Александр Калягин: В нынешней режиссуре мне не достает «оплодотворения» пространства чувствами, мыслями...

Гости
Александр Калягин
актер, режиссер, народный артист РСФСР

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. У каждого знаменитого театра есть свой фирменный знак, и, безусловно, таким знаком для театра «Et Cetera» являются разные зрительские кресла. За этим есть определенная философия: одинаковых зрителей не бывает.

Ну а мы направляемся на встречу с художественным руководителем театра «Et Cetera» Александром Калягиным. И здесь я позволю себе процитировать автограф, который хранится в его архиве: «Когда я увидел вас в «Рабе любви», я понял, что становлюсь вашим рабом на всю жизнь». Эти слова замечательного американского актера Джека Николсона могли бы стать эпиграфом сегодняшней нашей программы, потому что нет актера, который бы умел так пленять, очаровывать и обращать в счастливое рабство, как народный артист России, председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин.

Здравствуйте, Александр Александрович.

Александр Калягин: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Очень рад оказаться в этом пространстве, в этом кабинете, хотя кабинет это Роберта Стуруа, насколько я понимаю.

Александр Калягин: Да, да.

Сергей Николаевич: Поэтому он незримо будет присутствовать…

Александр Калягин: Будет слушать нас.

Сергей Николаевич: …здесь и слушать вот в этом кресле.

Вообще все люди, я обращал внимание, делятся на тех, кто обожают свои воспоминания, и кто, например, вспоминать ничего не будет. Я хорошо помню свой разговор с вашей партнершей по «Прохиндиаде» Людмилой Марковной Гурченко, которая вычеркивала из интервью, мною с ней подготовленного, все слова «я помню»: «Я никогда не говорю «я помню», – говорила Людмила Марковна, – я всегда устремлена в будущее и вперед». Вот вы на самом деле к какой категории граждан принадлежите? Вы любите вспоминать прошлое или все-таки предпочитаете идти вперед?

Александр Калягин: Я вспоминаю прошлое только затем, чтобы, честно вам скажу, как сказать… С тем чтобы удивиться, как это мне повезло, как это мне удалось, хотя понимаю причину, почему так, почему эдак, почему меня как бы вся жизнь вывернула на этот путь. Но я вспоминаю именно с удивлением. Я мечтал только об одном, я мечтал о сцене, все, чтобы зритель хохотал, чтобы… Вот и все. Я же не балерина, чтобы мне на бис все время выходить, а просто вот хохотал и все. Тем более у меня был пример Чаплина, пример Райкина.

Сергей Николаевич: А вы вообще интересовались прошлым своей семьи? В ней были какие-то художественные натуры, скажем так? Кто-то реализовывал себя в искусствах?

Александр Калягин: Ну, были, но, может быть, актерских и не было. Но, знаете, я из семьи еврейской, с годами я, начав уже интересоваться книгами, начав интересоваться какими-то такими родственными связями, я понял, ну и на себе стал уже испытывать, что еврейская семья – это особая семья.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: Это, простите меня, театр, это великолепный театр, назовите как хотите – дель арте, назовите психологический театр, но это театр переживаний, театр представлений, все едино. Театр, как бы сказать, когда образ вот тут, рядом, а ты рядом, и по Брехту, понимаете.

Сергей Николаевич: И это все мелодрама.

Александр Калягин: И все, и мелодрама, и драма. И я всегда говорил себе, что есть в еврейской нации что-то такое, что движет этой нацией к творчеству, к перевоплощению, к написанию музыки, я не знаю, живописи, актерскому, режиссерскому искусству. В общем, так оно и есть.

Сергей Николаевич: Вообще говорят, есть такое выражение довольно уже избитое, что глаза – это зеркало души. И вот на самом деле, когда я вас впервые увидел на экране, я все-таки увидел вас на экране, я поразился вашим необыкновенным глазам. Вот у Жан-Луи Барро есть такое выражение, он написал про Вивьен Ли: «Красивее ее носа не существует». Вот красивее глаз я в какой-то момент понял, что на советском экране не было. Это почувствовал Никита Михалков очень, это есть во всех его фильмах, ваше присутствие. Хотел всегда спросить: а почему вы не сыграли Обломова?

