Александр Ширвиндт: Стыдно быть все время несчастным, бедным, бездарным и самому себе противным
Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Сегодняшний наш гость до такой степени не нуждается ни в каких представлениях и интервью, что даже удивительно, зачем он на них еще соглашается. Наверное, все дело в легендарной терпеливости, которую он считает главным бичом своей актерской биографии. На ее одну и мне приходится уповать, представляя народного артиста России, художественного руководителя Театра сатиры Александра Ширвиндта.
Голос за кадром: Александр Ширвиндт – актер театра и кино, театральный режиссер, сценарист, педагог, телеведущий, народный артист РСФСР. Родился в Москве в музыкальной семье. В 1956 году окончил Театральное училище имени Б.В. Щукина и был принят в труппу Театра-студии киноактера. В том же году сыграл свою первую роль в кино. В 1957-м принят в труппу Театра имени Ленинского комсомола и зачислен в штат киностудии «Мосфильм». В 1968 году стал артистом Московского драматического театра на Малой Бронной, получил всенародную известность и популярность благодаря участию в телевизионных «Огоньках» в дуэте с Михаилом Державиным и киноролям в комедиях Эльдара Рязанова. С марта 1970 года является актером Московского академического театра сатиры, а с 2000 года – художественным руководителем этого театра. Передает актерский опыт студентам Высшего театрального училища имени Б.В. Щукина, где начал преподавать еще в 1957 году, а в 1995-м стал профессором. В 2018 году представил зрителям свою новую актерскую работу – главную роль в спектакле Театра сатиры «Где мы?»
Сергей Николаевич: Здравствуйте, Александр Анатольевич.
Александр Ширвиндт: Привет.
Сергей Николаевич: Мы встречались с вами 5 лет назад.
Александр Ширвиндт: Да.
Сергей Николаевич: В других обстоятельствах и в другой студии.
Александр Ширвиндт: Да, там было скромнее, здесь широко, воздушно.
Сергей Николаевич: Здесь шикарнее. За это время много всего поменялось, не только студия. Но вы не меняетесь совсем. Как вам это удается?
Александр Ширвиндт: Да, я скукоживаюсь вместе со студией.
Сергей Николаевич: Что прекрасного произошло за эти годы, за последнее время в вашей жизни?
Александр Ширвиндт: Прекрасного? Значит, что? Во-первых, старость, спидометр-то крутится, ничего не сделаешь.
Сергей Николаевич: Я знаю, что за это время произошли какие-то очень приятные вещи, например, астероид назвали вашим именем или планету.
Александр Ширвиндт: Да, я летаю, там соседство хорошее: Хармс и Раневская.
Сергей Николаевич: То есть совсем поблизости, да?
Александр Ширвиндт: Ну где-то, может быть, пару миллионов лет, но рядышком. А это ведь сейчас сертификат шикарный.
Сергей Николаевич: У вас есть он, да?
Александр Ширвиндт: Ну а как же? Ты знаешь систему?
Сергей Николаевич: Нет.
Александр Ширвиндт: Вот где-то там в Ялте обсерватория у нас знаменитая, и вот сидят эти, значит, милые в основном девочки, сексуально недоиспользованные, и круглые ночи, вместо того чтобы заниматься прямым делом, смотрят в небо. Смотрят-смотрят, и вдруг: ой-ой-ой! Бежит к начальству и говорит: «Вот в районе «ойной» левее «ейной» чего-то такое новенькое». – «Не может быть!» Все собираются, действительно находят какую-то фигню. Это вот этот астероид.
Сергей Николаевич: Астероид.
Александр Ширвиндт: И тогда эту девочку, когда решают, что действительно не туфта, спрашивают: «Кем бы вы хотели его назвать?» – представляешь? Ну она не говорит «Вася», «Петя» или кого-то такого, она вот с недосыпу назвала меня. Дальше проверяют, не бандит ли я случайно.
Сергей Николаевич: Ну да, соответствуете ли.
Александр Ширвиндт: Дальше это посылается все в три какие-то обсерватории в Америку, куда-то еще, в 3 страны. Там вообще не знают, что такое Ширвиндт, уже в помине, тем не менее они тоже проверяют меня, не террорист ли, и говорят: «Ну ладно», – и тогда выдают вот этот шикарный сертификат, что планета номер такая-то дробь такая-то названа.
