на более длительный срок, скажем так. Ну, полагалось тебе пол-лепешки или четверть лепешки. Мы ее не доедали (я не только по себе знаю, но и по братьям) и в руках держали кусочек на всякий случай.

Мама моя – народная артистка Узбекистана Шаходат Рахимова. Естественно, гонорары артисты как-то складывали, мама тоже в их числе, и передавали эти деньги в Фонд обороны. 1 миллион 600 тысяч, по-моему, или 400 тысяч, я точно не помню, а это три танка и три самолета. Но это не только мама одна, а это была еще народная артистка одна. В общем, из актеров было три человека.

Дмитрий Лысков: Это, конечно же, невероятный, невообразимый пример дружбы народов и единения людей в этих тяжелейших условиях.

Григорий Юрьевич, мы уже затронули ситуацию в столице в октябре 41-го года. Ведь шла не только эвакуация населения, не только эвакуация беженцев, которые скопились в Москве, шла эвакуация не только учреждений, но и объектов культуры. Расскажите об этом.

Григорий Пернавский: Эвакуация объектов культуры, как уже было сказано, она проводилась во вторую очередь. Ну, здесь уместнее всего, конечно, вспомнить эвакуацию Эрмитажа из Ленинграда, потому что она такая наиболее хрестоматийная. Естественно, все вывезти не могли, но были упакованы и вывезены огромные ценности в сентябре-октябре 1941 года. И в общем, потом в течение практически всей блокады постоянно что-то вывозилось. Это вывозилось в музеи. Выезжали, как правило, предметы искусства вместе с хранителями, то есть всю дорогу они находились под неусыпным наблюдением. Потом это передавалось в местные музеи на хранение, когда стало безопасно в городах.

Ну, естественно, что-то было утрачено в ходе эвакуации, потому что под бомбы могли попасть как и люди, так и картины. И насколько мне известно, все объемы утраченного до сих пор установить не удается. Ну, просто пропало в ходе войны. И потом это все с такими же предосторожностями возвращалось обратно. Правда, часть эвакуированных ценностей, видимо, по договору между музеями оставалась в тех городах, куда это вывезли. И таким образом в некоторых городах появлялись свои картинные галереи, которых не было до той поры.

Дмитрий Лысков: Борис Уразбекович, вот смотрите, даже эвакуация культурных ценностей. Каков же был, если угодно, образ страны, которая в условиях такой тотальной войны задумывается и об эвакуации населения, и об эвакуации объектов культуры? Как это все охарактеризовать?

Борис Серазетдинов: Я хочу сказать, что сегодня, когда мне сказали, то я нашел документ такой – это телеграмма главы миссии США – СССР по снабжению, бригадного генерала, государственному секретарю США Халлу, 24 февраля 42-го года. И вот он сказал: "Боевой дух Красной армии высок и не падает даже при потерях. Поддержка со стороны гражданского населения сильна, несмотря на введение новых налогов, нехватку продовольствия и осложнение экономического положения. Все думают о планах по освобождению оккупированных территорий. Это привело к большому единству в политических взглядах и консолидации на базе патриотических усилий более крепкой, чем когда-либо прежде в современной истории России". Это они так оценили в 42-м году.

Поэтому когда мы говорим… Да, кто-то там погиб, кто-то от голода умер. Вот Валентина Борисовна сказала про детские дома. Но ведь детские дома ленинградские были даже в Ханты-Мансийском округе, это Тюменская область. И выжили. Поэтому я говорю, что везде народ… Да, знаете, бывает иногда, что кто-то смотрел по-разному, но все равно…

Дмитрий Лысков: Ну, мы же понимаем, что общество есть общество, в нем бывают совершенно разные проявления, конечно.

Борис Серазетдинов: Да. Но все равно относились доброжелательно, старались помогать друг другу. И в этом плане я думаю, что народ и выжил, потому что друг другу помогали.

Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, а может быть, фактором стойкости наших войск на фронте, фактором того, что сейчас Борис Уразбекович зачитал, и было то, что люди были спокойны за своих близких, которые находились в тылу, которые в том числе были эвакуированы?

