Эра Зиганшина: Я не полюбила кино – оно меня не полюбило. У меня главное – зритель

Гости
Эра Зиганшина
народная артистка России, актриса

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.

Когда-то великий Георгий Товстоногов предсказал нашей гостье, что она станет выдающейся актрисой, но при этом она не знает, что такое театральная дисциплина, не подчиняется театральному распорядку, опаздывает на репетиции, а потому он к себе ее в БДТ не возьмет. С тех пор прошло много времени, пророчество Товстоногова сбылось. Ну а то, что касается справедливости его сомнений и опасений – об этом мы сегодня поговорим с народной артисткой России Эрой Зиганшиной.

Голос за кадром: Эра Зиганшина – актриса театра и кино, народная артистка России. Родилась в Казани. Начала учиться в Московском училище имени Щукина, а окончила студию Георгия Товстоногова при Большом драматическом театре в Ленинграде. Играла в Ленинградском театре имени Ленинского Комсомола. Потом уехала в Москву, но стала работать на два города в разных театрах и с самыми известными режиссерами: Генриеттой Яновской, Романом Виктюком, Владимиром Тумановым. Была занята в спектаклях театра «Балтийский дом». В 2011 году вновь переехала в Санкт-Петербург и была принята в труппу Александринского театра, где работает по сей день.

Эра Зиганшина: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Эра Гарафовна. Я вот вспомнил этот эпизод, потому что я так понимаю, что БДТ, Георгий Александрович Товстоногов и вообще все, что связано с этими понятиями, были определяющими в вашей театральной судьбе.

Эра Зиганшина: Да, это так.

Сергей Николаевич: Это так, да?

Эра Зиганшина: Да, это так. Более того, я же ушла из института, когда приехал Георгий Александрович Товстоногов со своими спектаклями…

Сергей Николаевич: В Москву.

Эра Зиганшина: В Москву. Играли они в Вахтанговском театре, а мое училище за углом. И я, конечно, смотрела спектакли. И я помню, что, посмотрев «Горе от ума», впервые… Хотя я в Москве отсмотрела, наверное, все спектакли, какие только возможно. Посмотрев «Горе от ума», я вдруг поняла, что это то, чем я хотела бы заниматься.

Сергей Николаевич: Вот именно этот театр, да?

Эра Зиганшина: Именно этот театр, именно Товстоногов. Поэтому я приложила максимум усилий – даже не буду рассказывать подробностей, подробности были и печальные, и смешные, но так или иначе я оказалась на его курсе, который делал уже дипломные спектакли.

Сергей Николаевич: И для этого вам надо было переехать в Ленинград.

Эра Зиганшина: Переехать в Ленинград. Жить мне было негде, меня приютила семья Полицеймако Виталия Павловича. Маша была…

Сергей Николаевич: Он был ведущим актером театра, да.

Эра Зиганшина: Да. Но он уже был болен, он уже не работал. И я жила у них какое-то время, пока училась. И вот Георгий Александрович, да, сказал эти знаменитые свои слова…

Сергей Николаевич: Пророческие слова.

Эра Зиганшина: Пророческие слова в мой адрес. И закончил он так: «И что из этих двух начал победит? Не знаю. Я склонен думать, что второе».

Сергей Николаевич: А, все-таки второе, да?

Эра Зиганшина: Да, да, именно так.

Сергей Николаевич: То есть он думал, что ваша какая-то внутренняя такая несистемность может вам сильно помешать, да?

Эра Зиганшина: Нет-нет-нет, он абсолютно был убежден, что победит именно второе, то есть моя неорганизованность, мое легкомысленное отношение… как он считал, мое легкомысленное отношение к театру, мое неприятие коллективного какого-то творчества, я сама по себе и так далее. Он много чего говорил минут десять про то, какая я плохая.

Сергей Николаевич: Как это пережить было?

Эра Зиганшина: Не знаю, как я это пережила. Тем более, что все… большинство актеров БДТ, которые теперь уже просто знаменитые, памятники, гении, они были убеждены, что я остаюсь в театре, и тоже были очень удивлены, когда вдруг выяснилось, что он меня не оставляет. Это была драма жизни, конечно.

Сергей Николаевич: А что вот после этого молодая актриса, молодая женщина чувствует…

Эра Зиганшина: Ужасно, ужасно!

Сергей Николаевич: …выходя из этого зала от своего божества?

Эра Зиганшина: Он посадил всех своих студентов, всем сказал нужные слова.

Сергей Николаевич: Кто есть кто, да?

Эра Зиганшина: Кто есть кто. Кому следует этим заниматься, а кому не следует этим заниматься. Про меня он вот так сказал. И когда это все собрание закончилось, я никогда не забуду вот этого ощущения, что жизнь кончилась.

Сергей Николаевич: А скажите, эти испытания, вот такие, как слова Георгия Александровича… Ну, все-таки это уже во взрослом возрасте, начинается твоя театральная и актерская карьера – и ты слышишь это. Наверняка были еще какие-то такого рода события, не могли не быть. Вот они как-то влияют на актера, на его психику, на его восприимчивость, на его актерское существование на сцене?

Эра Зиганшина: Ну конечно.

Сергей Николаевич: Вы мгновения эти вспоминаете?

Эра Зиганшина: Конечно, я очень часто это вспоминаю. Другое дело, что мне повезло – у меня очень сложный характер, очень своенравный и очень, как у Лескова говорят, упротивный.

Сергей Николаевич: Упротивный?

Эра Зиганшина: Он упротивный. То есть я не опускаю руки, не теряюсь в этой жизни, не хватаюсь за голову. И тогда я думаю: «Нет, он неправ. Он хоть и практически памятник, но он неправ. Я совсем другая».

И потом у нас была с ним замечательная… Ну, потом мы с ним работали, он пришел к нам в театр, делал «Униженные и оскорбленные».

Сергей Николаевич: Он же делал в Ленсовета…

Эра Зиганшина: Он делал не в Ленсовета, а в Ленкоме.

Сергей Николаевич: В Ленкоме, да.

Эра Зиганшина: Да, он делал «Униженные и оскорбленные». И когда он согласился делать «Униженные и оскорбленные», я директору театра говорю: «Пожалуй, я возьму больничный и поболею». Потому что видеть в распределении другую фамилию – мне не пережить, если я увижу, что на роль Нелли назначена другая актриса. И действительно, села дома «болеть». И тогда мне звонит директор через день примерно и говорит: «Хватит валять дурака, иди на работу. Он сказал: «Болеет? Ну давайте подождем, когда выздоровеет».

Сергей Николаевич: То есть он хотел вас?

Эра Зиганшина: Да, конкретно меня хотел, и больше никого. И конечно, был самый большой подарок, когда мы выпустили спектакли. У нас был там совершенно потрясающий артист – дядя Миша Ладыгин. И когда Георгий Александрович сказал: «Если все будут работать, как Ладыгин и Зиганшина, спектакль будет очень хороший», – это был такой подарок мне.

Сергей Николаевич: Награда и утешение.

Эра Зиганшина: Награда и утешение. А через лет десять, может быть, и больше… нет, больше, когда умер Опорков, я пришла к нему. А куда мне еще идти? Уже я – ведущая артистка в городе…

Сергей Николаевич: Все вас знают.

Эра Зиганшина: Все меня знают. Он видел половину спектаклей Опоркова. И вдруг он мне говорит: «Я вас приглашал. Вы тогда отказались».

Сергей Николаевич: Это что, маразм?

Эра Зиганшина: Представляете, каково мне было это услышать? Я говорю: «Да вы что, Георгий Александрович?»

Сергей Николаевич: То есть какая-то аберрация в сознании у него была?

Эра Зиганшина: Не знаю.

Сергей Николаевич: Или это игра была?

Эра Зиганшина: Или это игра. Не знаю.

Сергей Николаевич: Все-таки он же был такой…

Эра Зиганшина: Вряд ли это было какое-то забвение. Я думаю, что да. Потому что это был уже 84–85-й год, он уже был нездоров – это во-первых. А во-вторых, труппа уже была такая его, устоявшаяся. И брать сорокалетнюю актрису? И тогда он придумал…

Сергей Николаевич: …такой красивый ход.

Эра Зиганшина: «Вот я вам придумал такой красивый вариант. Я вас приглашал».

Сергей Николаевич: «Вы отказались».

Эра Зиганшина: «Вы же тогда отказались».

Сергей Николаевич: Так с этой загадкой он и ушел на самом деле – была ли это игра или…

Эра Зиганшина: Да, с этой загадкой. Нет, потом мы с ним встречались в Ялте, отдыхали вместе, очень много говорили.

Сергей Николаевич: В общем, никакой обиды на Георгия Александровича вы не держите?

Эра Зиганшина: Что вы? Ну нет, конечно, конечно. Наоборот, я бесконечно ему благодарна. Он же мог меня не взять тогда в Москве. Там показывалась бездна студентов, окончивших уже, а не то что я – студентка, на третий курс перешедшая. Это совсем другое. И из всего этого он взял одну меня.

Сергей Николаевич: Но не взял в театр.

Эра Зиганшина: Но не взял в театр.

Сергей Николаевич: И в этом есть какая-то своя драматургия и режиссура, потому что мне кажется, что он в вас почувствовал такую очень вольнолюбивую натуру. Вот то, что я знаю о вашем отъезде из Казани – о том, как вы порвали, в общем, ну, с уже какой-то устоявшейся жизнью. Вот что-то, наверное, сопротивление какое-то он чувствовал.

Эра Зиганшина: Я думаю – да. Да и потом, все наши репетиции же шли в стенах театра, мы же не в институте репетировали, а в театре непосредственно, на малой сцене. И естественно, весь коллектив, вся труппа здесь – очень слаженная, очень такая профессиональная.

Сергей Николаевич: Сбитая.

Эра Зиганшина: Сбитая труппа, которая приходила к нам на репетиции, кто-то из актеров, и уже тоже отмечали: «Вот этот, вот эта, вот эта ничего, вот этот хорош», – уже как-то присматривали. И это тоже была школа. В массовках играли в спектаклях.

И на всю жизнь у меня примета, например. Я играла в «Трех сестрах», пела…

Сергей Николаевич: В спектакле «Три сестры»?

Эра Зиганшина: В спектакле «Три сестры», да, я пела под шарманку. И как всегда… Ну, еще то, что я опаздывала без конца – для Георгия Александровича это было просто невозможно. А я всю жизнь опаздывала. И вот сейчас уже над ними памятники огромные, и книги написаны толстые, а я все продолжаю опаздывать. Ну что поделаешь? И Доронина идет (она играла Машу), а я опаздываю…

Сергей Николаевич: Со своей песней, да?

Эра Зиганшина: Со своей песней, да. Я бегу на мизансцену и перебегаю ей дорогу. И что вы думаете? После спектакля она попросила зайти меня и сказала: «Эра, никогда не перебегай дорогу артисту и не ломай линию между зрителем и артистом».

Сергей Николаевич: Урок.

Эра Зиганшина: На всю жизнь. Мне это так, очевидно, понравилось, что это стало моей приметой. И я никому – ни рабочим сцены, ни коллегам – никому не позволяю… Вот зритель и вот я.

Сергей Николаевич: И вот вы идете…

Эра Зиганшина: И вот я иду на сцену. Вот тут…

Сергей Николаевич: …никто не должен мешать.

Эра Зиганшина: Никто не должен! Настолько я поверила мгновенно в силу вот этого воздействия, взаимодействия артиста и зрителя.

Сергей Николаевич: А вы знаете, вот еще то, что касается опозданий. Про вас это известно – что вы опаздываете. В общем, по большей части все-таки на репетиции, не на спектакли, естественно.

Эра Зиганшина: Да-да-да, ну несомненно. Нет-нет-нет, на репетиции.

Сергей Николаевич: Но я знаю, что некоторым актерам это нужно – вот это состояние такого влета, полета, пробега, и ты с какими-то эмоциями выходишь! Или это просто совпадение обстоятельств? Для вас это что?

Эра Зиганшина: Я не думаю…

Сергей Николаевич: Вы никакого психологического объяснения не искали?

Эра Зиганшина: Я не думаю, чтобы мне надо было как-то подогреваться или как-то себя накачивать – и для этого я у дерева, у служебного входа стою, чтобы задержаться и примчаться, вся такая горячая, ворваться!

Сергей Николаевич: Да, и ворваться на сцену!

Эра Зиганшина: Да ну нет.

Сергей Николаевич: Это другое, да?

Эра Зиганшина: Это более глупое, мне кажется, объяснение. Я просто опаздывала всю жизнь – в школу, в институт. У меня было много неприятностей и в школе, и в институте. В школу я опаздывала на урок. Шел завуч школы, а я в коридоре стою. Он говорит: «Иди ко мне в кабинет, почитай журналы. Не позорься, не стой». То есть это с детства. И от того, что к этому так относились и в школе… Вот я вам рассказываю то, что говорил завуч.

Сергей Николаевич: Ну да, вы же отличницей были все-таки.

Эра Зиганшина: Да. И в институте после «Белых ночей», которые мы сделали. Ко мне было такое отношение, что никто из них ни разу не припугнул меня, будем так говорить, – дескать, если опаздываешь, то как-то надо за это серьезнее отвечать. Я никак за это не отвечала. Ну, пожурили – и пожурили. Ну, опоздала. Понимаете? Поэтому у меня нет того, что: «Ах, я вот на сцену!»

Сергей Николаевич: Себя как-то…

Эра Зиганшина: Что как-то я накачала сама себя своим опозданием, беготней по лестнице…

Сергей Николаевич: Нервами вокруг.

Эра Зиганшина: К сожалению, это не так. Можно было бы сказать: «Да, я вот такая вся творческая»…

Сергей Николаевич: Но это не так.

Эра Зиганшина: Но это не так.

Сергей Николаевич: А вообще вот эта жизнь актрисы, которая как бы сама выбирает… Поначалу, ну да, естественно, это вынужденные обстоятельства. С театром Ленкома мы вынуждены были… Это была Поли, кажется в «Трехгрошовой опере», да?

Эра Зиганшина: Люси.

Сергей Николаевич: Люси, вы играли Люси. А потом, соответственно, какие-то другие роли. То есть вы не были актрисой одного режиссера, скажем так, ну, как иногда бывает.

Эра Зиганшина: Долго, во всяком случае.

Сергей Николаевич: Долгое время, до прихода Опоркова, да?

Эра Зиганшина: Да.

Сергей Николаевич: И вам кажется, что этот статус вам более как бы с руки, что называется? Вот ни от кого не зависеть, выбирать самой роли, выбирать самой спектакли и не быть ничьей музой? Или наоборот – все-таки в статусе музы и вот такой ведущей актрисы одного режиссера есть больше преимуществ?

Эра Зиганшина: Ну, вы знаете, для того чтобы это понимать, надо когда-нибудь стать этой музой. А до этого вот этого не было. Другое дело – я считаю, что у меня очень удачно складывалось все мое начало. Я не бегала в массовках, я не играла маленькие роли, такого не было. Я сразу стала играть роли, и роли очень серьезные – это «Униженные и оскорбленные», это «Дни нашей жизни» Андреева, это «Трехгрошовая опера». А это все разные режиссеры ставили, пока не появился Опорков. Вот там уже – да.

Да даже музой… У меня даже не было такого ощущения, что я его муза. Это настолько был счастливый период нашей всеобщей жизни всех, не только моей, а это целый коллектив артистов, которые были заняты в его спектаклях. И что это такое? В общем-то, вот сейчас в мои годы могу сказать, что это такое достаточно длительное счастье. Это понимание приходит, к сожалению, поздно – и что ты был счастлив… А не был, а вот «я есть счастливейший человек». Я репетирую «Утиную охоту», «По ком звонит колокол», «Деньги для Марии», играю «С любимыми не расставайтесь», играю «Чайку», играю «Последние» и так далее. К сожалению, либо это мне не дано, либо это вообще людям не очень свойственно.

Сергей Николаевич: Они не ценят это, да?

Эра Зиганшина: Они не ценят это. А это и есть счастье.

Сергей Николаевич: А какой он был? Все-таки, знаете, театр – это же такой дым. Вот был Александр Ширвиндт у нас, и мы говорили о том, что ничего не остается, ничего не остается. Ну, какие-то имена, естественно, высечены в мраморе и в бронзе. А вот Опорков – это было какое-то явление, событие. Ну, кто застал – тот счастлив. А кто не видел – тому уже, наверное, это объяснишь.

Эра Зиганшина: Не объяснишь.

Сергей Николаевич: И все-таки, если бы вас сейчас спросили: «Что такое театр Опоркова? И каким он был режиссером?» Что его отличало от тех режиссеров его поколения и того времени?

Эра Зиганшина: Вот смотрите. Я сказала, что это самый счастливый период в жизни, во всяком случае в моей, и это совершенно точно. Но у этой счастливой жизни был ведь фон, была обратная сторона. Был главный творческий человек в Ленинграде – это Георгий Александрович Товстоногов. И все остальное – это было под. Ни один спектакль мы не выпускали спокойно и радостно, ни один. Каждый спектакль сдавался по три-четыре раза горкому, обкому. И это была страшная нервотрепка всегда.

Понимаете, можно про счастье говорить сколько угодно, но было еще и это. Конечно, мы все были молоды, с потрясающим чувством юмора, поэтому, когда впереди шли представители обкома, посмотрев спектакль, спускались вниз, а потом шел Геннадий Михайлович, а его замыкали еще какие-то два представителя, он как арестованный шел просто…

Сергей Николаевич: Под конвоем, да?

Эра Зиганшина: Под конвоем. А мы, стоя наверху, еще шутим: «Гена, не переживай, мы сейчас сухарей насушим, мы тебе сухари будем носить». Это такая молодецкая шутейность. Но только это была страшная нервотрепка, которая, в общем-то, так драматично и закончилась, ведь он умер в 47 лет. В 47! Это уму непостижимо!

Отвечаю на ваш вопрос. Любой из его спектаклей… Очень надеюсь, что… Я пытаюсь быть объективной, во всяком случае, хотя мне очень трудно, будучи участницей всех этих спектаклей. Любой его спектакль, я глубоко убеждена, он опередил свое время лет на 20–25, я убеждена в этом, по философии, по приспособлениям, по художественной ценности этих спектаклей.

И его последний спектакль «Чайка» – это же не просто было, что вот мы репетируем и радуемся, а это… Я думаю, и он, конечно, не знал, что это его последний спектакль, через год его не станет. Ну не знаю, что за высшие силы диктуют человеку репетировать именно так, говорить именно эти слова. Вот такое впечатление, что что-то все-таки…

Сергей Николаевич: Какие-то энергии проходили.

Эра Зиганшина: Какие-то энергии, да, проходят через человека, который именно так делает. Это была такая… это даже не процесс репетиционный, а была такая лаборатория, когда шло исследование.

Сергей Николаевич: Это ведь еще малая сцена была, это же была малая сцена.

Эра Зиганшина: Да. Вот он – зритель.

Сергей Николаевич: Совсем все близко.

Эра Зиганшина: Совсем вот тут. И было такое исследование, что ли, даже, когда двойные сцены репетировались, не допуская остальных участников пьесы. Какое-то колдовство шло такое, вот такое какое-то шаманство во всей этой работе, когда вдруг мы поняли, что это мы подводим итоги.

Сергей Николаевич: Я помню сцену… Я очень хорошо помню этот спектакль, вы привозили его уже после смерти Опоркова во МХАТ на Тверском бульваре.

Эра Зиганшина: Да.

Сергей Николаевич: И вы играли на малой сцене.

Эра Зиганшина: На малой сцене, да.

Сергей Николаевич: И там была совершенно великолепная сцена просто по тому, как это было все подведено. Это когда вы выбираете платье.

Эра Зиганшина: Да, именно об этой сцене он и говорил.

Сергей Николаевич: Вы выбираете платье, и на вас смотрит Треплев. И понятно, что никакая она не мама, а она актриса. Конечно, она актриса. И не надо ей предъявлять никаких требований, и не надо от нее требовать никаких материнских чувств…

Эра Зиганшина: Абсолютно.

Сергей Николаевич: …потому что в этот момент, когда она выбирает эту кофточку, эти белые кофточки или какое-то платье – вот это ее суть.

Эра Зиганшина: Да, это правда.

Сергей Николаевич: И вот это было совершенно грандиозно. Понимаете, прожить сколько лет…

Эра Зиганшина: Да, да, да.

Сергей Николаевич: И я помню вот эти мгновения. И на самом деле очень часто, когда ставят «Чайку», всегда понимаешь (ну, может быть, уже задним числом), про кого этот спектакль. Мне кажется, что на том спектакле, на котором я был, это был спектакль про Аркадину, о том, что она актриса.

Эра Зиганшина: Да, это так, так и было. Потом я уже очень многие смотрела варианты «Чайки» (и даже не все досматривала) в очень именитых театрах Москвы и со знаменитыми актрисами…

Сергей Николаевич: Нет, это была очень пронзительная такая исповедь. Я не знал, что это был его спектакль.

Эра Зиганшина: Мы тоже этого не знали…

Сергей Николаевич: …что так все закончится. Вообще вот это очень трагическая на самом деле история этого ухода режиссера, когда его театр, его детище, его спектакли еще остаются, они живут. И уже не очень понятно, что с этим делать, как в это входить снова. Ну, как бы в память о нем можно какое-то время еще их играть, но тем не менее жизнь продолжается, и надо думать об этой жизни.

Меня поразило то, что ваша судьба актерская… При том, что ваше имя действительно стало очень быстро знаменитым, ну, в Ленинграде, в театральной среде, но вы как-то совершенно его не монетизировали, скажем так, в кинематографе, потому что как-то кино вас обошло стороной. Или вы были так заняты в театре…

Эра Зиганшина: Вы знаете, у нас взаимно с кино. Ведь все должно быть…

Сергей Николаевич: …по взаимной любви.

Эра Зиганшина: …для любви и во имя любви.

Сергей Николаевич: Да-да-да.

Эра Зиганшина: И я очень хочу и хотела всегда… Мне нравится, когда любовь взаимная. Здесь случилось с кино так: я не полюбила, но и кино в результате меня не полюбило. Мне не понравилось.

Сергей Николаевич: Не понравился процесс?

Эра Зиганшина: Мне не понравился процесс, мне не понравилось ничего. Я очень долго пыталась это анализировать в силу своих возможностей, уже будучи взрослым человеком, я думала: «Почему? Почему так я отнеслась к кинематографу, который в ответ, естественно, меня взаимно не полюбил?

И я потом поняла, конечно. Потому что у меня главное все-таки действующее лицо во всех моих ролях – это зритель. Зрительный зал – это мой основной партнер. Если я… Опять же это такая школа жизни – Театр Ленинского Комсомола 60-х годов, когда было наводнение всяких ПТУ и когда в Театр Ленинского Комсомола, естественно, приходили пэтэушники, солдаты.

Сергей Николаевич: Ну, по разнарядке их приводили.

Эра Зиганшина: По разнарядке их приводили. Вот борьба…

Сергей Николаевич: Сцены и зала?

Эра Зиганшина: …моя со зрителем – она была просто кровавая борьба! Потому что занавес еще не открывается, а уже по полу катаются бутылки, хохот дикий, причем хохот такой… ну, пэтэушный хохот, безобразный! Открывается занавес, выбегаю я – уже идет: «А-а-а!» Ну, это что-то, нечеловеческие совершенно голоса. И потом, первые три-четыре ряда все-таки видно, несмотря на бьющий свет: девчонки сидят на коленях у парней. Это было, это было в 60-е и 70-е годы.

И вот эта борьба моя «Кто кого?», очевидно, дала мне на всю оставшуюся жизнь очень серьезное отношение к зрителю. Я прекрасно понимала, что если я выхожу и через какое-то время зритель не мой, как бы я хорошо ни играла и как бы все ни говорили: «Ой, какая ты молодец!» – я точно знаю, что это провал, сегодняшний спектакль мимо жизни кого бы то ни было из них и мимо моей просто прошел. Поэтому вот это отношение к зрителю и мои с ним взаимоотношения оказались в результате основным в моей жизни. Кино никак этого не предполагает.

Сергей Николаевич: Ну, там надо взаимодействовать с камерой.

Эра Зиганшина: Это совершенно не мое. Ни в одном фильме потом… Я очень долго отказывалась. Потом, когда наступили «веселые» времена, 90-е, развалившаяся… когда я стала жить в совсем другой стране, как и все, при той же квартире, при той же кухне… А это тоже, если вы помните, было ощущение совершенно… Я жила в одной стране и, никуда не переезжая, не собирая чемоданы, вдруг я оказалась в совсем другой стране. И это тоже надо было как-то преодолевать. И тогда я пошла сниматься, потому что нужны были деньги. Кино этого не прощает.

Сергей Николаевич: Такие меркантильные намерения, да?

Эра Зиганшина: Абсолютно меркантильно относилась к кино. Друзья мои смеялись, да я и сама смеялась. «А что ты не сказала, что ты в таком-то сериале?» – «Я даже названия не помню. Я не помню!» Или мне нужны деньги… «Как кино называется, сериал?» Я говорю: «Баня». – «Это по Маяковскому?» Я говорю: «Нет, это современный сюжет». Это я строила баню.

Сергей Николаевич: Строите баню на даче, да?

Эра Зиганшина: Да. Так было. И любое. Мне что-то нужно было…

Сергей Николаевич: Нужно было заработать, да?

Эра Зиганшина: Нужно было, да. И только так я отношусь к кино. Это неправильно, может быть, потому еще, что, конечно же, мне не повезло. Меня не пригласил кто-то, кого я очень ценю и с кем я хотела бы поработать, потому что они меня даже и не знают, я же не снималась. А в театр ходят сейчас не так часто режиссеры кино. Поэтому как-то вот так мимо меня прошел кинематограф.

Сергей Николаевич: Тем не менее у вас был совершенно прелестный эпизод, я его пересматривал как раз перед встречей с вами – это фильм «Небесные ласточки», где у вас чудесный дуэт с Андреем Мироновым. Причем Миронова я как-то еще смутно помнил, а вы мне представлялись… Я еще не знал, кто такая Эра Зиганшина. Я думал, что это какая-то профессиональная балерина, потому что вы делаете там такой батман и как-то так изящно двигаетесь. Вообразить себе, что это драматическая актриса, просто невозможно. Поэтому я подумал: может быть, как-то мимо меня прошли какие-то ваши музыкальные фильмы или музыкальные спектакли? Потому что вы абсолютно существуете в дуэте с Андреем Мироновым на равных – знаете, такие Джинджер и Фред. И из этого можно было бы сделать отдельное кино на самом деле.

Эра Зиганшина: Это самое больное…

Сергей Николаевич: Да?

Эра Зиганшина: Да, самое больное место, потому что мне так и не удалось.

Сергей Николаевич: Не удалось.

Эра Зиганшина: Я мечтала. Я обращалась ко всем режиссерам: «Ну давайте! Ну давайте!» И почему-то мне надо было всех убеждать, что я хорошо пою. Более того, когда-то был период, когда… Был такой Толя Батхин, он главный дирижер был эстрадно-симфонического оркестра Ленинграда. И я пела под оркестром моно-оперы. Это было такое… Более того, мне Толя Батхин говорил: «Уйди ты на пару лет». А уже был Гена Опорков. «Уйди ты на пару лет из драматического театра – ты горя не будешь знать! Мы с тобой…» А как можно было уйти от Опоркова? Это невозможно.

Сергей Николаевич: Скажите, а при всем вашем свободолюбии, самостоятельности и независимости у вас никогда не возникало мысли, я не знаю, позвать режиссера, найти соответствующий материал, придумать вот это one lady show и, собственно говоря, быть инициатором вот таких проектов, не ждать милости от режиссеров?

Эра Зиганшина: Ну, во-первых, я очень давно не жду милости. Я давно делаю только то, что я хочу, и соглашаюсь на то, что мне интересно. Потом, к сожалению, ну вот уже и 60, ну вот уже и 70… Ну, даже уже больше, уже дальше нет смысла и говорить-то.

И предлагать… Я сейчас предложила. Посмотрим, чем это кончится. Да, посмотрим. Я могу назвать просто. Потому что очень давно мне понравилась пьеса Жироду «Безумная из Шайо». Причем она мне понравилась как? Мне ее привезла Ксения Александровна Куприна из Парижа в переводе своей приятельницы. Я хохотала ужасно! Она такая была смешная! Она была просто такая… Уже был Гена Опорков, и я еще Опоркову говорю: «Когда состарюсь, я это обязательно сыграю». И дала ему эту пьесу в переводе этой переводчицы.

Его не стало – весь его архив куда-то подевался, эту пьесу не нашли. Ксения Александровна Куприна тоже умерла. Ничего вообще! Представляете, как получилось? И дальше у кого-то из своих детей я обнаружила томик Жироду. Читаю – скучно, нудно, длинно! Почему? Почему я смеялась? Что там такого было? Что это был за перевод, который меня совершенно очаровал? Опять отложила. Еще лет пять прошло – опять. Очевидно, это во мне все сидело, сидело.