Сергей Николаевич: Ну это, наверное, приятно.
Александр Ширвиндт: Жилплощадь.
Сергей Николаевич: Жилплощадь еще.
У вас вышла новая книга, которая называется «В промежутках между». Я уже вам говорил в свое время, когда с наслаждением читал «Проходные дворы биографии», первую книгу, что, конечно, как-то вдруг в такие зрелые годы вы нашли себя в амплуа писателя. Вот я думаю, что от тех скетчей, от тех каких-то смешных пародий, шуток, которые вы расписывали, сейчас это воплотилось в книгах, и книги эти совершенно поразительные по невозмутимой иронии, по вашей вот этой интонации, которая…
Александр Ширвиндт: Ну у тебя хороший вкус.
Сергей Николаевич: Спасибо. Так вот это писательство – вы для себя открыли этот жанр? Именно что вас сподвигло на это? Я знаю, что в одном случае это были письма ваши к жене, которые вы обнаружили, вокруг них стали выстраивать какой-то свой роман. А вот что касается «В промежутках между», так называется ваша книга?
Александр Ширвиндт: Это все вот так чтобы вдруг сесть – нет. Во-первых, у меня есть замечательная подружка Юля Ларина, редактор очень хороший. Когда кто-то ведет, легче дать обещание, чем…
Сергей Николаевич: А она такая настойчивая дама, да?
Александр Ширвиндт: Просто. И никогда ничего – ни сюжет, ни события, ни волнения – вдруг приходит в голову какое-то название, понимаешь? И это название начинает возникать… У меня же масса книг. Первая книжка: «Ширвиндт, стертый с лица земли». Это город такой был, Ширвиндт.
Сергей Николаевич: Ширвиндт, да?
Александр Ширвиндт: Да, был город, самый восточный город Пруссии, в 100 километрах от Калининграда. И он действительно там… Та же Юля Ларина вынула все на свете, перевернула всю немецкую архивность, что-то там такое, то ли какой-то там прапрапра был, как говорят, каким-то известным очень провизором и эскулапом, очень-очень любили, но это все… Тем не менее это Ширвиндт. Так когда кончилась война и возникла тогда история с этим Ширвиндтом, мой брат, который покойный, который воевал, как раз на этом фронте. И у меня есть его письмо, в котором была заметочка в армейской газете фронтовой, где было написано: «Наконец освободили Ширвиндт», – по тем временам…
Сергей Николаевич: А город-то этот есть под этим названием?
Александр Ширвиндт: Так вот я поехал туда на экскурсию по приглашению. Этот город называется теперь поселок Кутузово, представляешь? Логично, да? И вот поселок Кутузово, там этот Ширвиндт.
Сергей Николаевич: Бывший Ширвиндт.
Александр Ширвиндт: Там абсолютное поле и один только фундамент Kirche остался, все. И мне приготовили этот самый дорожный немецкий транспарантик на дороге «До Ширвиндта 20 километров». У меня на даче это висит.
Сергей Николаевич: То есть сохранилось еще.
Александр Ширвиндт: И когда я… Вот я как думал?
Сергей Николаевич: Название?
Александр Ширвиндт: «Ширвиндт, стертый с лица земли». И тогда пошло…
Потом у меня есть книжка, ты ее знаешь, «Склероз, рассеянный по жизни». Она симпатичная, я тебе подарю. Там тоже, когда что-то пытаются все вспоминать, ничего не вспоминается, пришла такая фраза. То же самое насчет «Промежутков».
Сергей Николаевич: А как это название пришло?
Александр Ширвиндт: Ну как-то я, может быть, в бессонницу подумал, что жизнь… Там я пишу, ты помнишь, что вся жизнь в промежутках между рождением и смертью, между днем и ночью, между…
Сергей Николаевич: …утренним спектаклем и вечерним.
Александр Ширвиндт: …горем и радостью, между алкоголизмом и завязкой – вся жизнь между. Вот в эти промежутки… А почему возникло? Потому что когда мне стукнуло 80 лет, то та же моя Юля сказала: «Давайте». И они придумали с моей помощницей Лианой на день рождения обзвонить энное количество еще более-менее живых людей, чтобы они…
Сергей Николаевич: …вспоминали? Или написали что-то?
