Алексей Бородин: Весь смысл театра в неожиданном контакте, когда незнакомые люди начинают на что-то одинаково реагировать

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.

Наш нынешний выпуск мы решили посвятить юбилею Российского академического молодежного театра. Так совпало, что и здание, в котором мы находимся, – тоже юбиляр. В этом году исполняется двести лет, как по заказу генерал-майора Полторацкого этот особняк был построен. Разумеется, за двести лет здесь произошло немало изменений, было много хозяев. Это здание много раз перестраивалось, пока в тридцать седьмом году в него не въехал Театр для детей, основателем которого являлась Наталия Ильинична Сац.

Последние сорок лет этим театром успешно руководит народный артист России Алексей Владимирович Бородин, с которым мы и поговорим о Российском академическом театре.

Алексей Владимирович, здравствуйте.

Алексей Бородин: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Спасибо за гостеприимство, за то, что приняли нас у себя.

Вообще, это особый год, год бесчисленных юбилеев, насколько я понимаю: юбилей театра, юбилей этого здания, ваш собственный юбилей в пребывании на посту художественного руководителя. В старину говорили: «С вас магарыч». И вообще все люди делятся на тех, кто отмечают свои дни рождения, обожают эти дни рождения, и тех, кто, в общем-то, как-то относятся к этому прохладно, стараются зажать и ничего не устраивать. Вы к какой категории граждан принадлежите?

Алексей Бородин: Вы знаете, я – прохладно.

Сергей Николаевич: Прохладно все-таки, да?

Алексей Бородин: Прохладно, да. Хотя волей-неволей, театр есть театр, и поэтому… Театр – это все равно праздник. И поэтому какие-то «летия»… Я только пришел в этот театр, и через год, по-моему, отмечали 60-летие этого театра. Или через два года. И я помню этот вечер. Вообще эти вечера удавались: 60 лет, 70, 75, 80, 85. Теперь вот девяносто, про которые трудно что-либо предвидеть.

Что касается своих личных юбилеев, то они вообще… Ну, здесь, в этом кабинете, собирается много народа. Ну, просто мы никого не зовем. Но тут у нас как-то это отмечается. Все же относительно, понимаете, все эти цифры, поэтому к юбилеям я отношусь… Ну, вот есть они и есть. Есть повод собраться, скажем, людям близким или еще что-то.

Сергей Николаевич: Вообще, раньше, потом на моей памяти, в 70-е годы каждый юбилей становился поводом для каких-то капустников, для каких-то действий, поздравлений. Я до сих пор помню, как Грибов и Яншин в костюмах Тильтиль и Митиль из «Синей птицы» выходили поздравлять вахтанговцев. Это был какой-то свой такой театр. И мне кажется, что этот театр во многом уже утрачен.

Алексей Бородин: Вы знаете, дело в том, что все эти юбилеи наши – они все состоят исключительно из капустников. И вообще, я согласен, что капустники – это очень важная часть жизни театра.

Сергей Николаевич: Театральной жизни, да?

Алексей Бородин: И вообще я думаю, что живой театр без капустников – он не совсем живой, полуживой или отчасти живой, потому что все-таки есть энергия какая-то у театра, у артистов, которая требует какого-то своего выхлопа. Ну, для этого обязательно должна быть какая-то атмосфера, возможность этих юбилеев, этой фантазии бесконечной. И ребята проявляются поразительно просто! Все эти юбилеи строились как раз на том, что импровизации или какие-то подготовленные номера. Всегда 13 января здесь у нас в театре справляется…

Сергей Николаевич: Старый Новый год, да?

Алексей Бородин: …Старый Новый год. И это обязательно традиционный капустник, который все ждут, все готовятся.

Сергей Николаевич: Мы заговорили все-таки о юбилее, об этой круглой дате. А вы были знакомы с Наталией Ильиничной Сац?

Алексей Бородин: Да, да, я познакомился с ней, я с ней познакомился.

Сергей Николаевич: С основательницей театра.

Алексей Бородин: С основательницей театра, да. Мы с ней… Когда я еще работал до этого театра в Кирове, в Кировском ТЮЗе, ее назначили председателем АССИТЕЖ. Есть такая организация международная…

Сергей Николаевич: …детских театров.

Алексей Бородин: …детских театров. И меня из Кирова пригласили участвовать в этом совете этого российского АССИТЕЖ. Я приехал. Знаете, у меня была такая рубашка замечательная, откуда-то я ее привез. Не знаю… Какая-то рубашка и папин галстук. В общем, красно-синяя такая полоска. И галстук тоже красно-синий, но в другую сторону. Сац Наталия Ильинична отметила это моментально! Что-то идет, идет, а потом она говорит: «Скажите, я слышала, в Кирове что-то такое происходит интересное. А кто здесь из Кирова?» Ну и я поднимаю руку: «Это я». – «Я так и знала!»

И как-то так мы с ней подружились. Мы с ней были однажды вдвоем, просто вдвоем в Праге. Это была поездка, нас было двое. Очень много интересного за эту поездку, конечно, я узнал. Она сказала… А мы вместе ужинали, вместе завтракали, обедали. В общем, все время вместе, все смотрели. Она сказала: «Вы как-то научились нажимать на мои «кнопки», и я вам рассказываю прямо все». Поэтому она мне рассказывала все. И это было страшно интересно!

А главное, что там была фраза однажды… Она параллельно в этой поездке делала какие-то свои нужные дела с детским музыкальным театром, где будут гастроли, обязательно в Первом оперном театре, никак иначе. Она прорвалась к министру культуру. И она сказала мне потом такую фразу замечательную: «Алеша, что я утром задумала – то я к вечеру осуществила». Вы знаете, какой-то такой… Ну как сказать? Какой-то девиз, какое-то жизненное кредо, какое-то… Шикарно вообще! «Что я задумала утром – то я осуществлю к вечеру».

Понимаете, эта энергия… И как-то мы, в общем, были в каких-то таких дружеских отношениях. Она мне передавала свои книги. Там написано, что я имею право вести ее дело, которое ее детище, творческое право. Поэтому было с ней очень интересно. Она в каком-то смысле, конечно, оберегала детский театр, так сказать, от взросления, как говорится.

Сергей Николаевич: Вот я как раз об этом хотел спросить. Все-таки тот театр, который она задумала и осуществила к вечеру, – это все-таки был театр как бы для совершенно определенной возрастной категории.

Алексей Бородин: Конечно.

Сергей Николаевич: Она все-таки видела в основном детей.

Алексей Бородин: Детей, детей, да.

Сергей Николаевич: А вы достаточно радикально поменяли концепцию этого театра, отказавшись от уже устоявшегося бренда Центральный детский театр, уже вошедшего в историю. И как раз на волне всех перемен в нашей стране (кажется, это 92-й год) было утверждено название Российский академический молодежный театр. Скажите, это принципиально для вас было, да?

Алексей Бородин: Вы знаете…

Сергей Николаевич: Что имя – это судьба, и это имя определит и репертуар, и жизнь вашего театра.

Алексей Бородин: Да. Вы знаете, тут так было. Когда Наталия Ильинична все организовывала, был двадцать первый год. И понятно, что беспризорники, дети, которые никогда театра не видели, наполняли зал. Это было очень благородное дело, очень правильное. И так шло, шло и шло. Но постепенно естественным образом эти театры, в частности Московский театр для детей, как он тогда назывался (тогда он был еще на улице Горького), он уже стал… Ну как сказать? Свой этот флаг, свое название – Московский театр для детей – он стал как-то перерастать.

Здесь потрясающие люди работали! И вообще история этого театра – она совершенно необыкновенная! Здесь работали на самом деле совершенно великие люди, понимаете, руководили этим театром. Леонид Волков… Мне Завадский Юрий Александрович, мой учитель, рассказывал, что он был какой-то потрясающий Левша у Вахтангова. Понимаете? Ольга Ивановна Пыжова, которая была здесь тоже руководителем, она была Мирандолина со Станиславским чуть-чуть в МХАТе. Понимаете?

То есть это была какая-то… И в конечном итоге пришла Мария Осиповна Кнебель, которая пришла из колыбели МХАТа и здесь, собственно говоря, все делала. И началось! Ну, здесь был директор тоже грандиозный.

Сергей Николаевич: Шах-Азизов.

Алексей Бородин: Шах-Азизов Константин Язонович. Здесь появился Розов благодаря им. Здесь появился Анатолий Васильевич…

Сергей Николаевич: Эфрос.

