Алексей Бородин: Весь смысл театра в неожиданном контакте, когда незнакомые люди начинают на что-то одинаково реагировать

Гости
Алексей Бородин
художественный руководитель РАМТ, народный артист РСФСР

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.

Наш нынешний выпуск мы решили посвятить юбилею Российского академического молодежного театра. Так совпало, что и здание, в котором мы находимся, – тоже юбиляр. В этом году исполняется двести лет, как по заказу генерал-майора Полторацкого этот особняк был построен. Разумеется, за двести лет здесь произошло немало изменений, было много хозяев. Это здание много раз перестраивалось, пока в тридцать седьмом году в него не въехал Театр для детей, основателем которого являлась Наталия Ильинична Сац.

Последние сорок лет этим театром успешно руководит народный артист России Алексей Владимирович Бородин, с которым мы и поговорим о Российском академическом театре.

Алексей Владимирович, здравствуйте.

Алексей Бородин: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Спасибо за гостеприимство, за то, что приняли нас у себя.

Вообще, это особый год, год бесчисленных юбилеев, насколько я понимаю: юбилей театра, юбилей этого здания, ваш собственный юбилей в пребывании на посту художественного руководителя. В старину говорили: «С вас магарыч». И вообще все люди делятся на тех, кто отмечают свои дни рождения, обожают эти дни рождения, и тех, кто, в общем-то, как-то относятся к этому прохладно, стараются зажать и ничего не устраивать. Вы к какой категории граждан принадлежите?

Алексей Бородин: Вы знаете, я – прохладно.

Сергей Николаевич: Прохладно все-таки, да?

Алексей Бородин: Прохладно, да. Хотя волей-неволей, театр есть театр, и поэтому… Театр – это все равно праздник. И поэтому какие-то «летия»… Я только пришел в этот театр, и через год, по-моему, отмечали 60-летие этого театра. Или через два года. И я помню этот вечер. Вообще эти вечера удавались: 60 лет, 70, 75, 80, 85. Теперь вот девяносто, про которые трудно что-либо предвидеть.

Что касается своих личных юбилеев, то они вообще… Ну, здесь, в этом кабинете, собирается много народа. Ну, просто мы никого не зовем. Но тут у нас как-то это отмечается. Все же относительно, понимаете, все эти цифры, поэтому к юбилеям я отношусь… Ну, вот есть они и есть. Есть повод собраться, скажем, людям близким или еще что-то.

Сергей Николаевич: Вообще, раньше, потом на моей памяти, в 70-е годы каждый юбилей становился поводом для каких-то капустников, для каких-то действий, поздравлений. Я до сих пор помню, как Грибов и Яншин в костюмах Тильтиль и Митиль из «Синей птицы» выходили поздравлять вахтанговцев. Это был какой-то свой такой театр. И мне кажется, что этот театр во многом уже утрачен.

Алексей Бородин: Вы знаете, дело в том, что все эти юбилеи наши – они все состоят исключительно из капустников. И вообще, я согласен, что капустники – это очень важная часть жизни театра.

Сергей Николаевич: Театральной жизни, да?

Алексей Бородин: И вообще я думаю, что живой театр без капустников – он не совсем живой, полуживой или отчасти живой, потому что все-таки есть энергия какая-то у театра, у артистов, которая требует какого-то своего выхлопа. Ну, для этого обязательно должна быть какая-то атмосфера, возможность этих юбилеев, этой фантазии бесконечной. И ребята проявляются поразительно просто! Все эти юбилеи строились как раз на том, что импровизации или какие-то подготовленные номера. Всегда 13 января здесь у нас в театре справляется…

Сергей Николаевич: Старый Новый год, да?

Алексей Бородин: …Старый Новый год. И это обязательно традиционный капустник, который все ждут, все готовятся.

Сергей Николаевич: Мы заговорили все-таки о юбилее, об этой круглой дате. А вы были знакомы с Наталией Ильиничной Сац?

Алексей Бородин: Да, да, я познакомился с ней, я с ней познакомился.

Сергей Николаевич: С основательницей театра.

Алексей Бородин: С основательницей театра, да. Мы с ней… Когда я еще работал до этого театра в Кирове, в Кировском ТЮЗе, ее назначили председателем АССИТЕЖ. Есть такая организация международная…

Сергей Николаевич: …детских театров.

Алексей Бородин: …детских театров. И меня из Кирова пригласили участвовать в этом совете этого российского АССИТЕЖ. Я приехал. Знаете, у меня была такая рубашка замечательная, откуда-то я ее привез. Не знаю… Какая-то рубашка и папин галстук. В общем, красно-синяя такая полоска. И галстук тоже красно-синий, но в другую сторону. Сац Наталия Ильинична отметила это моментально! Что-то идет, идет, а потом она говорит: «Скажите, я слышала, в Кирове что-то такое происходит интересное. А кто здесь из Кирова?» Ну и я поднимаю руку: «Это я». – «Я так и знала!»

И как-то так мы с ней подружились. Мы с ней были однажды вдвоем, просто вдвоем в Праге. Это была поездка, нас было двое. Очень много интересного за эту поездку, конечно, я узнал. Она сказала… А мы вместе ужинали, вместе завтракали, обедали. В общем, все время вместе, все смотрели. Она сказала: «Вы как-то научились нажимать на мои «кнопки», и я вам рассказываю прямо все». Поэтому она мне рассказывала все. И это было страшно интересно!

А главное, что там была фраза однажды… Она параллельно в этой поездке делала какие-то свои нужные дела с детским музыкальным театром, где будут гастроли, обязательно в Первом оперном театре, никак иначе. Она прорвалась к министру культуру. И она сказала мне потом такую фразу замечательную: «Алеша, что я утром задумала – то я к вечеру осуществила». Вы знаете, какой-то такой… Ну как сказать? Какой-то девиз, какое-то жизненное кредо, какое-то… Шикарно вообще! «Что я задумала утром – то я осуществлю к вечеру».

Понимаете, эта энергия… И как-то мы, в общем, были в каких-то таких дружеских отношениях. Она мне передавала свои книги. Там написано, что я имею право вести ее дело, которое ее детище, творческое право. Поэтому было с ней очень интересно. Она в каком-то смысле, конечно, оберегала детский театр, так сказать, от взросления, как говорится.

Сергей Николаевич: Вот я как раз об этом хотел спросить. Все-таки тот театр, который она задумала и осуществила к вечеру, – это все-таки был театр как бы для совершенно определенной возрастной категории.

Алексей Бородин: Конечно.

Сергей Николаевич: Она все-таки видела в основном детей.

Алексей Бородин: Детей, детей, да.

Сергей Николаевич: А вы достаточно радикально поменяли концепцию этого театра, отказавшись от уже устоявшегося бренда Центральный детский театр, уже вошедшего в историю. И как раз на волне всех перемен в нашей стране (кажется, это 92-й год) было утверждено название Российский академический молодежный театр. Скажите, это принципиально для вас было, да?

Алексей Бородин: Вы знаете…

Сергей Николаевич: Что имя – это судьба, и это имя определит и репертуар, и жизнь вашего театра.

Алексей Бородин: Да. Вы знаете, тут так было. Когда Наталия Ильинична все организовывала, был двадцать первый год. И понятно, что беспризорники, дети, которые никогда театра не видели, наполняли зал. Это было очень благородное дело, очень правильное. И так шло, шло и шло. Но постепенно естественным образом эти театры, в частности Московский театр для детей, как он тогда назывался (тогда он был еще на улице Горького), он уже стал… Ну как сказать? Свой этот флаг, свое название – Московский театр для детей – он стал как-то перерастать.

Здесь потрясающие люди работали! И вообще история этого театра – она совершенно необыкновенная! Здесь работали на самом деле совершенно великие люди, понимаете, руководили этим театром. Леонид Волков… Мне Завадский Юрий Александрович, мой учитель, рассказывал, что он был какой-то потрясающий Левша у Вахтангова. Понимаете? Ольга Ивановна Пыжова, которая была здесь тоже руководителем, она была Мирандолина со Станиславским чуть-чуть в МХАТе. Понимаете?

То есть это была какая-то… И в конечном итоге пришла Мария Осиповна Кнебель, которая пришла из колыбели МХАТа и здесь, собственно говоря, все делала. И началось! Ну, здесь был директор тоже грандиозный.

Сергей Николаевич: Шах-Азизов.

Алексей Бородин: Шах-Азизов Константин Язонович. Здесь появился Розов благодаря им. Здесь появился Анатолий Васильевич…

Сергей Николаевич: Эфрос.

Алексей Бородин: Режиссер с великим будущим, Эфрос. И сделал свои потрясающие первые спектакли. И все это были спектакли… они были обращены уже не только к детям, что называется, таким беспризорным, но уже к детям продвинутым, понимаете, к подросткам и так дальше, и так дальше.

В общем, вы знаете, я вам скажу, что когда пришла в голову эта идея переименования Центрального детского, тогда я подумал: «Посмотрю-ка я в словарь Даля». И в словаре Даля «детство» – нет такого. Что же делать? «Младость», «молодость» какая-то есть. Нахожу: «молодость, младость – от младенчества до серединных лет». Ну потрясающее определение! И оно совершенно соответствует тому, что уже здесь было.

Сергей Николаевич: Я в вашей книге вычитал, что ваше главное такое жизненное амплуа – быть родителем на самом деле, то есть родителем и в непосредственном смысле, своим детям, но и в этом театре вы воспринимаете себя тоже как родителя на самом деле.

Алексей Бородин: Ну да, вот так получается, потому что вот эта моя должность, вот эта моя какая-то… Ну, сложилось так, что я театром руковожу. А что значит «руковожу»? Я провоцирую его движение. Вот моя задача, собственно говоря.

Сергей Николаевич: Мне очень понравилось, что у вас в Кирове был при театре Клуб отцов.

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Меня очень заинтересовала именно эта институция. Во-первых, почему не Клуб родителей, а именно отцы были выбраны в качестве такой главной движущей силы этой истории?

Алексей Бородин: Вы знаете, потому что… Когда надо идти в театр, то всегда идут с мамой. И отцы, они, бедные, должны были когда-то… А вообще в театрах типа нашего спектакли начинались в десять утра, такое было. Я сразу это поломал, когда сюда пришел, потому что в десять утра еще никто не может проснуться. Ну можете представить – десять утра 1 января. И вот тогда матери отправляли отцов. И вот эти несчастные отцы 1 января должны были на десять утра идти с детьми. Представляете, какая мука? Какой кошмар это был для этих отцов! Ну, это так.

А вообще мне показалось интересным, чтобы собрать… А там действительно собиралось огромное количество этих отцов. И это была не только интеллигенция, но это были шоферы, это были какие-то с завода…

Сергей Николаевич: Что называется, простые люди.

Алексей Бородин: Да, простые люди. И я с ними просто делился своими какими-то отцовскими мыслями, понимаете, как я хочу быть рядом со своими детьми. «Театр как нигде может объединить в зрительном зале разные поколения. Окажется какой-то контакт, и это может двигать вас уже в жизни как-то поинтереснее». И они слушали!

Сергей Николаевич: Это в Вятке, то есть в Кирове?

Алексей Бородин: В Вятке, да, в Кирове, в Кирове, в замечательном и бесконечно мною любимом городе, где, собственно говоря… Ну как это называется? Такая творческая родина, что называется. И как они это воспринимали! И как они открывали для себя вообще эту возможность – что театр объединяет людей, что театр существует вообще ради контакта, ради контакта между сценой и залом. Контакт на сцене, контакт в зале – и вдруг возникает, как я называю, какая-то дуга между сценой и залом. И зрители, особенно когда они друг друга не знают, – вот это самое главное. Вы знаете, еще в этих театрах, в театрах юного зрителя (и в Кирове я с этим столкнулся), было распространено, что дети должны ходить классами в театр.

Сергей Николаевич: Ну, такой культпоход.