Александр Ширвиндт: Просто «будь здоров». А почему этого нет? Потому что у меня телефонная книжка, к ней прикасаться нельзя, ей 1001 год, вся семья пыталась сколько раз ее уже спустить, из мусоропровода достаю, вся перечеркнутая, в масле, в водке, ну ужас, но не могу, к сожалению.
Сергей Николаевич: Все эти имена и все эти телефоны, да?
Александр Ширвиндт: Все вычеркнуто, столько ужаса. И они по этой книжке сделали обзвон и сделали мне поздравительную книжечку именно вот такую. И когда вот меня напоздравляли, я подумал: «Вместо того чтобы всем звонить «спасибо, очень тронут», я всем ответил».
Сергей Николаевич: Каждому, вспоминая или рассказывая про тот или иной эпизод, связанный с ними.
Вообще вот это писательство – у вас никогда не возникало мысли, что, может быть, замахнуться на что-то более монументальное? Вообще вот слово очень, я так полагаю, много значит в вашей жизни, литература, книги.
Александр Ширвиндт: Ну вообще да.
Сергей Николаевич: Вот какое место они занимают по сравнению с актерством и театром?
Александр Ширвиндт: Ну вот с годами все больше и больше.
Сергей Николаевич: Больше, да?
Александр Ширвиндт: Раньше это были какие-то шутейности, в основном импровизации, но что-то фиксировалось, к сожалению, мало. Когда по молодости все по тем закрытым временам, где келейно в Доме актера хулиганили, компания-то была какая! – Арканов, Горин, Жванецкий…
Сергей Николаевич: Миронов…
Александр Ширвиндт: …Сенька Альтов… Это из авторов.
Сергей Николаевич: Из литераторов.
Александр Ширвиндт: Да, и мы все это вместе ночами сочиняли, команда была тоже шикарная: Никита Подгорный, Сатановский, Миронов, Козаков, Державин и так далее. И вот тогда уже рождались какие-то ростки необходимости…
Сергей Николаевич: Записать, да? Просто еще в YouTube висят некоторые записи ваших выступлений совсем еще юного, это 1960-е гг., 1965-1966-е гг. в Доме актера. И например, там есть, я досмотрел до конца, это было очень остроумно и даже блистательно сделано, такие поздравления артистам БДТ, они приехали на гастроли, судя по всему, причем это в модном и актуальном формате такого футбольного репортажа, про каждого артиста вы рассказывали, как про футбольную звезду. Это было…
Александр Ширвиндт: Это в том же Доме актера были такие театральные телевизионные гостиные первые.
Сергей Николаевич: Гостиные, и в какой-то момент их ведете.
Александр Ширвиндт: Это мы когда-то придумали с покойным бывшим директором Театра Моссовета Львом Федоровичем Лосевым, и вот там было, штук 5-6 прошло. Они были очень симпатичные, уютные, брался какой-то персонаж, мы делали это «В гостях у Утесова», «В гостях у Богословского», «В гостях у Жарова». И были «В гостях…», вернее были «Гости…»
Сергей Николаевич: …БДТ.
Александр Ширвиндт: …БДТ. Мы делали гостиную, и там внутри нашинковывали какие-то шутейности.
Сергей Николаевич: Хотел спросить. Я знаю, что вы как-то причастны к жизни Дома актера. Как вам кажется, почему эта история этих капустников, каких-то посиделок потихоньку сошла на нет? По крайней мере она не вызывает того возбуждения в театральной или околотеатральной среде, как раньше.
Александр Ширвиндт: Я думаю, две причины. Во-первых, все эти дома интеллигенции так называемые в Москве были таким закрытым, относительно свободным келейным сообществом. Те капустники, которые мы делали в основном, по тем временам были совершенно остры.
Сергей Николаевич: Это фронда такая была.
Александр Ширвиндт: Абсолютно, и не только. В Доме архитектора был великий ансамбль «Кохинор и Рейсшинка» певческий потрясающий. Все проблемы этих блочных домов, этих хрущевок, все они там лепили в вокальном варианте. Кстати, в Доме журналистов была замечательная бригада, которая называлась «Верстка и правка».
Сергей Николаевич: «Верстка и правка»?
