Актер Андрей Бурковский: Если ты думаешь, что ты весь такой Артист, то обидеть тебя легко. Поэтому к себе надо относиться проще, чуть ироничней
Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.
Мы снова во МХАТе, в знаменитом Зрительном зале, где есть два кресла, в спинки которых вмонтированы бронзовые таблички «Станиславский» и «Немирович-Данченко». Именно с этих кресел они смотрели на сцену. Их воззрения не всегда совпадали, но в одном они были едины: смысл и содержание любого спектакля – это актер.
Сегодня героем нашего выпуска станет Андрей Бурковский, ведущий актер Московского художественного театра. В его репертуаре есть главные и неглавные роли. Но за какую бы роль он ни взялся, можно быть уверенным, что незамеченным на сцене он не останется.
Здравствуйте, Андрей.
Андрей Бурковский: Здрасте.
Сергей Николаевич: Вы помните свой первый выход на сцену Художественного театра?
Андрей Бурковский: Да.
Сергей Николаевич: А как это было?
Андрей Бурковский: Сейчас я вспомню. Вот сейчас мы перед началом интервью так немножко обмолвились словами. Именно таким он и был. Был в массовке… Нельзя говорить слово «массовка». Ну, в массовке, хорошо. В массовке спектакля «Белая гвардия».
Сергей Николаевич: Это был спектакль Сергея Васильевича Женовача?
Андрей Бурковский: Да-да-да. Мы были такие свободные, хи-хи, ха-ха. А потом раскрылся занавес – и свет, энергия! Мы-то стояли, было начало «Белой гвардии». Стоит солдат и курит. Мы что-то такое курили, курили папиросы. Но сердце…
Сергей Николаевич: Все-таки забилось в этот момент, да?
Андрей Бурковский: Да.
Сергей Николаевич: При том, что… Это был первый курс, наверное, да? Или какой?
Андрей Бурковский: Ну, я все-таки… Может быть, я путаю, но это все-таки Большая сцена.
Сергей Николаевич: Большая сцена МХАТа, да?
Андрей Бурковский: Да. Все-таки я на втором курсе выпустил… У меня было две премьеры в один день. У меня на Малой сцене был спектакль курсовой, первый. И первый спектакль в Художественном театре. Так получилось, да. Это было очень круто! В двенадцать утра был класс-концерт в учебном театре, а вечером я играл сказку, где была большая роль. И это я запомнил.
Сергей Николаевич: Такая большая инъекция МХАТа.
Андрей Бурковский: Да-да-да. Но, по-моему, это было где-то все в одно время.
Сергей Николаевич: Но все-таки вы…
Андрей Бурковский: Но это было на Малой сцене.
Сергей Николаевич: На Малой сцене?
Андрей Бурковский: На Малой. А на Большой сцене было…
Сергей Николаевич: А Большая сцена – это была массовая сцена в «Белой гвардии».
Андрей Бурковский: Замечательная и великая сцена курения папирос.
Сергей Николаевич: Слушайте, у вас же большой был сценический опыт: выходы на сцену, общение с залом…
Андрей Бурковский: Он был не тот.
Сергей Николаевич: Это не то, да? Вот то, что касается КВН и всей этой предыстории?
Андрей Бурковский: Да нет, это просто…
Сергей Николаевич: Все-таки есть же некий опыт театра? Или это все-таки не совсем театр?
Андрей Бурковский: Да нет конечно, не совсем. То, что я мог свободно себя чувствовать… Ну, это совсем другое, перед камерой. Знаете, есть такая фраза, говорят: «Он органичный», – еще что-то. По мне, органичность – это уже основа. То есть ты пришел на первый курс, и ты типа уже должен быть органичным. То есть это уже как бы все. Если тебя взяли в Школу-студию, например, то ты уже должен быть тупо органичным, ты должен уже органично говорить.
Сергей Николаевич: И какие варианты, да?
Андрей Бурковский: Да. А дальше уже сложнее.
Сергей Николаевич: Эта органика в вас была, я так понимаю, прямо с совсем юных лет, поскольку вы упорно хотели быть актером.
Андрей Бурковский: Ну да.
Сергей Николаевич: Естественно, я читал множество ваших интервью. И все вас там терзают на тему: «Как в 25 лет прийти в училище, где рядом ребята по 17–18 лет?» Я просто о другом – о том, что…
Андрей Бурковский: У меня была хорошая компания.
Сергей Николаевич: Да?