Александр Калягин: Ну, честно говоря, это не мое было предложение, это было предложение Олега Павловича Табакова к Никите напрямую.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: Он сказал, что он мечтал всю жизнь сыграть Обломова.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: «Вот как ты к этому относишься, вот я сыграю Обломова?» И так как я знаю, что Олег Павлович любитель и поесть, и такой, знаете, гурман во всем, и в жизни, и в отношениях, гурман просто, обожал это, безусловно, тут нет никакой натяжки.

Сергей Николаевич: Это была его роль, да?

Александр Калягин: Идеально, мне кажется. Мог бы я лучше или мог бы я хуже, это уже вилами на воде написано.

Сергей Николаевич: Но просто в тот момент вы были очень актером Михалкова, и как-то через вас он очень многое транслировал миру.

Александр Калягин: Вы знаете, еще почему, я думаю? Потому что в Обломове очень важно найти какую-то меру спокойствия.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: Спокойствия, когда его ругают, когда им недовольны, когда у него с любовью что-то не получается, не заладилось, вот в Обломове, мне казалось. У меня не скажу, что бешеный темперамент, но я очень экзальтированный, очень… Трудно мне воспринять рекомендацию режиссера, который может сказать: «Саша, ничего не играй, вот здесь просто смотри». Ну как это, ничего не играть? Ну понимаете?

Сергей Николаевич: Да-да.

Александр Калягин: Ну как это, ну просто сидеть? Я понимаю, Смоктуновский мог просто сидеть; я понимаю, что… Вот Женя Евстигнеев не мог просто сидеть.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: Я обязательно вот что-то…

Сергей Николаевич: Какое-то действие должно быть.

Александр Калягин: Вот прет, вот как это из почвы, прет вот это, понимаете, пробивается. Обязательно, не просто обозвать, что я спокоен, как-то через что-то сыграть. Это мое, моя кухня, чисто мое, но именно в Обломове какое-то спокойствие должно быть, почти олимпийское, как говорят, спокойствие. А у меня во всем темперамент, поэтому действительно особенно после «Механического пианино», когда вся роль на одной струне была сыграна, поэтому как-то трудно было… Хотя, с другой стороны, можно было бы и попробовать, я понимаю.

Сергей Николаевич: Вы пересматриваете свои те старые фильмы?

Александр Калягин: Нет. Когда по телевизору показывают, я так как-то задерживаюсь на каких-то эпизодах, вспоминаю, но в основном переключаю.

Сергей Николаевич: Во МХАТе, куда вы пришли после нескольких театров – Таганка, Театр Ермоловой – вместе, в общем, с Олегом Николаевичем Ефремовым, то есть был какой-то период «Современника», но я его, естественно, не застал. Но там до меня во всяком случае как зрителя, как критика было две главных роли – это, конечно, «Тартюф», Оргон, это «Живой труп», в общем, это спектакли Эфроса, конечно. Про спектакли Ефремова, может быть, отдельно я вас спрошу, но вот Эфрос в вашей жизни. Я знаю, что в этом театре есть даже фойе, названное его именем.

Александр Калягин: Сцена.

Сергей Николаевич: Сцена, да? Это сцена, малая сцена, Эфросовский зал. Так получается, что я очень много уже брал интервью людей, так или иначе с ним связанных, и все время это имя возникает в наших разговорах, это некая такая болевая точка в истории, ближайшей истории нашего театра. Что Эфрос значил для вас?

Александр Калягин: Почти все, почти все. Ну что это значит? В Москве была тогда сумасшедшая театральная жизнь: вот тебе «Современник», вот тебе Таганка, вот тебе спектакли на Малой Бронной; были и Театр Маяковского, все было в такой форме, в таком соку. И я уже благодарен Ефремову за то, что он пригласил в театр Анатолия Васильевича. И доходили слухи, что ему что-то в своих актерах на Бронной не нравилось, он был недоволен, что-то так, что-то не так, и по дисциплине, по организации, по их подготовке к спектаклю, «халтуре», как он говорил, как они все уже, и так далее. И Ефремов его привел, и дальше началось просто то, что называется…

Вот я вспоминаю, я тоскую и сейчас смотрю на театральную жизнь: много интересных режиссеров, но… У Товстоногова есть такая фраза в воспоминаниях, что режиссер должен суметь не просто развести мизансцены, не просто там раскидать, как Роберт говорит, для чего нужен режиссер, – чтобы, как один сказал, не перекрывали актеры друг друга, но это действительно можно и до этого довести…

Сергей Николаевич: …режиссуру, да?