И года два назад думаю: это должен быть музыкальный спектакль, это должны все петь, танцевать – тогда это все встанет на свои места, весь этот сюжет. Посмотрим, чем закончится.

Сергей Николаевич: Дай бог.

Эра Зиганшина: Дай бог, да.

Сергей Николаевич: Я знаю, что вы очень смелая актриса, причем соглашаетесь не только на предложения каких-то мэтров или серьезных театров, но есть так называемый «Мобильный театр»…

Эра Зиганшина: «Активный театр».

Сергей Николаевич: «Активный театр», да. «Активный театр», где вы играете Софью Андреевну.

Эра Зиганшина: Софью Андреевну, да.

Сергей Николаевич: Расскажите немного об этом проекте.

Эра Зиганшина: Еще раз – я действительно делаю только то, что мне нравится, и давно. И очень этим горжусь, должна сказать. И горжусь, что так складывается моя жизнь, которая… не удается ей ткнуть меня, дескать: «Не возгордись! Давай! Что тебе дают, то и делай. Ты же артистка, вообще-то, раба».

И когда мне сказали, предложили эту роль… А они уже выпустили этот спектакль, да. Я прочитала пьесу – пьеса мне понравилась. Я говорю: «Я должна посмотреть спектакль – и только тогда могу что-то сказать». Потому что пьеса, да, пьеса такая хорошая, нынче модная, такая перекличка того времени с сегодняшним, где любые ассоциации могут быть и так далее. И я пошла, посмотрела – мне понравился собственно спектакль и я сразу согласилась. Ввелась я, вы не поверите, Сергей, за четыре репетиции. Очень много текста, я все учила. И вот сейчас мы его играем в Боярских палатах.

Сергей Николаевич: В Москве.

Эра Зиганшина: В Москве. И он мне очень нравится. Мне очень нравится атмосфера этого спектакля. Мне очень нравится атмосфера в зрительном зале, когда идет просто такое перетекание. У нас в Питере идет этот спектакль тоже с очень хорошей артисткой Олей Антоновой, очень хорошая актриса она, но он там про историю внутри семейства: вот оно, наследство, все эти проблемы с этим связаны, и это все…

У нас не это главное. Наследство наследством. У нас такая… Как бы это сказать? «А что поменялось в этой жизни? И поменялось ли с начала того века и до начала этого века?» И вот такая взаимосвязь, когда зритель вместе с нами может петь романсы… То есть вот он – открытый театр. Сам ход мне очень понравился, поэтому я это играю.

Сергей Николаевич: В «Оптимистической трагедии», которую поставил Виктор Рыжаков в Александринском театре… Кстати, я не спросил вас про Александринский театр – все-таки это еще один театр, и театр такой академический, солидный, знаменитый, куда вас позвал играть Валерий Фокин…

Эра Зиганшина: В «Игроке», да. По «Игроку».

Сергей Николаевич: И «ZERO»…

Эра Зиганшина: «Литургия ZERO».

Сергей Николаевич: «Литургия ZERO», да, я помню название. Играть Бабуленьку такую, в общем-то, классическую роль русского репертуара. Вашей предшественницей была Фаина Георгиевна Раневская. Ну, в общем, многие выдающиеся актрисы…

Эра Зиганшина: Многие, да.

Сергей Николаевич: Вообще считается, что если есть роль… если есть актриса на роль Бабуленьки, то можно ставить и «Игрока».

Эра Зиганшина: Да, абсолютно.

Сергей Николаевич: Кто там будет сам Игрок – это не так важно, а вот должна быть Бабуленька. Вот после достаточно долгих лет странствий по разным театрам и так далее вы ощутили себя как бы дома в Александринском театре? Тем более снова это был Петербург после долгого московского периода.

Эра Зиганшина: Это непростой вопрос, потому что… Валерий Владимирович поступил со мной достаточно мудро и хитро, я бы сказала. Он мне предложил эту роль, сказав: «Ну, я вас приглашаю к себе». Я даже не представляла, как это можно после стольких лет свободы идти добровольно в клетку, пусть хоть и золотую, но только это клетка. Я говорю: «Нет-нет-нет, это… Может быть, я даже не смогу», – потому что это организм, куда мне каким-то отдельным органом в этот организм надо внедряться и приживаться, потому что… А я отвыкла от этого. Я привыкла, мне нравилось быть приглашенной, мне нравилось быть в гостях. Я ни за что… Ну, может быть, это плохо, я не знаю, но я ни за что не отвечаю, я не влезаю ни в какие интриги, я не влезаю. Меня ничто не интересует, ничто не отвлекает. Я прихожу к той же Генриетте Яновской играть «Грозу», все. Для меня это большое счастье. Я очень люблю всех тих ребят, обожаю Гетту. Я приезжаю, играю, сажусь и уезжаю. Хорошо! Он говорит: «Ну хорошо, это мы попозже придем к этому. Ну, мы можем начать репетировать?» – «Да, конечно». Вот в этом была его…

Сергей Николаевич: Стратегический ход.

