Андрей Щукин: Актеру надо заниматься своим телом как инструментом постоянно

Гости
Андрей Щукин
режиссер

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Сегодня мы будем говорить о пластическом театре. Что это такое? И почему дисциплина "пластическая выразительность" так важна для современного актера? Моим собеседником станет режиссер, профессор Театрального института имени Бориса Щукина и РАТИ Андрей Щукин.

Андрей Щукин – режиссер, педагог, профессор, действительный член Гильдии режиссеров и педагогов по пластике. В качестве режиссера по пластике принимал участие более чем в 60 театральных постановках. Как режиссер выпустил спектакли "Ежик в тумане" в Театре имени Вахтангова и "Троянские женщины" Еврипида в Институте театрального тренинга в Гарварде; Вечера пластики в Театральном училище имени Щукина, дипломные спектакли Эстрадного факультета Российской академии театрального искусства. С 1985 года по настоящее время – профессор кафедры пластической выразительности актера, преподаватель сценического движения и фехтования в Театральном институте имени Щукина.

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Андрей Алексеевич.

Андрей Щукин: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Сразу хочу Вас спросить: Вы однофамилец или родственник знаменитого вахтанговца Бориса Щукина, чем именем названо училище, где Вы работаете много лет?

Андрей Щукин: Очень бы хотелось, чтобы это было так. Но это не так. Я на Щукинской одно время жил. Нет, нет, это…

Сергей Николаевич: Совпадение.

Андрей Щукин: Совпадение, случайное совпадение.

Сергей Николаевич: Случайное. Так бывает, да. А вообще как Вы пришли к этой теме, скажем так, определившей Вашу жизнь?

Андрей Щукин: По образованию базовому я режиссер театральный. Но закончив Московский институт культуры в свое время – у Галины Алексеевны Калашниковой и Петра Глебовича Попова – я понял, что мне не хватает знаний, связанных с телесностью актера. Потому что режиссура – по моему убеждению, это, конечно, пластическое видение спектакля. И для этого я специально пошел, благодаря отчасти Галине Викторовне Морозовой, педагогу нашему, которая привила любовь к пластике на режиссерском факультете, пошел к Андрею Борисовичу Дрознину в Щукинский университет и закончил там стажировку. И так случилось, что остался там навсегда.

Сергей Николаевич: Вообще имя Дрознина гремело (я хорошо это помню) в 80-е годы.

Андрей Щукин: Да, конечно

Сергей Николаевич: Во многом это было связано с тогда еще Студией Олега Табакова, где целое поколение артистов было выращено им. И действительно способность артиста вот так двигаться, таким пластичным быть на сцене – как правило, это все связывали с деятельностью и с методой Дрознина. В чем ее секрет, как Вам кажется?

Андрей Щукин: Я думаю, что главный секрет Андрея Борисовича в том, что он предлагает студентам идею развития, идею развития себя в профессии; не натаскивание на какие-то навыки, а развитие актерских качеств, той части, которая касается телесности актера. И это очень важная и сложная тема, потому что… Она описана отчасти у Константина Сергеевича Станиславского, но сказать, что она была разработана им, сложно. Скорее она стала разрабатываться с приходом после 50–60-х годов в театральное пространство таких людей, как Андрей Борисович Дрознин.

Сергей Николаевич: Дело в том, что в общем весь XX век, вся режиссура XX века так или иначе возвращалась к теме тела на сцене. Можно вспомнить биомеханику Мейерхольда или пластический жест Таирова. Так или иначе все эти главные режиссеры XX века вокруг этой темы ходили. И их актеры, как правило, обладают поразительной, лучшей, абсолютно, безусловно, такой пластической выразительностью. Как Вам кажется, вот эти идеи – идеи Мейерхольда, Таирова – они каким-то образом продолжаются в современном театре?

Андрей Щукин: Сложно так говорить, потому что современный театр – это достаточно такая подвижная система сегодня. И тот самый концептуальный театр, каковым сегодня является современный театр, он на самом деле не сильно нуждается в актерах, способных ярко и выразительно передавать всю гамму внутренних чувств, которые у них есть, через собственно телесность. Потому что в концептуальном театре есть огромное количество других механизмов, которыми можно подчеркнуть основную тему, идею режиссерскую, которая заложена в спектакле.

Вы меня как-то спросили, когда мы шли сюда, о том, почему Андрей Борисович так внезапно как бы исчез с поляны постановочной и театральной активно. Отчасти причина в этом и заключается. И развитие идей классиков, о которых Вы говорили, происходит скорее, наверное, в театральных институтах сейчас, нежели на сценах. В свое время было огромное количество так называемых физических театров или пластических: Гедрюс Мацкявичюс, Феликс Иванов со своим театром… Ну, можно перечислить много театров, которые активно в 80-е годы из студий вырастали в какие-то творческие яркие коллективы. Киселев и так далее. Много очень было, интерес такой был не скрытый.

Сергей Николаевич: Можно вспомнить и Романа Виктюка. Все-таки достаточно много…

Андрей Щукин: Роман Виктюк, конечно, конечно.

Сергей Николаевич: Алла Сигалова.