Александр Ширвиндт: Да. Очень острая. В Доме кино Драгунский, папа-Драгунский, какой был талантливый, своя была. В Центральном доме работников был театр «Крошка». Это были очень мощные театры, такие капустники внутри. И туда все…
Сергей Николаевич: Ну и в Доме актера, естественно.
Александр Ширвиндт: Да, и в Доме актера. Я командовал такой своей бригадой. Дело в том, что это одна сторона. А вторая – люди хотели общения, у людей было свободное время, отработали и бежали в Дом актера, отработали и бежали в Дом архитектора. Сейчас перезвонимся-перезвонимся и все, и ударения тогда правильные ставили еще. Вот такие две причины, мне кажется.
Сергей Николаевич: То есть нет надобности уже как-то фрондировать и нет времени на какие-то досуги?
Александр Ширвиндт: А чего фрондировать, как можно перефрондировать, не знаю, заседание Думы или бесконечные ток-шоу эти с дрессированными политологами? Это же смешно.
Сергей Николаевич: То есть это потребности просто нет, как я понимаю, да?
Александр Ширвиндт: Нет, нет потребности. И потом это же все-таки удел молодых, а молодые сейчас все это…
Сергей Николаевич: Молодые как бы проходят через вашу жизнь практически начиная с 1957 года, с того времени, как вы начали преподавать в Щукинском училище еще совсем юным.
Александр Ширвиндт: Да-да.
Сергей Николаевич: Поколения меняются, вы отбираете каких-то актеров себе в театр. Где-то в одном интервью вы сказали, что где-то 30 молодых артистов ваши ученики.
Александр Ширвиндт: В общем, да.
Сергей Николаевич: Ученики Щукинского училища. Вас часто спрашивают: вот то поколение, это поколение… Но вот я знаю, что был даже какой-то такой малопонятный эпизод в рамках каких-то лекций и представлений Щукинского училища, вы рассказывали о Вахтангове, вы рассказывали о корифее, и вечером показывался какой-то спектакль, где один из учеников Щукинского училища предстал в абсолютно обнаженном виде и вызвал таким образом страшную бурю в театральных кругах. Вообще степень раскованности, степень свободы нового поколения в какой-то степени сравнима с тем, что было раньше?
Александр Ширвиндт: Ну конечно, нет. Но понимаешь какая история? Когда спрашивают про нынешнее поколение, я страшно боюсь что-нибудь вякнуть, потому что сразу впадаешь в старческое брюзжание, это ужасно. Но если все тело-то то же, возраст тот же, система рождения в основном та же, не считая пробирок этих всех, киркоровских детей, все как и было.
Сергей Николаевич: Все как было, все как прежде, все та же гитара.
Александр Ширвиндт: Но если, например, говорить о том, что приходят вот эти 17-18-летние бэмби, то есть раньше задачей педагогики была, они приходили вот таком состоянии, невозможно было, со сведенными конечностями, челюстями, то задача педагогики первые два года, говоря нашим языком, раскрепостить и физически, и так далее. Сейчас когда они приходят, уже отснявшись в прокладках и в виагре…
Сергей Николаевич: …сериалах…
Александр Ширвиндт: Да, и задача двух первых лет – закрепостить, остальное все то же самое.
Сергей Николаевич: То есть вы пытаетесь закрепощать своих учеников?
Александр Ширвиндт: Немножко, чуть-чуть, чтобы они что-то помнили, что-то читали, потому что никто ничего не читает совсем, единицы. Ничего никто не знает. Тут, значит, я вспоминал, еще Юрий Васильевич Яковлев никогда не преподавал, а тут что-то он забрел в училище, очевидно, что-то ему нужно было, и он внизу сидел. И мимо со скоростью ракеты летает эта шпана, задевая его ногами, и я как раз пошел, я их собрал, говорю: «Смотрите, когда я учился, был такой великий актер Астангов…»
Сергей Николаевич: Конечно, Михаил Астангов.