Алексей Бородин: Режиссер с великим будущим, Эфрос. И сделал свои потрясающие первые спектакли. И все это были спектакли… они были обращены уже не только к детям, что называется, таким беспризорным, но уже к детям продвинутым, понимаете, к подросткам и так дальше, и так дальше.

В общем, вы знаете, я вам скажу, что когда пришла в голову эта идея переименования Центрального детского, тогда я подумал: «Посмотрю-ка я в словарь Даля». И в словаре Даля «детство» – нет такого. Что же делать? «Младость», «молодость» какая-то есть. Нахожу: «молодость, младость – от младенчества до серединных лет». Ну потрясающее определение! И оно совершенно соответствует тому, что уже здесь было.

Сергей Николаевич: Я в вашей книге вычитал, что ваше главное такое жизненное амплуа – быть родителем на самом деле, то есть родителем и в непосредственном смысле, своим детям, но и в этом театре вы воспринимаете себя тоже как родителя на самом деле.

Алексей Бородин: Ну да, вот так получается, потому что вот эта моя должность, вот эта моя какая-то… Ну, сложилось так, что я театром руковожу. А что значит «руковожу»? Я провоцирую его движение. Вот моя задача, собственно говоря.

Сергей Николаевич: Мне очень понравилось, что у вас в Кирове был при театре Клуб отцов.

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Меня очень заинтересовала именно эта институция. Во-первых, почему не Клуб родителей, а именно отцы были выбраны в качестве такой главной движущей силы этой истории?

Алексей Бородин: Вы знаете, потому что… Когда надо идти в театр, то всегда идут с мамой. И отцы, они, бедные, должны были когда-то… А вообще в театрах типа нашего спектакли начинались в десять утра, такое было. Я сразу это поломал, когда сюда пришел, потому что в десять утра еще никто не может проснуться. Ну можете представить – десять утра 1 января. И вот тогда матери отправляли отцов. И вот эти несчастные отцы 1 января должны были на десять утра идти с детьми. Представляете, какая мука? Какой кошмар это был для этих отцов! Ну, это так.

А вообще мне показалось интересным, чтобы собрать… А там действительно собиралось огромное количество этих отцов. И это была не только интеллигенция, но это были шоферы, это были какие-то с завода…

Сергей Николаевич: Что называется, простые люди.

Алексей Бородин: Да, простые люди. И я с ними просто делился своими какими-то отцовскими мыслями, понимаете, как я хочу быть рядом со своими детьми. «Театр как нигде может объединить в зрительном зале разные поколения. Окажется какой-то контакт, и это может двигать вас уже в жизни как-то поинтереснее». И они слушали!

Сергей Николаевич: Это в Вятке, то есть в Кирове?

Алексей Бородин: В Вятке, да, в Кирове, в Кирове, в замечательном и бесконечно мною любимом городе, где, собственно говоря… Ну как это называется? Такая творческая родина, что называется. И как они это воспринимали! И как они открывали для себя вообще эту возможность – что театр объединяет людей, что театр существует вообще ради контакта, ради контакта между сценой и залом. Контакт на сцене, контакт в зале – и вдруг возникает, как я называю, какая-то дуга между сценой и залом. И зрители, особенно когда они друг друга не знают, – вот это самое главное. Вы знаете, еще в этих театрах, в театрах юного зрителя (и в Кирове я с этим столкнулся), было распространено, что дети должны ходить классами в театр.

Сергей Николаевич: Ну, такой культпоход.

Алексей Бородин: Культпоход. И здесь тоже он процветал, когда я пришел. В последнее время я тоже слышу такие изречения от высоких начальников, которые говорят, что вообще пора вернуться, чтобы школа ходила классами. Это то, против чего все мы, которые работали тогда в театре. Мы все категорически восставали, потому что это абсолютный антитеатр, когда люди одного… Знаете, иногда раньше на взрослые спектакли приходил завод, люди, которые работали…

Сергей Николаевич: А было такое понятие, которое называется «целевой спектакль»?

Алексей Бородин: Целевой спектакль? Было. Представляете, что это такое, когда люди, которые каждый божий день на работе друг друга видят, они и в театре опять друг друга видят. Ну, в лучшем случае они принарядиться могут. А, собственно говоря, по контакту, по восприятию, по неожиданности восприятия… Ну, смысл театра, живого театра как раз в этом неожиданном контакте. И когда люди, которые мало знакомы друг с другом или совсем незнакомые, вдруг начинают одинаково на что-то реагировать, то мне кажется, что тогда это самое интересное.

Сергей Николаевич: Скажите, Алексей Владимирович… У вас очень интересная семья, с очень интересной своей родословной. Тем более что… Ну, может быть, не все наши зрители знают, что вы, в общем, родом из Шанхая. Скажите, были моменты, когда вы вместе со своими родителями ходили в театр?

Алексей Бородин: Вы знаете, дело в том, что мое детство прошло действительно в Шанхае, а там театра как такового и не было. Но каждый поход, который был все-таки на что-нибудь, на какое-нибудь театральное мероприятие, я помню как сейчас, каждый поход. Собственно говоря, там этого быть просто не могло.

Но как-то я понимал, так как у нас была невероятно дружная и очень большая семья, и так как вся эта русская колония в Шанхае… друг с другом очень много общались, я понял, что вообще сообщество, какое-то сосуществование – оно все-таки самое-самое ценное в нашей жизни.

Поэтому, может быть, от этого у меня возникло это ощущение семьи, понятие в таком мощном смысле. Конечно, это у меня с детства, абсолютно с детства. Мама, папа, бабушка, сестры мои… Это все оттуда. И поэтому когда я уже стал свою взрослую жизнь жить, моя семья для меня бесконечно дорогая.

И внуки сейчас, которые… Я просто с ума схожу! Понимаете, каждый из них… Скажем, три мальчика и две девочки, уже один взрослый есть. Понимаете, каждый из них – отдельная личность, отдельная.

Вот это, мне кажется, очень важное ощущение в жизни, когда мы воспринимаем людей… Вы знаете, как говорят: «народ» или «зрительный зал», или какая-то «толпа», или какая-то «публика». Понимаете, вот я этого никак не могу понять. Мне кажется, настолько все разные! Одни захотят одного, другие захотят другого, совсем другого. Одни будут ходить в театр, другие не будут вообще в театр. Некоторые пойдут в один театр, а некоторые пойдут в совсем другой. Одному нужен какой-то развлекательный театр (и прекрасно), он любит это, а другому нужен какой-то театр, где он будет думать или что-то еще.

Поэтому, мне кажется, это такая, что ли, ошибка людей… Извините за нескромность, но мне кажется, что это ошибка людей, когда вот такое объединение происходит – не личностей, отдельных личностей. Почему я за это и в самом нашем театре, в коллективе нашем, и за зрительный зал? Чтобы там и здесь собирались личности воедино. Если мы находим контакт… Мы совершенно необязательно должны думать одинаково. Мы не должны думать одинаково, мы должны думать по-разному.

Я думаю, что… Отойду от темы, извините. Я скажу, что сегодня, мне кажется, самое… ну, то, что мне не нравится. Совершенно ушло понятие дискуссии. Дискуссия предполагает уважение к собеседнику. Понимаете ли? И нам совершенно не надо в нашей дискуссии, если мы сейчас ее затеем, какую-нибудь, совершенно необязательно прийти к единому. Но сам процесс дискуссии, сам процесс обмена мнениями, сам процесс обмена энергией…

И то же самое – театр. Вот сцена, вот зал. И происходит обмен этой энергией, но с каждым отдельным человеком, не с толпой зрителей, а с каждым отдельным. Я просто знаю, почему что-то на меня вдруг производит впечатление. Иногда зал вдруг замирает на чем-то как один. Это значит, что люди объединились, они объединились на каком-то чувстве или на какой-то мысли, или на каких-то еще вещах. Мне кажется, что понятие семьи – это понятие единения с уважением к каждому отдельному человеку.

Сергей Николаевич: Я знаю, что в какой-то момент ваши дети захотели (каждый в свой час) стать актерами, но вы с этими, так сказать, планами как-то быстро расправились. Тем не менее внуки ваши – они ходят в театр, они любят театр, существуя в этом информационном потоке, будучи наверняка заложниками всех своих гаджетов? Театр для них – это нечто архаическое, чем занимается дедушка, или что-то сущностное и важное?

Алексей Бородин: Нет-нет, они воспринимают это, мне кажется, правильно. Они воспринимают это как живое. Все-таки они понимают, что тут они смотрят и дико увлекаются какими-то…

Сергей Николаевич: …интернет-историями.

Алексей Бородин: Интернет, еще что-то. А другое дело, когда вдруг возникает это живое дыхание, это взаимодействие между сценой и залом. И для них это, конечно, каждый раз какое-то открытие. Ну, при условии, если спектакль интересный.

Сергей Николаевич: Если получается.

Сейчас мы в такое тревожное время живем, что многое из того, что было частью, какой-то естественной частью нашей жизни, все переходит в Интернет, все переходит в эти интернет-форматы. Связано это и с пандемией, связано и с этими обстоятельствами всех этих наших самоизоляций. Вообще как этот год театр просуществовал в этом режиме, скажем так?

Алексей Бородин: Вы знаете, я могу сказать, что мы как-то установили сразу, что мы продолжать работать так или иначе. Но поразительное дело, что… Нам разрешили 50% зала наполнять. Это было поразительно, когда 50% заменяли… То есть такая радость была, такая благодарность зала к артистам, которые, рискуя при этом, понимаете, без всяких масок, без всего. В зале должны были сидеть, а они выходят на сцену и, что называется, душу… И вот эта благодарность какая-то была очень мощная! Сейчас, конечно, очень трудно.

Мне кажется, что вообще театр – это же не то место, где наиболее опасно. Уж настолько мы здесь соблюдаем здесь все, что только можно: и маски, и всякие аппараты стоят, которые это нейтрализуют. Мне казалось, что 50% – это, в конце концов, нормально. Но не от нас зависит. Я артистам говорю: «Ребята, давайте. Если даже в зале соберется десять человек, мы все равно должны профессиональный свой уровень, я не знаю, самолюбие свое, гордость свою как-то держать». И поэтому спектакли идут, надо сказать…

Сергей Николаевич: …хорошо.

Алексей Бородин: …с полной отдачей. Происходит так… Как кто-то говорил, кажется, Зиновий Яковлевич Корогодский: «На сливочном масле». Это когда не суррогат, а…

Сергей Николаевич: Подлинное?

Алексей Бородин: Подлинное, да. Ну, по возможности стараемся. Хотя это…

Сергей Николаевич: Это тяжело?

Алексей Бородин: Тяжело. Но мы репетируем вовсю и рассчитываем, надеемся на то, что когда-нибудь, где-нибудь…

Сергей Николаевич: В театре несколько сцен, и они сравнительно недавно открылись. Я посчитал: где-то пять сцен получается вместе с Театральным двором, есть еще Черная комната, Белая комната. Это маленькие пространства, сравнительно небольшие, такие камерные пространства. Но я так понимаю, что цель их – как-то активизировать молодую режиссуру, дать возможность молодым режиссерам делать самостоятельные работы.

Алексей Бородин: Мне малая форма вообще страшно интересна сама по себе. Во-вторых, актеры, которые приходят в театры (а у нас очень большое количество молодых артистов), им надо обязательно сразу начинать полноценную работу. И молодым режиссерам лучше всего сначала себя показывать на малой сцене. Поэтому эти малые сцены у нас, конечно, очень выручают.

Очень хорошая идея, сам ею очень хорошо горжусь, потому что эти четыре дополнительные сцены, кроме Большой, дали возможность нам расширить и по репертуару нашему, потому что возникают какие-то неожиданные авторы.

Сейчас вышла «Лысая певица» Ионеско. Вряд ли бы мы поставили сейчас это на Большой сцене. А там она идет. И Катя Половцева там открыла замечательный, мне кажется, ключ, нашла к этому гениальному произведению. Мне кажется, очень интересный и любопытный спектакль получился. И так далее, и так далее. И вот этот двор, где оказалось возможным поставить комедию масок «Зобеида». И так дальше.

Сергей Николаевич: Я так понимаю, что вообще РАМТ стал своего рода такой лабораторией молодой режиссуры, причем разных поколений. Это не вчера началось, да?

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Это буквально с того момента, как вы пришли, потому что… Даже просто по именам: это и Марина Брусникина, и Нина Чусова, и Миндаугас Карбаускис, и Богомолов.

Алексей Бородин: Богомолов, да.

Сергей Николаевич: Все прошли через чистилище РАМТа. Это ваша такая установка? Потому что я знаю, что главные режиссеры (когда вы были, назывались главным режиссером) всегда очень ревниво относятся к появлению новых или молодых режиссеров. Тем более что ведь им надо как-то бы отдать своих актеров, а это всегда некий такой… ну, очень деликатный момент в жизни режиссера.

Алексей Бородин: Вы знаете, тут я отличаюсь тем, у меня вообще отсутствует такое понятие «мое». Мне кажется, вообще это время таких театров… На данный момент я могу сказать точно, что время линейных театров, знаете, где…

Сергей Николаевич: Монотеатров?

Алексей Бородин: Монотеатров, да. Вообще, мне кажется, уходит. Поэтому создание – ну как сказать? – внутри театра такого броуновского движения – это, мне кажется, очень важно. Тогда он остается живым. И тогда есть надежда на то, что он будет оставаться живым. Но моя задача – «держать берега», конечно, потому что это все разлетится в разные стороны. Но, еще начиная с Кирова, я каждый год приглашал какого-нибудь дипломника из ГИТИСа. Это обновляет труппу. Это, мне кажется, очень здорово.

И наряду с мастерами, как Еремин, как Карбаускис, как Шапиро, еще можно называть, Марина Брусникина (теперь уже мастер абсолютный), приходят большое количество совсем молодых ребят, выпускников или Сергея Женовача, или Леонида Ефимовича Хейфеца. И эти сцены бесконечные дают эту возможность. И я знаю, насколько это важно для живой жизни театра.

Собственно говоря, моя функция в данном случае – это провоцировать как раз это живое. Я могу ставить свои спектакли, но утверждать… У меня просто нет этой амбиции, честно говоря, вообще ее нет – утверждать себя как такого… Я надеюсь, что это русло все равно держу.

Сергей Николаевич: Оно за вами остается.

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Тем более всех поразило, и вообще в этом увидели даже некий такой знак перемен, когда вы, кажется, два сезона назад объявили главным режиссером Егора Перегудова. Это был пример многим мэтрам, что возможна и такая мирная смена власти. При том, что, естественно, уж такой смены не произошло, вы все равно остались на своих позициях, но тем не менее новый главный режиссер в театре появился. Почему это стал именно Егор Перегудов?

Алексей Бородин: Мне показалось, что он среди очень большого количества… А я буквально могу назвать, ну не знаю, пятнадцать фамилий молодых режиссеров, которые уже прошли через нас. И они все – замечательнейшие ребята, просто выдающиеся! Я абсолютно верю в них. Вообще пришло новое поколение, которое хочет работать в репертуарном театре, с тем чтобы репертуарный театр оставался живым, а не просто формально. И вот среди них Егор мне показался наиболее…

Сергей Николаевич: Перспективным?

Алексей Бородин: Знаете, даже наиболее правильным, что ли, в этом смысле, вот как руководитель. Мне кажется, в нем есть какая-то устойчивость и какая-то такая собранность, ну, помимо его дарований и так дальше. И это при том, что мы с ним совершенно разные творческие индивидуальности, совершенно разные. И никак не должно повторять одно другое. Тем не менее все-таки какая-то, очевидно, ну не знаю, «группа крови» это называется или еще что-то такое. Мне кажется, это близко. Поэтому появляется надежда, утопия… Так как я живу вообще в мире утопии в основном, то одна из утопий, что, может быть, удастся передать.

Сергей Николаевич: Таким образом продолжить вашу линию?

Алексей Бородин: Да, продолжить линию. Пусть он ее меняет, в конце концов, как и я менялся в течение всего времени, что я работаю. Что-то еще должно меняться. Я знаю, что к нему очень хорошо относились, когда он ставил здесь, в труппе. А это тоже очень важно. И вот все вместе взятое как-то меня навело на мысль: а с какой стати это не сделать? Я считаю, что сделать так должен каждый руководитель театра. Это мое скромное личное мнение. Ну, мне кажется, это правильно, потому что тогда становится как-то и самому легче жить.

Сергей Николаевич: Перегудов ставит «Повести Белкина». Соответственно, пушкинская вещь.

Алексей Бородин: Это его идея.

Сергей Николаевич: А вы взялись за «Горе от ума».

Алексей Бородин: Да.</