Валентина Жиромская: Несомненно. Для фронтовика узнать, что его семья из угрожаемого района выехала в тыл, было большим счастьем. Он совершенно не волновался, что там с ним случится… Ну, любой человек может заболеть, может еще что-то произойти, но уже, в общем, такая страшная непосредственная угроза жизни его близких миновала. Тем более что возможно было и переписываться. И он знал, что дети его будут ходить в школу, а жена пойдет на работу, что никто не лишит их пайка, рабочего места, права учиться, что дети, вывезенные с детским садом, будут в этом детском саду существовать, будут сыты, с ними будут заниматься.

Кстати сказать, когда я упомянула про ту школу, которая выехала в Свердловск, то она вернулась обратно в Ленинград, не потеряв ни одного ученика, в полном составе. Даже те дети были привезены, у которых было известно, что погибли все во время блокады старшие родственники, но они все равно были привезены в Ленинград. И дальше они уже там учились, поступали в детдома или искали родню через паспортные столы. По всей стране была организована большая сеть паспортных столов, через которые искали вот таких потерявшихся детей и родителей, где собирали заявления.

Дмитрий Лысков: Ведь это огромный аспект тоже огромной административной работы.

Валентина Жиромская: Безусловно.

Дмитрий Лысков: Организация вот этих паспортных столов, поиск родных, ведь мы слышали в начале программы, что дети эвакуировались со школами (и мы говорили об этом) или с детскими садами без родителей.

Валентина Жиромская: Без родителей.

Дмитрий Лысков: Но потом родители находились.

Валентина Жиромская: Находились. И очень много вот эти столы сделали для розыска родителей.

А что касается… Вот здесь очень правильное было выступление, мне очень понравилось, о том, как приняли в Средней Азии. И не было никаких проблем, чтобы взять в семью детей эвакуированных. Да, это и в Татарии так было, так было и в Казани. Привезли грузовик… Такие воспоминания есть, они зафиксированы. Привезли грузовик с детьми, вернее – семьи с детьми, беженцев. Они не подлежали обязательному распределению. Была 21 семья в этом грузовике. Они там битком стояли очень измученные, они буквально падали, держались друг за друга. Ну, там было не упасть. Они говорили, что стояли там плечом к плечу. Пришел управдома и сказал жителям: "У вас уже расселены эвакуированные. Вы можете отказаться. Но вот эти люди в ужасном положении, разберите добровольно по домам". И вперед вышла татарская девочка и сказала: "Нам семью с детьми – с двумя или с тремя. У меня только один брат, нам так будет лучше". Всю эту 21 семью распределили за один час. То есть за один час жители добровольно разобрали и вселили в семьи.

Дмитрий Лысков: Ну, боюсь, что это существовало всегда.

Валентина Жиромская: Но главное все-таки – хороших людей больше. Они помогали друг другу, сплотились, и поэтому…

Дмитрий Лысков: Спасибо, спасибо за этот рассказ. И конечно же, огромное спасибо всем этим людям.

Наталья Александровна, в эвакуации в одном Ташкенте жило более 200 писателей. И в целом эвакуация сама по себе являлась, если угодно, распространением культуры на огромную территорию нашей страны. Театры, которые появились во многих городах востока страны, – это эвакуированные театры. Музыкальные училища и так далее, музеи. А какие произведения создавались в эвакуации?

Наталья Громова: Вы знаете, я прежде немножко назад…

Дмитрий Лысков: Конечно.

Наталья Громова: Я просто хочу сказать еще раз о том, что мы должны все-таки не забывать, что первая половина до 42-го года была очень тяжелой и драматической. Мы потеряли очень много, миллионы людей.

Дмитрий Лысков: Мы сейчас подойдем к этому вопросу.

Наталья Громова: И это очень важный момент, потому что психологически для писателей, которые ехали в том самом поезде, они говорили… У меня есть свидетельские как бы показания об этом. Они говорили именно о том, как начиналась ужасно война и как было все организовано. Это разговоры всех, так сказать, и режиссеров, и литераторов. Они видели все открытыми глазами.