Алексей Бородин: Культпоход. И здесь тоже он процветал, когда я пришел. В последнее время я тоже слышу такие изречения от высоких начальников, которые говорят, что вообще пора вернуться, чтобы школа ходила классами. Это то, против чего все мы, которые работали тогда в театре. Мы все категорически восставали, потому что это абсолютный антитеатр, когда люди одного… Знаете, иногда раньше на взрослые спектакли приходил завод, люди, которые работали…

Сергей Николаевич: А было такое понятие, которое называется «целевой спектакль»?

Алексей Бородин: Целевой спектакль? Было. Представляете, что это такое, когда люди, которые каждый божий день на работе друг друга видят, они и в театре опять друг друга видят. Ну, в лучшем случае они принарядиться могут. А, собственно говоря, по контакту, по восприятию, по неожиданности восприятия… Ну, смысл театра, живого театра как раз в этом неожиданном контакте. И когда люди, которые мало знакомы друг с другом или совсем незнакомые, вдруг начинают одинаково на что-то реагировать, то мне кажется, что тогда это самое интересное.

Сергей Николаевич: Скажите, Алексей Владимирович… У вас очень интересная семья, с очень интересной своей родословной. Тем более что… Ну, может быть, не все наши зрители знают, что вы, в общем, родом из Шанхая. Скажите, были моменты, когда вы вместе со своими родителями ходили в театр?

Алексей Бородин: Вы знаете, дело в том, что мое детство прошло действительно в Шанхае, а там театра как такового и не было. Но каждый поход, который был все-таки на что-нибудь, на какое-нибудь театральное мероприятие, я помню как сейчас, каждый поход. Собственно говоря, там этого быть просто не могло.

Но как-то я понимал, так как у нас была невероятно дружная и очень большая семья, и так как вся эта русская колония в Шанхае… друг с другом очень много общались, я понял, что вообще сообщество, какое-то сосуществование – оно все-таки самое-самое ценное в нашей жизни.

Поэтому, может быть, от этого у меня возникло это ощущение семьи, понятие в таком мощном смысле. Конечно, это у меня с детства, абсолютно с детства. Мама, папа, бабушка, сестры мои… Это все оттуда. И поэтому когда я уже стал свою взрослую жизнь жить, моя семья для меня бесконечно дорогая.

И внуки сейчас, которые… Я просто с ума схожу! Понимаете, каждый из них… Скажем, три мальчика и две девочки, уже один взрослый есть. Понимаете, каждый из них – отдельная личность, отдельная.

Вот это, мне кажется, очень важное ощущение в жизни, когда мы воспринимаем людей… Вы знаете, как говорят: «народ» или «зрительный зал», или какая-то «толпа», или какая-то «публика». Понимаете, вот я этого никак не могу понять. Мне кажется, настолько все разные! Одни захотят одного, другие захотят другого, совсем другого. Одни будут ходить в театр, другие не будут вообще в театр. Некоторые пойдут в один театр, а некоторые пойдут в совсем другой. Одному нужен какой-то развлекательный театр (и прекрасно), он любит это, а другому нужен какой-то театр, где он будет думать или что-то еще.

Поэтому, мне кажется, это такая, что ли, ошибка людей… Извините за нескромность, но мне кажется, что это ошибка людей, когда вот такое объединение происходит – не личностей, отдельных личностей. Почему я за это и в самом нашем театре, в коллективе нашем, и за зрительный зал? Чтобы там и здесь собирались личности воедино. Если мы находим контакт… Мы совершенно необязательно должны думать одинаково. Мы не должны думать одинаково, мы должны думать по-разному.

