Валерий Гребенец: Старейшая на планете вечная мерзлота — это район Анабара (Аляска), она существует полтора миллиона лет

Гости
Валерий Гребенец
кандидат геолого-минералогических наук, доцент МГУ им. МВ. Ломоносова
Булат Нигматулин
доктор технических наук, профессор, генеральный директор Института проблем энергетики

Михаил Флинт: Добрый день, дорогие телезрители! Вы смотрите программу "У нас одна Земля", и с вами я, ее ведущий Михаил Флинт. Мы поговорим о вечной мерзлоте и ее тайнах. Вечная мерзлота – область нашей планеты, где температура в верхней части земной коры в течение двух-трех последних тысячелетий не поднимается выше нуля градусов. Общая площадь вечной мерзлоты на земле – 35 млн кв. км. Это более 25% площади всей суши Земли.

В России есть такая традиция – использовать площадь Франции как эталон. Я, право, не знаю, с чем она связана, но давайте ей последуем. Так вот это в 64 раза больше, чем площадь Франции. Вечная мерзлота есть в Европе и Азии, в Канаде и на Аляске, арктических островах и в Антарктиде. Почти треть от мировых вечномерзлотных пород – а это 11 млн кв. км – находится на территории России.

От самих слов "вечная мерзлота" веет холодом и безжизненностью. На самом же деле это совсем не . В области вечной мерзлоты существуют богатые и очень разнообразные экосистемы. Там живут и работают люди, там стоят крупные города. Наш Якутск, например, самый крупный город в зоне вечной мерзлоты, Норильск и Магадан, Фэрбанск на Аляске, многие города Канады. Там добывают нефть, газ, золото и алмазы.

Есть еще один важнейший аспект нашей жизни, связанный с криолитозоной (так называют ученые вечную мерзлоту). Климатическое потепление последних десятилетии вызывает ее ускоренное таяние. Это не только ведет к заболачиванию гигантских территорий и затрудняет хозяйственную деятельность – к этому, в конце концов, можно адаптироваться, – но и грозит высвобождением, поступлением в атмосферу огромных объемов парниковых газов CO2 и метана. О том, что мы знанием о зоне вечной мерзлоты, о загадках этого явления, которые нам необходимо разгадать, мы сегодня побеседуем с Валерием Ивановичем Гребенцом, доцентом кафедры криолитологии и гляциологии географического факультета Московского государственного университета.

Валерий Иванович, большое спасибо, что вы нашли время прийти в студию и поговорить об интереснейшем предмете – о криолитозоне Земного шара. И у меня первый вопрос, почти что общеобразовательный: скажите, пожалуйста, как же эта зона сформировалась? Ведь она огромная. Насколько я знаю, она, если я мог бы мерить ее по отношению к Земному шару, это почти 25%.

Валерий Гребенец: Это продукт, геолого-географический фактор. В том числе история развития Земли в последние миллиона полтора лет. Именно где-то полтора миллиона лет назад у нас сформировалась вечная мерзлота. Старейшая – это район Анабара, район Аляски, и только оно и существует все полтора миллиона лет.

Михаил Флинт: Это вот эти 1,5 млн лет?

Валерий Гребенец: Практически 1,5 млн лет. Причем мощность там достигает 1000-1200 метров. Это очень мощный хороший слой земли.

Михаил Флинт: Да, фантастически.

Валерий Гребенец: И вполне понятно, что разница в радиационном балансе, в том приходе тепла, который мы получаем от Солнца, и в той потере Землей энергии в длинноволновом диапазоне, он не компенсируется в полярных регионах. Полярная ночь, уходит энергия.

Михаил Флинт: Поэтому она так долго сохраняется.

Валерий Гребенец: А в летний период года у нас с вами Солнце низкое, и не восполняется эта энергия. И там, где отрицательное значение температуры, там есть прекрасные условия для формирования вечной мерзлоты, ее существования.

И, говоря, допустим, о ледниковых периодах, можно вспомнить, что их было четыре самых главных за последние миллионы лет. Были, казалось бы, очень мощные оледенения, которые достигали Каспия, достигали чуть ли не черного моря – Днепровское, например, оледенение, – но ведь самое холодное было последнее, которое всего лишь дошло до Валдая. Лед был 3-4 км.

Михаил Флинт: Оно по геологическим меркам было совсем недавно?

Валерий Гребенец: Совсем недавно.

Михаил Флинт: Да. Оно закончилось 9-10 тыс. лет назад?

Валерий Гребенец: Да, 10-12 тыс. лет назад начало очень быстро умирать, заканчиваться.

Михаил Флинт: Уходить, да.

Валерий Гребенец: И, что очень интересно, просто был очень жесткий холодный лед, 3-4 км, он не очень хотел двигаться. Ведь лед двигается, когда он будет теплый , более пластичный. И, кстати, у нас здесь с вами в районе нашей Московской области , в ближайших регионах была вечная мерзлота, которая прекрасно вскрывается в тех клиньях. Она разбивалась, раскалывалась, формировались ледяные жилы. Под Звенигородом есть великолепные, в карьерах. Мы их зовем "псевдоморфозы по повторно-жильным льдам". То есть это вытаявшие жилы, заполненные, например, другим каким-то цветом песка – совершенно великолепная вещь, подтверждающая то, что вне ореолов, где располагалось само наземное мощное оледенение, на обширнейших территориях существовала вечная мерзлота. Естественно, по мере потепления климата 6-8 тыс. лет назад, когда был голоценовый оптимум, было намного теплее, чем сейчас, более дождливо, более влажно. Знаменитый потоп, который описан в Библии. Мерзлота очень сильно отступила к северу.

И примерно где-то последние 4 тыс. лет мы живем на новой волне похолодания. Как бы оно пытается восстановиться в прежних границах. Медленно, конечно.