Александр Ширвиндт: «Он тоже никогда не преподавал и тоже вот так забрел, и по всем этажам прошел слух, что внизу сидит Астангов. Прекратились занятия, все рухнули вниз смотреть на Астангова. Здесь сидит великий актер, вы чуть ли не сшибаете его со стула!» У меня была (не будем называть фамилию) одна актриса симпатичная, студентка огромная, у нее была замечательная вот такая придумка. Когда ей говоришь, условно говоря, «Нина», она тут же начинает плакать на всякий случай. И в этот раз тоже, я орал-орал, она тут же плакать: Александр Анатольевич, вы на нас кричите». А сами: «Вы нам так мало рассказываете, почему вы не рассказываете о своих встречах с Мейерхольдом?» Я говорю: «А, ну ладно, все, кончили, пошли». Вот, понимаешь.
Сергей Николаевич: На этом уровне. Это все смешалось в этих головах.
Я знаю, что вы рассказываете, даже есть у вас некий эталонный, такой собирательный образ великого артиста, который вы собрали из трех ваших старших современников: Евстигнеев, Олег Борисов и Николай Гриценко. Почему вы их выбираете?
Александр Ширвиндт: Ну вот если собрать в какое-то единое целое, как это, клонировать или еще как-то, вот это идеальный представитель этой сомнительной профессии. Потому что если говорить о Евстигнееве, помимо обаяния, он был патологически органичен, он никогда не мог переступить через органику. Какие бы роли он ни играл, эти намазанные, наклеенные или характерные, какие бы изыски режиссерские ему не навязывались, переступить через… Патологическая органика, понимаете?
Если говорить о Гриценко, вот это какая-то мистическая, совершенно уникальная вот эта вот способность перевоплощения, причем не просто, а глобального. Он всегда делал какие-то гримы, всегда речь… Причем Николай Олимпиевич, честно говоря, не был самым большим мыслителем и самым большим эрудитом, это все было наитие, но наитие всегда было гениальное. Например, играли «Погибшую силу», купринское, по-моему, про скрипача, с Познанским, замечательным тоже нашим выпускником, покойным, все покойные. И они играли «Погибшую силу», скрипач рассказывал свою судьбу, и Николай Олимпиевич играл на скрипке. Так как я скрипач с неполным образованием, я знаю, что такое выучить…
Сергей Николаевич: Выучить эту роль.
Александр Ширвиндт: Не то что он держал…
Сергей Николаевич: А кто-то там за кулисами играл, да?
Александр Ширвиндт: Нет, он научился буквально играть на скрипке, и так далее, и тому подобное. Вот Гриценко.
А Борисов совершенно потрясающий… Он актер-мыслитель, понимаешь? Что бы он ни играл, фигню, это всегда была мысль, точная, четкая и необыкновенная, будь то Булгаков или какой-то председатель совхоза, перед тобой сидел человек мыслящий. И вот соедини эти три, и получается эталон великого русского театра.
Сергей Николаевич: Русского актера.
А вот мне хотелось еще узнать у вас как у педагога, человека, прожившего огромную жизнь в театре, что вы сами как зритель больше цените – когда актер становится абсолютно неузнаваемым, так сказать, растворяясь в роли, закрываясь гримом, становясь вот этим характером, или наоборот, когда актер выносит на экран или на сцену свою личность? Ну Габен всегда Габен, Маньяни всегда Анна Маньяни, никогда их ни с кем не спутаешь, никогда, какая бы там ни стояла роль, это прежде всего эти личности, эти персонажи. Что для вас как артиста, как профессионала сложнее и интереснее?
Александр Ширвиндт: Скорее первое.
Сергей Николаевич: Все-таки первое, да?
Александр Ширвиндт: Да. Когда ты не просто гумно намазанности и кривляния, а когда это совмещено. Хотя есть люди, которые штрихами делают это. Вот я очень всегда страдаю от нескольких людей… Так как я всю жизнь приспособлен еще к эстраде, мне столько этим журили в серьезном театре, тем не менее я знаю несколько эстрадных актеров, которые существовали Райкин-образным способом, Райкиным не Костей…
Сергей Николаевич: Аркадий Исаакович.
Александр Ширвиндт: И сегодня я к нашему разговору… Например, Гальцев потрясающий актер, я считаю, у него совершенно уникальный… Сколько раз, когда я его вижу, 100 лет, я ему говорю: «Давай что-нибудь». Я хотел, чтобы он сыграл Швейка. Вот он минимальными средствами в миниатюре или зарисовке всегда органичен и очень перевоплощающийся. Вот это вот туда.