Я думаю, что… Отойду от темы, извините. Я скажу, что сегодня, мне кажется, самое… ну, то, что мне не нравится. Совершенно ушло понятие дискуссии. Дискуссия предполагает уважение к собеседнику. Понимаете ли? И нам совершенно не надо в нашей дискуссии, если мы сейчас ее затеем, какую-нибудь, совершенно необязательно прийти к единому. Но сам процесс дискуссии, сам процесс обмена мнениями, сам процесс обмена энергией…

И то же самое – театр. Вот сцена, вот зал. И происходит обмен этой энергией, но с каждым отдельным человеком, не с толпой зрителей, а с каждым отдельным. Я просто знаю, почему что-то на меня вдруг производит впечатление. Иногда зал вдруг замирает на чем-то как один. Это значит, что люди объединились, они объединились на каком-то чувстве или на какой-то мысли, или на каких-то еще вещах. Мне кажется, что понятие семьи – это понятие единения с уважением к каждому отдельному человеку.

Сергей Николаевич: Я знаю, что в какой-то момент ваши дети захотели (каждый в свой час) стать актерами, но вы с этими, так сказать, планами как-то быстро расправились. Тем не менее внуки ваши – они ходят в театр, они любят театр, существуя в этом информационном потоке, будучи наверняка заложниками всех своих гаджетов? Театр для них – это нечто архаическое, чем занимается дедушка, или что-то сущностное и важное?

Алексей Бородин: Нет-нет, они воспринимают это, мне кажется, правильно. Они воспринимают это как живое. Все-таки они понимают, что тут они смотрят и дико увлекаются какими-то…

Сергей Николаевич: …интернет-историями.

Алексей Бородин: Интернет, еще что-то. А другое дело, когда вдруг возникает это живое дыхание, это взаимодействие между сценой и залом. И для них это, конечно, каждый раз какое-то открытие. Ну, при условии, если спектакль интересный.

Сергей Николаевич: Если получается.

Сейчас мы в такое тревожное время живем, что многое из того, что было частью, какой-то естественной частью нашей жизни, все переходит в Интернет, все переходит в эти интернет-форматы. Связано это и с пандемией, связано и с этими обстоятельствами всех этих наших самоизоляций. Вообще как этот год театр просуществовал в этом режиме, скажем так?

Алексей Бородин: Вы знаете, я могу сказать, что мы как-то установили сразу, что мы продолжать работать так или иначе. Но поразительное дело, что… Нам разрешили 50% зала наполнять. Это было поразительно, когда 50% заменяли… То есть такая радость была, такая благодарность зала к артистам, которые, рискуя при этом, понимаете, без всяких масок, без всего. В зале должны были сидеть, а они выходят на сцену и, что называется, душу… И вот эта благодарность какая-то была очень мощная! Сейчас, конечно, очень трудно.

Мне кажется, что вообще театр – это же не то место, где наиболее опасно. Уж настолько мы здесь соблюдаем здесь все, что только можно: и маски, и всякие аппараты стоят, которые это нейтрализуют. Мне казалось, что 50% – это, в конце концов, нормально. Но не от нас зависит. Я артистам говорю: «Ребята, давайте. Если даже в зале соберется десять человек, мы все равно должны профессиональный свой уровень, я не знаю, самолюбие свое, гордость свою как-то держать». И поэтому спектакли идут, надо сказать…

Сергей Николаевич: …хорошо.

Алексей Бородин: …с полной отдачей. Происходит так… Как кто-то говорил, кажется, Зиновий Яковлевич Корогодский: «На сливочном масле». Это когда не суррогат, а…

Сергей Николаевич: Подлинное?

Алексей Бородин: Подлинное, да. Ну, по возможности стараемся. Хотя это…

Сергей Николаевич: Это тяжело?

Алексей Бородин: Тяжело. Но мы репетируем вовсю и рассчитываем, надеемся на то, что когда-нибудь, где-нибудь…

Сергей Николаевич: В театре несколько сцен, и они сравнительно недавно открылись. Я посчитал: где-то пять сцен получается вместе с Театральным двором, есть еще Черная комната, Белая комната. Это маленькие пространства, сравнительно небольшие, такие камерные пространства. Но я так понимаю, что цель их – как-то активизировать молодую режиссуру, дать возможность молодым режиссерам делать самостоятельные работы.

Алексей Бородин: Мне малая форма вообще страшно интересна сама по себе. Во-вторых, актеры, которые приходят в театры (а у нас очень большое количество молодых артистов), им надо обязательно сразу начинать полноценную работу. И молодым режиссерам лучше всего сначала себя показывать на малой сцене. Поэтому эти малые сцены у нас, конечно, очень выручают.

Очень хорошая идея, сам ею очень хорошо горжусь, потому что эти четыре дополнительные сцены, кроме Большой, дали возможность нам расширить и по репертуару нашему, потому что возникают какие-то неожиданные авторы.

Сейчас вышла «Лысая певица» Ионеско. Вряд ли бы мы поставили сейчас это на Большой сцене. А там она идет. И Катя Половцева там открыла замечательный, мне кажется, ключ, нашла к этому гениальному произведению. Мне кажется, очень интересный и любопытный спектакль получился. И так далее, и так далее. И вот этот двор, где оказалось возможным поставить комедию масок «Зобеида». И так дальше.

Сергей Николаевич: Я так понимаю, что вообще РАМТ стал своего рода такой лабораторией молодой режиссуры, причем разных поколений. Это не вчера началось, да?

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Это буквально с того момента, как вы пришли, потому что… Даже просто по именам: это и Марина Брусникина, и Нина Чусова, и Миндаугас Карбаускис, и Богомолов.

Алексей Бородин: Богомолов, да.

Сергей Николаевич: Все прошли через чистилище РАМТа. Это ваша такая установка? Потому что я знаю, что главные режиссеры (когда вы были, назывались главным режиссером) всегда очень ревниво относятся к появлению новых или молодых режиссеров. Тем более что ведь им надо как-то бы отдать своих актеров, а это всегда некий такой… ну, очень деликатный момент в жизни режиссера.

Алексей Бородин: Вы знаете, тут я отличаюсь тем, у меня вообще отсутствует такое понятие «мое». Мне кажется, вообще это время таких театров… На данный момент я могу сказать точно, что время линейных театров, знаете, где…

Сергей Николаевич: Монотеатров?

Алексей Бородин: Монотеатров, да. Вообще, мне кажется, уходит. Поэтому создание – ну как сказать? – внутри театра такого броуновского движения – это, мне кажется, очень важно. Тогда он остается живым. И тогда есть надежда на то, что он будет оставаться живым. Но моя задача – «держать берега», конечно, потому что это все разлетится в разные стороны. Но, еще начиная с Кирова, я каждый год приглашал какого-нибудь дипломника из ГИТИСа. Это обновляет труппу. Это, мне кажется, очень здорово.

И наряду с мастерами, как Еремин, как Карбаускис, как Шапиро, еще можно называть, Марина Брусникина (теперь уже мастер абсолютный), приходят большое количество совсем молодых ребят, выпускников или Сергея Женовача, или Леонида Ефимовича Хейфеца. И эти сцены бесконечные дают эту возможность. И я знаю, насколько это важно для живой жизни театра.

Собственно говоря, моя функция в данном случае – это провоцировать как раз это живое. Я могу ставить свои спектакли, но утверждать… У меня просто нет этой амбиции, честно говоря, вообще ее нет – утверждать себя как такого… Я надеюсь, что это русло все равно держу.

Сергей Николаевич: Оно за вами остается.

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: Тем более всех поразило, и вообще в этом увидели даже некий такой знак перемен, когда вы, кажется, два сезона назад объявили главным режиссером Егора Перегудова. Это был пример многим мэтрам, что возможна и такая мирная смена власти. При том, что, естественно, уж такой смены не произошло, вы все равно остались на своих позициях, но тем не менее новый главный режиссер в театре появился. Почему это стал именно Егор Перегудов?

Алексей Бородин: Мне показалось, что он среди очень большого количества… А я буквально могу назвать, ну не знаю, пятнадцать фамилий молодых режиссеров, которые уже прошли через нас. И они все – замечательнейшие ребята, просто выдающиеся! Я абсолютно верю в них. Вообще пришло новое поколение, которое хочет работать в репертуарном театре, с тем чтобы репертуарный театр оставался живым, а не просто формально. И вот среди них Егор мне показался наиболее…

Сергей Николаевич: Перспективным?