Михаил Флинт: Валерий Иванович, вы говорите о том, что идет восстановление даже вечной мерзлоты. Я хочу к этому потом вернуться, потому что у нас есть два процесса: восстановление вечной мерзлоты и то, о чем климатологи говорят сегодня. Это восстановление связано с подвижкой южной границы на юг, или это касается только толщины слоя и этих мерзлых пород? Какое-то движение за последние тысячи лет прослеживается именно мерзлотного щита, или все-таки он сохраняется в границах?..

Валерий Гребенец: Этого продвижения на юг практически нет. Все-таки мы не очень сильно добились этих трендов похолодания после голоценового оптимума. И тут еще возникает чисто геологический фактор.

Помните из школьной физики: 1 грамм воды охладить на 1 градус – нужна одна калория. А заморозить ее – нужно 80 калорий. И получается, мы сталкиваемся с теми оттаявшими грунтами, которые содержат суглинки, глины, даже пески в какой-то степени , они содержат влагу. И, конечно, не могут в целом немножечко охлаждаться. А перейти в мерзлое, вечномерзлое состояние для них становится сложно. Ведь мы с вами понимаем по нашему сезонному промерзанию здесь в Подмосковье. Поэтому, пожалуй, можно говорить, что последние 4-6 тыс. лет идет в прежних границах, которые установились в голоценовом оптимуме.

Михаил Флинт: А толщина 2014 территории России вечной мерзлоты какая?

Валерий Гребенец: 1200 метров считается.

Михаил Флинт: Это Сибирь?

Валерий Гребенец: Это анабарский щит. Здесь очень интересный момент. Мы четко различаем вечномерзлые толщи – отрицательное значение температуры и содержат лед, – и мы различаем морозные породы, они отрицательное значение температур, причем могут быть очень низкими, но они не содержат льда. И эти морозные породы, которые не содержат льда… Скала охлаждается – -8, -7, -5, -4 °C. И вот они как раз эти 1200 метров. А вечно-мерзлые толщи, содержащие лед – пожалуй, это 400-600 метров.

Михаил Флинт: Скажите, пожалуйста, потому что вечная мерзлота у нас есть в Канаде , в Европе, в Азии, на Аляске. А если мы посмотрим расположенные такие же по широте континенты и острова, ту же самую Тасманию в Южном полушарии, Австралию, ту же самую Южную Африку, и область, вообще вторгнутая в Антарктиду вот так, это там, где Магелланов пролив, пролив Дрейка, и что? А там нет вечной мерзлоты.

Валерий Гребенец: Там нет вечной мерзлоты. Это во многом связано с установлением как раз зимних антициклональных погод, когда идет выхолаживание. В Монголии она есть. Есть на северо-востоке Китая огромные районы. Именно выхолаживание.

Смотрите, на тех же широтах в Шотландии нет, а у нас она есть.

Михаил Флинт: Да. А на Кольском она Бог знает где, а в Сибири она в Туве.

Валерий Гребенец: 300-400 млн лет назад, когда была единая Пангея, то в Южной Африке мы находим с вами так называемые тиллиты – признак того, что там было оледенение. Давно, когда это было действительно возле полюса, того полюса, который имеется у Земли.

Михаил Флинт: Да. Но сейчас все эти континенты и острова свободны от вечной мерзлоты.

Валерий Гребенец: Теплый хороший океан омывает.

Михаил Флинт: Да. Это тоже один из факторов, потому что колоссальная теплоемкость. Потому что нас ведь движение льда от припая Антарктиды и обратно, сезоны , оно несоизмеримо с площадями, которые замерзают , покрываются льдом в Северном Ледовитом океане.

Валерий Гребенец: Да. И поэтому мерзлота наш союзник. И союзник вот в каком плане. Вымораживание. Не искать какую-то точку опоры, как, допустим, делают вне криолитозоны, или точка опоры для фундамента, во что-то плотно упереться, или за счет сил трения, чтобы не уходил дальше наш фундамент, как в Москве большинство свай за счет того, что сила трения не дает им дальше выходить. Забивают-забивают, и достаточно. Мы вымораживаем. У нас не торец, не основание фундамента. Там какую-то мелочевку несет. За счет боковых сил смерзания. Чем ниже температура, тем больше сила смерзания.

Михаил Флинт: Парадоксальная получается вещь. Я был свидетелем одного фантастического события, когда был молодой, охотился и ходил много по полуброшенным деревням. Остановился у одного дедушки. И он своих пчел на зиму поместил в подвал дома оставленного. Обычное дело. А там обычно картошку хранят, около нуля градусов. В этом подвале – он это где не заметил – торчали пробитые два металлических штыря такой толщины. Холодопровод по этим штырям привел к тому, что у него пчелы погибли. Вы вбиваетесь этот штырь, и этот штырь становится гигантским теплопроводным таким…

Валерий Гребенец: Это не совсем, к сожалению, так. Во-первых, в мерзлоту почти ничего невозможно вбить, потому что лед обладает очень высоким сопротивлением, сжатием мгновенным. Танк проедет по льду, а положить туда килограммовую гирю, через некоторое время она уйдет в лед. Нет длительного сопротивления сжатию. И поэтому технология устройства фундаментов кардинально другая. Там сваи не забивают, там фундамент…

Михаил Флинт: Вы сказали, что вмораживают.

Валерий Гребенец: Вмораживают. Большего, чем будущие сваи, диаметра вначале скважина. В эту скважину вы, например, пускаете какой-то раствор или шлам, и опускаете сваю. И вот эта система вся смерзается.

Михаил Флинт: Понятно. То есть вот это окружение сваи становится теплоизолятором таким?

Валерий Гребенец: Нет, окружение сваи может быть из того же грунта. Оно смерзается с грунтом. А свая у вас может быть деревянная, металлическая, железобетонная, как правило. Они не есть особо проводники холода и тепла, они просто за счет боковых стенок с той естественной мерзлотой смерзлись.

Михаил Флинт: По такому принципу, по-моему, построен этот знаменитый аляскинский трубопровод.

Валерий Гребенец: И не только он.

Михаил Флинт: Но там это сотни километров.

Валерий Гребенец: А то, о чем вы меня абсолютно правильно подводите к мысли, что когда не хватает естественного холода, тогда применяют термостабилизаторы, то есть специальные системы, которые могут дополнительно к этому фундаменту подводить холод. И Трансаляскинский… Сейчас у нас десятки тысяч уже. Знаменитая термосвая Лонга. Там легкокипящая жидкость внутри, она сверху как окошко запотевает внутри трубы. Она начинает стекать зимой. Встречается с мерзлыми , но более теплыми грунтами. Испаряется. Огромный идет забор тепловой энергии. Снова сама по себе поднимается, опять запотевает.

Михаил Флинт: Это холодильник просто какой-то.

Валерий Гребенец: И это холодильник, работающий без энергетических затрат, и они весьма эффективны.

Михаил Флинт: Фантастика!

Давайте вернёмся к вопросу, с которого мы начинали. Сейчас диет похолодание. На фоне этого похолодания идет некоторое потепление, и оно совершенно очевидно. Оно абсолютно очевидно. Я не занимаюсь землей, занимаюсь морем, и я могу сказать, что за последние 30 лет у нас съежилась летняя ледовая шапка арктического океана на 37-40%. Конечно, это касается и области вечной мерзлоты. Чем это опасно? Заболачивание.

Валерий Гребенец: В принципе, заболачивание для природы как развитие, например, термокарстового вытаивания подземного льда и формирования озер, это какой-то в основном природный цикл. Опасно, ну, увеличивается заболачивание.

Михаил Флинт: Оно затрудняет хозяйственную деятельность.

Валерий Гребенец: Затруднит. Но для нас здесь основная печаль в том, что, допустим, вы поводили прекрасные изыскания, построили здания, сооружения в 1970-е, 1990-е, 2000-е годы. Вы рассчитывали, что ваших сил смерзания – например, нагрузка 120 тонн, – вы так устроили вашу сваю по глубине (10 метров), она может нести 150 тонн за счет сил смерзания. И у вас происходит повышение температуры, даже нет протаивания. Силы-то смерзания стали слабее. У вас уже не может держать 150 тонн, она может держать 100. А нагрузка-то 120 тонн осталась. И основные причины массовых деформаций зданий и сооружений в криолитозоне что в России, что в Люнгби – это как раз снижение несущей способности мороженых фундаментов. Это № 1. Заболачивание – № 2. И там, где льдистые толщи , эта вдруг резко активизация термокарста, как пожар. Мы теряем нашу как бы твердь, криолитогенной основы нет.

Михаил Флинт: Это какая-то взаимосвязь, что проникает туда влага? Вот эти потери термокарста с чем связаны? Это же не просто температура воздуха меняется чуть-чуть. Она, наверное, провоцирует какую-то целую серию процессов?

Валерий Гребенец: Допустим, у нас из тысячелетия в тысячелетие , из столетия в столетие приходит лето, столько-то оттаивает (например, 1-1,2 метра в зависимости от района и грунтов, ну, 1,5 метра), а зимой это опять промерзает. Оттаивает, промерзает, оттаивает , промерзает. Но если есть общий тренд к потеплению, то у вас уже не 1,2-1,5 метра, а 1,8-2 метра. Как правило, верхний горизонт той вечной мерзлоты сильно девственны. И вы вдруг входите не в это ваше квазистационарное состояние.

Михаил Флинт: Сезонно стационарное.

Валерий Гребенец: Да. А вы входите в толщу вечной мерзлоты, в которой могут быть просто льды.

Но что такое льдистость 40-60%? Это из 1 метра 40 см льда. И, конечно же, мерзлота водоупор, по сезонно талым условиям вода просачивается к ней, и здесь она вдруг попадает в царство льда. Это как пожар, это как карст, только термокарст. Лед начинает таять, уменьшается в объеме на 9%, формируются воронки, воронки заполняются водой, а дальше он самоподдерживающийся.

Михаил Флинт: Я читал про это, дальше начинаются и горизонтальные потоки воды, и это распространяется действительно как пожар на соседние районы, если говорить образно?

Валерий Гребенец: Да.

Михаил Флинт: Валерий Иванович, хочу коснуться вопроса об эмиссии парниковых газов при таянии криолитосферы. Как вы это оцениваете? И вообще вклад этих процессов, и вообще их значение?

Валерий Гребенец: Сама по себе мерзлая толща, вечная мерзлота, если бы условно сжать их как губку, то этих парниковых газов метана или углекислого газа сами по себе они содержат очень мало, какие-то доли процента от якобы возможного гипотетического выброса этих газов. Само содержание. Но мы с вами говорим об эмиссии, это немножко другое. То есть они начинают оттаивают. Допустим, увеличивается сезонный талый слой, или протаивает вечная мерзлота. А исследование Пущинских коллег, потом позже исследование американцев, коллеги Гельчинского, показали, что в вечной мерзлоте десятки тысяч лет живут и сохраняются в анабиозе эти метанопродуцирующие бактерии. И как только начинается оттаивание, освобождаются эти богатый органикой – и торф, и листочки всякие, мелкие лабильные углероды, – они начинают активизироваться.

Михаил Флинт: А субстрат у них есть.

Валерий Гребенец: Да. Он сохранился в вечной мерзлоте. Это какие-то орешки, палочки.

Михаил Флинт: И остатки животных организмов.

Валерий Гребенец: И все, что угодно. Поэтому эта вещь неоднозначна. Мы не ждем какого-то взрыва метановой или еще какой-то бомбы, потому что, ах, четырех-шестиметровые торфяники под Воркутой прямо протают, и здесь все заволочёт дымом.

Михаил Флинт: Вы затронули очень интересную проблему. Она говорит о том, что к таким природным явлениям ни в коем случае нельзя подходить механистически. Баланс сошелся, сосчитали – столько-то тепла. Вот то, что вы рассказали про развитие растительности. Это важнейшая вещь. Если происходит то же самое подтаивание, заболачивание, то происходит развитие не только куста, а вообще мощнейшей подушки мхов сверху, у которых , конечно, теплоизоляция. Мы используем эти мхи для изоляции домов. И без рассмотрения всего комплекса процессов…

Валерий Гребенец: Этот фактор недооценен. Неожиданное усиление протекторной роли новой растительности, и та ледовая завеса, которая в верхней части вечной мерзлоты.

Михаил Флинт: Как ученый, который занимается криолитосферой, как считаете, какие главные вопросы стоят, что может сделать наука, чтобы продвинуться кардинально понимании того, что происходит в современной криолитосфере и в прогнозе?

Валерий Гребенец: Чем, у меня много окажется проблем. Сосредоточусь на главном. Одну из них мы только что затронули. Это действительно вещь. Точная, детальная, количественная и прогностическая оценка тех возможных изменений, связанных с современными трендами в климате. Здесь нам не хватает очень хороших количественных методов подхода, потому что задачи сложные, задачи связаны с фазовым переходом в многослойной среде, и задача должна быть трехмерная, если что-то посчитать красиво на суперсовременных компьютерах. Не в обиду братьям по разуму математическим физикам, они даже эту задачу еще корректно не поставили. Поэтому мы обходимся частными двухмерными задачами.

В инженерном мерзлотоведении, считаю, два аспекта. Во-первых, аспект точечного прогнозирования температуры и несущей способности для вновь возводимых объектов. Во-вторых, это грамотный выбор технологии строительства. И вещь, которая знакома и океанологам-специалистам, связана с термоабразией льдистых берегов. Мы теряем такую огромную территорию каждый год. В некоторых районах, например, на Чукотке, да и Варандей, где наши месторождения. Это проблема, которая трудноразрешима и труднопрогнозируема.

Михаил Флинт: Но хотя бы прогнозировать ее хотелось, потому что при такой антропогенной активности в Арктике эта проблема вообще оценки перспектив развития , деградации или, наоборот, стабильность этого мерзлотного щита и термоабразии берегов – это ведь проблема № 1. Вы привели прекрасный пример, что люди, которые строили все эти сооружения 30 лет назад, они их строили с запасом, но не имея в виду никакого прогноза. Может быть, тогда не надо их винить? Может быть, тогда такого прогноза не было?

Валерий Гребенец: Не только они, но и норвежцы, и канадцы…

Михаил Флинт: Я вообще имею в виду.

Валерий Гребенец: …строят по существующим нормативам. Ведь вы же не можете заложить сваю глубиной 100 метров, когда вроде расчет вам показывает на 12 метров. Вот в чем здесь проблема.

Михаил Флинт: Вот наука, вот где она нужна, потому что без прогноза в такой подвешенной среде…

Валерий Гребенец: Очень динамичной.

Михаил Флинт: Это касается и вечной мерзлоты, и абразии берегов , и того, что происходит на арктическом шельфе, который в значительной степени тоже покрывает мерзлотный щит.

Валерий Иванович, спасибо вам огромное. Прекрасная получилась у нас беседа. Спасибо, что вы нашли время. Я знаю, у вас сейчас экзаменационный бум.

Валерий Гребенец: Защиты. Спасибо вам, что пригласили.

Михаил Флинт: Было очень интересно. Спасибо огромное.

 

В России вечная мерзлота занимает 65% территории. Если на Кольском полуострове ее южная граница примерно совпадает с Полярным кругом , то в Сибири она спускается вплоть до Алтая, северной границы Тувы и левобережья Амура. В целом зона вечной мерзлоты имеет колоссальное хозяйственное значение, главным образом связанное с добычей полезных ископаемых.

В зоне вечной мерзлоты ведется и сельское хозяйство. В целом, жизнь человека в криолитозоне, чем бы он ни занимался – это постоянная научная и технологическая борьба с условиями, которые создает вечная мерзлота. Другая проблема, о которой мы говорили – это эмиссия парниковых газов при разрушении вечной мерзлоты. По очень смелому прогнозу эмиссия в атмосферу CO2 и метана в ближайшие несколько декад составит 10% от их современного содержания в криолитосфере. Это даст увеличение атмосферного содержания на 20%. Для сравнения, ежегодная техногенная эмиссия парниковых газов, которую мы так боимся, дает менее 1%. Все это проблемы и страхи, понять истинное значение которых можно только в результате самых дотошных научных исследований.

Мне не хочется заканчивать этот сюжет на пессимистической ноте, поэтому я скажу следующее. Человечество недавно – по геологическим меркам недавно – пережило ледниковый период и последующее потепление. Неоднократное обводнение и высыхание Сахары и прочие сильные климатические катаклизмы. На территориях, еще недавно покрытых ледниками, выросли мощнейшие цивилизации. Переживет человечество и деградацию вечной мерзлоты, если такое случится. Может быть, даже переживет с пользой для себя.

2/3 людей на Земле – а их сейчас более 7,2 млрд – пользуются электричеством. Мы настолько привыкли к электричеству, что вспоминаем об этом благе только тогда, когда оно вдруг исчезает или становится недоступно.

Электроэнергия на Земле производится многими способами. Их следует разделить на способы, основанные на использовании невозобновляемых источников энергии (это сжигание ископаемого топлива, ядерная энергетика), и способы, основанные на использовании возобновляемых источников энергии. Последние тоже можно условно разделить на экологически грязные (сжигание биотоплива и древесины), и, как мы их теперь называем, "зеленые" технологии (использование энергии Солнца, ветра, морских приливов, гидротермальных источников, и некоторые другие).

Я не упомянул важную традиционную гидроэлектроэнергетику, и это намеренно. Я не систему, безусловно, отнести этот способ получения электроэнергии к экологически чистым. Нам хочется использовать экологически чистые и совершенно безопасные способы получения электроэнергии, но можем ли себе это позволить сегодня? Как распределяется мировая электроэнергетика по способам получения энергии и каковы перспективы изменения этой структуры? Как влияет глобализация на мировую электроэнергетику? Обо всем этом мы поговорим сегодня с Булатом Искандеровичем Нигматуллиным, доктором технических наук, профессором, генеральным директором Института проблем энергетики.

Булат Искандерович, во-первых, спасибо большое, что вы нашли время и пришли на эту передачу. Открывая этот сюжет, я несколько слов сказал о способах получения электроэнергии. Но я бы хотел, чтобы мы с вами с этого начали. Какими способами человек получает электроэнергию, и как вообще это раскладывается с точки зрения веса этих способов в той энергии, которыми человек пользуется?

Булат Нигматуллин: Человек , и наши слушатели, сначала смотрит не на то, какие способы добычи этой электроэнергии, производства электроэнергии, а смотрит на жировки – на стоимость электроэнергии, а для нашей страны и тепла, которую они платят из своих доходов. В нашей стране мы тратим в доходах примерно 5-6% от общих доходов населения по электроэнергии и теплу. Мир тратит от своих доходов 2-3-4%. То есть мы платим много.

Михаил Флинт: Это относительно доходов.

Булат Нигматуллин: А по-другому никак, ведь цена и стоимость связана с доходами. Мы тратим больше, чем…

Михаил Флинт: Я вас перебью. Но ведь это не отличается сильно.

Булат Нигматуллин: Это очень сильно, потому что, с другой стороны, на медицину, здравоохранение в долях ВВП государственные затраты в Америке около 7-8% в долях ВВП, в Германии около 6%, а мы 3,6%. Электроэнергия у нас 4%, даже больше 4%, и 3,6% – медицина. И в этих развитых странах все наоборот. То есть это значит, что соотношение, балансы там , все, что зарабатываем, в этом заработке валовой внутренний продукт получается следующий, что мы приоритет даем электроэнергетике и топливно-энергетическому комплексу, бензин и все прочее, а затраты на человека значительно меньше. Проценты. Я о балансах. Вот эта составляющая. Если мы мало зарабатываем, но в долях, в балансе мы должны иметь в виду.

Почему мы тратим так много на электроэнергию?

Собственно электроэнергии мы на душу населения потребляем около 1 тыс. кВт·ч в год в среднем, а Европа около 2 тыс. кВт·ч, Америка – более 4 тыс. кВт·ч в год, в Норвегии значительно больше, до 10 тыс. кВт·ч. Мы очень немного потребляем. Электроэнергия, которую потребляют на душу населения, очень немного.

Михаил Флинт: Но это включая все производство? Или индивидуальное?

Булат Нигматуллин: Есть потребление населения. Примерно 12-14% от всего потребления электроэнергии, которая потребляется в стране, это потребляет население. Этот объем делаем на общее количество, и получается 1 тыс. кВт·ч собственного потребления. Когда нам говорят, что нужно энергосбережение , электросбережение и все прочее – мы вообще мало потребляем! Поэтому надо добавлять и тепло, потому что мы за тепло платим примерно 2/3. У нас жировка: ¾ стоимость тепла и 1/4-2/4 стоимость электроэнергии.

Михаил Флинт: Почему так происходит?

Булат Нигматуллин: Здесь вторая вещь. От того, как народ потребляет электроэнергию – это благосостояние. Развитые страны ОЭСР или Евросоюза потребляет около 1,8-2 тыс. кВт·ч. Вот и соотношение доходов, уровня жизни нашего народа. Поэтому вроде бы, когда отдельно берту стоимость электроэнергии без тепла, то и не так много мы тратим, поэтому можно поднять цену на электроэнергию, тем более есть перекрестное субсидирование промышленностью населения, это примерно 200 млрд. Но на самом деле это не так. Если считать вместе с теплом – а это надо считать теплом, потому что у нас централизованное тепло, наши ТЭЦ (теплоэлектроцентрали) производят и тепло, и электроэнергию, то очень высокие цены, потому что почти все тепло производится органическим топливом: газ и уголь, очень немного мазута.

У нас стоимость газа и стоимость угля , производная от стоимости угля очень высокая. Цена газа высокая в доходах нашей экономики, в доходах нашего населения. А в стоимости электроэнергии стоимость газа составляет 80%. Так устроен рынок продажи электроэнергии, что основная цена устанавливается тепловыми станциями, а под них доводится цена атома и гидростанций.

Михаил Флинт: Вы уже сказали про 80% того вклада, который дает газ и уголь, чуть-чуть мазут. А остальные 20 – это что у нас?

Булат Нигматуллин: Это 80% в кВт·ч произведенные станциями органического топлива, а угольными – примерно 70%. Остальное – операционные затраты. Это стоимость рабочей силы, затраты на строительство. До 35% стоимости электроэнергии в цене заложены инвестиционные расходы на строительство новых станций, подстанций, новых линий электропередач и прочего.

Михаил Флинт: Это потому что страна большая? Почему так?

Булат Нигматуллин: Почему это было? Потому что были некоторые ученые, которые прогнозировали высокий темп роста потребления электроэнергии, под этот высокий темп роста электропотребления были созданы соответствующие энергетические стратегии, в эти энергетические стратегии были заложены эти высокие темпы. В результате мы построили 25 ГВт мощностей – это примерно сегодня 10% от общего объема генерирующих мощностей нашей электроэнергетики, которые не востребованы. Считалось, что у нас будет так много потребления, что в результате надо опережающим образом строить электроэнергетические мощности, как это было в советское время при Госплане. Но в Госплане были балансы, они сформированы под будущие электростанции. Они строили предприятия , и это было востребовано. А здесь рынок, и оказалось, что это не востребовано.

Мне говорят: "Да, мы построили, но зато они все равно не пропадут". Да, может, не пропадут, но вы заморозили капитал. Вы взяли из экономики увеличенной ценой электроэнергии с экономических субъектов дополнительные стоимости. Вместо того, чтобы они эти деньги тратили на свое развитие, они развивают электроэнергетику, которая не востребована. Это нарушение баланса.

Михаил Флинт: Скажите, Булат Искандерович, лишнюю электроэнергию мы можем как-то продавать?

Булат Нигматуллин: Нет, ничего не можем. Электроэнергия у нас – такой вид продукта, который потребляется в момент производства. Можно было бы взять на склад.

Михаил Флинт: Может быть, построить какие-то линии и экспортировать ее?

Булат Нигматуллин: Импорт, экспорт электроэнергетики у нас составляет 1,5% от общего производства, и не больше. И все эти разговоры… Это не нефть, не газ и не уголь. Складировать невозможно, а соседние страны должны иметь все равно резервы мощностей, потому что если вдруг что-то происходит, они не могут остаться без электроэнергии.

Михаил Флинт: Это самая чудовищная форма зависимости.

Булат Нигматуллин: Поэтому обязательно строят генерирующие мощности. А раз они построили генерирующие мощности, они говорят: "Давайте лучше вместо того, чтобы у вас покупать энергию, купим у вас газ, закачаем в хранилище, и будем производить сами". Единственная такая страна в Европе, которая занимается таким, а покупает много электроэнергии – это Италия. У них одна из самых высоких цен на электроэнергию. Они покупают примерно 20-25% от общего потребления электроэнергии. Они покупают электроэнергию из Германии и из Франции.

Какая электроэнергия? Во-первых, для обычного потребителя абсолютно все равно, какой киловатт-час приходится…

Михаил Флинт: Если он стоит одинаково абсолютно.

Булат Нигматуллин: Для него не стоит одинаково, а для него главное, чтобы цена была разумная, достаточная и справедливая, то есть та, которая сегодня есть в Соединенных Штатах Америки – 2,5% от затрат всех конечных потребителей электроэнергии в долях ВВП. Это разумно и достаточно. Почему про Соединенные Штаты я говорю? Потому что у них экономическая структура примерно как у нас. У них собственный газ, у них собственный уголь, у них собственные атомные станции.

Михаил Флинт: И нефти полно.

Булат Нигматуллин: И гидро. Мазут – это как резервное топливо, поэтому оно не так много сжигается.

Михаил Флинт: Я видел очень много частных хозяйств в Соединенных Штатах Америки, которые работают именно на мазуте. Их заправляют там на треть месяца, и у них все отопление…

Булат Нигматуллин: Они отопление.

Михаил Флинт: Да, и кондиционирование.

Булат Нигматуллин: Они печное топливо используют в виде жидкого топлива. Кстати, у них не такое дорогое. Если говорить о мазуте, если вернемся опять к цене, то я часто задаю вопрос: в какой стране цена бензина дешевле или дороже: в России или в Соединенных Штатах Америки? Считают , что у нас. До 2014 году у нас было 35 руб. за литр, и в Америке 1 доллар, и курс доллара был 35. И многие говорят, что вроде одинаково. Это абсолютно неверно. Это надо смотреть, сколько ты из своей зарплаты литров бензина можешь получить. Если средняя заработная плата, очищенная от всех налогов, в Соединенных Штатах Америки 2,5 тыс. литров можно купить в месяц до 2014 года, а сейчас даже 3 тыс. литров, потому что цена бензина упала с 1 доллара до 0,7 доллара, а у нас на нашу заработную плату можно покупать 800 литров. Вот и все. Поэтому у них цена бензина получается в три раза дешевле. А по доллару Центрального банка, как большинство экономистов считают, деля на 60 – одинаково. Недавно рейтинговое агентство Bloomberg писало, что впервые цена бензина в России стала дороже, чем в Америке, через доллар Центрального банка. Я пытался добраться до этого Bloomberg и сказать, что это не просто глупо, это не просто неправильно, а это писать "еще" через "есчё", это абсолютно неверно.

Михаил Флинт: Все-таки хочу вернуть вас к вопросу о структуре.

Булат Нигматуллин: Теперь по технологии.

Михаил Флинт: Начнем с России.

Булат Нигматуллин: Сегодня в России основной энергетический ресурс в электроэнергетике – газ. 50% производства электроэнергии происходит на газе. И практически 80% тепла производится на газе.

На втором месте одинаково (оставшиеся 50%) – это на угле, атомная и гидро.

Михаил Флинт: А доля того, что называют зеленой?

Булат Нигматуллин: Насчет структуры зеленой и про зеленую энергию. У меня однозначное мнение. Когда у нас море газа, и когда этот газ сжигается на электростанциях варварски, тогда в первую очередь надо тратить на превращение наших газовых электростанций, чтобы прекратить сжигать варварски. То есть надо вкладываться в перевооружение наших газовых станций, чтобы КПД на наших станциях было не 35%, а 37%.

Михаил Флинт: Какую мы здесь можем получить выгоду, как считаете?

Булат Нигматуллин: Мы можем в 1,5 раза на 1 кВт·ч электроэнергии снизить потребление газа в 1,5 раза.

Михаил Флинт: Это гигантская величина.

Булат Нигматуллин: Примерно таких мощностей 30 ГВт, у нас общее количество мощностей 240 ГВт всех мощностей. 30 ГВт, реконструкцией которых нужно заниматься. Не новым строительством, а реконструкцией и перевооружением действующих зданий, сооружений, убирать старое оборудование, ставить новое. Но именно переход с паротурбинного цикла на парогазовый цикл.

Но здесь есть одна засада – сегодня мы зависимы от производителей газовых турбин в мире, и зависимы дальше от соответствующего сервиса.

Михаил Флинт: Вы только что сказали, что колоссальные деньги закладываются в цену электроэнергии у нас в стране, грубо говоря, на развитие.

Булат Нигматуллин: Отвечаю. Если бы я управлял ситуацией, то основные колоссальные деньги вкладывал бы в эффективное использование газа в наших газовых станциях. А для этого надо развивать науку. То есть надо сделать свою собственную газовую турбину достаточно большой мощности.

Михаил Флинт: А у нас что, сейчас нет?

Булат Нигматуллин: У нас нет. У нас маленькие мощности есть до 110 МВт, а нам нужно примерно серийно 200 МВт, и 300 МВт турбины, это две линейки. Этих турбин нет, мы покупаем заграницей, и это тоже наука. Здесь неправильная была выбрана технологическая стратегия, и в результате сегодня мы имеем то, что имеем. Но это не самое главное. Сегодня нет роста потребления электроэнергии. Я же сказал, что нет роста ВВП – нет роста электропотребления. 25 ГВт – это было под то, что у нас будет 4-5% роста ВВП, под них должно быть 1,5-2% роста электропотребления. А сегодня этого нет, и после кризиса 2009-2010 годов, потому что мы 1,5%, и сейчас 1% был, а сейчас вообще 0%, нет роста потребления.

Михаил Флинт: Это и открывает возможность, если это заложено уже цене электроэнергии, делать то, о чем вы говорите?

Булат Нигматуллин: Да. Дальше. Мы начали строить станции. Мы же не можем остановить, это же мощная система. Мы начали строить гидростанции, мы начали строить атомные станции. Надо их достраивать, это опять деньги.

Дальше. Мы построили их, и надо возвращать затраты за взятые кредиты в банке, затраты на построенные станции. Это же опять в стоимость электроэнергии. И все это инерционный процесс. Заложены неверные векторы развития электроэнергетики, приводят к тому, что мы не можем с этой колеи уйти, если говорить об экономике.

Почему еще хочу здесь в нашей передаче сказать про экономику? Потому что про технологии легко говорить. Вот надо атомную, вот безбрежный источник энергии, и прочее. А я хочу свести на землю. Все это для экономики и для населения связано с тем, какой ценой это достается. И при этом будет снижаться цена электроэнергии или нет. Для американцев, у них с 1991 года 27 лет для промышленности цена электроэнергии одна и та же е- 7 центов в ценах 2011 года. Одна и та же! 7 центов! Вот так линеечка. Для населения то же самое, потому что у них электроэнергетика – это базовая фундаментальная отрасль экономики, и там сверхприбыли никакой не может быть. И вообще она очень низкой прибыльности, там жестко держатся, следят за этим.

Михаил Флинт: И это государственная политика?

Булат Нигматуллин: Это государственная политика! Это вам не нефтяная и не газовая отрасль, за этим жестко следят. А раз так, то, соответственно, следят жестко за ценой газа. У нас нет потребителей, у нас потребитель slave. "Slave" по-английски "раб". Его не слышат. Хотят производство энергетическое, пробило те или иные стратегии, те или иные стройки, и начинает охватывать этот бюджет, раскручивать его: "Давайте побольше построим". И когда я начинаю говорить: "Ребята, остановитесь. Вы же разрушаете экономику, вы же разрушаете экономический баланс".

Михаил Флинт: Это получается как снежный ком, одно рождает другое.

Булат Нигматуллин: В результате нарушения баланса с инженерами говорить сложно, потому что они хотят строить, и технологии развивать. Тем более люди, которые занимаются возобновляемыми источниками энергии – это научно-технический прогресс, а со строителями они тоже хотят строить, а потребитель разобщен, не понимает. Понимает одно, что все дороже и дороже. Чек растет.

Михаил Флинт: Хочу задать вопрос в точку вашего профессионального прошлого. Скажите, пожалуйста, будущее атомной энергетики в нашей стране и вообще в мире?

Булат Нигматуллин: Те прогнозы развития атомной энергетики, которые были в моей не юности, а уже во взрослом состоянии – это 1970-1980-1990-е годы, когда говорилось, что будет атомная энергетика, это безграничный источник энергии и все прочее, они закончились, этих прогнозов не будет. Тяжелые аварии на атомных станциях привели к тому, что у нас темп роста производства электроэнергии после 1990-го года упал в шесть раз. В среднем в год было 13-14%, а стало 2,2%. А после аварии на "Фукусиме" он вообще остановился. Если сделать разумные прогнозы, то получится, что доля атомных станций, даже по самым оптимистическим соображениям, к 2050 году будет сохраняться на том же уровне, что и сейчас – 10% от общего производства электроэнергии, или упадет до 8%, если более реалистичный прогноз. При этом производстве электроэнергии потребления урана , запасов урана, извлекаемый запас, который сегодня мы нашли во всем мире, на 01.01.2015 года, хватит до конца этого века. А если еще сделать прогноз, что будут еще разведаны, ведь примерно на 60% увеличились разведанные запасы с 2004 года по 2015 год, и если даже в два раза меньше будет, то хватит на 120-125 лет. Поэтому все эти идеи быстрых реакторов замкнутого цикла, где мы как бы повторно в оборот производства электроэнергии включаем не только пятый уран, но и восьмой, бессмысленны, потому что все эти замкнутого топливного цикла, быстрые реакторы увеличивают стоимость топлива в 5-15 раз. А этого топлива из чистого природного урана, природного урана так много, что заниматься повторным использованием, дополнительным использованием этого источника сегодня не приходится. Это все удорожает. И поэтому все эти наработки, которые были сделаны моими коллегами и мною – это все оказывается экономически сегодня для России вообще бессмысленно, потому что у нас нет такого размера атомной энергетики. Возможно, в Китае к 2050-му году это понадобится. В Китае – может быть, для нас – нет. Поэтому что для нашей атомной энергетики? Нам нужно осваивать мировые рынки атомных станций. Это развивающиеся страны. Нам нужно делать конкурентоспособными наши тепловые реакторы по цене, по сервису, по упрощенному сервису, по топливу с этим_ всем, чтобы мы были конкурентоспособны по отношению даже не к американцам (они в этом не развиваются), ни даже не к французам, а по отношению к корейцам и к китайцам.

Михаил Флинт: Все-таки ваше отношение к зеленой энергии?

Булат Нигматуллин: Зеленая энергия нужна там, где нет органики или где органика дорогая. Органика и газ были дорогие до нефтяного обвала. Сегодня газ дешевый. С другой стороны, удешевляется и солнечная энергия, и ветровая энергия.

Михаил Флинт: Но ведь о будущем-то все-таки надо думать.

Булат Нигматуллин: Балансы для каждой страны свои. Что такое зеленая энергия? Создание собственного производства? Мы никогда не будем конкурентами китайцам и американцам. То есть внешний мир для нас закрыт. Только у себя – рынок маленький. А только покупаем чужое… Говорят, мы там строим ветровые блоки, ветроэнергетику, солнечную энергетику. Вы представляли, как вы выйдете на эти рынки, с какой конкуренцией столкнетесь с китайцами и американцами?

Михаил Флинт: И в Германии тоже.

Булат Нигматуллин: Да. Есть у вас шанс выиграть? Нет. Или очень отдаленный. Тогда вы приходите на наш рынок и говорите: "Давайте у нас покупайте наше отечественное". Я говорю: "Прекрасно. При этом цена упадет или нет? Нет, возрастет". И так она сверхвысокая, да еще на нее навешивают дополнительный договор поставки мощности, то есть это затраты.

Михаил Флинт: Но ведь в Германии потребители электроэнергии оплачивают те вложения, насколько я знаю, которые идут в зеленую энергетику.

Булат Нигматуллин: 23-25% дополнительных расходов на стоимость электроэнергии идет во всякие выигрыши – зеленую, налоги на электроэнергию, для населения и малого бизнеса. Для крупного бизнеса это не так, для него примерно как в Америке. Но это их выбор. Для немцев зеленая энергия – это часть религии, идеологии, религиозный подход. За религию не платят. И вообще немцы романтики. Мы тоже романтическая нация, но у нас жизнь похуже, и поэтому нам нужно прагматизм немцев тоже использовать. Надо считать копейку. А считать копейку, считать деньги – за счет чего? Опять за счет потребителя. Если ты такой умный – заработай где-нибудь, приходи сюда с такими технологиями, которые ты выиграл, и здесь снизишь наши цены. Если ты наши цены на электроэнергию не снижаешь, то зачем ты нам нужен?

Михаил Флинт: Булат Искандерович, огромное спасибо, что вы нашли время.

Булат Нигматуллин: Спасибо.

Михаил Флинт: Я из разговора с вами понял, что эта тема имеет очень много всяких самостоятельных очень интересных аспектов. Я думаю, что в будущем, может быть, не откажете еще раз посетить нашу передачу.

Булат Нигматуллин: Я готов и про газовую энергетику, и про атомную, и про угольную, и про солнечную, и про аварию на Саяно-Шушенской ГЭС расскажу. В ваших передачах про науку вам нужно общаться с людьми как я, которые будут привязывать вас к земле. Всякая наука связана с деньгами, всякая. Даже тот человек, который ничего не потребляет в бюджете, все равно он должен кушать, платить за квартиру, и, так или иначе, он занимается наукой , он будет заниматься другим, производить что-то, что давало бы…

Михаил Флинт: Или наука должна иметь какие-то будущие прикладные потенции все-таки?

Булат Нигматуллин: Конечно, будущее может быть очень отдаленным, и наука может нести в себе не просто прагматический подход – только деньги, – но и, например, изучение письменности какой-либо из цивилизаций не дает прямого выигрыша, но это дает образование, это дает пищу уму, это мировоззрение, это другая составляющая науки. Есть экономическая выгода, есть мировоззренческая и образовательная выгода.

Михаил Флинт: Это та же религия, которую вы упомянули.

Булат Нигматуллин: Соотношение между ними – баланс в развитом , развивающемся и быстро развивающемся обществе. Вы не можете только заниматься одним по отношению к другому, должно быть соотношение. И как определить эти соотношения? Берете самые развивающиеся отрасли, смотрите, как у них это происходит.

Михаил Флинт: Булат Искандерович, огромное вам спасибо.

Булат Нигматуллин: Пожалуйста.

Михаил Флинт: И надеемся , что вы не последний раз у нас в гостях.

Булат Нигматуллин: Хорошо.

Михаил Флинт: Спасибо огромное.

Что будет, если на Земле исчезнет электричество? Абсурдный, кажется, вопрос. Но, как говорил один из героев романа Войновича "Москва 2042" Алексей Букашев, часто для того, чтобы понять какое-то явление, ситуацию следует довести до полного абсурда.

Мы говорим в наших передачах о природных катастрофах, об ураганах, цунами, извержениях вулканов, но их ужасные последствия несоизмеримы с теми, которые ждут нас при обесточивании Земли или отдельных крупных регионов, может быть, и не таком гипотетическом.

Я думаю, что спасение, как и во всех природных системах , в разнообразии. Напомню вам недавнюю трагедию "Фукусимы". Если бы вовремя нашлись альтернативные источники энергии для обеспечения системы охлаждения реактора, аварии на атомной станции можно было бы избежать.

Что же касается зеленых источников энергии, то я не соглашусь с Булатом Искандеровичем. Цивилизованная страна должна их иметь, несмотря на относительную дороговизну и, может быть, кажущуюся экономическую бесполезность. Только используя эти источники, можно их совершенствовать и сделать в результате более эффективными и более дешёвыми.

На этом передача "У нас одна Земля" прощается с вами, дорогие телезрители. Всего доброго. До свидания и до новых встреч.