Сергей Николаевич: Я знаю, что когда в 1965-1966 году вы начали свою недолгую карьеру в Театре Ленинского комсомола, Анатолий Васильевич Эфрос как бы поставил такую задачу, что вот все ваши капустнические хохмы, вся эта ваша такая ироническая невозмутимость должны куда-то уйти, а вытащить из вас актера. Какими способами он этого добивался?
Александр Ширвиндт: Сердился, журил, обижал.
Сергей Николаевич: Обижал, да?
Александр Ширвиндт: «Хватит, Шура, ну хватит, сколько можно». И все-таки 9 главных ролей сыграл.
Сергей Николаевич: 9 главных ролей, то есть вы в какой-то момент стали его таким героем.
Александр Ширвиндт: Он был великий человек совершенно, и это, конечно, школа замечательная. Но все равно вот эта эмбриональная тяга к смешному как-то победила, но уже после Эфроса, конечно.
Сергей Николаевич: Вообще если проследить вашу историю, вы как-то очень всегда ценили комфорт, как-то во все времена вы были как-то хорошо устроены. Это получалось само собой, или это все-таки была некая цель?
Александр Ширвиндт: Я считаю, что все время гундеть и все время жаловаться бесперспективное дело. Другое дело, нельзя переступать через какие-то моменты. Но нет, и потом это стыдно, быть все время несчастным, все время бедным, все время бездарным, все время обиженным, все время самому себе противным, потому что это такой другой профессии, мне кажется, нет кроме актерской, где находится масса ингредиентов, чтобы свалить на кого угодно, только не на себя: режиссер сволочь, не угадали с амплуа, интриги. Никто не говорит: «Это не мое». Я знаю два-три момента, например, включая моего ребенка. Я вообще очень мало знаю случаев, когда бы человек ушел из актерства, когда его выгнали из этой профессии. Но чтобы человек сам ушел, сказал «нет», его никто не выгонял, нормально работал в «Сатириконе» Райкин, а потом решил, как тебе сказать, степень его самоощущения не соответствовала взглядам руководства на него, и он не стал гундеть, просто взял и ушел.
Сергей Николаевич: И успешно реализовал себя как шоумен.
Александр Ширвиндт: Ну вот к примеру. Это вот такая страна.
Сергей Николаевич: А вы не думали никогда, я вот сейчас подумал в связи и с вашим сыном, и я помню свой разговор с Антоном Табаковым…
Александр Ширвиндт: Сережа Урсуляк его друг, та же история.
Сергей Николаевич: Да. Вот эти знаменитые, яркие отцы как-то всегда забирали на себя слишком много внимания, каким-то образом хотелось вырваться из их тени в какую-то другую область, другую сферу.
Александр Ширвиндт: С одной стороны, да, те, которые что-нибудь соображали, хотели все время абстрагироваться, чтобы не быть сыном, это первое. А второе: я помню эту полемику где-то в газете «Советская культура», где дико покатилась кампания…
Сергей Николаевич: …на детей?
Александр Ширвиндт: «Актерские детки» называлась, что вот в театральные институты.. Где-то там на заимках и в тундре сидят Ломоносовы, но не могут пробиться, потому что актерские детки заполняют эти самые… Ну это бред, потому что у металлургов династии, хлеборобы – династия, сталевары, а здесь «актерские детки». А как, когда эти детки с молоком матери, с молоком отца в основном, всасывали круглые сутки… Ведь это единственная профессия в мире, где человек приходит с работы домой и говорит о профессии, это же можно обалдеть. Представляешь, какой-нибудь приходит сантехник домой, берет борщ, стакан и говорит: «Мне сегодня унитаз попался», – жена его госпитализирует. А здесь: «Я сыграла, он не сыграл», – и вот в этой атмосфере…
Сергей Николаевич: А вообще блат в театре – это важная вещь? Блат – это важно?
Александр Ширвиндт: Блат, понимаешь, это условно. Блат, понимаешь, может быть: «А давай возьмем, у него…» Так же, как в институт актерские детки. Иногда ну невозможно не взять, условно говоря, сына Х, ну как это? А потом ну взяли, а потом папа ничего не сделает, вместо него он выйти на сцену не может.
Сергей Николаевич: Не может, конечно.