Андрей Бурковский: Евгений Александрович Евстигнеев тоже поступил в 26 или чуть ли не в 27, то есть даже старше меня.
Сергей Николаевич: Был старше, да. Так что на самом деле в МХАТе вот такие исключения. На самом деле все, если пройтись по этому фойе, очень многие актеры поразили в свое время тем, что они были очень взрослые и для этих ролей, и для сцены. За плечами у кого-то было университетское образование, и это тоже их отличало от актеров того времени.
Андрей Бурковский: И, конечно, война.
Сергей Николаевич: Да. Это более поздние уже, конечно. Но вот то, что у вас было два образования, то, что уже могла начаться какая-то совсем другая жизнь – это вас не тормозило на самом деле?
Андрей Бурковский: Да нет. Это на самом деле всех пугало, особенно моих однокурсников вначале, они думали: «Какой дядька! Слушай, мне 16 лет…» Правда, у нас курс был немножко постарше, у нас были и 21, и 23, и 24.
Сергей Николаевич: Разные были.
Андрей Бурковский: То есть пацаны, пацаны. Девчонки были, конечно, все очень…
Сергей Николаевич: Молоденькие, да?
Андрей Бурковский: Молоденькие, да. Это было первый месяц. Уже пошли этюды, и первый мой этюд был «Шланг».
Сергей Николаевич: Да-да-да, это знаменитый «Шланг».
Андрей Бурковский: Знаменитый «Шланг». Я упал, что-то такое… Какой-то шланг был, бешеный шланг, я не знаю. И люди так посмотрели и подумали: «Ну, это наш человек».
Сергей Николаевич: И вас приняли?
Андрей Бурковский: Да. То есть у нас не отличались. Естественно, я был все равно старше, я где-то мог… Константин Аркадьевич говорит все время: «Нельзя забывать про внутреннего ребенка». Я считаю, это самое главное. Нельзя про это забывать.
Сергей Николаевич: А каким вы были ребенком в детстве?
Андрей Бурковский: Я даже не знаю. Ну, каким-то открытым.
Сергей Николаевич: Открытым, да?
Андрей Бурковский: Как и сейчас, очень любил дружить и дружил всегда. Дружба – для меня это очень важно. Я думаю… Вот чего сейчас не хватает? У меня было много улицы, двора.
Сергей Николаевич: Это Томск?
Андрей Бурковский: Это Томск, да. У меня было отличное место. Тогда это стало появляться, называлось МЖК. Ну, грубо говоря, молодые ребята собрались вместе и построили комплекс домов, грубо говоря. Они сами были прорабами и так далее, и они построили этот комплекс домов. И в награду за это им дали квартиры в этих домах бесплатно, грубо говоря. Вот отец мой был одним из таких…
Сергей Николаевич: Из таких строителей?
Андрей Бурковский: Да. Детство было прекрасное, прекрасное.
Сергей Николаевич: Вы же даже еще застали какой-то кусок советского такого детства, да?
Андрей Бурковский: Конечно. Но я не вступил в пионеры.
Сергей Николаевич: А, вы не стали?
Андрей Бурковский: Я мечтал. То есть, грубо говоря, я должен был… Октябренком я был. Я должен был вступить в пионеры в сентябре. А когда мы пришли, нам сказали: «Нет, пионеров не будет». Я сейчас даже помню, что они сомневались как бы: будут, не будут? В общем, все первые три года мы ходили в этой форме с октябрятским значком, но в пионеры мы уже не вступили.
Сергей Николаевич: Не вступили. Вы где-то говорили, что одним из таких потрясений жизни был развод ваших родителей. Они разошлись когда?
Андрей Бурковский: Ну слушай, это все-таки не в детстве было, мне уже было 25 лет.
Сергей Николаевич: А, это было…
Андрей Бурковский: Я не могу сказать, что это было потрясение. Конечно, это было потрясение, но я все же хочу сказать, что у меня было прекрасное детство, прекрасное детство, которое было все в любви и в семье. Все-таки когда тебе 25 лет, то ты уже…
Сергей Николаевич: Ну, ты уже взрослый.
Андрей Бурковский: Нет, я обманываю, не 25 лет. Это было в 2005-м. Я перепутал. 2005-й, а сейчас 2019-й. Вычитаем. Сколько у нас получается? 14 лет вычитаем. Значит, мне было 22 года.
Сергей Николаевич: Поразило то, что у них в Томске два ресторана – у мамы и папы. Да?