Андрей Щукин: И Алла Сигалова со своим коллективом, где она попробовала, так сказать, актеров драматического театра нагрузить, что ли, вот теми качествами, профессиональными качествами в области танца, которые могут позволять с другого ракурса заходить в пространство театра. И это было движение такое активное. Сегодня уже таких театров очень мало, скажем так (если они вообще есть).

Сергей Николаевич: При этом интерес к танцу и интерес к пластике сохраняется и даже, может быть, стал больше за последнее время.

Андрей Щукин: Не знаю. Не соглашусь с Вами, потому что мои попытки… У меня очень много было спектаклей дипломных и в Театральном институте имени Щукина, и в театре, который сейчас я возглавляю. Довольно сложно публику убедить прийти на спектакль, в котором нет слов. Ну, вот как-то, почему-то это сложно. С чем это связано? С ментальностью нашей? Не знаю. То ли, так сказать, с отсутствием моды на такого рода действа? Не могу судить.

Сергей Николаевич: То есть Вам кажется, что чисто пластический театр, чей бум действительно вот так пришелся на 80-е, на начало 90-х годов, он как-то сейчас сошел и трансформировался в нечто совсем другое?

Андрей Щукин: Да. Он, скажу мягко, растворился в пространстве.

Сергей Николаевич: Вы говорите, безусловно, с сожалением, я так понимаю, да?

Андрей Щукин: Да, потому что все-таки это выразительное средство, которое в театре могло давать достаточно неожиданные и необычные какие-то жанровые особенности театра. И если раньше казалось, что этот театр целиком и полностью находится на территории европейского пространства театрального, американского, то, поездив по разным странам, поработав в разных странах, я понимаю, что театры как явление действительно живут и существуют, физические театры, особенно в Европе, в Голландии в частности.

Сергей Николаевич: Мне бы хотелось вернуться все-таки к Вашей непосредственной деятельности. Проучившись у Дрознина, оставшись в Щукинском училище, Вы фактически стали одним из ключевых людей на кафедре этой пластической выразительности. Более того, Вы это достаточно успешно совмещали с работой в театре с выдающимися режиссерами. Я, например, увидел в Вашем послужном списке несколько спектаклей, которые вы сделали с Борисом Львовым-Анохиным. Это довольно интересный был опыт – ну, например, "Орленок" Ростана и так далее. В чем заключалась Ваша работа?

Андрей Щукин: Это был совершенно удивительный период. Это был, по-моему, конец 80-х годов. И один из моих учителей, Галина Викторовна Морозова, которая была очень хорошо знакома с этим выдающимся режиссером, как водится… Она была замечательный педагог и своих учеников периодически, так сказать, подтаскивала к очень интересным каким-то явлениям. В частности я оказался вот тем самым щенком, которому было предложено понюхать пространство вокруг этого замечательного режиссера.

Ну, работать было очень интересно, потому что я – совершенно молодой, недавний выпускник, а здесь – такая достаточно махина, серьезная очень фигура с каким-то пониманием. И я с трепетом смотрел за этими репетициями. Я не понимал, что происходит, потому что от меня Борис Александрович просил создать такие… Ну, как это назвать? Виньеточное пространство. Он очень трепетно относился к историческим особенностям в поведении актера, в способе существования, в оценочной системе координат. И я очень плотно, в общем, с ним в течение длительного времени сидел на выпуске спектакля и занимался всем, что касалось поведенческих моделей актеров, которые… Вдруг неожиданно современный человек надевает на себя кринолин…

Сергей Николаевич: Камзол.

Андрей Щукин: Камзол и так далее. Это была часть моей профессиональной деятельности. Поэтому это мне было очень любопытно и интересно. И я все время ждал, когда наступит тот момент, когда я, так сказать, вдруг увижу это роскошество в целом.

Надо вам сказать, что в результате, в финале при том, что спектакль… Он был очень большой, шел, по-моему, четыре часа. Понимаете, когда построение спектакля построено на очень тонких оборотах и на тонких мотивах, вот эта внешняя картинка, которая была очень важна для него, конечно, давала эту, так сказать, атмосферу и давала это пространство, в котором происходили эти события, которые в пьесе описаны. Ну, такой опыт был у меня. Было очень интересно.

Сергей Николаевич: Мне бы еще показалось это интересно с той точки зрения, что Львов-Анохин был же страстный балетоман.

Андрей Щукин: Да, конечно, конечно.

Сергей Николаевич: И много писал о балете. И его героиней была Галина Сергеевна Уланова, которой он посвятил книгу. Поэтому я так понимаю, что все, что касается пластики, – это была не такая terra incognita для него, не чужая территория. Он хорошо это знал.

Андрей Щукин: Нет, нет, нет. Мало того – замечания его, пожелания всегда были очень конкретные, они не были абстрактными. И было понятно, что этот человек владеет языком, на котором он говорит.

Сергей Николаевич: Послужной список Ваш работ с режиссерами – и с режиссерами известными, такими сложившимися – в общем, впечатляет. Это и Роберт Стуруа, и Дмитрий Крымов, и Доннеллан. Каждый раз надо находить какой-то свой ключ к ним? Они ставят какие-то конкретные задачи? Или Вы уже приходите с готовыми решениями?