А в Театре сатиры, вы его уже возглавляете почти 20 лет…
Александр Ширвиндт: 18 лет.
Сергей Николаевич: 18 лет. Я помню, что главная ваша забота, вы много раз это говорили в своих интервью, – это заполнить этот зал, продать билеты. Зал достаточно неудобный, это бывшее полуцирковое пространство. И как бы таких каких-то сложных задач творческих вы откровенно признаете, что не ставите ни перед актерами, ни перед режиссерами. Тем не менее у вас в последнее время появился новый драматург Родион Овчинников, который написал вот эту пьесу «Где мы?», и еще была одна пьеса, кажется, да?
Александр Ширвиндт: Да, идет наверху у нас для девочек, называется «Тремя этажами выше».
Сергей Николаевич: Расскажите немножко об этом Родионе Овчинникове.
Александр Ширвиндт: Родион очень сложная, но очень талантливая фигура. Он тоже наш, щукинец, педагог наш.
Сергей Николаевич: Артист.
Александр Ширвиндт: Он взбалмошный, разбросанный, его очень трудно… И этот спектакль, который сейчас с успехом идет у нас, идею придумал Сашка Олешко, тоже мой ученик. Он обратился к нему насчет…
Сергей Николаевич: Это шоу-бизнес?
Александр Ширвиндт: Это разговор о поколениях через персонажей, которые полностью противоположны. Вот один (Сашка Олешко) почти он, и он играет там вроде себя, такого представителя элитного шоу-бизнеса, это происходит в сумасшедшем доме, который был раньше Домом ветеранов сцены. И там такая хоругвь сидит, которую не могут выгнать, он там жил раньше – это я, такой-то столетний, в прошлом знаменитый артист. И туда же попадает такой русский самородок вечно пьяный, который… И еще персонаж главврач этой психбольницы…
Сергей Николаевич: То есть на троих пьеса?
Александр Ширвиндт: На четверых. И так вот мы играем уже с конца прошлого сезона, тьфу-тьфу-тьфу. То есть есть о чем. Так вот Родион в этом плане современный очень парень, чувствует время, и это очень важно.
Сергей Николаевич: Ну вот если бы этот вопрос «Где мы?» вам бы задали сейчас, что бы вы ответили, где мы сейчас?
Александр Ширвиндт: Мы в сумасшедшем доме, там, где и происходит это действие, конечно. С другой стороны, опять же все так сравнительно. Что-то сегодня кричат-кричат, а я вспоминаю…
Сергей Николаевич: …как это было.
Александр Ширвиндт: …как это все было, и думаю: «Чего кричат?» Но доказать это невозможно, пока сам телом не пройдешь, никто ничему не верит, все воспоминания на 70% вранье, а на 30% дикие личностные эмоции, и поэтому доказать ничего невозможно.
Сергей Николаевич: Если бы вы спросили, как бы вы определили нынешнюю ситуацию театра, нравится ли вам сегодняшняя жизнь?
Александр Ширвиндт: С точки зрения быта, условий, опять же сравнительно… У меня было счастливое детство в коммуналке, 8 комнат, 7 семей, понимаешь, и так далее, я всю жизнь ездил на «Победе» старой, купленной по случаю… Станицын был такой в МХАТ, им это тогда…
Сергей Николаевич: …полагалось.
Александр Ширвиндт: Не полагалось, а разрешали купить машину. И когда эту «Победу» им разрешили сменить на 21-ю «Волгу», а так как он продавать это не мог на рынке, то он путями… Вот я на ржавом этом всю жизнь ехал и так далее. Если брать с этой точки зрения…
Сергей Николаевич: …есть с чем сравнить.
Александр Ширвиндт: Да. А если брать с точки зрения того, о чем мы с тобой говорили выше относительно душевности, общения, все выхолостилось, такая беготня, такая круговерть… Ведь слово «вкус» – это же очень опасное слово: вкус кончился, настала вкусовщина. Вкусовщина за собой ведет, во-первых, абсолютную разобщенность, а во-вторых, отсутствие опять же цензуры. «Ах, цензура! Нет цензуры», – ну хрен и слава богу. Но в цензуре все-таки как-то, знаешь, корень «ценз», а «ценз»-то ушел совсем. Помимо «это нельзя», «это нельзя», «это нельзя» еще была огромная армия на том же телевидении, кто работал, великолепных, интеллигентнейших редакторов, и надсмотрщиков, и редакторов, которые помимо того, что «можно» и что «нельзя», еще было «как, что, про что». А когда если нельзя, то заплати чуть-чуть дороже, то это, понимаешь… И так далее, нам не хватит часа и весов сравнительности.
Сергей Николаевич: И все-таки то, о чем мы с вами сейчас говорим, так сказать, минимум этого – чем вы для себя компенсируете? В чем вы себя находите сейчас?
Александр Ширвиндт: Сейчас приехал с Валдая, 40 дней сидел тупо с удочкой. На Валдае я уже 20 лет сижу. Раньше, лет 17 назад, я без вот такого леща не возвращался. Нет, лещи ушли, я понял, у них санкции по отношению ко мне лично. Ну и аборигены сети ставят. Раньше из сетей они доставали судака – ничего. Но зато вот сидишь тупо, это такое счастье из четырех…
Потом все же врут опять же, когда я слышу, спрашивают: «Как вы отдыхаете? Ницца?» – «Нет-нет, только рыбалка». – «Почему? Вы композитор». – «Вы представляете, где-то в 5 утра сидишь на водоеме, тишина, туманчик идет по воде, никого, сидишь, в голову приходят образы, мелодии». Врет гад, никогда в жизни не рыбачил: ничего не приходит, тупо смотришь на эту пипку, никаких мелодий и образов, это врань.
Сергей Николаевич: Это для вас такой релакс, такой отдых?
Александр Ширвиндт: Отключка.
Сергей Николаевич: Отключение от всего. Я даже знаю, что вы учите роли иногда, по крайней мере в какие-то былые времена вы запирались в машине, чтобы вас никто не смел…
Александр Ширвиндт: В старые переулки свои Никитские и там сидел.
Сергей Николаевич: Да. Тогда еще не было гаджетов, никто не мог дозвониться, никто не мог вас…
Александр Ширвиндт: Нет, тишина.
Сергей Николаевич: И вот в этих переулках вы сидели в своей машине и учили роли.
Александр Ширвиндт: Да.
Сергей Николаевич: Так что в этом смысле вы человек, склонный к одиночеству, по крайней мере как-то проживающий ее с удовольствием.
Александр Ширвиндт: Во всяком случае я ею не «тяготюсь».
Сергей Николаевич: Вы знаете, был такой знаменитый американский режиссер Джон Хьюстон, он снимал какой-то фильм с большими звездами. И однажды собрал своих актеров – там и Гарднер, там Фрэнк Синатра – и спросил их, что самое если у них в жизни. И услышал очень простые ответы: кто-то сказал, что семья, здоровье, богатство, деньги, деньги. А потом аналогичный вопрос задали ему, и он сказал, что нет, самое главное есть интерес, быть сейчас в чем-то заинтересованным. В чем вы сейчас заинтересованы?
Александр Ширвиндт: Ну сейчас, понимаешь, старческая заинтересованность – это каждую секунду знать, в каком состоянии, где находятся внуки и правнуки, представляешь? Когда у тебя… У меня сколько их, трое правнуков, недавно еще одного, значит, сотворили. Где, что? Когда внуки, правнуки, а когда буквально 5 дней назад у ребенка был день рождения, был такой их круг, ребенку исполнилось 60 лет, – вот когда ребенку 60 лет, а правнучка приходит хорошенькая, когда привозят (не каждый же день), она смотрит… Я у всех Шура, и у артистов, когда меня нет рядом: «Сходим к Шуре». Короче говоря, она пришла, долго ее не было, она говорит: «Шур!» – «Что такое?» – «Что же ты у меня такой некрасивый?» Имеет в виду, что «я тебя и такого люблю». Я говорю: «Ты первая баба в моей жизни, чего только мне ни говорили, но то, что я урод...» Вот видишь, вкусы, вкусы другие.
Сергей Николаевич: Это был Александр Ширвиндт в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России…
Александр Ширвиндт: А это у нас обмен был культурный?
Сергей Николаевич: Это был обмен культурный.
Александр Ширвиндт: Надо предупреждать.
Сергей Николаевич: А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания.