Чему учат детей на уроках истории в школе?

Гости
Сергей Цыбульский
учитель истории гимназии №1409 (Москва), преподаватель лицея НИУ ВШЭ
Денис Кобба
учитель истории в московской школе №1234
Александр Снегуров
историк, кандидат психологических наук
Александр Руденко
директор школы №1 г. Дубны, заслуженный работник образования Московской области

"Россия – великая страна с непредсказуемым прошлым".

Михаил Задорнов

Дмитрий Лысков: Здравствуйте! Я – Дмитрий Лысков. И это программа "ПРАВ!ДА?". И вот тема нашей дискуссии сегодня:

Единый учебник истории так и не разработан, вместо него создан историко-культурный стандарт и учебники на его основе. Но преподавание истории в школе идет по разным учебникам и с самыми разными трактовками событий прошлого. Не утихают споры и даже скандалы как вокруг преподавания дисциплины, так и вокруг публичных заявлений школьников. Но, может быть, это нормально, это и есть многообразие взглядов, из столкновения которых рождается если не истина, то живая мысль? Или подрастающему поколению важно дать единое представление об истории нашей страны, а развитие знаний и понимание исторических процессов – вопрос дальнейшего образования?

Дмитрий Лысков: Еще в 2013 году президент России Владимир Путин заявил, что учебники истории в нашей стране должны иметь (я процитирую) "единую концепцию и официальную оценку происходящего". И вот мы собрались сегодня за круглым столом с нашими уважаемыми гостями, экспертами и учителями истории, чтобы обсудить преподавание истории в средней школе. И я хочу каждому из вас задать один и тот же вопрос. Прошли годы. Что с этого времени изменилось в преподавании истории в школе? И как вы оцениваете эти изменения? Александр Иванович, начнем с вас.

Александр Руденко: Я думаю, что изменилось очень многое. Самое главное, что мы перестали смотреть на историю, где все уже известно, запрограммированно и мы все знаем. Оказалось, что наш предмет более сложный, многополярный, многовекторнонаправленный, в нем есть много чего непредсказуемого.

Дмитрий Лысков: Вы имеете в виду, что именно после 2013 года такие изменения произошли?

Александр Руденко: Я думаю, что и после 2013-го тоже. Знаете, ведь наука наша не стоит на месте, и педагогика наша не стоит на месте, и методисты наши работают. Мы в таком творческом пути, и меня это радует. Конечно, темпы не очень быстрые, и кадры наши не очень готовы к таким проблемам, но тем не менее вот то движение, которое я чувствую, и тот интерес, который появился не только… Знаете, вечно же у нас были классовые битвы, войны бесконечные. Интерес к жизни простого человека. И даже на своих уроках я вижу, как детки наши интересуются какими-то элементами моды, жизни простых людей. И это меня очень радует.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Александр Викторович, ваше мнение. Что изменилось? И как вы оцениваете эти изменения?

Александр Снегуров: Ну, во-первых, мы сами как участники исторического процесса сделали несколько важных шагов, мне кажется, в сторону все-таки раздора и тревожности. И уровень преподавания истории снизился, на мой взгляд. Сама подготовка специалистов-историков также оставляет желать лучшего. Хотя технические средства преподавания, инструменты преподавания развиваются, но личностный фактор, педагогический, ослаблен, и ослаблен именно в эти годы. Полярность мнений даже сузилась. Вот здесь, может быть, я в чем-то выступлю… ну, не в пику, конечно, Александру Ивановичу, но с какой-то корректировкой.

Дмитрий Лысков: Нет, мы здесь собрались, чтобы обсудить проблематику, поэтому и слава богу, что у нас нет единомыслия за этим столом.

Александр Снегуров: Полярность сузилась, а скандальность возросла.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Денис Валерьевич, ваше мнение.

Денис Кобба: Получается у нас как бы третий участник, третье мнение. Для меня, откровенно говоря, мало что изменилось. Учитель, в данном случае я, например, как учитель истории – я как был, так и остался один на один с детьми. "В руках учителя иногда власти больше, чем у любого президента и премьер-министра". Это не мои слова, разумеется, мы все помним.

Но для меня как для учителя истории в принципе фундаментальных изменений, слава богу, не произошло, потому что, к счастью, не произошло изменений в истории. Мы такое в истории уже знали, когда фундаментальные изменения происходили именно в исторических событиях в прошлом. Сейчас такого не произошло. Да, поменялись отношения, может быть, связанные с тем, какой учебник принимать, на основе каких методических комплексов работать и так далее, и так далее, но по-прежнему есть учитель, по-прежнему есть дети. Мы не перешли еще окончательно на какую-то такую дистанционную форму обучения, хотя я с ней очень хорошо знаком, довольно много видеоуроков блуждает по Сети моих. Но по-прежнему вербальный контакт остался. И мне кажется, это главное. Ну а все остальное, я думаю, в нашей дальнейшей дискуссии…

Дмитрий Лысков: Конечно, обсудим в ходе дискуссии. Сергей Леонидович, ваша позиция, ваше мнение.

Сергей Цыбульский: Ну, что сказать по поводу современной школы, учебников? Вы знаете, очень важно понимать, мне кажется, что в школе не изучается история как наука. Соответственно, предмет "История" изучает совершенно другие… к нему предъявляются совершенно другие требования. Высказывание президента по поводу учебника пришлось на период, когда наша школа переходит от школы знаний к школе компетенций, к школе развития умений, навыков у детей, поэтому требования к предмету "История", конечно, изменились – в том плане, что нельзя больше читать учебник и пересказывать тот же самый параграф. Получается, учитель пересказал, выучив за свои 20 лет преподавания истории по тому же учебнику, слово в слово. Было такое. Дети зачастую мне говорили: "Ну смотрите, вот у вашего коллеги слово в слово, один в один учебник пересказывается".

Такого уже в принципе быть не должно и не может быть, потому что задача, которую ставит перед нами федеральный стандарт, которую примерно и программа определяет… Ну, федеральный стандарт в частности говорит о том, чтобы мы развивали у детей компетенции на нашем уроке, то есть умение сравнивать, умение работать с картой, умение критически мыслить. И вот это первоочередная задача на уроке истории.