Алексей Бородин: Знаете, даже наиболее правильным, что ли, в этом смысле, вот как руководитель. Мне кажется, в нем есть какая-то устойчивость и какая-то такая собранность, ну, помимо его дарований и так дальше. И это при том, что мы с ним совершенно разные творческие индивидуальности, совершенно разные. И никак не должно повторять одно другое. Тем не менее все-таки какая-то, очевидно, ну не знаю, «группа крови» это называется или еще что-то такое. Мне кажется, это близко. Поэтому появляется надежда, утопия… Так как я живу вообще в мире утопии в основном, то одна из утопий, что, может быть, удастся передать.

Сергей Николаевич: Таким образом продолжить вашу линию?

Алексей Бородин: Да, продолжить линию. Пусть он ее меняет, в конце концов, как и я менялся в течение всего времени, что я работаю. Что-то еще должно меняться. Я знаю, что к нему очень хорошо относились, когда он ставил здесь, в труппе. А это тоже очень важно. И вот все вместе взятое как-то меня навело на мысль: а с какой стати это не сделать? Я считаю, что сделать так должен каждый руководитель театра. Это мое скромное личное мнение. Ну, мне кажется, это правильно, потому что тогда становится как-то и самому легче жить.

Сергей Николаевич: Перегудов ставит «Повести Белкина». Соответственно, пушкинская вещь.

Алексей Бородин: Это его идея.

Сергей Николаевич: А вы взялись за «Горе от ума».

Алексей Бородин: Да.

Сергей Николаевич: И это тоже, мне кажется, очень символично, особенно учитывая местоположение РАМТа – напротив Малого театра. Это как бы некий такой месседж? Ну, это главная пьеса русского репертуарного театра, русского репертуара. Почему вы взялись именно за «Горе от ума» по прошествии стольких лет?

Алексей Бородин: Вы знаете, двести лет прошло с тех пор, как этот потрясающий Грибоедов – потрясающая личность! – написал эту пьесу. Двести лет прошло. Какой-то огромный период времени! А дело в том, что все, что там написано – это все касается лично меня, скажем, или лично сегодняшних наших взглядов. Его ирония, с одной стороны, его свободолюбие, так сказать, такое бесконечное… А я ценю свободу более всего на свете, лично я. Одновременно я «работаю Фамусовым», как я говорю, потому что, с другой стороны, надо театр же как-то обеспечивать, чтобы что-то было.

Сергей Николаевич: Ну да.

Алексей Бородин: И это конфликт потрясающий! То есть конфликт Фамусова и Чацкого внутри меня. Я исключительно за Чацкого, но понимаю, что без Фамусова тоже никуда не денешься. И это дико смешно! На самом деле, понимаете, у меня нет никакого такого, что ли, замысла в том, чтобы это было что-то перевернуто с ног на голову. Хотя переворачивается все, именно с точки зрения нашего сегодняшнего мировоззрения, что ли. И переворачивается, как мне кажется, в сторону мировоззрения Грибоедова. Понимаете ли? Вот такое впечатление у меня.

Мы сейчас работаем. Что получится – конечно, мы не знаем никогда. Но вот это его, с одной стороны, стремление к такой свободной… к освобожденной от всякой ерунды, от такой заорганизованности в жизни. А с другой стороны, этот Фамусов, которого я называю бывшим Чацким. Понимаете ли? Тот Чацкий, который уже…

Сергей Николаевич: Стал Фамусовым?

Алексей Бородин: Да, который стал Фамусовым. И это удивительно! Понимаете ли? И тогда вся эта история поворачивается, мне кажется, просто в какой-то новый взгляд. И появляется, мне кажется, эта ирония, которая существует, в самом высоком смысле слова ирония, не пофигизм, а именно ирония над ситуацией самой, когда желание самого Грибоедова быть рядом с декабристами, быть рядом с ними, но никогда не вступив в их ряды, никогда не вступив, и одновременно служа государству верой и правдой. Он великий дипломат, великий реформатор в плане бизнеса, который он задумывал в Грузии, с Персией, с Россией. И это вообще удивительная вещь!

Сергей Николаевич: Вообще вы как-то уже приучили своих зрителей, что вы всегда находите какую-то очень неожиданную драматургическую форму своих произведений, соединяя, казалось бы, несоединимое, как это было в «Последних днях». Ну, я понимаю, что эта пьеса была написана все-таки Стоппардом, тем не менее «Берег Утопии» – это тоже какая-то очень сложная, какая-то полифоническая структура. Вот сейчас вы рассказываете о «Горе от ума», вспоминаете Грибоедова. Я думаю, что, может быть, каким-то образом Александр Сергеевич там тоже появится, в этой структуре. Или вы все-таки остаетесь в рамках сюжета и драматургии?

Алексей Бородин: Я остаюсь в рамках сюжета и драматургии. Мне кажется, этого вполне достаточно. Там он сквозит через всех.

Сергей Николаевич: Через всех, да?

Алексей Бородин: Грибоедов там во всех персонажах. Он, именно он. Вот такая интересная личность, необыкновенная. Мне кажется, это очень показательно сегодня для нас. Я двести лет спустя чувствую себя его таким… ну, современником практически. Я думаю так же. Я так же смеюсь над этим. Я так же не принимаю категорически что-то, что совершенно далеко от меня.

И тоже понимаю, с другой стороны, что вот эта видимость деятельности, видимость порядка, что она угнетает личность, угнетает свободного человека – что тоже чудовищно. Поэтому на этом конфликте, что ли, строится все.

Сергей Николаевич: На этом будет весь спектакль.

Мы начали наш разговор с ваших воспоминаний об основательнице театра – о Наталии Ильиничне Сац. А сейчас я подумал, что это пространство было квартирой, ну, таким домом Михаила Чехова, великого русского актера, режиссера, основателя МХАТа 2-го. Вот эти тени, великие тени (а вы еще и ученик Завадского, и помните Галину Сергеевну Уланову на сцене), они как-то присутствуют в вашей жизни, они вам помогают?

Алексей Бородин: Да, присутствуют, присутствуют. МХАТ 2-й, который здесь существовал. Собственно говоря, из России Чехов уехал отсюда. И здесь – по легенде или на самом деле – была квартира. Женя Дворжецкий всю жизнь уверял, что он сидел в гримерке Чехова. Этому доказательств нет, но тем не менее он был абсолютно уверен.

Сергей Николаевич: Уверен?

Алексей Бородин: Да-да-да, уверен в этом. Понимаете, эти тени вот этих людей и тех, кто здесь работал в таком прекрасном театре, как МХАТ 2-й, и также в лучшие времена этого театра, которому исполняется уже сто лет сейчас, – все это здесь. Нет-нет-нет. И Мария Осиповна Кнебель, которая здесь делала, конечно, невероятные какие-то свои открытия.

И это же был конец 50-х – начало 60-х годов. Это был один из самых таких вольнолюбивых и живых театров. Понимаете ли? И это забыть нельзя. Я в детстве смотрел здесь «Друг мой, Колька!..», «В поисках радости» или еще что-то такое. Понимаете, это было поразительно! Это театр, переживший и времена до этого войны, а потом – застоя, а потом – всех перемен, которые происходят. Мне кажется, что все-таки он сохранил себя, сохраняет себя.

Собственно говоря, это одна из наших задач – сохранение себя, мне кажется, по жизни, каждого из нас в отдельности, а уж тем более театра, который должен не просто говорить, что ему сто лет и он что-то такое из себя представляет, а что ему сто лет… И хорошо, что сто лет. Что это вообще такое для театра – сто лет? Если он живет, то пусть ему будет сто, двести, тысяча – это неважно. Главное, чтобы он оставался живым, мне кажется.

Сергей Николаевич: Спасибо большое, Алексей Владимирович.

Алексей Бородин: Спасибо.

Сергей Николаевич: Это был Алексей Владимирович Бородин, народный артист России, художественный руководитель Российского академического молодежного театра.

А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до новых встреч!