Теперь я хочу сказать, что невероятно важным было то, что до Сталинградской битвы – пока, так скажем, чаша весов серьезно колебалась – от бравурной такой поэзии и литературы победительной вдруг стало позволена личная интонация. Это был очень важный момент, когда 8 марта 42-го года в газете "Правда" вдруг печатается стихотворение Ахматовой "Мужество". Я хочу сказать, что сборник Ахматовой был разобран в 40-м году, ей нельзя было, в общем-то, говорить. И тут появляется "Жди меня", как мы понимаем.

То есть пришла личная интонация. Она была позволена. Это не было, так сказать… Понятно, что писатели бы делали все то, что они хотели. Но тут же появилась та самая "Землянка" знаменитая сурковская. Это, так сказать, не газета "Правда", а это когда человек бежал, оказался в окружении и написал своей жене это письмо: "Бьется в тесной печурке огонь…" И вдруг это стихотворение становится, так сказать, общенародным – именно потому, что пришло время, когда стали обращаться к душе каждого человека. То есть этот перелом был очень существенный.

Но я хочу сказать, что драматическая ситуация состоит в том, что в 43-м, уже в конце 43-го года цензура возвращается, и уже эти люди, как бы сказать, запрещаются очень много. Хотя опять же скажу, что делали режиссеры гениальные фильмы – и Луков, и Эйзенштейн, в это время снимающий "Ивана Грозного". И Пермский балетный театр, который открылся благодаря тому, что туда приехала Ленинградская опера. И так далее. То есть это было безумно важно, конечно, для всего.

Но проходило все очень непросто, потому что все те учреждения конца 30-х годов продолжали работать, ничего не изменилось – и цензура, и аресты продолжались. Не надо забывать, что все было как бы по-старому. Поэтому все хорошее, я считаю, оно шло очень сильно вопреки часто. Понимаете? Иногда этому помогало государство, а иногда надо было преодолевать сопротивление. Больше того скажу: многие писатели из "писательской роты", которые ушли в августе 41-го года, 16 октября оказались в Москве. И каждый из них был вынужден стоять перед "Смершем" и объяснять, как он вышел из окружения. То есть это все очень такая сложная ситуация. И все это, слава богу, нам осталось в воспоминаниях и письмах.

Дмитрий Лысков: Григорий Юрьевич, все-таки 17 или 25 миллионов эвакуированных? Откуда такая разница в цифрах? И простите уж за такой вопрос, но много ли это или мало? Все-таки на оккупированных территориях осталось 70 миллионов человек.

Григорий Пернавский: Ну, на самом деле это, конечно, очень много, потому что уходили буквально… в некоторых местах уходили даже полностью населенные пункты. Есть свидетельства о том, что немцы в некоторых местах, особенно в сельской местности, приходили вообще на пустое место. Но на самом деле цифра действительно сравнима с небольшими, в общем, да и не очень небольшими…

Дмитрий Лысков: Со средними.

Григорий Пернавский: Со средними европейскими странами. То есть цифра огромная. Другой вопрос, что не все могли просто-напросто уйти – опять же таки в силу того, что военная ситуация развилась очень быстро и очень катастрофически.

Что касается разрыва в статистике, то, я думаю, здесь дело вот в чем. Мы затронули вначале чуть-чуть эту тему. Была еще стихийная эвакуация. Это та самая ситуация, когда, например, тот же самый Минск, хотя там и начали где-то 23 июня мероприятия по эвакуации, но эвакуировали опять же тех, кто находился в эвакопланах. Но после бомбардировки страшной, которая там прошла 24 июня, весь Минск побежал на восток. И самое интересное, что в Минск уже вечером 22 июня начали приходить первые беженцы, которых фактически никто не проверял. И вот эти стихийные беженцы запрудили буквально все дороги. Есть описания и в военных мемуарах, когда в одну сторону по дороге идет строй солдат, техники, а в другую сторону идет буквально неуправляемая толпа беженцев. И учесть потери этого потока невозможно просто, как я уже говорил выше, потому что некому было его учитывать просто-напросто.