Андрей Щукин: Вы знаете, для меня в этом смысле поразительным был пример моего учителя Андрея Борисовича Дрознина, потому что, работая с ним во МХАТе на "Кабале святош", еще когда Людовика играл Иннокентий Михайлович Смоктуновский, для меня всегда было загадкой, каким образом… Он просто меня подтягивал тоже к себе, чтобы я помогал что-то делать. Было загадкой, как ему приходят в голову решения какие-то. Я думал: ну, как? Вот человек долго думает, готовится, рисует картинки какие-то и потом… Нет.

И я вдруг увидел, что это определенный настрой и определенное качество существования. Я просто видел, в каком настрое приходил Андрей Борисович на репетиции и как он вдруг выдавал какие-то парадоксальные вещи. Потому что можно дома придумать очень много интересных каких-то ходов, а потом ты сталкиваешься с реальным артистом и понимаешь, что из всего, что ты придумал, ты можешь сделать 10 процентов. Поэтому выгоднее все-таки отталкиваться от его индивидуальности.

Сергей Николаевич: От индивидуальности.

Андрей Щукин: Да. А это происходит внутри репетиций. Поэтому здесь важно верно себя настроить – при наличии, естественно, информации о пьесе, о разборе. И понимание задач, которые ставит режиссер. И все вместе создает какой-то клубок энергии, который позволяет в какой-то момент пробовать и здесь же проверять онлайн то, что ты придумал, насколько это интересно, точно и туда.

Сергей Николаевич: Но иногда актеру можно подсказать буквально один-два жеста – и этого достаточно для того, чтобы найти какой-то рисунок роли.

Андрей Щукин: Конечно, конечно.

Сергей Николаевич: А иногда надо выстроить ему целую партитуру. И вот как раз этим Вы и занимаетесь на сцене?

Андрей Щукин: Отчасти да. Но в последнее время все меньше такого рода задач, потому что задачи в театре сегодня стали более функциональными. И мы в этом смысле активно движемся в сторону американской театральной традиции эстетики, когда надо танцевать – балетмейстер, надо фехтовать – фехтмейстер, надо драться – боевик, который занимается драками.

Сергей Николаевич: То есть такая узкая специализация?

Андрей Щукин: Узкая специализация, да. И то, что раньше классики делали сами… Мейерхольд не приглашал, насколько я знаю, балетмейстеров, а он это все ставил сам. Как и Таиров.

Сергей Николаевич: Но иногда он приглашал все-таки хореографов каких-то знаменитых, да?

Андрей Щукин: Ну, для каких-то специальных задач.

Сергей Николаевич: И ставили танцы у Таирова.

Андрей Щукин: Без специальных задач. Там, где был нужен танец.

Сергей Николаевич: Танец, да.

Андрей Щукин: А там, где нужна была выразительность, там, где нужна была пластика, там, где нужен был язык невербальный, который бы точно давал информацию об образе, – это делали режиссеры сами.

Сергей Николаевич: Это делали уже сами режиссеры.

Андрей Щукин: Да. И только Андрей Борисович, придя в театр, работая в Театре Ленинского Комсомола, в "Звезде и смерти Хоакина Мурьеты", скорее он, наверное, создал профессию, которая стала потом называться "режиссер по пластике". Туда входило огромное количество самых разных задач. Это то, что режиссеры стали делегировать некому специалисту, который этим занимается, как бы специальными вот такими подходами к актеру, которые позволят его, так сказать, взбудоражить и точно направить, с точки зрения его поведения – не с внутренней стороны, а именно с внешней.

Сергей Николаевич: Именно с внешней, пластической.

Андрей Щукин: Да. Потому что сентенция о том, что "если ты правильно внутренне настроен, то тело твое начнет работать правильно в границах творческих задач", – она не всегда верна, эта сентенция, конечно, потому что актер должен быть подготовлен.

И вот известная… Андрей Борисович часто употребляет эту мысль о том, что музыканту, практикующему музыканту, скажем, исполнителю, скажем, скрипачу в голову не придет не заниматься в течение дня тем, чтобы "пилить" много часов для того, чтобы потом выйти на концерт. А актеру это в голову не приходит, что надо заниматься своим телом как инструментом постоянно. И чаще всего это заканчивается в границах театральных институтов. И если удается какую-то базу действительно подвести…

Сергей Николаевич: Создать.

Андрей Щукин: Создать эту потребность актера заниматься собой.

Сергей Николаевич: Быть в форме и держать это в форме.

Андрей Щукин: Быть в форме, да. Потому что форма – это ведь очень сложная такая, так сказать, позиция. Что такое форма? Что, спортом заниматься? Нет. Ведь речь идет не о спортивных каких-то позициях, а о том, чтобы природа актера могла активно использовать телесность – данность, которая у актера есть. И не важно – он может быть полным, худым, большим, маленьким, но владеть собой, владеть собой на уровне, когда действительно внутренние какие-то посылы проявляются во внешних каких-то формах. Это достаточно сложная задача. И надо сказать, что, подходя вот таким образом к проблемам воспитания, скажем, пластической культуры актера, я эту позицию вижу только здесь, в русской школе, и благодаря Андрею Борисовичу во многом.

Сергей Николаевич: Андрей Алексеевич, хотел спросить Вас все-таки по Вашему режиссерскому опыту. Из тех актеров, с которыми Вам приходилось сотрудничать, кто, как Вам кажется, лучше всего соответствует этому формату или модели актера в форме, актера, помнящего, так сказать, о необходимости в этой форме находиться, именно с точки зрения этой пластической выразительности?

Андрей Щукин: Из современных актеров? Ну, есть молодые актеры, которых я хорошо знаю, которые учились в Институте щукинском, у меня в ГИТИСе учились. Есть такие артисты. Они не столь известны, может быть, пока широкой аудитории. Ну, Юра Титов в Театре Фоменко – замечательно подготовленный человек с очень богатой внутренней фактурой и внешними возможностями очень большими. Роман Сарнацкий у меня.

А если говорить об актерах, с которыми мне приходилось сталкиваться и которые на меня с этой точки зрения произвели сильное впечатление, то это Иннокентий Михайлович Смоктуновский, как это ни парадоксально.

Сергей Николаевич: Да что Вы?

Андрей Щукин: Да. Потому что он умудрялся, например, придя на репетицию… Девяносто какой-то год был, не помню, девяносто первый или девяносто второй. И репетировал, как Людовик ест курицу. Ему приносили эту курицу, и он с этими манжетами…

Сергей Николаевич: Жабо.

Андрей Щукин: Да, с этим жабо пытался разобраться, а что с этим делать. И он это репетировал. Ну, в тот момент Московский художественный театр в сложной был ситуации. Все с трудом выжидали, когда же наконец этот замечательный артист порепетирует с этой курицей. Но он обращал на это внимание очень пристальное. И это помогало ему создавать образ.

Сергей Николаевич: Так сказать, в списке Ваших спектаклей числится и спектакль "В Париже" в постановке Дмитрия Крымова, где главную роль играл, как известно, Михаил Барышников. Вам как-то удалось пообщаться с Михаилом Николаевичем?

Андрей Щукин: Не просто удалось, а это было просто какое-то замечательное время, когда мы репетировали в Финляндии. Я благодарен Диме, что он меня в этот проект пригласил. И для меня это было шокирующее предложение, потому что заниматься пластикой Барышникова – это, конечно, так сказать… Когда мы познакомились, он сказал "Миша", попросил называть его "Михаил", ни в коем случае по отчеству. И я понимаю – почему. Потому что этот человек по возрасту младше меня, по ощущению.

Сергей Николаевич: По ощущению себя, да?

Андрей Щукин: По ощущению себя. Просто это человек, который способен удивляться, способен радоваться каким-то неожиданностям и необычностям, при этом понимающий, что иногда важен глаз со стороны для того, чтобы какие-то моменты уточнять. Тем более он выступал в роли драматического актера в этом спектакле. И то, что в финале спектакля есть танец, который…

Сергей Николаевич: Ну да, это Ратманский поставил.

Андрей Щукин: Да-да-да. Это только маленькая часть спектакля. Во всех других зонах он существовал как драматический актер. И Диме, как я понимаю, важно было, чтобы был еще один глаз, который позволил бы какие-то вещи сделать наиболее ярко в исполнении этого замечательного артиста.

Сергей Николаевич: И он был послушен, да? С его огромным театральным и балетным опытом…

Андрей Щукин: Там даже нельзя говорить… Вы знаете, когда сталкиваешься с корифеями, с мастерами, ты вдруг понимаешь, что весь налет амбиций, какого-то настаивания на своем, жесткости…

Сергей Николаевич: Представление себя в своем образе.

Андрей Щукин: Представление себя. Это никакого отношения к этим людям не имеет. Это совершенно открытый, очень контактный, обаятельный человек, который готов выслушивать самые разные мнения, точки зрения. Наоборот – он жаждет этих точек зрения для того, чтобы себя скорректировать. Потому что так сложилось, что как драматический актер он не так часто выступал…

Сергей Николаевич: Да, не так много спектаклей у него.

Андрей Щукин: И то, где он проявился наиболее, так сказать, известно, что ли, в этом сериале американском "Секс в большом городе" – это достаточно сложная была работа для него. И сложная потому, что это требует, конечно же, и драматического существования, а для этого нужно все-таки иметь еще какие-то навыки и возможности выхода на сцену именно в качестве драматического актера.

Сергей Николаевич: Я видел этот спектакль как раз в Париже и страшно жалею о том, что мои соотечественники по большей части были лишены этого удовольствия. Потому что я считаю, что это была очень большая удача и Дмитрия Крымова, и Михаила Барышникова.

Андрей Щукин: Это был очень интересный проект во многих смыслах – и сценографически, и по идеям, которые Дима вложил туда, и по вот такой отдаче, которую демонстрировал этот замечательный актер. Вот чем он отличается от просто хороших актеров? Тем, что… Если вы помните сцену, когда главный герой готовится на свидание, бреется…

Сергей Николаевич: Бреется, да. Я помню это. В нем было что-то такое, знаете, офицерско-петербургское, да?