Андрей Бурковский: В Новосибирске у папы.
Сергей Николаевич: В Новосибирске?
Андрей Бурковский: А у мамы…
Сергей Николаевич: А, в разных городах все-таки.
Андрей Бурковский: Да, у мамы в Томске. Семья рестораторов.
Кстати, я только что приехал, только что приехал. У меня была мечта – реально приехать в Сибирь с хорошим спектаклем. Это очень сложно! Вы знаете, сейчас так получилось, что… Раньше какие были гастроли? Мы уехали, грубо говоря, на месяц, и эти города… А чтобы сейчас привезти спектакль в Сибирь, нужно очень много пройти. Нужно, во-первых, сделать очень много городов, чтобы это были, я не знаю, Томск, Новосибирск, Кемерово, Барнаул, Красноярск…
Сергей Николаевич: То есть тогда только он становится коммерчески успешным?
Андрей Бурковский: Да, конечно, только когда. А если это МХАТ, то перевезти это все… И приезжает туда, в этот регион, одна голимая (извиняюсь за выражение) антреприза. Ну, бывают разные антрепризы, но я говорю про голимую. И у меня была мечта. И вот это исполнилось. Я только что приехал. Мы играли то, что мы играем в Центре Мейерхольда с Юлией Пересильд, спектакль «Солнечная линия».
Сергей Николаевич: «Солнечная линия»? То, что Рыжаков поставил?
Андрей Бурковский: Да-да-да, то, что Рыжаков поставил. Мы приехали. Мы играли на фестивале в Новосибирске сначала, потом переехали в Томск. Я играл в родном городе, в драмтеатре. Потом мы играли в Кемерове. И все-таки наконец-то…
Сергей Николаевич: Это случилось спустя столько лет, да?
Андрей Бурковский: Да. Я мечтал об этом.
Сергей Николаевич: И какое у вас было ощущение от городов и от приема? Все-таки за вами уже был шлейф ваших ролей.
Андрей Бурковский: Прием был невероятный!
Сергей Николаевич: А вообще у вас есть ощущение, что люди как-то истосковались по хорошему театру, по большим актерам, по большим спектаклям? Все-таки раньше была поставлена эта система гастролей знаменитых московских театров, которые приезжали.
Андрей Бурковский: Это нужно.
Сергей Николаевич: Это нужно, да?
Андрей Бурковский: Один раз Рыжаков сказал тоже очень классную вещь. Там решался вопрос: мы едем в Париж или в Красноярск? Ну реально так было.
Сергей Николаевич: Выбор, да?
Андрей Бурковский: Выбор такой. Мы такие с Юлией стоим. Он говорит: «Вы не понимаете. В Красноярске наш спектакль гораздо более важнее и нужен, чем в Париже, сто процентов». И он был прав. Конечно, как бы ни хотелось в Париж, но вот так. Для Томска этот спектакль был очень важен.
Сергей Николаевич: А родители были на ваших спектаклях?
Андрей Бурковский: Да. И в Новосибирске, и…
Сергей Николаевич: В Новосибирске был папа.
Андрей Бурковский: Отец был вообще первый раз на моем спектакле, вообще первый раз, первый раз видел сына на сцене.
Сергей Николаевич: И что сказал?
Андрей Бурковский: Ну, он так воспринимал. Ну, сказал, что…
Сергей Николаевич: Гордился?
Андрей Бурковский: Я видел, я все видел в его глазах, когда он сидел в зале.
Сергей Николаевич: Да?
Андрей Бурковский: Да. А мама была практически на всех спектаклях.
Сергей Николаевич: Она же приезжала сюда.
Андрей Бурковский: Приезжает постоянно, да. И она тоже гордилась очень сильно, я думаю.
Сергей Николаевич: Вы назвали имя Евгения Евстигнеева в связи с возрастом, в связи с тем, что он достаточно поздно начал учиться.
Андрей Бурковский: Нет, я могу сказать, что это…
Сергей Николаевич: А почему вы его выбрали в качестве некой такой ролевой модели? Чем он вам близок? Ведь вы очень разные.
Андрей Бурковский: Абсолютно.
Сергей Николаевич: Я видел его на сцене. Это немножко другое.
Андрей Бурковский: Слушай, ну конечно, конечно.
Сергей Николаевич: И тем не менее он вам близок. Почему?
Андрей Бурковский: В ощущении очень близок.
Сергей Николаевич: В этой правде проживания и присутствия, да?