Поэтому вот таким образом разнятся цифры. Ну, наверное, как-то подсчитывали после войны, выявляли тех, кто ушел, тех, кто не дошел никуда. Опять же таки люди эвакуировались, люди могли второй раз попасть в оккупацию – например, блокадники, которых эвакуировали в Воронежскую область, в Сталинградскую область. Есть истории людей, которые вырвались вроде как из блокады, кое-как откормились, пришли в себя – и тут они попали под немецкую оккупацию. Были и такие варианты. Поэтому на самом деле думаю, что учесть, сколько процентов из этих беженцев еще было, сколько погибло, невозможно. То есть в результате мы вынуждены оперировать только какими-то такими демографическими цифрами.

Дмитрий Лысков: Одну секундочку, я прошу прощения. Фронт и эвакуация неразделимы. И сейчас мы слышали об этом. У нас есть воспоминания Бориса Соколова – кинодокументалиста, орденоносца, награжденного боевыми наградами и орденами. К сожалению, время не властно ни над кем, и на сегодня он последний оставшийся в живых кинооператор Великой Отечественной войны. Давайте посмотрим его воспоминания.

Борис Соколов, военный оператор, кинодокументалист: В начале Отечественной войны я был студентов ВГИКа, я учился на операторском факультете. И в это время, в это лето, в 41-м году мы, несколько студентов, были на практике на Московской студии кинохроники. Был приказ об эвакуации работников разных организаций города Москвы. В этом приказе указана была и студия кинохроники, которой было приказано эвакуироваться в город Куйбышев – ну, теперь это Самара. А из Куйбышева нас направили – часть опять, не всех, а распределяли – и мы попали в Алма-Ату на Казахстанскую студию кинохроники.

И естественно, конечно, вся республика в напряжении была, и люди, которые работали там. И вообще не только в Казахстане, а это и во всем Советском Союзе. Жизнь Советского Союза проходила под лозунгом "Всё для фронта! Всё для победы!". А наша задача фронтовых операторов и задача сюжетов, которые мы снимали, в основном заключалась в том, чтобы поднять дух тыла, чтобы мобилизовать тыл, тыловых работников, чтобы они активно помогали фронту.

Во время работы в эвакуации я посылал телеграммы, писал письма, телефонные разговоры с просьбой направить меня в любую фронтовую киногруппу для съемки на фронте. В начале… в середине 44-го года пришло распоряжение, приказ пришел о том, чтобы я направлен был обратно в Москву, возвращен. И я был направлен во фронтовую киногруппу. Попал я во фронтовую киногруппу 1-го Белорусского фронта.

Дмитрий Лысков: Борис Уразбекович, у вас была реплика.

Борис Серазетдинов: Стандартная цифра у нас – 17 миллионов. А до 25 миллионов… Сейчас у нас все цифры разные уже, бегают, но официально такого нет. Почему? Потому что, еще раз говорю, даже если взять по промышленным предприятиям, то вот Западная Сибирь – официально 224. Сейчас последние я в архиве нашел документы, где донесения были, и в донесениях было написано, и каждое даже предприятие описано – 330 уже предприятий. То есть поэтому, говорю, так конкретно и категорично говорить, что 25 миллионов – это тоже так нельзя.

Дмитрий Лысков: Ну, понятно, что все цифры в данном случае несомненно условные.

Борис Серазетдинов: Да. И к предприятиям примыкали, потому что не хватало рабочих. Это тоже была возможность в какой-то мере прийти на предприятие, и их могли взять.

Дмитрий Лысков: Валентина Борисовна, сегодня эвакуацию населения (встречаются такие оценки) оценивают как величайшую гуманитарную, если угодно, акцию. А вот как бы вы ее оценили, как бы охарактеризовали?

Валентина Жиромская: Наверное, я бы с этим всей душой согласилась. Тем более здесь мы говорили о тяготах эвакуации, о том, как это все было организовано. Но стоит вопрос: от чего люди, как говорится, уходили, от чего они спаслись? Потому что когда начали освобождать территорию… Про Бабий Яр знают все. Но вот был исследователь, ныне уже покойный, который собрал сведения о детских захоронениях на освобожденных от оккупации территориях, в том числе это области совсем недалекие от Москвы, потому что немцы подошли ведь очень близко. Я уж не говорю об Орловской, о Воронежской и так далее. Нашли очень много убитых и сожженных заживо детей. Были в полном составе детские дома. В полном составе пионерский лагерь был загнан в вагон и уничтожен. Подростки были расстреляны, которые находились, в общем, тоже на спортивном отдыхе на этой территории, и уж никак не могли быть рассматриваемы противником как какие-то военнообязанные люди, им было по 13–14 лет.

Поэтому эвакуация, конечно, была совершенно необходимой и очень многим спасла жизни. И хорошо, что люди смогли тогда помочь друг другу. И самое главное – эта атмосфера помощи, сплочения перед общей бедой и гуманного отношения друг к другу, вот эта атмосфера победила. Я думаю, что это был большой вклад в Победу.

Дмитрий Лысков: Спасибо. И у нас есть письма – письма из эвакуации и письма с фронта. Давайте сейчас посмотрим, вернее – послушаем их.

"Понемногу продаю вещи на содержание. Пиши, родной, почаще. Ваши письма меня немного бодрят… Да, Митя, мы радуемся, что наши стали проклятого немца гнать, Да, Митенька, кончится война, помоги бедным хотя бы нашим и Оле собраться около вас, хотя бы в Петрозаводске. Документы на наш дом у меня. Да и Анна, Володя тоже собираются в родные места, хотя дом, может, и сожжен немцами. Но все же мы платили и страховки, и всё – кто-то должен вам дать угол взамен".

"Надеюсь в октябре, может, отсюда выехать. Думаю, что к этому времени с огородом. И желательно бы узнать, наверное, и то у нас говорят, что можно здесь отдать государству продукты, а получить в Петрозаводске. Это было бы хорошо. А то как-то в этом году будут, говорят, пайки, и поэтому напиши мне, как у вас в Петрозаводске – на пайки можно ли существовать, чтобы не умирать с голоду. Наша родная советская власть знает, да и что-нибудь даст".

"Целую вас много раз. Очень хочу увидеть. Дети – Валя, Витя и маленькая Мирочка – мне снятся".

"Ничего не знал о вашей судьбе, тревожился. Не могу представить, как вы пережили это… Будем надеяться, что теперь все будет хорошо. Что сказать о себе? Воюю. Жив и здоров".

"Нинуша, итак, я тоже уезжаю. Страшной болью разоряю свою любимую комнату, не хочу верить, что навсегда. Неужели мы не увидимся? Неужели все кончено? Неужели конец? Где мой Юра? Где мальчик мой? Как хочется верить, что все это пройдет, как тяжкий жуткий сон! Мы снова вернемся к нормальной жизни. Женя, Наташенька, Танюша, Ниночка, родные мои, хочется сказать "до свидания", а рвется с языка "прощайте"… Тяжело кончается жизнь".

"Добрый день, сынок Владимир! Шлем тебе пламенный привет и 1 000 000 наилучших пожеланий в твоей жизни. Мы живы и здоровы, бодро работаем на трудовом фронте. Тыл у нас крепкий и неразлучный с вами, дорогами войны. Наша мысль – отдать всё, не щадить ничего для полного разгрома фашистских людоедов".

"Здравствуй, дорогой сын Толя! 22 июня исполняется год, как я не видел тебя. Я очень соскучился по тебе, часто тебя вспоминаю. Тебе уже пять лет, вот какой ты большой. Расти, сынок, будь умненьким, люби своего братишку, учи его. Я скоро вернусь. Вот прогоним всех фашистов – и вернусь. Крепко целую тебя, твой папа".

Дмитрий Лысков: Эвакуация населения в годы Великой Отечественной войны ни по масштабам, ни по срокам не имеет аналогов в мировой истории. Только представить себе – 25 миллионов человек обрели новый дом. Их приняли, в том числе и в семьи, обогрели, накормили. Их спасли. Это настоящий подвиг. Это гражданский подвиг, перед которым все мы сегодня с благодарностью склоняем головы…

Как удалось осуществить беспримерную эвакуация гражданского населения в условиях тотальной войны?