Андрей Щукин: Абсолютно, абсолютно точно. Вот как можно через язык тела так точно? Когда у тебя нет шансов стрелять рядом, в девяточку, а когда ты в десятку. И когда он в конце вот так ботиночек свой отставил и посмотрел, как он его почистил… Нет слов. Просто нет слов. Это шикарно!

Сергей Николаевич: Да-да-да, это была именно такая белогвардейско-эмигрантско-петербургская порода во всем этом, во всем, что он делал – в его дикции, в его пластике, в каждом жесте, в том, как он носил эту шинель.

Андрей Щукин: И это сделано. Что самое важное и интересное? Это сделано. Это не то что Миша все время так себя ведет по жизни, просто сам по себе. Это созданный образ. И в этом смысле это, конечно, великий современный актер, мне кажется, способный на очень многие какие-то художественные проявления, и не только в области балета.

Сергей Николаевич: Я понимаю, что режиссер… А все-таки по первой Вашей специализации и по образованию Вы прежде всего режиссер. В какой-то момент хочется уже выйти на пространство сцены и уже не иметь никого рядом, кто подсказывает или руководит, а делать спектакль самому. Один из таких спектаклей Вы сделали, и он довольно долго продержался в репертуаре Театра Вахтангова. Это был "Ежик в тумане". Почему так немного на самом деле, скажем так, в Вашем послужном списке этих спектаклей?

Андрей Щукин: Во-первых, все равно как профессионал я себя, конечно, полагаю прежде всего педагогом. Я педагог, конечно. Но мощнейший, конечно, творческий толчок я получил от Андрея Борисовича, находясь рядом с ним часто, и потом уже самостоятельно в театре. И конечно, театр как таковой, тот самый театр, в который хочется прийти, и ради чего собственно я и хотел заниматься пластикой… Момент этот наступил, но, к сожалению, уже когда стукнул полтинник. Я много лет ездил преподавать в Соединенные Штаты Америки, и в какой-то момент я понял, что надо что-то делать свое.

Сергей Николаевич: Самому.

Андрей Щукин: Свое, именно свое. И отчасти предложение, которое поступило от актеров Вахтанговского театра в свое время… Они перепробовали большое количество нормальных драматических режиссеров. Знаете, как самостоятельные работы вызревают в театре, и вот им предлагают. Михаил Александрович Ульянов говорит: "Ну, давайте приглашайте режиссеров". Один пришел, второй, третий… И ко мне подползает моя ученица, актриса Вахтанговского театра, Женя Крегжде, и говорит: "Не могли бы Вы помочь нам поработать над этим материалом? Потому что материал очень яркий, эмоциональный, а вот что с ним сделать – непонятно. И мы очень хотим актерского спектакля". И в какой-то момент это, в общем, меня как-то творчески, так сказать, взбудоражило.

И мы сделали спектакль с Юрой Красковым в роли Ежика, с целой компанией, так сказать, там было несколько человек. И как мне кажется, мы нашли какие-то пути, связанные именно с актерским насыщением пространства Козлова. А пространство Козлова очень сложное.

Сергей Николаевич: Его сказки, да?

Андрей Щукин: Его сказки, да. Там было порядка 15 сказок внутри, в этом спектакле. Оно достаточно сложное. Оно как бы и не для детей, и не для взрослых (в смысле, что это сказки), а оно как-то для человека. Потому что когда меня на худсовете немножко, так сказать, возили лицом по столу по поводу того: "Почему? Это же для детей! Для кого вы этот спектакль сделали?"… Это же первый вопрос, который возникает в нормальной логике: это для детей или для взрослых? А я понимаю, что я не могу на этот вопрос ответить однозначно. Потому что есть дети, которые задают вопросы в очень раннем возрасте, а есть взрослые, которые не задают никаких вопросов уже в преклонном возрасте.

Поэтому это какая-то категория людей, которым, приходя на спектакль и желая получить какую-то ответную реакцию в виде художественных образов, каких-то идей, необходимо попробовать получить ответ на какой-то очень важный вопрос. Называют "проклятые вопросы". Зачем ты живешь? Для чего ты живешь? Как ты живешь? И так далее. А все это в этих сказках присутствует.

И публика, которая в течение пяти или шести лет (сколько шел спектакль), которая приходила на эти спектакли, – это была публика специфическая, та публика, которая задает вопросы о жизни. С этой точки зрения это был такой очень важный для меня опыт, который собственно потом и спровоцировал дальнейшие мои попытки делать спектакли уже как-то самостоятельно.

Сергей Николаевич: Такой самостоятельной режиссуры.

Андрей Щукин: Да.

Сергей Николаевич: А почему это длилось… То есть вот этот спектакль, я так понимаю, в 2007 году Вы поставили, да? И вот сейчас я узнаю о новом Вашем спектакле "Саундтрек" с Вашими студентами.

Андрей Щукин: Да.

Сергей Николаевич: А почему была такая пауза?

Андрей Щукин: Там не было паузы. Информация эта, может, не столь открытая. Я порядка семи спектаклей поставил со своей уже группой актеров, которые были моими студентами в ГИТИСе. Я специально набрал группу артистов с первичными навыками. Потому что когда я пришел… точнее, меня пригласили на Эстрадный факультет ГИТИСа набрать курс, мне сказали: "Ну, ты, конечно, будешь набирать пластиков". Я сказал: "Нет, я буду набирать людей с первичными навыками". И я набрал людей с цирковыми навыками, с вокальными навыками, с музыкантскими навыками.

Сергей Николаевич: То есть они были уже обучены, да?

Андрей Щукин: Они были обучены, каждый в какой-то своей сфере.

Сергей Николаевич: В какой-то своей специальности, да?

Андрей Щукин: В специализации какой-то своей. И моя задача состояла в том, чтобы дать им актерские навыки, то есть обучить их правильно, и попытаться, используя вот этот запас прочности, который у них есть… Ведь люди, которые с детства сидят, трындят и бьют эти клавиши, – у них уже есть опыт работы, они уже умеют работать, они уже заряжены на "чтобы добиться чего-то, нужно обязательно пройти какой-то путь". И вот эти люди были мне крайне любопытны и интересны. И большая часть этого курса, вот мы вместе попробовали остаться на территории театрального пространства и делать спектакли, которые были бы… ну, скажем так, отличались бы…

Сергей Николаевич: От того, что идет на других сценах.

Андрей Щукин: …от того, что происходит вокруг, и были бы как-то особенно, так сказать, интересны со стороны каких-то профессиональных навыков, которыми драматический актер впрямую не должен как бы обладать.

Сергей Николаевич: А что за драматургия? Что является литературной основой Ваших спектаклей?

Андрей Щукин: Вы знаете, во-первых, я что сделал? Я сделал новую инсценировку "Ежика в тумане". Сейчас этот спектакль называется "Правда, мы будем всегда?" (с вопросительным знаком). Мне показалось очень важным, чтобы ребята окунулись в эту атмосферу, потому что она очень интересная. Это такой специфический, поэтический театр, но при этом драматический, потому что есть роли, образы и так далее.

В остальном же в основном спектакли, которые я делаю, они… Как это назвать попроще? О них очень трудно говорить. Их лучше посмотреть – и тогда можно как-то по этому поводу пообщаться. Потому что, например, "Саундтрек", последняя работа, – это по жанру такая музыкальная эксцентрика, очень необычная и представляющая собой… Вообще весь путь создания этого спектакля шел от формы к содержанию. И вообще движение от формы к содержанию достаточно необычное, потому что, как правило, все равно мы двигаемся, естественно, от драматургии, от идей двигаемся в сторону формы.

Сергей Николаевич: Ну, от литературы какой-то, да-да-да.

Андрей Щукин: А в нашем театре… Он называется "Мастерская театральных ремесел", где мы заходим на театральное пространство со стороны формы – будь то вокал, будь то пластика, будь то… Даже иногда я сам с собой шучу: подвергнуть театру театр.

Сергей Николаевич: Но так или иначе это все построено на импровизации и небольших актерских этюдах, да?

Андрей Щукин: Это построено на поиске, да, совершенно верно.

Сергей Николаевич: То есть идете от педагогики? В общем, некоторым образом всегда некая педагогическая задача у Вас есть, кроме всего прочего, да?

Андрей Щукин: Да. Это приводит к тому, что периодически ко мне подходят и говорят: "Все замечательно, все замечательно, старик, но надо же и драматургию все-таки как-то…"

Сергей Николаевич: Ну, это более понятно, по крайней мере, да-да-да.

Андрей Щукин: Как профессионалу. А потом посмотрел спектакль, говорю: "И как?" – "Да не нужна тебе никакая драматургия. Достаточно того, что вы играете и как вы сами создаете тот мир, который вы создаете". Хотя мы изо всех сил стараемся все-таки, конечно, закладывать туда и идеологию, и философию, если хотите, в эти спектакли. Но они всегда необычные, они всегда не похожи ни на что, что существует вокруг.

Сергей Николаевич: Кто есть костяк Вашей труппы?

Андрей Щукин: Костяк моей труппы – это мои студенты бывшие. Пять лет мы уже существуем за рамками, так сказать, школьного образования. И пока… Знаете, есть огромное количество пожилых людей, которые ходят в театральный институт и на учебные работы. Почему? Вот я задумался: а почему у нас в основном пожилая публика? И я понимаю. Потому что есть… Как они объясняют: есть такой задор в этих студентах…

Сергей Николаевич: Эта молодая энергия.

Андрей Щукин: Эта молодая энергия. И хочется этой энергией немножечко, так сказать, подпитаться чуть-чуть.

Сергей Николаевич: Подпитаться, да-да-да.

Андрей Щукин: Пять лет нам уже, так сказать, стукнуло. Мы пока создаем это ощущение, что к нам приходят подпитаться, когда хочется подпитаться, хочется остаться на этой территории. В каком-то смысле она студенческая.

Сергей Николаевич: Все еще сохраняете этот дух, да?

Андрей Щукин: Хотя мне всегда говорят: "Вы – студенты". Нет, мы не студенты. Пять лет как мы актеры, профессиональные актеры. Параллельно ребята снимаются в кино, участвуют в других проектах крупных – и в мюзиклах, ну, в различных шоу. А все-таки группа наша остается, и мы пытаемся делать, искать свои жанры.

Сергей Николаевич: Мне нравится, что в названии Вашего коллектива есть слово "ремесло". Мы как-то иногда его стесняемся, как-то его прячем. Или наоборот, это что-то становится таким второстепенным, да? А все-таки ремесло – это основа актерства.

Андрей Щукин: Конечно.

Сергей Николаевич: Умеешь ли ты собой владеть или не умеешь ты собой владеть – это всегда видно. "Актеры, правьте ремесло!" То есть – правьте себя. Это, наверное, тоже на тему пластической выразительности?

Андрей Щукин: Отчасти да. Хотя я в какой-то момент, когда один известный продюсер сказал: "Ну и что? Хорошо, вот ты хочешь театр. Давай я тебе сделаю. Ты будешь делать свои пластические спектакли? Никому уже не интересно", – и я как-то задумался об этом. Потому что пластика в каком-то смысле, невербальное существование – это не единственная форма существования, как я для себя называю, в архаическом пространстве театра. "В архаическом" – не в отрицательном смысле, а в позитивном, когда актер выходит на сцену, и он может собой, своим существованием увлечь зрителя тем, что он делает, тем, как он видит мир, как он относится к этому миру через художественные формы разной направленности. И это достаточно сложно.

Иногда мои теперь уже коллеги, бывшие студенты говорят: "А Вы не могли бы помочь нам сделать творческий вечер?" Я говорю: "А что мы будем делать?" – "А я вроде как ничего особенного… Могу рассказать, стихи почитать". На этом мы остановимся. И очень редко кто может танцевать, петь, читать, играть, проявлять себя с очень разных сторон. Это достаточно…

Сергей Николаевич: И этому надо учиться, да?

Андрей Щукин: Вы знаете, любая школа… все школы, я думаю, в своих заглавных текстах пишут о том, что они пытаются обучать будущих актеров некоему универсальному существованию.

Сергей Николаевич: Ну, "быть синтетическим актером", как раньше называлось.

Андрей Щукин: Синтетическим актером быть, да. Но в реальности, к сожалению, это не так, потому что синтетический актер – это не арифметическое складывание умения танцевать и петь. Ведь огромная проблема… Ты умеешь петь. А как вот это свое умение пережить в себе, действовать и существовать именно как актеру? Это довольно сложно. Это довольно сложно, потому что это очень конкретные навыки. И как их, так сказать, переварить и сделать театральными навыками, сделать их частью актерской природы? Это непростая задача, это очень сложно.

Сергей Николаевич: И тут нужен педагог, режиссер? Кто нужен для того, чтобы этого добиться?

Андрей Щукин: И педагог, и режиссер. Я думаю, что это… Вы понимаете, какая штука? Мы с вами живем в мире, который все больше становится естественным, прагматичным, внятным и секвестрированным таким или, скажем, разделяющим пространство (мы уже говорили об этом) на конкретные вещи: хореография – одно, пластика – другое, фехтование – третье. Ну и так далее и тому подобное.

Но базовый момент заключается в том, как все эти навыки завести в актерское пространство, именно в актерское пространство. Можно видеть, скажем, в мюзиклах замечательно двигающихся актеров и даже прилично поющих, но не всегда убедительных актерски. Можно увидеть замечательных актеров, но не всегда, скажем, убедительно танцующих. И так далее и тому подобное.

И как это сделать вкупе? Это задача достаточно сложная, но возможная. Это требует действительно серьезных усилий и постоянной работы участников этого процесса над собой. Я периодически совершаю такие "интервенции текстовые" – вспоминаю историю, связанную с великим польским режиссером, который всю жизнь занимался попыткой разобраться в природе актерской…

Сергей Николаевич: Ежи Гротовский?

Андрей Щукин: Ежи Гротовский, да, который в конце концов ушел из театра. Создав, так сказать, целую группу потрясающих совершенно актеров, он в какой-то момент прекратил это. И я вот думаю: почему? Почему это не стало развиваться в сторону именно профессионального театра? Наверное, там было много разных причин, но одна из причин – наверное, это то, что этот идеальный театр с актером, у которого нервы находятся на поверхности его тела, этот театр столь затратный (это философия жизни), что, возможно, недостижим. И то, что он стал заниматься в конце своей жизни, так сказать, вопросами паратеатрального характера, вообще человеком и что такое для человек театр в теоретической части… Потому что практика – она очень конкретная. И тело – оно ведь очень инерционная система. И оно имеет определенный период времени, когда эта система может интенсивно работать, а дальше все равно происходит угасание.

Сергей Николаевич: Окостенение.

Андрей Щукин: То есть это такой мерцающий свет, который ты схватил и можешь что-то с ним сделать. А потом он куда-то уходит.

Сергей Николаевич: Он уходит, да. Давайте тогда уже в сферу практических вопросов.

Андрей Щукин: Да.

Сергей Николаевич: Все-таки где можно увидеть Ваши спектакли?

Андрей Щукин: Слава богу, что мои коллеги, актеры, которые сейчас возглавляют Центральный дом актера, Александр Жигалкин и Игорь Золотовицкий, пригрели нашу компанию у себя. И в основном мы играем на сцене Дома актера. Там была большая сцена, которая не была предназначена для театральных постановок. Но поскольку жизнь современного молодого коллектива печальна, и никто не собирается приходить и давать тебе помещение, давать тебе финансирование, и мы выживали самостоятельно как-то, я говорю: "Саша, у вас же простаивает… ну, не простаивает эта площадка, там все время вечера какие-то идут для замечательных актеров и так далее, но театрально ничего не происходит. Давайте мы попробуем".

Вот так мы попробовали. И сейчас мы шестой год там пробуем, делаем спектакли. И для нас это сейчас, в общем, такой дом, точка наша, где у нас есть возможность и репетировать, и играть спектакли.

Сергей Николаевич: То есть они идут в репертуарной афише Дома актера, они присутствуют, да?

Андрей Щукин: Да, почти все. Потому что сейчас идет реконструкция большой сцены, и те спекли, которые были сделаны на большую сцену, они не влезли на малые площадки.

А то, что на малых площадках у нас сегодня идет? Это "Саундтрек", новый спектакль. "Après" – это последний спектакль, который мы сделали, такое караоке-шоу. "Стулья" иногда мы играем, пластический спектакль. "Quazi una fantazia" – это вокальный спектакль, который мы играем в фойе в Большом. Ну, вот несколько спектаклей малой формы, которые мы можем играть на малой сцены.

Сергей Николаевич: Хотел еще спросить у Вас, поскольку Вы задействованы (и уже довольно давно) в педагогическом процессе, перед Вашими глазами прошло несколько поколений актеров: они поменялись за эти годы?

Андрей Щукин: И да, и нет. Нет – потому что любой молодой человек, который проходит через горнило поступления в центральные вузы (я просто про них могу говорить, потому что я с ними работаю), он, конечно же, человек одержимый. Это очень непросто – пройти такой большой конкурс и быть убедительным для комиссии. И в этом смысле их желание, их стремление заняться этой профессией не поменялось, оно такое же. Но, с другой стороны, конечно, сериальный прагматизм работает в сторону того, что часть людей идет сюда с надписью вот здесь – "сериал" – яркими буквами.

Но есть еще одна проблема. Она касается вообще проблем цивилизационных – и не только в нашей стране, это в Соединенных Штатах то же самое, ответственно могу говорить. Современный человек, а особенно человек молодой, даже если он занимается спортом, даже если он, так сказать, достаточно активно себя проявляет, но тем не менее все равно он погружен в пространство гаджетов, в пространство то, в котором он живет. И в той стихии, подвижности и откликаемости, телесной откликаемости ребят, которые были, скажем, 25 лет назад, 30 лет назад, они, конечно, уступают сегодня этим ребятам, да. То есть те ребята, которые крутили хвосты собакам, носились и лазили по деревьям в детстве своем, и перепробовали огромное количество, как я в свое время, спортивных секций самых разных, то есть когда это было какое-то такое увлечение, так сказать, вбрасывать себя в разные территории, – этого сейчас очень мало.

Сергей Николаевич: И пластически это чувствуется?

Андрей Щукин: Это чувствуется, да. Потому что чаще всего (Андрей Борисович очень страдает от этого и постоянно про это говорит) нужно сначала заниматься их адаптацией такой, знаете, чуть ли не медицинской адаптацией для того, чтобы воспринимать ту информацию, которая им предлагается на профессиональной территории. То есть сначала – человека привести в порядок, дать ему какое-то представление о себе самом. Потому что когда ты говоришь: "Насколько мы знаем себя, друзья мои? Давайте попробуем познакомиться с собой", – вдруг эти великовозрастные друзья начинают знакомиться с собой и понимают, что они себя не знают.

Сергей Николаевич: И все-таки грядет лето, грядет новое поступление в вузы. По-прежнему огромное число желающих прийти, там по 200–300 человек на место. Вот что бы Вы посоветовали этим молодым людям?

Андрей Щукин: Дерзать. Вы знаете, сейчас в силу, так сказать, возраста мои друзья, у которых подросли дети, те, кто действительно хочет этим заниматься, когда я общаюсь с ними, я понимаю, что, скажем, вот эта девочка – она вполне убедительна для того, чтобы держать конкурс, а дальше надо уже заниматься ее развитием. Надо дать ей возможность попробовать себя, пройти через это горнило – в разных школах, в разных ситуациях, к разным мастерам – и найти того мастера, который будет желать развивать именно ее. И пожелать можно только, чтобы они дерзали, настаивали на своем праве заниматься этой профессией и максимально широко искали своих учителей.

Сергей Николаевич: Это был Андрей Щукин в программе "Культурный обмен" на Общественной телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго! До свидания.