Александр Калягин: У него есть целая байка по поводу этого. А вот Товстоногов говорил, как сделать так, чтобы режиссер сумел «оплодотворить» кубометры воздуха этой сцены, а в БДТ сцена огромная, – мыслью, чувствами как «оплодотворить» это. Вот с этой точки зрения мне недостает в нынешней режиссуре.

Сергей Николаевич: Но вот «Тартюф» был абсолютным таким успехом, этот спектакль шел на филиале МХАТа с этой прекрасной люстрой, которую придумал Дима Крымов, изумительными костюмами, потрясающей Вертинской. У вас великолепная роль этого Оргона, который носится таким кубарем, таким футболистом по этой сцене…

Александр Калягин: А Юра Богатырев какой.

Сергей Николаевич: Юра какой чудесный был! То есть ты вспоминаешь, буквально вспыхивают в памяти все эти мизансцены, все эти типажи. А вот с «Живым трупом» все было гораздо сложнее, насколько я понимаю.

Александр Калягин: Сложнее, потому что он понимал, что… Это известно тоже, это не байка, это действительно так, это Эфрос мне уже рассказывал. Анатолий Васильевич говорил, что когда… Он великий, конечно. Он говорит: «Я, Олег, хочу поставить «Живой труп». Он говорил: «Хорошо. А кто будет у тебя Федя Протасов?» Он говорит: «Знаешь, я подумал, что Калягин будет Федя Протасов». Ефремов сидит, курит: «Калягин? Он же не умеет пить».

Сергей Николаевич: Говорил он достаточно профессионально.

Александр Калягин: Ну вы понимаете, Сережа, у него, у Олега Николаевича, это не в умении даже пить, а в умении понять себя, когда ты пьешь, как ты можешь низко упасть, с одной стороны, а с другой стороны, ловить момент, когда перед тем (это я хорошо алкоголикам расскажу), как выпить по-настоящему, когда ты себя уже можешь не помнить, в какой-то момент, когда он в такой форме фантазий, мыслей… Он, кстати, между прочим, мне говорили, что вот если он чуть-чуть выпьет, чуть-чуть…

Сергей Николаевич: Олег Николаевич?

Александр Калягин: Да, это начинается просто какое-то буйство его режиссерски… И так оно и есть.

Сергей Николаевич: У вас еще был один гениальный, я считаю, спектакль во МХАТе, это совсем маленькая роль, но когда я глядел на вас и на Катю Васильеву в «Тамаде»…

Александр Калягин: «Тамада»?

Сергей Николаевич: Да, я думал о том, что я хочу увидеть спектакль про них двоих, вот только они, потому что спектакль был такой многонаселенный, там много-много было артистов других, замечательно играли, очень, мне кажется, удачная эта пьеса Га́лина. Но тем не менее вот эта история вот этого тапера, музыканта, этой непрожитой жизни, этой певицы – это было так здорово на самом деле, этот спектакль! Но я так понимаю, что с Камой вы только один раз работали, с Камой Гинкасом?

Александр Калягин: С Камой да.

Сергей Николаевич: Да. Но вот это, мне кажется, тоже ваш режиссер…

Александр Калягин: Да.

Сергей Николаевич: …и какое-то поразительное совпадение.

Александр Калягин: Я очень жалею, что с Камой мы один раз одну роль сделали. Ну это… Вы все сказали, я не буду повторяться. Действительно, там заложено было много, и Га́лин так написал, что там за кадром было понятно, что их связывало с этой Лизой Миннелли, как ее...

Сергей Николаевич: Лиза Миннелли, да, ее звали Лиза Миннелли.

Александр Калягин: Лиза Миннелли, да. Кстати, с Катей Васильевой так и должно было быть, что их связывало. Нас очень много с ней связывало, естественно, не романов, а дружбы, любви просто к творчеству. Я обожал ее в творчестве, она, видимо, обожала то, что я делал. И поэтому вот это все вылилось в точном распределении Камы Гинкаса.

Сергей Николаевич: Очень-очень точно все это совпало.

Не могу не спросить, естественно, про Ленина и вот о чем. Я очень хорошо это помню, мастерскую абсолютно работу, действительно это было грандиозно и тоже абсолютно новый взгляд для того времени на эту как бы всю историю, на этот Брестский мир, ваш этот огромный монолог совершенно…

Александр Калягин: Слушайте, как вы все помните?

Сергей Николаевич: Да, ну «Ленин», я сейчас на вас смотрю и все это помню.

Александр Калягин: Как вы все помните?

Сергей Николаевич: Вот сейчас, прошло столько времени, вскрылось столько всяких документов – ваше отношение к этому человеку изменилось по сравнению с тем 1980 годом, когда был поставлен спектакль?

Александр Калягин: Ну… как это было плохо, ах, какой он был… Это сейчас мы обсуждаем, а обсудите в 1917 году, плохой он или хороший. Конечно, плохой, конечно, хороший. Конечно, он действовал в зависимости и независимости. Чем запомнилась Французская революция? – тем, что много крови было, или тем, что это стала республика, или тем, что страна совсем перешла в другой вообще этап жизни своей? Трудно понять, это с одной стороны.

Но мне-то было важно скорее играть человека, что очень мне нравилось, на пороге смерти, это, грубо говоря, за каких-то десять минут до смерти вдруг пролетает вся жизнь: вот тебе Брестский мир, вот тебе это, вот предательство, вот письмо Сталину, вот Сталин тебе, вот унижение, вот восхваление и так далее, и тому подобное. И предчувствие того, что что-то не то, что-то не то. Так и было.

Если коммунисты навредят, то прежде всего самим себе, он говорит это в последней своей речи. Никто в мире не сделает большего вреда, чем сами коммунисты себе. Поэтому… Ну как? Это правильная мысль? – правильная. Человек оказался в такой ситуации? – оказался. Другое дело, можно было так, можно было этак. Это мы сейчас, конечно, можем обсуждать, но у актера немножко другие манки, я же не могу… Актеры подходят ведь к судьбе человечески, а не…

Сергей Николаевич: …исторически, политически.

Александр Калягин: Да, понимаете? А дальше я могу через это вскрывать, какие-то акцентики ставить. Но потом, вы знаете… Вот, Сережа, вы не поверите, у нас репетиции были, большая такая актерская репетиционная была увешана портретами: Ленин, Сталин, вот он с соратниками, вот он с Троцким. Даже тогда еще вытащили мы фотографию того, другого. И шутили по разным поводам, подходили к портретам, шутили. И вот это отстранение еще от того, что Калягин играет эту роль после «Здравствуйте, я ваша тетя!», после таких комических каких-то вещей, не давало мне повод очень серьезно относиться.

Сергей Николаевич: Погружаться весь в этот грим.

Александр Калягин: Да. Как говорил мне мой большой друг-гример, старенький уже, Николай Митрофанович Максимов, когда он гримировал актеров, не буду называть фамилии, во МХАТе на роль Ленина, и театр МХАТ должен был поехать в Лондон со спектаклем «Кремлевские куранты».

Сергей Николаевич: «Куранты».

Александр Калягин: И он говорит: «Вот сидит, я его гримирую, и вот вполне серьезный актер говорит: «Коля, я боюсь покушения». Вы представляете, что значит «крыша поехала», когда он свой образ совместил с правдой, что он как Ленин, он боится. Вот это отстранение еще…

Сергей Николаевич: …очень было важно.

Вот мы так как-то углубились в этот мхатовский период, на самом деле действительно очень важный в вашей актерской жизни. И все-таки вопрос, который меня всегда мучил. Вот после этого раздела вы поддержали Олега Николаевича, вы остались, ну как бы главные актеры МХАТа, которых он собирал как такую коллекцию, наверное, больше уже никогда невозможно никому это осуществить, и очень быстро все это рухнуло. И вы уходите с Анастасией Вертинской, и еще ряд артистов в разное время ушли. Вы уже не верили в то, что этот МХАТ возможен, МХАТ, который был, в общем, первым театром страны?

Александр Калягин: Это передачи одной не хватит, честно вам скажу…

Сергей Николаевич: …чтобы все это рассказать?

Александр Калягин: …чтобы все рассказать. Но я вам одно расскажу так вот коротко. Олег Николаевич в это время уже плохо чувствовал себя, плоховато, так назовем, плохо потом уже, плоховато чувствовал. И я видал, как сам художественный театр, в который мы переехали…

Сергей Николаевич: …вернувшись в старое здание.

Александр Калягин: …вернувшись в старое здание на Камергерский проезд, я видел, как он ветшает. Вот знаете, все уже грязное, все, и пыль, и грязь, сшибленные двери, это первое. У меня тоже произошло как-то быстро, десять лет еще не прошло…

Сергей Николаевич: Вы же не успели уехать туда.

Александр Калягин: …а уже… Это первое.

Второе: произвело, конечно, и на меня тоже, на многих впечатление, что он многие спектакли не взял…

Сергей Николаевич: …в репертуар, да?

Александр Калягин: …в репертуар, того же Гинкаса «Тамаду».

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: По разным причинам: Каме надо было репетировать, искать кого-то, по разным причинам. Но не дал повода, это второе.

И третье: на меня сильнейшее впечатление произвело, как он поступил с Евстигнеевым.

Сергей Николаевич: А, да-да.

Александр Калягин: А потом и с Настей Вертинской. Это его личные дела, личные, может, Ефремов после этого и локти кусал, вполне возможно, потому что он человек понимающий, он мудрый был. Но поначалу что-то вот так сказал больное, резкое своему другу, тот это принял, знаете, всем сердцем, даже не так, что, может, пошутил, ну и тут и Настя, тут все… На меня это произвело впечатление. Я и смотрю: Олег Борисов ушел к Хейфецу репетировать Павла, ну и так далее, и как-то…

Сергей Николаевич: …вот эта команда вся рассыпалась, да?

Александр Калягин: …становилось пусто немножко вокруг меня.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: И я сказал: «Олег Николаевич, я уйду на разовые, я буду играть на разовые», – то есть вот именно таким способом. И более того, я на разовых сыграл премьеру, не скажу, что это удачная премьера была, пьеса Арро «Трагики и комедианты», но сыграл я. Он даже хотел, чтобы я дальше играл, но как-то уже не довелось. Поэтому в этом отношении я не могу, тем более, я еще раз говорю, у нас с ним отношения были отдельные, родные и, как и нужно, такие с надрывом, все это правильно.

Но последние годы жизни, видимо, связанные с болезнью, связанные с его состоянием, видимо, на меня тоже произвели какое-то впечатление. Может быть, и я был неправ. Он посчитал, что в какой-то степени я его предал или мы его предали. Правильно, художник ведь тоже с какой-то позиции, не скажу, что эгоистической, но такой с позиции своей, мэтра, он может сказать, конечно. Вот и все, поэтому именно таким образом…

Сергей Николаевич: Но смотрите, тридцать лет МХАТа и почти двадцать шесть лет…

Александр Калягин: Двадцать пять… А, двадцать шесть, двадцать шесть.

Сергей Николаевич: Двадцать шесть лет «Et Cetera», то есть ровно, практически пополам эта жизнь поделилась, да?

Александр Калягин: Я понял, Сережа, что без театра я пропадаю, по театрам ходить больше нет сил…

Сергей Николаевич: …и надо создать свой.

Александр Калягин: …и не буду ходить, я и не ходил, и что-то надо сделать свое. Тем более у меня был изумительный курс, где Андрюша Панин учился, Юля Меньшова, Вера Воронкова, Саша Лазарев, изумительные актеры, я уж не говорю о Волохе, Равиле Исьянове и так далее, Сережа Плотников, очень хороший был курс. И я сказал себе: «Может, попробовать что-то? Они хотели организовать театр». Но пока я хотел, мне сказали: «Александр Александрович, что вы пришли?» Тогда был 1990 год.

Сергей Николаевич: Да.

Александр Калягин: «Что вы пришли? Тут Роман Виктюк пришел, я не могу дать ему помещения никакого». А все же в это время хапали…

Сергей Николаевич: …пространство, да.

Александр Калягин: …пространство, да. И я сказал актерам, они все разошлись по театрам, это нормально было. Но что-то мне вдруг задело, и думаю: «Но все равно давайте соберемся, давайте что-то сделаем. А может быть, не удастся». Тем более я тогда, в то время хорошо снимался.

Сергей Николаевич: Ага. Много было фильмов.

Александр Калягин: Вы знаете, как в Москве, кино мне в какой-то степени помогало, немножко так затягивало эту рану. Вот и все. А дальше уже, знаете, как это, глаза боятся, а руки делают.

Сергей Николаевич: А руки продолжают делать.

Александр Калягин: Да-да, вот и все.

Сергей Николаевич: Есть просто такое достаточно устойчивое мнение, оно долго было в силе, что вот есть великий артист Калягин, ну и вся такая милая, симпатичная команда молодых артистов, центром, смыслом и содержанием которой является, безусловно, Александр Александрович.

Александр Калягин: Но я же не во всех спектаклях.

Сергей Николаевич: Но тем не менее действительно театр существует уже почти двадцать шесть лет, и, естественно, не во всех спектаклях вы заняты, а тем не менее это все развивается и продолжается.

Александр Калягин: Ну Шапиро поставил спектакль «451 градус по Фаренгейту», и я смотрю, они практически полные, битком зрительный зал, не просто 100% заполняется, а 110%, со стульями уже который год.

Сергей Николаевич: В 2011 году Союз театральных деятелей выступил с инициативой о проведении Года театра. В 2019 году, этот год был объявлен Годом театра президентским указом. Понимаю, что уже как бы год этот на исходе, до подведения итогов еще далеко, тем не менее чем он стал лично для вас? Вот что удалось решить, достичь, может быть, избежать? И удалось ли вывести театр, скажем, из раздела сферы услуг? Будет ли принят закон о культуре? Вот вы как государственный уже человек, вот об этом хотелось бы еще спросить.

Александр Калягин: Закон о культуре будет принят, я уверен. Другое дело, сейчас проекты, дорабатывают разные документы по этому поводу, концепция будет развития театрального искусства. Издадим впервые после долгого-долгого молчания энциклопедию театральную, наконец уже современной России.

Что по-настоящему удалось? Вы знаете, удалось по-настоящему сделать так, что губернаторы, мэры, люди, которые отвечают за жизни регионов своих, так назовем мягко, вынуждены были или по зову сердца, но вынужденно скорее повернули голову в сторону театра, уже хорошо. И дальше они увидели ряд проблем, дальше они увидели, что, оказывается, много чего не сделано, оказывается, надо помочь. А некоторые, наоборот, делают то, что уже делали многократно. Одна из лучших областей в этом смысле, например, Свердловская область.

Сергей Николаевич: Ага.

Александр Калягин: Да, то есть такая, как бы сказать, очень театральная, и очень там губернатор печется, там сама организация Союза театральных деятелей, вот этой нашей ячейки…

Сергей Николаевич: …активна достаточно, да.

Александр Калягин: …она тоже активна благодаря председателю. То есть можно сделать. Что выявилось? Проблемы, конечно, практические везде одни и те же. Но меньше стали говорить о деньгах, меньше о деньгах, больше стали говорить о том, что называется, по существу.

Сергей Николаевич: То есть это Год театр позволил это?

Александр Калягин: Да. Что такое драматургия, что такое национальные театры, что такое мастерство актера, что такое нехватка режиссеров и так далее, что такое обеспечение квартирами вновь приезжающих режиссеров в регионы и так далее, это все необходимо.

Сергей Николаевич: Вам принадлежит эта фраза, когда вас избрали председателем Союза театральных деятелей России, вы сказали: «Эта должность заставила меня ощутить себя в мире великих несчастий», – это цитата. Удалось ли все-таки с этими несчастьями как-то побороться? Может быть, какие-то из них победить?

Александр Калягин: Ну они… Да, Сережа, я понял, спасибо. Но это есть, несчастья перманенты, они всегда будут: нехватка драматургии – несчастье, подготовка актеров в регионах, Москва в этом смысле в порядке, Питер в порядке, но подготовка актеров в регионе, как они говорят, какой жаргон, как уходит русский язык, как люди осваивают драматургию, какова вообще концепция развития театра, вообще что такое театр с точки зрения этого региона… «Давайте сейчас будем ставить только веселое, музыкальное», – тоже надоест, в театр приходят люди не просто отдохнуть. Поэтому отсюда во многом появилась вот эта сфера услуг. Я думаю, что от нас самих зависит вытащить эту отрасль, простите меня, театра из этого, отделить слово «услуги» от этой…

Сергей Николаевич: …от театра.

Александр Калягин: Да. Культура – это единственный, как бы это сказать, источник воспитания нации. Образование, медицина и культура, все. Ну хорошо, вы будете здоровы, но безграмотны, – вам это нравится? Вы будете не образованы, но здоровы… Вот это все взаимосвязано. Пожалуй, вот эти три области, которые, конечно, государство должно брать на себя большую обязанность с точки зрения обеспечения и, хотите сказать, контроля, чтобы все деньги доходили, чтобы все деньги тратились. Но, слава богу, и дали деньги… Мы провели семь форумов, для нас это безумие, и везде, везде мы побывали, мастер-классы, дискуссии, круглые столы, как, что развивается. Союз театральных деятелей организовал Звенигородскую театральную международную школу.

Сергей Николаевич: Да, школу.

Александр Калягин: Ну что вы, это же надо посмотреть, тридцать четыре страны приезжают, а потом расстаются так, что ревут, плачут молодые люди, не хотят расставаться. Месяц живут, месяц за наш счет живут, трехразовое питание, мы предоставляем жилье, педагоги наши, наши постановщики, и все, их дело только приехать, мы обеспечиваем.

Сергей Николаевич: Класс!

Я попрошу вас продолжить фразу, и на этом мы закончим: «Моя самая большая удача…»?

Александр Калягин: Самая большая удача – это, конечно, дом, друзья, я имею в виду семья, друзья, их у меня немного, не могу похвастаться, товарищей много. Самая большая удача, что я не скурвился, что я пошел благодаря маме, папе, конечно, какая-то генетика сыграла, по тому пути, который делает мужчину мужчиной.

Для меня ведь, когда спрашивают, я сам себя даже спрашиваю, что для меня самое главное, какое слово. Знаете, мечта, счастье, любовь, это все понятно. Для меня это – ответственность, вот это единственное слово, которое для меня как бы вот, знаете, как иллюминация, вот горит постоянно. Ответственность, правда, перед театром, перед семьей, перед детьми, перед актерами, перед тем, кому сказал, и ты не сделал что-то.

Ответственность – вот это, а мужик должен быть ответственным обязательно. Женщина не должна на себя брать обязанности бухгалтера, не должна, она должна наслаждаться своим мужем или своим партнером мужчиной, поэтому ответственность. Я это знаю, что такое ответственность, это, что называется, меня научили этому несчастью. А говорю именно спасибо, что не скурвился.

Сергей Николаевич: Год театра подходит к концу. Вы приложили максимум усилий, чтобы этот год состоялся. И вот сейчас он уже уходит. Что бы вы хотели пожелать зрителям «Культурного обмена», зрителям Общественного телевидения в новом, 2020 году?

Александр Калягин: Ну вы так связали и Год театра тоже. Я хочу пожелать нашему зрителю, нашему любимому населению, я вполне серьезно говорю, потому что, как и все население земного шара, оно имеет понятия счастья, несчастья, любви, иногда отсутствия любви. Но вот я хочу, чтобы все-таки все равно любили в себе культуру, тягу к культуре. И знаете, на театре есть такое понятие «открытый финал». Вот я хочу, чтобы вот этот открытый финал был открыт, и Год театра не заканчивается в 2019 году, и что 1 января 2020 года вы посмотрите, что вы живы-здоровы, и вы, и мы, и театр продолжается, вот и все.

Сергей Николаевич: Прекрасно.

«Никогда не бывает потом», – эти слова произносит герой Александра Калягина в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино». Я искренне желаю вам в новом году ничего не откладывать на потом, а проживать эту жизнь сейчас, сегодня, и проживать ее счастливо. С Новым годом! Надеюсь на наши новые встречи на Общественном телевидении России в программе «Культурный обмен». Всего доброго, до свидания.