Эра Зиганшина: Он понял, с кем он имеет дело. Хотя мы очень близко… Мы когда-то с ним встречались на фестивале в Авиньоне, и больше мы с ним не общались. Одна репетиция, вторая, третья. «Бери меня голыми руками, я готова работать бесплатно, не имея ни своего места в гримерке, ничего». Вот тут вешалки и так далее. И настолько…

И я очень рада, что мы с ним очень хорошо сотрудничали, очень. И я рада, что я… Как это? Ну, бывает у режиссеров: «Она хорошо работает, конечно». Но я его не то что не подвела, а наоборот, мне кажется, как-то он порадовался за такой свой выбор, потому что это действительно такая хорошая работа.

Сергей Николаевич: Я знаю, вы были на нее номинированы и, в конце концов, получили премию «Золотая маска». Это действительно было такое знаковое событие в нашей театральной жизни. И вот теперь «Оптимистическая трагедия». Кого играете вы там?

Эра Зиганшина: Очень смешно! Много лет назад мы с Рыжаковым Витей делали спектакль, он делал со мной «Валентинов день» по пьесе Вани Вырыпаева. И очень подружились. И вообще Витя для меня очень родной человек, человек, которого я очень понимаю. И тешу себя тем, что он тоже меня очень хорошо понимает. Не просто хорошо ко мне относится как к взрослой актрисе, а просто очень хорошо понимает за всеми моими бесконечными прикрышками, понимает, кто я и что я.

И он мне говорит: «Вот я бы хотел». Я, естественно, тоже пошутила, я говорю: «Я Сиплого там, что ли, буду играть? Вожака? Кого мне там играть?» Он говорит: «Нет. Я нашел ход». Да, и должна вам сказать, я всегда завидую молодежи нынешней. Очень ее ругаю, потому что она совершенно ничему не обучена, очень плохо говорит и так далее, но то, что они мне продемонстрировали на репетициях «Оптимистической трагедии» – я обзавидовалась их бесшабашности, их смелости, их какой-то, знаете, такой агрессивности! Сейчас, правда, мир очень агрессивный, и это для них это естественно. Но вот эта смелость, когда они делали этюды, что-то придумывали такое!

Я сидела и думала: «Боже мой! Я всю жизнь лет до сорока выходила на сцену – и у меня подол трясся», – вот так вот, прямо буквально. Вот скажи кому из моих партнеров: «Я так боюсь на сцену выходить!» – обсмеют и скажут: «Ой, она прикидывается». Но это на самом деле было так, я очень боялась. Эти же не боятся ничего, ничего! И поэтому я там, ну, так чуть-чуть то, что меня попросил сделать Витя… Может быть, может быть, он рассчитывал, что я вместе с этими ребятами что-то такое придумаю, учитывая свой возраст, опыт жизни. Потому что пьеса практически про всю жизнь, она не только про революцию и так далее, она обо всем, и по сегодняшний день. Там и американские песни звучат, там… Это очень такое… Мне нравится этот спектакль. Очевидно, может быть, он меня переоценил. Может быть, он рассчитывал, что я что-то такое придумаю, вот это будет ах! Но этого не случилась. Я честно выполняла то, что меня просили.

Сергей Николаевич: Все его предписания.

Эра Зиганшина: Все его предписания я честно выполняла, да.

Сергей Николаевич: У меня еще один вопрос. В одном из своих интервью вы сказали, что каждый год ездите во Францию, и вообще Франция – это такая страна вашей души, и вы знаете французский язык.

Эра Зиганшина: Я не то чтобы знаю. Я знаю на бытовом уровне, я не заблужусь. Только в этом смысле я знаю французский язык. Я в Париже не заблужусь. Я спрошу то, что мне надо, спрошу, куда пройти, и так далее.

Но я не езжу вот уже два года. Я была очень расстроена, потому что тот Париж, который я обожала и любила, – это теперь несколько другой город. Очень не нравится там теперь. Там очень много народу приезжего. Я еще однажды застала ужасную картину на Елисейских полях, когда стояли эти палатки, эта безумная грязь. А уж что творится у gare de Lyon, у Лионского вокзала – это вообще, это просто немыслимо! Наши советские цыгане, которых я помню еще в детстве, у вокзалов они кучковались, – это просто аристократы…

Сергей Николаевич: …по сравнению с тем, что вы увидели у Лионского вокзала.

Эра Зиганшина: …по сравнению с тем, что творится у Лионского вокзала. И мне не хочется пока.

Сергей Николаевич: Не хочется. Пусть останется тот Париж и та Франция, которую вы любили.

Эра Зиганшина: Пусть останется. Да, это правда.

Сергей Николаевич: А что сейчас вас может сделать счастливой?

Эра Зиганшина: Как я всегда говорю: у меня одно счастье. И это знают все – все мои мужья знали, все мои дети знали, внуки и правнуки, что я счастлива, если уж так пафосно говорить, только на сцене. И я всегда говорю, что самая моя лучшая роль – вот она следующая. И она обязательно будет!

Сергей Николаевич: Это была Эра Зиганшина в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания!