В черной, черной комнате стоял черный черный шкаф, в этом черном шкафу стоял черный пречерный сундук, а в нем……. В этот момент рассказчику полагалось неистово заорать: я пришел выпить твою кровь… ну или что-то вроде этого. Наверняка многие в детстве собирались с друзьями в темной комнате и рассказывали страшилки. Было жутко, но интересно. Став старше, мы зачитывались произведениями Гоголя и Булгакова, и, конечно, сказками Гофмана. Вот уж где настоящая территория тайн. Отправляемся в Калининград, бывший Кенигсберг, на родину великого мистика – Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Пройдёмся по следам гномов и фей, узнаем где живут привидения и как возник замысел самой новогодней сказки - "Щелкунчика". Гость программы - эксперт в области истории литературы Иван Назаров. Мы выясним, почему писатели обращаются к мистике в своих произведениях и как их таинственные герои влияют на жизнь самих авторов. Ангелина Грохольская: Мистика – один из самых популярных литературных жанров. Почему писатели обращаются к нему, и как таинственные герои произведений влияют на жизнь своих авторов? Об этом поговорим сегодня с историком литературы, заведующим научно-исследовательским отделом музея имени Булгакова Иваном Назаровым. Иван, здравствуйте! Иван Назаров: Здравствуйте! Ангелина Грохольская: Скажите, а вот для вас самый главный мистик в литературе – это кто? Иван Назаров: Само по себе слово «мистика», слово «мистик», если уж мы определяем как определённый статус, понятие достаточно широкое, и, наверно, это сейчас будет банальность в каком-то смысле, но для каждого человека, кто обращается к мистике, это нечто своё, нечто сугубо личное: для кого-то – это чертовщина, для кого-то – это определённые телеканал, для кого-то это, как вы выразились, жанр в литературе, где-то это может быть сознательная ставка автора на… знаете, есть такие писательские стратегии – коммуникация с читателем, коммуникация с литературными критиками, маска безумца, что-нибудь такое, где-то, напротив, писатели обращаются к каким-то оккультным знаниям, штудируют какую-то литературу специфическую – монографию господина Орлова под названием «История сношений дьявола с человека» или что-нибудь подобного рода, так что здесь простор, главное – что мы выберем для анализа. Ангелина Грохольская: Давайте тогда с Гофмана начнём. Иван Назаров: Безусловно, когда мы говорим… я, конечно, не врач, диагноз ставить господину Гофману не имею никакой компетенции и права, но, разумеется, что те сведения, которые сообщают нам биографы, показывают, что, скажем так, Гофман был человеком, очень часто попадающим в нервирующие его ситуации, давайте обозначим это таким деликатным образом – это касается и его родственником и их взаимоотношений с ними, это касается обучения в университете, это может касаться его склонностям к различным заведениям питейного характера в том числе и тому подобные нюансы. Второе, что я, наверно, тоже подчеркнул бы как значимое и чрезвычайно важное – это сам по себе литературный процесс. Мы говорим о немецком романтизме, про конец XVIII века – это и сказки братьев Гримм, естественно, отредактированные, естественно, скажем так, олитературенные для широкого круга читателей, это конечно же, сама эстетика романтизма, это ставка на двоемирие, это мир материальный и нематериальный, это образ художника, образ писателя, гения, Демиурга, Творца, его постоянный конфликт с обществом, с толпой. Вы можете это с лёгкостью проследить и в западноевропейской культурной традиции и в отечественной, я думаю, если мы сейчас вслух просто произнесём фамилии Пушкина, Гоголя, Погорельского, Одоевского, который Владимир Фёдорович, думаю, остальных по именам и отчествам мы прекрасно помним и так, то здесь мы обнаружим целую литературную традицию, обращение к известным литературным сюжетам, в том числе среди которых будет и обозначенная как тема нашего сегодняшнего разговора – «мистика и некое мистическое начало». Ангелина Грохольская: Вы сказали, что Гофман влиял и повлиял и на русскую литературу. Каким образом? Кто из наших писателей обращался к его творчеству и, может быть, брал в качестве примера? Иван Назаров: Если говорим с этической позиции, это прямое влияние Гофмана и это эстетика романтизма, которую развивает у себя, скажем так, господин Погорельский. Если с некой долей и примесью сарказма, то некоторые сюжеты оказываются, скажем так, кочующими, я имею в виду от одного писателя к другому, так что если вы прочитаете у Гофмана «Песочного человека», если вы обратите внимание на другие его, скажем так, новеллы, то творчество Погорельского вас, с одной стороны, удивит приобщением, скажем так, этих сюжетных линй к отечественной плоскости, а с другой стороны, они покажутся вам уже известными, то есть в этом смысле слова – да, некоторые сюжеты заимствуются, но это не диковинка в истории литературы, можно общаться… знаете, как у Борхеса, несколько десятков избитых сюжетов: сюжеты о побеге, сюжеты о любви, возвращение блудного сына и многое-многое другое, важно, как этот сюжет будет реализован, и в этом смысле слова раскрывается талант того же Погорельского. Я ни в коем случае в него камнем бросить не хотел, но упомянул, что некоторые сюжеты он всё-таки заимствует – это видно. Ангелина Грохольская: А Пушкин, Гоголь? Иван Назаров: Конечно, влияние… ну, смотрите, раз уж мы сразу про, скажем так, разнородное влияние, такое двойственное, обратите внимание у Гоголя, когда мы находим упоминание фамилий, помните, там Шиллер у него встречается в «Невском проспекте»? Ангелина Грохольская: Да-да-да. Иван Назаров: И многие другие, то есть здесь гоголевское начало очень интересно тем, что это неоднозначность, это двойственность, это, с одной стороны, развитие идей романтизма, с другой стороны, их такое ироничное осмысление со стороны, собственно, что и будет потом прекрасно развито в творчестве Булгакова. Ангелина Грохольская: Сейчас с точки зрения читателя хочу у вас спросить: почему нас, читателей, так влекут и ужасы те же в литературе и мистика? Иван Назаров: Если, скажем так, выносить за скобки любование какими-то садистскими картинами или тому подобными эпизодами умерщвления и прочего, есть и такая часть аудитории, мы же не можем про неё тоже забывать, наверно, здесь, скажем так, вот этот фрагмент щекотания нервов, разумеется, тоже присутствует, наверно, часть аудитории предпочитает, чтобы её пугали, чтобы испытывать какие-то яркие впечатления, яркие эмоции, но мне кажется, это вопрос из разряда: «Почему люди смотрят фильмы ужасов?». Ангелина Грохольская: Многие кинорежиссёры, режиссёры театральные опасаются браться за такого рода литературу. Почему? Потому что уверены, что она каким-то мистическим опять же образом влияет на судьбы съёмочной группы, артистов, актёров, режиссёров и так далее и тому подобное. Вот мне сейчас интересно: герои, созданные авторами, придуманные сюжеты каким-то образом влияли на своих авторов? Иван Назаров: Можно снимать картину, не связанную с чем-то мистическим, и на сцене что-то произойдёт, а может, и не произойдёт, то есть здесь, на мой взгляд, фактор случайности, помноженный на актёрское мастерство и необходимость присутствия вот этого ареола некоего таинства, некоего волшебства. Ангелина Грохольская: А есть какой-то миф, связанный с Михаилом Булгаковым, который на самом деле является мифом, а не фактом его биографии, может быть, связанный с «Мастером и Маргаритой» той же? Иван Назаров: Мифы вокруг творчества Булгакова работают вовсех смыслах этого слова и работают очень убедительно, особенно когда мы берём «Мастера и Маргариту». Есть сложившийся миф о том, что Булгаков употреблял морфин на протяжении всей своей жизни, а потом «Мастер и Маргарита» – настолько талантливое произведение, и когда вы начинаете приводить факты или аргументы против этой линии, часть читательской публики смело сообщает, что они читали исследовательскую работу, что зарубежные учёные обнаружили на машинописях романа «Мастер и Маргарита» следы наркотических веществ, то, что эти следы обнаружены на последних редакциях романа, то, что Булгакову в конце 39-го года, когда он был болен нефросклерозом, впрыскивали морфин уже как… Ангелина Грохольская: Как лекарство. Иван Назаров: Да, как лекарство, и то, что, естественно, он оставался на листах машинописи, это уже не то что никого не интересует, это уже остаётся за рамками, а, по сути, Булгаков употреблял морфин в своей жизни с весны 17-го года по где-то лето 18-го. Ангелина Грохольская: Завершая уже нашу беседу, кто из современных писателей работает в этом жанре? Есть ли сейчас такая же хорошая литература, которую можно когда-нибудь, например, поставить в один ряд со сказками Гофмана, с произведениями Гоголя, Булгакова? Иван Назаров: Вы знаете, я могу признаться, что новейшую литературу я, пожалуй, не могу сказать, что знаю настолько хорошо, как бы, допустим, мне хотелось, но я бы мог порекомендовать Нину Садур, там ощущается гоголевское влияние, «Чудная баба», если я не ошибаюсь, её произведение, очень-очень могу вам рекомендовать, да и многие другие, у Нины Садур есть вот это присутствие такого, скажем так, «кошмарного поля» и в том числе очень серьёзное влияние, скажем так, социальной направленности. Ангелина Грохольская: Спасибо вам большое, будем читать и бояться, до свидания! Иван Назаров: Большое спасибо, всего доброго! Ангелина Грохольская: Всего доброго!