А что касается единого учебника… Я не согласен, что при наличии множества учебников, разные точки зрения высказанные… Я вот не знаю, как с коллегами. Мы можем открыть любой учебник по истории для одиннадцатого класса, восьмого класса. Да, разные авторы, но федеральная программа примерно нам говорит о том, что здесь есть Александр Невский, здесь есть Куликовская битва. И без этого в принципе не может быть…

Дмитрий Лысков: Ну, основная канва исторических событий, конечно же, сохраняется, но нюансы есть. Мы к ним тоже подойдем и их тоже обсудим.

Сергей Цыбульский: Поэтому есть изменения, конечно.

Дмитрий Лысков: Александр Викторович, вы упомянули, что, с вашей точки зрения, снизился уровень как преподавания истории, так и подготовки специалистов. А с чем вы это связываете?

Александр Снегуров: Ну, здесь, так скажем, ряд факторов соединился. Подросло новое поколение людей, которые становятся педагогами, и часть из них очень устремленная, способная осваивать широкий круг компетенций. Но, к сожалению, большая часть достаточно вялых, индифферентных, расположенных к инструментальному такому преподаванию, когда используются технические средства. Это отчасти проявление технического прогресса. В то же время определенное выгорание общественных страстей также наблюдается. И педагоги чувствуют это, находясь в школах под прессингом бюрократизма, различных коммерческих проектов. И это не может не влиять на характер…

Дмитрий Лысков: Общественное мнение, средства массовой информации.

Александр Снегуров: Да, все это могло бы идти в плюс, но факторы так сложились, на мой взгляд, что часть педагогов (поляризация определенная в этом смысле и сепарация) пробивается навстречу подлинным знаниям и идет в парадигме лучших традиций педагогики российской и советской, а другая как-то так аморфно сконцентрировалась на выживании.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Денис Валерьевич, а вы, в свою очередь, упомянули, что практически ничего не изменилось. А как вы обходите тогда вот этот прессинг, поляризацию, о которой только что говорил Александр Викторович?

Денис Кобба: Я не могу сказать, что ничего не изменилось. Я говорю, что для меня ничего не изменилось.

Дмитрий Лысков: Ну, для вас, естественно. Я же спрашиваю ваше мнение.

Денис Кобба: Я не министр образования, поэтому, соответственно, за школы даже региона сказать не могу. Я говорю только о себе. Но избежать каких-то изменений в жизни невозможно. Вот здесь Александр Викторович говорил по поводу того, что снизилось качество преподавания, качество преподавателей. Я могу немножко по-другому на этот аспект посмотреть.

Получается какая проблема? Мы живем в таких полярных условиях: у нас либо преподаватели, которые могут отсеять, что называется, новые тенденции жизни и их каким-то образом синкретизировать с тем, что они получили в институтах, то, чему они сами дообразовались; или есть люди, которые превращаются, откровенно говоря, в каких-то фриков, которые не совсем понимают, в каком месте они находятся.

Дело в том, что школа сейчас – это не дети. Это очень важный фактор, который, к сожалению, забывается – по поводу того, что у нас детство-то утрачено. Дети – это система запретов… то есть детство – система запретов. "Ты взрослый человек – тебе можно. Ты, Вася, маленький – тебе нельзя пока еще". Детям до 18. У них Интернет, у каждого в руке есть смартфон. И если есть смартфон, то детство заканчивается в этом информационном потоке практически мгновенно. Я превращаюсь в человека абсолютно для них наивного, если начинаю рассказывать о каких-то вещах, которые, скажем, нисколько не трогают.

Тем более что Интернет – это штука крайне циничная. Она мгновенно мои слова переведет в такой, не знаю, мем-стандарт, и я превращаюсь в человека неинтересного. Поэтому, конечно же, меняется все, связанное с историей, да и с любой другой дисциплиной. Я на самом деле не очень уверен, что существуют какие-то отдельные учебные дисциплины, их необходимо объединять, потому что одно без другого не бывает. Это общее знание. И либо ты приспосабливаешься к этим меняющимся условиям… И это мне кажется намного более важной задачей, нежели чем спор о том, Бородинское сражение выиграла Россия или Франция, потому что это на самом деле спор ни о чем. Наполеон проиграл войну, все. В общем-то, вопрос на этом закрывается. Он написал, что он выиграл. Мы говорим, что нет, мы не проиграли. Ну и что из этого, так сказать, в итоге? Итог есть.

А вот то, как построить учебную программу так, чтобы ты был интересен детям, так, чтобы они поняли, что эти люди, которые были за 200, 300, 400 лет до нас, они построили наше сегодня? Причем это построить таким образом, чтобы своими эмоциями это передать, а не просто так, что показал несколько слайдов на доске электронной, вывел что-то такое, посмотрели фильм, они позевали, потому что они, пардон, могут посмотреть в Интернете намного интересные вещи, и разошлись. Вот это самая главная и сложная задача.

Дмитрий Лысков: Вот вы сейчас упомянули, что не имеет, наверное, смысла спорить, выиграл ли Наполеон Бородинскую битву или нет. Но есть события в нашей истории, значительно более к нам близкие, значительно более драматичные, и их оценка может быть политизированной или даже влиять на политическую позицию. Давайте сейчас посмотрим несколько цитат из такого учебника. Я попрошу вывести на экран эти цитаты.

Александр Шубин, "Всеобщая история. Новейшая история", учебник для общеобразовательных учреждений, 9 класс. Рекомендовано Министерством образования и науки Российской Федерации. Издательство "Московские учебники", 2010 год:

"Советский Союз играл активную роль в европейской политике и боролся с нацизмом в 1933–1939 гг. Но в международной изоляции оказался не фашизм, а СССР. Западные страны опасались того, что СССР, так же как и Германия, стремится к захватам в Европе. Несмотря на то, что это стремление было выражено не так ярко, как у фашистов, такие опасения не были лишены оснований. Как и НСДАП, коммунистическая партия в Советском Союзе в это время прибегала к тоталитарным методам руководства. Это сходство обусловило сближение политики Германии и СССР".

"В этот момент Сталин решил, что настал час получить "свою часть" Польши. 17 сентября 1939 г. армия СССР перешла западную границу страны. Был объявлен "мирный поход" по освобождению угнетенных Польшей украинцев и белорусов. На деле он не был мирным – советская авиация бомбила города, а танки ударили в тыл сражающимся с Германией полякам. Дальнейшее сопротивление стало бессмысленным, польское правительство покинуло страну, 28 сентября пала Варшава".

Дмитрий Лысков: Вот такие цитаты мы взяли из школьного учебника для девятого класса. Александр Иванович, попрошу вас прокомментировать то, что мы сейчас услышали. Собственно говоря, из учебника для девятого класса лично я, например, с удивлением узнаю, что, оказывается, тоталитарные практики обусловили сближение политики нацистской Германии и СССР.

Александр Руденко: Вы знаете, а я никак не возражаю.

Дмитрий Лысков: А если развить тогда эту мысль, может быть, тогда тоталитарные практики прибалтийских государств обусловили сближение политики СССР до полного вхождения в состав Советского Союза, а тоталитарные практики Польши объединили с Германией в генерал-губернаторство? Диктатуры были и там, и там.

Александр Руденко: Конечно. Но тем не менее, знаете, цели, которые были поставлены вождями этих государств, они были похожи. И формы были похожи. И поэтому, знаете, мне кажется, что это совершенно очевидно.

Дмитрий Лысков: Сергей Леонидович, а что у нас получается за история такая забавная? Смотрите, как мы сейчас наинтерпретировали уже.

Сергей Цыбульский: Нет-нет-нет, здесь нет никаких таких особых интерпретаций, которых бы никто не знал здесь, из присутствующих по крайней мере точно. Значит, смотрите…

Дмитрий Лысков: Может быть, отказаться от таких сомнительных интерпретаций?

Сергей Цыбульский: Есть Нюрнбергский процесс, который однозначно поставил точку в истории фашистской Германии. И мы все знаем, что такое фашизм. Фашизм осужден. Советский Союз – долгое развитие, есть разные этапы формирования государства. Ну, тот же самый Советский Союз 20-х и 30-х отличается от 60-х и от 80-х уж точно. А 80-е помнят многие из тех, кто сейчас нас смотрит. Поэтому когда мы говорим, что советская система тоталитарная – да, тоталитарная. Многие возразят: "Как это так? Мы все жили в 80-е годы, никто на нас не давил". Но если мы 30-е…

Дмитрий Лысков: Я единственное что возражу? Я возражу: а что такое тоталитарная? Точного понятия этого понятия не существует.

Сергей Цыбульский: Как это нет? Мы на уроках это именно и преподаем.

Дмитрий Лысков: Может быть, вы мне расскажете? Потому что я вот не знаю. Может, и телезрители наши услышат.

Сергей Цыбульский: Тоталитаризм… Сейчас, секунду, я закончу мысль, а потом продолжим. Соответственно, советская система не была осуждена, не было суда не над Советским Союзом, а над коммунистической партией, которая в принципе, по Конституции, была параллельно, а в 77-м году она вообще стала в результате рулевой и определяла всю политику государства официально. Поэтому у нас был глава государства и был генеральный секретарь партии, который везде и представлял Советский Союз. Но при этом государство-то имело своего законного представителя. Тот же Калинин, например, при Сталине, да? Значит, соответственно, как рассматривать вот этот период? Очень сложный период для нас, потому что мы вроде бы и не признали официально, что действительно сталинская политика для мирового…

Дмитрий Лысков: Тоталитарна.

Сергей Цыбульский: Тоталитарна, да, конечно.

Дмитрий Лысков: Так вот давайте все-таки определимся тогда, что же такое тоталитарное. Вот мне действительно это очень интересно.

Денис Кобба: Это крайняя форма авторитаризма.

Дмитрий Лысков: Ну, это очень исчерпывающее, конечно, определение.

Денис Кобба: Ну, так оно и есть.

Сергей Цыбульский: Это форма государственного устройства, когда присутствует одна партия, существует единый лидер, существует подавление инакомыслия. У нас не было концлагерей? 5 миллионов даже недоказанных, потому что не было суда, 5 миллионов жертв в концлагерях Сталина. Это можно обсуждать сколько угодно, но в любом случае жертвы были.

Дмитрий Лысков: Скажите, пожалуйста, в Италии, в Испании режимы были тоталитарными?

Сергей Цыбульский: Конечно. И осуждены были.

Дмитрий Лысков: А в странах Прибалтики, где были военные диктатуры, режимы были тоталитарными?

Сергей Цыбульский: Понимаете, в чем дело? Какие задачи ставили?

Дмитрий Лысков: Одна партия, один диктатор…

Сергей Цыбульский: Да, тоталитарными.

Дмитрий Лысков: Тоталитарными, хорошо. Преследования тоже ведь были. А в Финляндии режим был тоталитарный?

Сергей Цыбульский: Маннергейм.

Дмитрий Лысков: Маннергейм. В Польше режим был тоталитарный?

Сергей Цыбульский: Хорошо. Задачи какие ставили?

Дмитрий Лысков: А Британская империя колониальную политику проводила…

Сергей Цыбульский: Задачи какие? Литва не ставила перед собой захват власти в мире. Сталинская политика вырастает из политики Ленина, между прочим, Троцкого, Бухарина. И никто не отменял, между прочим, идей мировой революции. Герб Советского Союза – это серп и молот на фоне мира.

Дмитрий Лысков: Но ведь идея мировой революции означала, что развитый пролетариат развитых капиталистических стран, свергнув у себя…

Сергей Цыбульский: Мы сейчас будем…

Дмитрий Лысков: Власть придет на помощь отсталому пролетариату Советского Союза, а не наоборот.

Сергей Цыбульский: Мы сейчас с вами будем долго рассуждать, потому что задача индустриализации, например, одна из задач индустриализации – подготовить именно военную технику для дальнейшего распространения мировой революции. Но это одна из задач.

Дмитрий Лысков: Это концепция Суворова, если я не ошибаюсь, да? Автострадные танки, автострадные сеялки. Денис Валерьевич, действительно, слушайте, интересно получается – с точки зрения концепции тоталитаризма, все европейские режимы этого периода тоталитарные.

Денис Кобба: Смысл какой? Допустим, я как школьный учитель привык апеллировать простыми понятиями для детей. Мы вот сейчас с вами собрались, и у нас получается опять… Собрались умные люди и очень много говорят, да? А если, не дай бог, сидит какой-нибудь ребенок, ну, случайно включил и говорит: "Ну вот, опять ничего не понял".

Дмитрий Лысков: Но у нас программа не для детей все-таки.

Денис Кобба: Я понимаю, но тем не менее.

Дмитрий Лысков: Мы более широко и глубоко рассматриваем этот вопрос.

Денис Кобба: Я хочу как пояснить? Я детям объясняю просто. Авторитарный режим – если есть власть, во главе один человек, одна партия или две. Например, в Северной Корее две партии, да? Вот одна партии, две. Это, в общем, не принципиально. Она контролирует основные основы жизни, но не вмешивается в личную жизнь граждан. Это авторитаризм. Если все то же самое, но еще и ковыряется в письмах и вызывает, так сказать, на рабочие совещания, чтобы поставить на вид товарищу, изменившему своей жене, – это тоталитаризм. Если то же самое…

Дмитрий Лысков: То есть Соединенные Штаты Америки сейчас с их тотальным контролем через смартфоны и так далее – типичная тоталитарная страна?

Денис Кобба: Не соглашусь.

Дмитрий Лысков: С вызовом Монафорта на расследование, с расследованием Трампа, вот это вот все.

Денис Кобба: Америка – не тоталитарная страна.

Дмитрий Лысков: Две партии, один президент и тотальный контроль.

Денис Кобба: Америка – это страна, которая зашла, как бы вам сказать, в далекий путь по ходу своего развития в области, не знаю, права, законодательства и всего остального. Они для того, чтобы обойти какие-то сложные запреты, придумали крайние формулы, которые фактически запутали страну. Я абсолютно с этим… могу это доказать, потому что знаю про Америку не понаслышке, у меня там дети живут, то есть это не чуждая мне страна. Они запутались, потому что взяли на себя очень большую ответственность – ту, которую, наверное, никто не должен в жизни брать.

Дмитрий Лысков: Нет, ну это хорошо, что они запутались. Просто я, собственно говоря, пытаюсь понять именно критерии тоталитаризма.

Александр Викторович, с вашей точки зрения… Вот смотрите, как мы сейчас обсуждаем один вот этот пункт, что сближение двух тоталитарных режимов обусловило… Можно трактовать практически любой европейский режим или современный с такой же точки зрения – как тоталитарный. Или я ошибаюсь? Зачем тогда в детский, для девятого класса учебник по истории вводить столь странное понятие?

Александр Снегуров: Главное – не упираться в понятия и в определения.

Дмитрий Лысков: А как? Вот нам сказали, что советский и фашистский режим были тоталитарными, не сказав, что страны Прибалтики были тоталитарными, что половина… ну, большая часть стран Европы были тоталитарными. Почему-то именно Советский Союз и Германией сближались, а эти не сближались.

Сергей Цыбульский: Вы взяли цитату из конкретного параграфа о Германии и Советском Союзе.

Дмитрий Лысков: Нет, там было больше. Там было и про освободительный поход, и так далее. Ну, просто критерии. Зачем детям давать такой странный критерий?

Сергей Цыбульский: Во-первых, это девятый класс.

Дмитрий Лысков: Ну, девятый класс. Ну, подростки.

Александр Снегуров: Давайте так. Есть набор понятий. Хотя я предлагаю в них не упираться маниакально, но он существует. Стандарт образовательный. Значит, тогда надо пересмотреть и его, и программу. Я с вами отчасти соглашаюсь, что не надо упираться излишне так фанатично именно в этот период, кстати. Может быть, для меня ближе и драма Бородинского сражения, кстати.

Сергей Цыбульский: Ну, это более честная война была бы.

Дмитрий Лысков: Да, прошу вас, конечно

Александр Руденко: Мне кажется, что… вот я согласен с коллегами, что ведь история в школе – это не совсем наука. И здесь прежде всего…

Дмитрий Лысков: А тогда что? Вот есть распространенное мнение, что массовая история – это всегда идеология. Нет?

Александр Руденко: Нравственные понятия, которые ребенок должен принести. Тоталитаризм – это плохо. Где бы он ни был – в Германии, в СССР – это плохо.

Дмитрий Лысков: А в Британии, в колониальной практике, в современных США, в странах Прибалтики, в Финляндии, в Польше?

Александр Руденко: Несомненно.

Дмитрий Лысков: Ведь вся история была бы плохой.

Александр Руденко: Может быть, больше интересно, почему в этот конкретный исторический период эти режимы возникают. И СССР не был здесь исключением. Но дать нравственную оценку, осуждение ребенком, который формируется как личность, как гражданин, – вот это очень важно. И поэтому какой бы хороший учебник ни был, личность преподавателя, учителя с его позицией – это самое важное. Поэтому беспокойство коллеги за наши кадры – это самое главное.

Дмитрий Лысков: А потом-то в этом учебнике…

Сергей Цыбульский: Учебник – это инструмент. Текст – это инструмент. Он же находится в руках учителя, который этим инструментом… Это машина с шестеренками. А как она работает – это уже задача учителя.

Дмитрий Лысков: Господа, но далее в учебнике говорится, что Сталин решил получить "свою часть" Польши, а советские самолеты бомбили польские города. Это же, во-первых, не соответствует реальности.

Сергей Цыбульский: Хорошо, расскажу такой случай, давайте расскажу такой случай. Два года назад к нам пришел ветеран. Ну, встречи с ветеранами – это важно по всем показателям. Пожилой человек, генерал прославленный, весь в орденах, в мундире. Решил рассказать детям об ужасе начала войны. И как раз он так подробно с 39-го года начал рассказ. И вот как раз он говорит о том, что 1 сентября немцы перешли границы с Польшей. И в классе в это время присутствовал у меня восьмой класс. Восьмой класс XX век не проходит еще, а это XIX век. Причем это был сентябрь – соответственно, они только что XVIII закончили и начали XIX проходить. И вот эта информация, которая в принципе для них новая, свежая. И дальше, 17 августа… 17 сентября входят наши войска на территорию Польши. Ребенок поднимает руку и спрашивает генерала: "Простите, вот с этой стороны вошли войска и с другой. Значит, мы тоже, как и немцы, получается?"

Дмитрий Лысков: И какое объяснение прозвучало, интересно?

Сергей Цыбульский: Ну, пожилой человек, конечно, замешкался, потому что в его логике рассуждений такого быть не могло. "Ну, как это? Мы же освобождали". Но на самом деле мы заняли…

Дмитрий Лысков: Сергей Леонидович, а вы-то объяснили, как это произошло?

Сергей Цыбульский: Ну, в тот момент я не вмешивался. Потом мы на уроке это обсудили, конечно. Во-первых, мы все время упираемся в какие-то факты. Мы собрались здесь не совсем вот прямо…

Дмитрий Лысков: Это показательный пример, на мой взгляд.

Сергей Цыбульский: Показательный пример? Пилсудский занял эти территории в 20-м году, а мы, в общем-то, вернули то, что и так принадлежало Российской империи до 18-го, до 20-го года.

Дмитрий Лысков: Вернули в 39-м, да.

Сергей Цыбульский: Но дело не в этом. Ребенок-то четко почувствовал, что если здесь войска входят и здесь войска входят – значит, что-то общее есть. И здесь мы не обманем…

Дмитрий Лысков: В том-то и дело. Либо мы рассматриваем всю историю как непрерывную череду войн и насилия, либо все-таки есть какие-то нюансы. А как донести эти нюансы?

Сергей Цыбульский: Еще раз. Все нюансы рассматриваются на историческом факультете МГУ, МГПУ и так далее. В школу мы это не выносим.

Дмитрий Лысков: Кстати, вот спасибо.

Сергей Цыбульский: Задача – научить другому ребенка. Мыслить.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Вот сейчас вы упомянули, мы уже не первый раз действительно затрагиваем этот момент. Денис Валерьевич, может быть, тогда вы попробуете сейчас сформулировать, а какая же действительно тогда задача школьного преподавания истории, если это все-таки не история, если это не фактология? Может быть, идеология?

Денис Кобба: Нет, вообще-то говоря, конечно, государства без идеологии быть не может. Если нет векториальной идеи, к которой мы идем, то тогда зачем мы вообще собрались? Потому что у нас на самом деле…

Сергей Цыбульский: Вы про государство?

Денис Кобба: Конечно, конечно, да. Я говорю: зачем мы собрались? Потому что в таком случае как объединить людей разных национальностей, религий, не знаю, финансовых возможностей, интересов? Наше общее прошлое – это то, что нас, конечно, объединяет, и поэтому история сама по себе уже идеология.

Не случайно у нас вот такой… ну, я побоюсь, конечно, этого слова, но фактически культ Великой Отечественной войны. Я не думаю, что немцы так же ее как бы свято чтят – в том плане, что вот наконец-таки Советский Союз все-таки одолел нацистскую Германию. Они ее помнят очень хорошо, войну, и у них это почти табуированная тема – в том плане, что не дай бог, так сказать, кто-то пошутит по поводу нацистской Германии.

Сергей Цыбульский: Чтобы повторения не было.

Денис Кобба: Конечно. У них слова советских солдат вписаны в Бундестаге, они там прописаны. И они не стирают, чтобы генетическая память осталась. История идеологична сама по себе, вне всяких сомнений. Но, с другой стороны, если мы будем навязывать детям какую-то концепцию о том, что наша история идет в ту сторону или в эту сторону, а все остальное – неправда… Вот вы показали здесь цитату. Она на самом деле ошибочна по многим вещам. Можно же взять… Если бы профессионалы сели бы и тыкали, то фашизм… Там не было фашизма.

Дмитрий Лысков: Да, национал-социализм.

Денис Кобба: Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterparte – это нацистская партия. А фашизм был в Италии. В учебнике истории тем не менее это есть. Почему? Вот мы до эфира обсуждали, есть такая интересная концепция. Мне в свое время глаза приоткрыла профессор Басовская. Она сказала о том, что… Мы с ней дискутировали по поводу Жанны д’Арк. Ну, это ее любимая тема. Я оказался, к счастью, причастен, в нескольких проектах с ней вместе мы работали. И когда как-то раз мы заспорили, она говорит: "Ты знаешь, Денис, такая есть точка зрения о том, что некоторые мифы в истории намного более историчные, чем собственно история".

И если мы, допустим, взялись в концептуальном плане, что Советский Союз освобождал Европу, и по факту мы сделали европейцам все-таки лучше… Как бы они сейчас не отбрыкивались, но они не живут сейчас в концентрационных лагерях. Диаспора еврейского народа многократно приросла в той же самой Европе. Мы сохранили памятники истории, культуры, природы и прочее, прочее, прочее. И вообще мы сейчас живем в единой Европе, а этого могло бы и не быть. Значит, в таком случае это хорошо. Значит, эти штампы, эти стандарты, которые мы, так сказать, преподносим для большинства абсолютного, – это нормально. Хотя, конечно, они исторически могут быть крайне ошибочными, если мы начинаем ковырять их как профессионалы.

Дмитрий Лысков: Александр Викторович, может быть, для этого и была предложена в свое время концепция единого учебника истории, чтобы, да, продвигать определенную государственную точку зрения? Будем говорить напрямую – идеологическую точку зрения.

Александр Снегуров: Ну, я не против был этого учебника, потому что опять же я считаю, что (об этом говорилось) главная роль принадлежит педагогу. По крайней мере, такой должна быть педагогика, где, извините, главную роль играет педагог. Так что пусть будет такой идеологический учебник. Если его не переписывать и не пересказывать, а при этом знакомить ребят с более широкой картиной, он никакого вреда не принесет.

Плюс к этому (о чем говорил наш коллега) есть масса других источников. Можно получать информацию из Интернета, из музеев, из опросов старожилов, свидетелей каких-то событий. Кстати, здесь сказано было о Германии. Я был в Берлине во время празднования 60-летия Победы. И в музее города Берлина представлен, скажем так, структурно верный взгляд на события. Там есть и макет концентрационного лагеря, но есть и бюст Сталина. Вот этот взгляд – все-таки не искривленный сильно, не ангажированный – прежде всего нужно внедрять нам в процессе образования и воспитания.

Дмитрий Лысков: Вот вы упомянули как раз о воспоминаниях, о документах. Давайте сейчас посмотрим небольшой сюжет и вспомним речь старшеклассника из Нового Уренгоя – один из наиболее скандальных эпизодов последнего времени. И потом продолжим наше обсуждение.

Николай Десятниченко: "Здравствуйте. Меня зовут Десятниченко Николай, и я учусь в гимназии города Новый Уренгой.

В сотрудничестве с Народным союзом Германии по уходу за военными захоронениями я узнал и подробно изучил биографию Георга Йохана Рау. Он родился 17 января 1922 года под Зигмарингеном в многодетной семье. На фронт Георг ушел в чине ефрейтора и сражался в качестве солдата ПВО в Сталинградской битве. Георг был одним из 250 тысяч немецких солдат, которые были окружены Советской армией в так называемом "сталинградском котле". После прекращения боев он попал в лагерь для военнопленных. И лишь в прошлом году семья Георга получила информацию от Народного союза Германии по уходу за военными захоронениями, что солдат умер от тяжелых условий плена 17 марта 1943 года.

История Георга и работа над проектом тронули меня и подтолкнули на посещение захоронения солдат Вермахта вблизи города Копейска. Это чрезвычайно огорчило меня, поскольку я увидел могилы невинно погибших людей, среди которых многие хотели жить мирно и не желали воевать. Они испытывали невероятные трудности во время войны, о которых мне рассказывал мой прадедушка, участник войны, который был командиром стрелковой роты.

Я искренне надеюсь, что на всей Земле восторжествует здравый смысл и мир больше никогда не увидит войн. Спасибо за внимание!"

Дмитрий Лысков: Слова школьника из Копейска. Александр Иванович, вот широчайший общественный резонанс получила эта речь. Одни говорят, что это проявление гражданского общества, другие говорят, что это травля. Как вы оцените произошедшее? Потому что я не знаю, стоит ли оценивать сами слова, а именно произошедшее. То есть в обществе есть какой-то запрос, получается, на определенную трактовку исторических событий?

Александр Руденко: Вы знаете, общество в той ситуации политической, в которой мы оказались, противостояния России и Запада, все очень болезненно воспринимает. И случись это десять лет назад, может быть, даже никто и не обратил бы внимания. Сейчас любое слово, любая запятая имеет значение, поэтому вот это отношение общества. Поэтому ребенок, конечно, тут никак не виноват. Нас немножко всегда удивляет, может быть, сейчас, что ребенок посетил могилы немецких солдат…

Дмитрий Лысков: Нет, мы удивлялись не этому, конечно.

Александр Руденко: Ребенок увидел, наверное…

Дмитрий Лысков: Удивлялись фразе "невинно погибшие".

Александр Руденко: Здесь, конечно, вы знаете, неверно расставленные, конечно, акценты.

Дмитрий Лысков: Удивлялись фразе "так называемый "сталинградский котел" и вот таким оборотам.

Александр Руденко: Да. Это, конечно, все понятно. Это агрессор, он пришел с оружием в руках. И здесь оправданий, что он умирает здесь в связи с плохими условиями плена… Ну, война есть война. Тут какая-то есть в этих, может быть, словах, еще раз говорю, какая-то разделенность ответственности противоположной стороны. А этого вот нет, вот уж нет. Агрессор есть агрессор, а защитник родины есть защитник родины.

Дмитрий Лысков: А мы как раз в предыдущем учебнике видели, что как-то эта разделенная ответственность и возникает, когда нам говорят, что два тоталитарных режима столкнулись. Ну, правильно, они и виноваты, два тоталитарных режима. А что тут? Естественно! Один тоталитарный, другой тоталитарный, делили мир между собой. Мы же это видели в цитате, в учебнике истории для школы. Нет?

Денис Кобба: Ну, это не совсем так.

Александр Руденко: Нет, ну конечно, не так. Нет, та фраза, которая была приведена – нет, конечно, не так. Это обратное видение, вот ваше конкретное. Я увидел совсем другое. И еще раз хочу сказать, что действительно такой исторический период, когда вдруг даже демократические режимы стали переживать и уходить в этот тоталитаризм. И почему это происходило? И Советский Союз этого не избежал, да. И действительно, в Советском Союзе, знаете, всегда очень все хорошо говорилось, провозглашались прекрасные лозунги. И никто не говорил о каких-то массовых истреблениях, в отличие от Германии.

Денис Кобба: Самая демократичная Конституция.

Дмитрий Лысков: Да, самая демократичная – сталинская Конституция.

Александр Руденко: Поэтому нас сейчас это немножечко, людей того поколения… Провозглашенные лозунги и то, что происходило, – это две большие разницы. И поэтому это сейчас немножечко воспринимается так болезненно.

Дмитрий Лысков: Спасибо, спасибо. Вы хотели добавить?

Сергей Цыбульский: Да, я хотел добавить, что ответственность, конечно, должны разделять не мальчик, не мама, которая его готовила, а те, кто организовывал эту поездку, непосредственные люди, которые с ним работали.

Дмитрий Лысков: А можно как раз я тогда вопрос задам? Он вертится на языке. Потому что уже заявлено, что будут проверены педагоги и программа школьная. И звучали призывы вплоть до кары в сторону учителей. А насколько велика здесь ответственность действительно педагогов, которые занимались с этим мальчиком?

Сергей Цыбульский: Вы знаете, пару лет назад на телевидении в какой-то общественной передаче две девочки из Подмосковья, по-моему… Ну, их спросили: "Что такое Холокост?" Они ответили, что это клей для обоев. И был снят такой фильм. И автор фильма очень правильное решение сделал – он взял деньги и поехал вместе с девчонками в Польшу, показал концлагеря. И мы видим, как девчонки рыдают просто, они плачут и отворачиваются, говорят: "Ну, если бы мы знали, мы никогда в жизни такой глупости не сделали". Никто их общественно не осуждал. Да, спросили учителя, который преподает у этих девочек. Ну, совершенно замечательный педагог.

Понимаете, в чем дело? У нас ведь определенное количество часов истории, определенное количество времени, определенное количество людей, детей, 30 человек в классе. Наша задача – опросить, еще что-то. Поэтому, конечно, сказать, что это была… Что такое Холокост, в учебнике написано? Написано. Она произнесла это слово? Произнесла. Но это прошло через сердце ребенка? Нет. Это слово незнакомое, и в ее жизни это никак не сталкивается.

Ситуация с мальчиком из Уренгоя. Ну что? Там же тоже очень важно – "не хотели воевать". Ремарк уже ставил эту проблему в "На Западном фронте без перемен". Это люди, которые пошли на фронт, но не разделяют точку зрения… Ну как? Если вы живете в тоталитарном государстве, если вас призывают на войну и вы идете на войну… Ну, у вас есть шанс пойти в концлагерь, быть арестованным полицией или еще что-то. Или пойти, но в таком случае вы уже подписываетесь, что вы воюете за эту страну. Конечно. Как они невинно осуждены?

Но, с другой стороны, мальчик-то хотел идею другую донести – что в войнах участвуют зачастую люди, которые совершенно про другое. Они хотят мирно жить, они хотят растить своих детей, но им приходится идти, погибать. И конечно, ну да, надо как-то знать, где они похоронены, их семьи имеют право на это. Но здесь-то он совершенно прав в данном случае.

Дмитрий Лысков: Александр Викторович, прошу вас.

Александр Снегуров: Здесь я не вижу никакого криминала в высказывании мальчика, даже если смотреть высказывание. Он говорил о человеке как о жертве войны и вообще как о жертве истории во многом. Ну что, нельзя сострадать? Вся русская литература и культура во многом на милости к падшим основана. Ну как можно к этому цепляться, к этому конкретному высказыванию, а уж тем более начинать кампанию шельмования педагогов, проверки школ? В конце концов, он высказал в рамках проекта свое мнение. И он находился в гостях, в Бундестаге. И он не мог сказать: "Вы – проклятые фашисты. Сейчас я вас научу". Правда?

Дмитрий Лысков: Ну, это было бы как минимум неэтично.

Александр Снегуров: Ну, неужели не очевидно это для массы людей?

Сергей Цыбульский: Александр Викторович, надо посмотреть, кто эти высказывания делает. Это политиканство.

Дмитрий Лысков: Ну, уже известно, что этот текст ему вручили непосредственно там. И этот текст, в общем-то, составлял не он, не проводил таких исследований.

Сергей Цыбульский: Да нет, я про то, что "давайте разберемся со всеми", "давайте проверим всю систему образования".

Дмитрий Лысков: Ну, это тоже.

Александр Снегуров: Нет, я по тексту сказал. Даже если вручили. Это ординарный проект. Масса проектов выполняется сейчас, это надо знать. И вообще решать надо – участвуют наши школьники в международных проектах или нет. Пусть тогда в школах сидят и выступают максимум на конференциях общешкольных и районных, если мы так обостренно воспринимаем слова школьника, который может занимать определенную позицию. А разве не может занимать? Почему мы говорим "текст вручили"? А если он такую позицию искренне занимает?

Дмитрий Лысков: Денис Валерьевич, а может быть, действительно чем больше позиций, тем лучше? "Пусть цветет сто цветов". И вполне можно говорить о войсках, которые 23 августа 42-го года стерли Сталинград с лица земли в результате самой страшной бомбардировки за время войны, что они невинные жертвы так называемого "сталинградского котла". Это же тоже точка зрения.

Денис Кобба: Смотрите. Если формально говорить, то, вообще-то, говорить нам никто не запрещал. Это основа нашей Конституции. Поэтому если у человека отвратительнейшее из всех возможных мнений, но он не преступает закона – ну и пусть говорит.

С другой стороны, если уж… Мы, вообще-то, собрались по поводу единого учебника. Учебник, который мы обсуждали в цитате, – это все-таки учебник по всеобщей истории и, я посмотрел, за 2010 год.

Дмитрий Лысков: Да, за 2010-й.

Денис Кобба: А речь шла о едином учебнике истории по истории Отечества. Это другой концепт абсолютно, абсолютно другой подход и другой взгляд. И вот здесь нужно, если мы обсуждаем, тогда вопрос в том, какие стандарты мы вкладываем в образование историческое вообще. То есть мы хотим увидеть гражданина, который будет все знать, все понимать, обо всем рассуждать и, соответственно, как бы иметь собственное мнение, или мы хотим иметь гражданина, который знает четкие и правильные установки, куда идет наше общество и, соответственно, готов в этом помочь? Это на самом деле не праздный вопрос.

Дмитрий Лысков: А мы уже несколько раз поднимали его в ходе программы.

Денис Кобба: Потому что если посмотреть на тех людей, которые писали учебник, кто принимал участие в оценке данного учебника, вот Российское историческое общество, кто возглавлял и кто вообще инициировал процесс, президент и прочие, то, безусловно, для этих людей совершенно правильным было бы, чтобы был некий стандартный учебник, который даст обществу четкий вектор, направление, и общество будет идти по пути развития данного вектора. И я не вижу на самом деле в этом плохих вещей. С другой стороны…

Дмитрий Лысков: Денис Валерьевич, спасибо, спасибо. У нас есть еще один сюжет. Я хочу, чтобы мы сейчас его посмотрели, прежде чем мы продолжим нашу дискуссию. Я думаю, он перекликается со многим здесь сказанным.

Инна Новикова – журналист и мать троих детей, двое из которых еще учатся в школе. Старший сын уже студент, но именно во время его учебы произошел случай с учителем истории.

Инна Новикова, журналист: Ребенок приходит и сообщает, что учитель истории (я думаю, что это класс девятый, наверное, был) сказал, что Россия – это не правовое государство, что у нас здесь нет гражданского общества, что тюрьмы в фашистской Германии были более гуманные, чем тюрьмы НКВД. Ну, насчет газовых камер как бы. Тюрьмы в фашистской Германии – это, в общем, известная такая история, и не только на Нюрнбергском процессе. У меня муж прямо пришел в ужас. Ну и мы тоже пришли в ужас. Пошли к директору школы. Ну, муж пошел.

Директор вызвал учителя и попросил объясниться. Учитель рассказал, что получал информацию, а после озвучивал ее в классе, из интернет-блога одного известного публициста, но публицист не историк.

Инна Новикова: Мой муж говорит: "Во-первых, есть учебники. Во-вторых, если вы берете столь крайнее мнение и хотите ознакомить детей с этим мнением, то, может быть, тогда есть смысл и какие-то другие мнения тоже дать, ознакомить детей тоже?" В итоге у моего ребенка был отдельный, индивидуальный учитель истории. Весь остальной класс продолжал учиться, соответственно, у того преподавателя. И я не удивлюсь, если он продолжал тоже рассказывать такие же истории, ну, давать детям свое видение.

При всем этом Инна не считает, что школа должна давать только идеологически выверенные знания. Информации должно быть много, она может быть из разных источников. Главное – не допускать в школе крайностей.

Инна Новикова: Нам не нужно, чтобы в школе говорили то, как мы считаем правильным. Пусть школа дает те стандарты, которые есть, которые приняты в обществе. Просто нельзя учить историю по статьям в журналах очень радикального человека. Я тогда выяснила, что, оказывается, в школе нет вообще ни одного предметника, который любил бы свой предмет. Были преподаватели разные – хорошие, плохие, очень плохие, замечательные. При этом каких-то фанатиков, которые были во время моего школьного детства, таких не было.

Дмитрий Лысков: Как я и говорил, в сюжете затронуто много вопросов, которые мы поднимали, в том числе и здесь, в нашей программе, от заинтересованности предметников вплоть до вопросов идеологии или разности взглядов.

Александр Иванович, опять же мы видим – у нас есть, с одной стороны, возмущение тем, что дается точка зрения, с точки зрения представителей общества, неверная; а с другой стороны, не нужно на уроках истории давать только одну позицию и идеологию, как мы здесь и говорили. Как выходить-то из этого тупика?

Александр Руденко: В данном случае это же здесь не дается, а навязывается, мы видим. Есть одна точка зрения, и вот преподаватель ее как бы… довольно радикальная, со слов вот этой дамы, и навязывается эта точка зрения. Конечно, это недопустимо. Поэтому и все эти вопросы об этических каких-то проблемах в школе, о нормах, которые должны быть. В любом случае, еще раз говорю, главная задача для молодого человека – получить на уроках истории четкое понимание, что такое хорошо, а что такое плохо, с точки зрения человека, его судьбы, его жизни и, конечно, твоего государства, в котором ты живешь.

Дмитрий Лысков: Александр Викторович, вот если опять же я правильно понимаю, единый учебник должен был решить эту проблему – должен был создать ту самую линию. Но, опять же если я не ошибаюсь, он создан так и не был. Был разработан единый стандарт историко-культурный, в рамках которого была создана линия учебников, которые педагоги могут выбрать. Все правильно?

Александр Снегуров: Да, все верно. Опять же – как создавалось? Почему именно эти выбраны авторы для создания трех этих линеек? Я думаю, что отчасти дело в том… Почему не создан этот учебник? Потому что он не может решить комплекс назревших проблем. И без педагогов, о чем мы говорили, без самих условий, подходящих для существования и развития педагогических взглядов и компетенций, невозможно обращаться серьезно к проблематике создания учебников.

Дмитрий Лысков: Ну, в принципе, с другой стороны, если был бы учебник, наверное, с чего-то можно было бы начать. Сергей Леонидович, чтобы я понимал, вы сейчас обязаны учить школьников по этим учебникам или вольны выбрать другие учебники?

Сергей Цыбульский: Давайте так. Вот здесь преподаватели истории. Скажите, пожалуйста, коллеги, вы пользуетесь каким-нибудь учебником на уроке? Вот просто чтобы лежал учебник и чтобы вы, входя в класс, говорили: "Открыли…"

Денис Кобба: Нет.

Сергей Цыбульский: Я – нет. Вы пользуетесь?

Дмитрий Лысков: Нет, я на самом деле очень рад, потому что мне тоже так преподавали. Мои дети учатся по учебнику, к сожалению или к счастью. Ну, тут вопрос.

Сергей Цыбульский: Подождите. Это принципиальная позиция. Для учителя учебник на уроке не нужен в принципе. Это должны знать все. Он нужен для помощи, самостоятельной подготовки, домашнее задание прочитать. Или, я не знаю, ребенок болеет. Но на уроке учебником пользуются либо люди, которые уже устали, выгорание…. Это то, о чем вы говорили. Ну, открыли, почитали, посмотрели. Либо молодой учитель, который приходит и боится что-то неправильно сделать. Для профессионала учебник не нужен в принципе на уроке – это раз.

Второе. Единый учебник нужен с очень простой позиции. У нас есть единый государственный экзамен, и в итоге мы его должны сдать. Это не математика, это не литература, это история. В истории огромное количество разных дат. Какие я должен ребенку дать даты, которые потом сыграют свою роль на ЕГЭ? Вот я принес учебник, на который все, в принципе, ориентируются, многие – "История России" Орлова, эмгэушный. Но здесь, если вы посмотрите, в конце четыре страницы мелким шрифтом – это только даты. Больше 800 с чем-то дат дано. Это что? Это надо выучить? Нет.

Дмитрий Лысков: Сергей Леонидович, я прошу прощения, у нас остается минута практически.

Сергей Цыбульский: Учебник нужен для того, чтобы правильно подготовиться, например, к ЕГЭ.

Дмитрий Лысков: Сейчас учитель обязан учить именно по этим учебникам или волен выбрать? Я все-таки хочу получить ответ на этот вопрос.

Денис Кобба: В принципе, преподаватели вольны. У нас нет насилия и тоталитарного общества, то есть мы живем в стране совершенно нормальной.

Дмитрий Лысков: То есть мы движемся фактически по принципу "шаг вперед и два назад"? Мы заявили, что нам нужен учебник. И вот сейчас в студии мы проговорили о том, что хорошо бы было, если бы был такой учебник. Но мы его, оказывается, не ввели, и каждый учитель может выбрать…

Денис Кобба: Нет, хорошо бы, чтобы было четкое понимание общества. Я имею в виду в данном случае, наверное, все-таки государство, потому что мы все – люди государственные. Чтобы было бы понимание государства, чего мы хотим от общества: либо мы хотим движения вперед и нам нужен четкий вектор, либо мы хотим не движения вперед с четкими векторами, а развития общества. Развитие общества предполагает умных и интеллектуальных людей, самостоятельных. Движение вперед по стандарту предполагает направленную от начала… Поэтому давайте определимся. Желание президента в 2013 году натолкнулось на массу препятствий, потому что… Вот этот стандарт, который был принят, – это все равно что, знаете, "мы будем есть мясо". А каким мы его будем есть – нам не сказали. Понимаете?

Дмитрий Лысков: Мы так это и не поняли. Уважаемые господа, к сожалению, время нашей программы подошло к концу. У нас был очень интересный разговор. И я думаю, что нужно такие разговоры продолжать и обсуждать вопросы в таком составе за круглым столом в нашей студии. Но тем не менее мы начали программу с того, что "Россия – страна с непредсказуемым прошлым". Пока, по крайней мере мое резюме из состоявшегося разговора, мы из этого состояния не выходим. К лучшему это или к худшему – ну, судить нашим зрителям и нашим экспертам. Спасибо вам огромное за этот содержательный разговор.

Нужен ли обществу и государству единый подход к преподаванию истории?