Андрей Бурковский: Это раз. Плюс в контрапунктности игры, допустим. Он, конечно, абсолютно другой артист. В правде, в чувстве правды. Я всегда говорю ребятам, допустим, я всегда это говорю… Я скажу сейчас «молодым». Куда? Я-то сам молодой. Ну, я говорю…
Сергей Николаевич: Ну, другому поколению.
Андрей Бурковский: Вы знаете, что очень важно вообще? Что такое репертуарный театр? На самом деле что самое важное в репертуарном театре? Это поколения. То есть взрослый артист мне может что-то дать, а я могу дать кому-то еще. И вот эти поколения – это и есть репертуарный театр. Вот это самое главное.
Сергей Николаевич: На самом деле еще я подумал о Евгении Александровиче Евстигнееве, что уход его из этого театра был очень печальным, вообще эти обстоятельства его ухода из МХАТа. Хотя он очень дружил с Олегом Ефремовым, но уволили его в одночасье. И в этом тоже есть, мне кажется, какой-то знак судьбы. Вот великий актер, выдающийся актер, и он так уходит в никуда. Ну, естественно, он играл в антрепризах, он играл еще в каких-то театрах, в театре Трушкина, в антрепризе этой. Играю, я помню, Фирса в «Вишневом саде» совершенно гениально
Вообще вот эта особая уязвимость и одинокость этой профессии вас никогда не пугала?
Андрей Бурковский: На самом деле она пугает всех, но я знаю одну вещь, которая мне помогает. И я могу это сказать всем артистам. Я могу сказать, что это на самом деле очень важно. И я это всегда вижу.
Если ты реально думаешь… Ну, можно сказать просто, обычным словом это называется «самоирония», а если более широко отвечать, то это… Если ты думаешь, что ты такой артист (это сейчас не касается Евгения Александровича), то обидеть тебя – вот так! И тебе реально больно становится. Надо относиться к себе проще.
Сергей Николаевич: Чуть ироничнее.
Андрей Бурковский: Чуть ироничнее. И тогда тебя реально не могут обидеть. Ну тяжело тебя обидеть. Это раз.
Во-вторых, для меня всегда, если нет замечаний, то я не понимаю, что происходит. Значит, я что-то не то делаю. Значит, я неправильно играю, что ли? Или что? Почему нет замечаний? Почему нет замечаний?! Замечания – это и есть профессия. Я всегда говорю про это.
Я вообще считаю, что в театральных вузах надо это объяснять людям. Надо объяснять девочкам особенно, актрисам, надо объяснять ребятам, что нельзя плакать в присутствии режиссера. И знаете – почему? Не потому, что ты можешь расстроиться, а потому, что он тебе просто не сможет нормально замечания делать. Он будет бояться, что ты заплачешь. А это – все! Он будет как-то искать слова. Не надо искать слова. Надо говорить так, как… Потому что замечания – это и есть твоя профессия. Услышал?
Ну, это сложно, наверное. Но для меня это очень важно. То есть эти замечания и есть повод куда-то идти. Потому что если ты такой без замечаний, «у меня все круто», то это беда. Кстати, Олег Павлович мне так сказал: «Ты нервничаешь?» Я сказал: «Очень». Он говорит: «Запомни – как только перестанешь нервничать, все закончится»
Сергей Николаевич: Кстати, я не помню, кто-то из больших режиссеров рассказывал мне, что тому же Олегу Павловичу не полагалось делать замечания во время репетиций. Его отводили в сторону и говорили, как надо играть.
Андрей Бурковский: Нет, это уже нюанс такой.
Сергей Николаевич: Это нюанс иерархии актерской на самом деле.
Андрей Бурковский: Иерархии, да.
Сергей Николаевич: Вы поработали с потрясающими режиссерами буквально за пятилетие: вы играли и у Богомолова, и у Рыжакова, и у Бутусова, и у Женовача…
Андрей Бурковский: И у Писарева.
Сергей Николаевич: Да, и у Писарева. То есть абсолютно разные…
Андрей Бурковский: И у Машкова.
Сергей Николаевич: Да. На самом деле я думаю, что этот «Номер» – это такая «Чайка» нового МХАТа на самом деле. И вы там сыграли очень такую яркую роль. Разные манеры, разные режиссеры. Как вы находите с ними общий язык? Почему они вас выбирают? Вы для себя отвечаете на этот вопрос или нет?
Андрей Бурковский: Я на такие вопросы боюсь отвечать вообще. Нет, я просто все время говорю одну вещь. Ну, может быть, в интервью… У нас же откровенно это.
Сергей Николаевич: Да-да-да.
Андрей Бурковский: Только камеры стоят, и все. Нет, я просто всегда говорю одну вещь. Вы знаете, это, конечно, может быть, режиссерам не понравится, но – все одно и то же. Вы знаете, все одно и то же. Все равно история про людей, история про человека. Как – это другой вопрос. Поэтому…
Сергей Николаевич: Ну скажем так, у Богомолова совершенно определенная манера.
Андрей Бурковский: Я слышу суть. Я отвечаю на вопрос: я слышу суть. Мне не важно, орет ли режиссер, говорит, любит, показывает. Я пытаюсь услышать и увидеть в том, что он показывает, суть – что он хочет и что я хочу. Для меня очень важно, правда для меня очень важно сотворчество. То есть для меня это очень важно – сотворчество.
Сергей Николаевич: И такой ключевой, важный спектакль сейчас в жизни МХАТ – это «Бег». Надо сказать, что вообще с этой пьесой связана целая история.
Андрей Бурковский: Я так понимаю, что это первый раз вообще.
Сергей Николаевич: Вообще первый раз. В 29-м году ведь «Бег» был поставлен, но он был запрещен.
Андрей Бурковский: Да, да.
Сергей Николаевич: Много раз переписывался. В общем, какая-то очень сложная судьба у этой пьесы. Вы играете Голубкова. Я так понял, что это состояние между сном и реальностью. Ведь это же сны?
Андрей Бурковский: В нашем спектакле – да.
Сергей Николаевич: Человек, который бежит. Это бег. Это сон и бег одновременно на самом деле, да? Для вас это судьба русского интеллигента? Кто он для вас?
Андрей Бурковский: Ну да, наверное. Слушай, очень сложно говорить. Такой сырой… В смысле, не то что сырой, плохое слово. Новый, новый спектакль. Он обрастет еще, конечно, смыслами.
Конечно, у меня вопрос всегда: что делать? Может быть, такой очень простой вопрос. Вот сейчас встать… Вот мы сейчас здесь сидим. Сейчас встать, бежать домой, собирать вещи и ехать? Я артист Художественного театра. Ну, артист. Брать семью или что? Сумки? Я пытаюсь это у себя спросить. Не то чтобы погрузиться, а просто спросить.
Что это? Ну это невероятно! Как это? Просто у людей… Я просто не люблю принимать никакую сторону. Я просто считаю, что истина посередине всегда. Даже сторону в этом вопросе. Грубо говоря, у людей отобрали Родину, да? Отобрали, да. Я не говорю, кто прав. Я вообще всегда говорю про то, что… Я сейчас пытаюсь продавить и все время про это говорю, потому что это сейчас очень часто происходит. Режиссер занимает определенную позицию и транслирует ее. Я считаю, что это неприемлемо. Я считаю, что надо минус-плюс, на одинаковых правах. И зритель уже делает оценку…
Сергей Николаевич: Пусть решает и делает выводы.
Андрей Бурковский: Да.
Сергей Николаевич: А в этом смысле Сергей Васильевич давал вам какой-то месседж? Что-то он вам объяснял про Голубкова, Серафиму, про этот выбор?
Андрей Бурковский: Хорошее слово он мне сказал: «Донкихотность Голубкова». Интересно. Но когда мы уже репетировали, то мне… Он должен существовать контрапунктно относительно всего. Этот человек просто попал в ад.
Сергей Николаевич: И он должен в нем выжить.
Андрей Бурковский: Дело в том, что он говорит на полном серьезе: «Я вообще человек, который все время ищу юмор». И наоборот. И он говорит абсолютно на полном серьезе. Его сейчас застрелят. Он ему говорит: «Что вы здесь делаете?» А он говорит: «Дело в том, что я уже давно стремился в Крым, потому что в Петербурге такие обстоятельства, что я работать просто не могу». То есть он на полном серьезе человеку рассказывает о своих проблемах: «А в поезде я познакомился с Серафимой Владимировной, которая тоже ехала к вам. Я вместе с ней». То есть он на сливочном масле реально рассказывает.
Мне очень нравится фраза в «Трех сестрах»… Ни в одном спектакле она не была смешная, ни в одном! Я говорю: «Как это может быть? Это же умереть просто от смеха можно!» Это когда говорит: «Я забыла, как будет по-итальянски «окно». Ты понимаешь, это настолько в этот момент ее погрузило и уничтожило! То есть она: «Господи, я не помню, как по-итальянски «окно». Мне кажется, это так смешно! Просто в эту секунду ничего важнее нет, чем… Она поняла про свою жизнь.
Сергей Николаевич: Ну, это крушение этой жизни…
Андрей Бурковский: Да, я и говорю.
Сергей Николаевич: …всех этих мечтаний, всех этих планов. Этот итальянский, который не нужен. Эта музыка, которая не нужна. Эта жизнь, которая никому не нужна.
Андрей Бурковский: Да.
Сергей Николаевич: Тут всегда рыдали на самом деле, а вам это смешно.
Андрей Бурковский: Ну, это же комедия у Чехова, грубо говоря. Нет, я понимаю, почему это может быть… Не то что смешно. Я же не про комикование говорю, а про результат в зале. Вы говорите про Евгения Александровича. Он же тоже очень… Как сказать? В очень драматических кусках люди умирали просто от смеха.
Сергей Николаевич: Конечно, конечно.
Андрей Бурковский: Настолько это точно попадает, что ты думаешь: «Господи, как это смешно!»
Сергей Николаевич: Все меняется. Стиль меняется. Актерская манера меняется, безусловно. И что-то, что было великим, сейчас кажется в этих кадрах хроникальных смешным и каким-то странным. И все-таки, если бы вас спросили: «Что такое МХАТ сегодня? Что такое есть школа или стиль Московского художественного театра?» – кого бы вы привели в пример?
Андрей Бурковский: Нынешние артисты? Или вообще из старой гвардии?
Сергей Николаевич: Ну, старая гвардия… Повторяю: все слишком поменялось. Вот что для вас является образцом именно МХАТа?
Андрей Бурковский: Вот про Евгения Александровича могу точно сказать. Именно это и есть. Именно это и есть. Евгений Александрович не попадал во время. Имеется в виду, что для него не было времени. То есть, грубо говоря… Вы абсолютно правы, что мы можем сейчас увидеть, что где-то интонация, где-то советский какой-то пафос и так далее. Евгений Александрович обогнал время. Ну, не то что обгонял время… Кто-то говорит: «Он обогнал время». А я думаю по-другому. Я думаю, что он просто настолько точно это делал, абсолютно не думая про интонацию, а по-человечески. Вот что такое Московский художественный театр, я думаю. Это по-настоящему. Вы понимаете…
Вот, я вспомнил! Про что я всегда говорю? Вот на что меня это вывело. Вот говорят «чувство правды». А чувство правды – это не то, что мы с тобой разговариваем. Нет. Чувство правды… Во всем может быть правда. И в очень ярком с такими… Где тут Михаил Чехов? Вот с такими бровями! Или в какой-то абсолютно такой, как у Юрия Николаевича, истории. Или абсолютно острая. Или какая-то очень правдивая, но она тоже настоящая.
Правда не в органике, а правда в другом. Правда в том жанре, в котором ты существуешь. В любом жанре должна быть правда. Вот что такое Художественный театр! Правда в любых проявлениях. Настоящность. Не фальшивая борода, извините за сленг.
Сергей Николаевич: Не комедиантство.
Андрей Бурковский: Не комедиантство. Я говорю даже про серьезные вещи. Не то что я такой страдаю. Нет, это неправда, неправда. Настоящность. Я могу про это очень много говорить. Главное – делать, а не говорить.
Сергей Николаевич: В последние годы, естественно, вы очень востребованный актер, особенно после этого фильма «Звоните ДиКаприо!». Вообще кино, телевидение, сериалы какое место сейчас занимают в вашей жизни?
Андрей Бурковский: Ну, как я всегда говорю: трудовая книжка у меня здесь. Нет, я артист и, как у нас настаивали Золотовицкий с Земцовым, актер театра и кино. Театр и кино – это одинаково. Просто я очень выбираю. Слава богу, что есть такая возможность выбирать. Я в этом году я снялся в четырех картинах. Вот сейчас я готовлюсь к очень большой картине.
Ну, кино… А как? Кино без театра – это так же, как театр без кино. Есть просто небольшая разница, как я всегда говорю. Вот меня спрашивают, просто люди хотят понять как бы, простые: «А в чем вот отличие?» Я говорю: «Ну, это сложно сказать». Но одно могу сказать точно: в театре, какой ты артист, видно в течение трех секунд. Раз, два, три! – пожалуйста, все понятно про артиста. Ну понятно реально – и зрителям, не только профессионалам, просто людям. Вот он вышел…
Сергей Николаевич: А в кино можно спрятать?
Андрей Бурковский: Ну конечно. Есть большое количество средств: монтаж, свет, работа режиссера, грубо говоря, снятие интонации, пятьдесят четыре дубля и так далее. Но все равно это все в сравнении. Как только в кадре появляется другой человек, который реально играет…
Сергей Николаевич: …разница бросается в глаза.
Андрей Бурковский: …разница чувствуется моментально.
Сергей Николаевич: Два ваших последних проекта, о которых хотелось спросить, – это «Доктор Лиза» и «Тобол».
Андрей Бурковский: Ну, «Тобол» уже вышел.
Сергей Николаевич: Вышел, да. Вот в «Докторе Лизе» кого вы играете? Я просто немного знал Лизу Глинку, поэтому мне очень интересно.
Андрей Бурковский: Мне было легко сниматься в этом проекте, потому что (это я так в шутку говорю) все, кто снимался в этом проекте, как вы сейчас говорите, все немножко знали, а я не знал.
Сергей Николаевич: Вы не знали?
Андрей Бурковский: Абсолютно не знал, даже кто это. Ну, так получилось. Я во время проекта погрузился и просто поразился! Это, конечно, фантастика. Но я не знал, поэтому мне было…
Сергей Николаевич: Относительно легко?
Андрей Бурковский: Да-да-да. Вот у нас с Чулпан, которая играет Лизу, вот мы с ней… Это один день из жизни Доктора Лизы.
Сергей Николаевич: Так кого вы там играете?
Андрей Бурковский: Я специально для фильма выучил. Блин, все-таки забывается! Блин, я сейчас боюсь ошибиться. Ну, грубо говоря, майор…
Сергей Николаевич: А, вы не бомж?
Андрей Бурковский: Нет, майор Госнаркконтроля. Но это по-другому называется. Я это специально выучил. Там был один человек, который… Я говорю: «Представься, пожалуйста». Он так и представился, грубо говоря, как я сейчас говорю: Андрей Владимирович Бурковский, ведущий артист Художественного театра. Только в четыре раза быстрее он это сказал! И я говорю: «Так! Все, я понял». Когда он доставал эту штучку, я так и выучил. Они это настолько быстро говорят! Они каждый день это говорят. Просто если я это буду рассказывать, то это будет сразу фильм…
Сергей Николаевич: Ну да, не надо спойлерить.
Андрей Бурковский: Вот весь фильм мы играем с Чулпан, я и Чулпан. Грубо говоря, абсолютно две разные позиции, про что я всегда и говорю. Это была очень сложная роль, потому что главное в этой роли была профдеформация человека. Вы понимаете, что такое профдеформация, а особенно в таком… Это когда человек не реагирует уже.
Сергей Николаевич: То есть это человек-функция, получается, да?
Андрей Бурковский: Ну, в смысле? Нет, вообще не функция. Он просто не реагирует. Ну не то что не реагирует, а он не дает себе возможности чувствовать.
Сергей Николаевич: Это такая самозащита?
Андрей Бурковский: Конечно. Ну как? Он майор. Представляете, он работает всю жизнь в Госнаркоконтроле. Он видел такое! Ну, это просто… А Лиза – наоборот. Она же наоборот. Вот столкновение двух людей, которые… Но это было интересно, интересно. Сейчас мне просто… Ладно, не буду рассказывать. Себя хвалить не буду
Сергей Николаевич: Ну похвалите!
Андрей Бурковский: Люди иногда… Вот мне позвонил человек, которого я очень уважаю, он посмотрел фильм уже. Нет, его еще нигде нет. Ну, просто они посмотрели. И сказал хорошие слова.
Сергей Николаевич: Хорошие, да?
Андрей Бурковский: Я просто так переживал за эту роль! Очень. Принцип выбора моих ролей какой? Я вам сейчас расскажу. Непохожесть роли…
Сергей Николаевич: На предыдущую?
Андрей Бурковский: Да, абсолютно. Мне вообще не интересно как в театре, так и в кино играть одно и то же. В принципе, спасибо, мама и папа. Как всегда говорил Олег Павлович: «Спасибо, мама и папа». Спасибо, школа художественного театра, что все-таки я прежде всего развиваю диапазон. Диапазон надо развивать. Потому что если играть одно, то можно сойти с ума. Я соглашаюсь и радуюсь, когда… То есть когда Сергей Васильевич мне предложил Голубкова, я обрадовался так, что просто… Ну, это вообще! То есть это другое абсолютно.
Сергей Николаевич: Совсем другое, то, что вы не играли раньше.
Андрей Бурковский: Вообще абсолютно другое, да-да-да. У Юрия Николаевича играю в «Человеке из рыбы» – и это тоже абсолютно другое. «Солнечная линия» – это другое. Так же абсолютно и фильмы. Ну, я радуюсь, когда…
Сергей Николаевич: Мы с вами говорили о том, что актеру все-таки нужно иметь эту броню. Вы выбрали броню в виде иронии и какого-то не очень суперсерьезного отношения к себе, вот «я в предлагаемых обстоятельствах». Но я так понимаю, что актеру важно иметь и тыл. Ну, во многих своих интервью вы говорите о своей семье, о детях, о своей жене с какой-то поразительной нежностью и теплотой. Вы хотели бы, чтобы ваши дети были актерами?
Андрей Бурковский: Это их выбор. Я вообще не против.
Сергей Николаевич: Но вы не будете так стоять насмерть, как ваши родители в свое время?
Андрей Бурковский: Нет конечно. Если они захотят, я буду только помогать, что-то рассказывать, ну, помогать как-то, может быть, какие-то важные слова сказать, которые помогут, может быть.
А по поводу… Я много сейчас думаю об этом – о том, что вы сказали, первая часть вопроса, по поводу защиты. Я просто думаю, что… Мне вообще кажется, что мы так уже все куда-то идем в какие-то дали, куда-то уже уходим. Мне кажется, что нужно порой остановиться и просто быть собой. Я шучу: я уже не понимаю, с кем мы дружим, а с кем – нет. Я шучу, я со всеми дружу.
Нет, я про другое – про то, как хочется просто быть таким открытым и говорить все, что ты думаешь. К сожалению, не всегда это можно, потому что вокруг тебя люди, им всегда важно твое мнение и так далее.
А про семью могу сказать только одно. Семья – это самое важное, наверное. У меня делится, грубо говоря: либо я на работе, либо я с семьей. Я стараюсь все время свободное отдать семье, потому что… Ну как?
Сергей Николаевич: И все-таки, знаете, меня в свое время поразила фраза, запомнилась эта фраза в «Саге о Форсайтах», там про одну героиню ее отец говорит: «Ты рыжая, из тебя выйдет толк». Я всегда завидовал рыжим. Мне казалось, что они очень удачливые. Вы рыжий. В чем, как вам кажется, ваша главная удача?
Андрей Бурковский: Я могу точно сказать одну вещь: я никогда об этом не думаю. Ну правда. Мне все время задают этот вопрос про удачу, туда-сюда. А я говорю, что я как-то об этом не думаю. Как Олег Павлович говорил: «Работать надо, работать». И в чем удача? Да во всем! Я не знаю…
Сергей Николаевич: Ну хорошо, иначе спрошу. В своем письме на вашем сайте вы пишете о том, что от жизни вы стараетесь получать максимум удовольствия. В чем для вас заключается это главное удовольствие?
Андрей Бурковский: Только любимая работа, по-настоящему. Это касается и проектов, и спектаклей. И семья. Вот это и есть. Для меня не важно место, а важно – кто. Так же и в театре. Это мой дом.
Я не знаю, наверное, сейчас так не модно говорить, но я не со всем согласен в политике репертуарного театра, потому что я все-таки современный человек и понимаю, что что-то уже, может быть, устаревает в самой политике репертуарного театра. Но я считаю, что без репертуарного театра невозможно. Репертуарный театр – это очень важно.
А для меня Московский художественный театр – это ну реально дом. Это реально дом. Здесь моя школа. Здесь были самые прекрасные моменты моей жизни. Здесь родились мои дети. Вот здесь они бегают на елках, здесь у нас елки проходят каждый год. Здесь раньше, еще даже при Станиславском, и у нас сейчас идет Старый Новый год. Вот здесь я первый раз увидел этих артистов, когда пришел раз в Художественный театр. Я так по сторонам посмотрел и чуть с ума не сошел! У него невероятная энергетика, у Художественного театра, реально. То есть спектакль в Художественном театре – больше, чем спектакль. Даже самый плохой.
Сергей Николаевич: Спасибо, Андрей.
Это был Андрей Бурковский в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России.