Гузель Яхина: Кто-то узнавал в Зулейхе свою бабушку, в Игнатове - дедушку. Я вдруг осознала, какую важную тему затронула

Гости
Гузель Яхина
российская писательница

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. История мировой литературы знает немало примеров, когда после блистательного дебюта в жизни писателя наступала тягостная пауза, непонятное молчание, длившееся порой десятилетиями. Даже существует такое понятие, как "страх второй книги", с которым неизменно сталкиваются писатели самых разных возрастов и дарований. Как преодолеть этот страх? И как написать новый роман, не оглядываясь на свой прошлый успех? Обо всем этом мы поговорим с писателем, лауреатом литературных премий "Большая книга" и "Ясная Поляна", автором нашумевшего бестселлера "Зулейха открывает глаза" Гузель Яхиной.

Гузель Яхина – писательница, автор романа "Зулейха открывает глаза", лауреат премий "Большая книга" и "Ясная Поляна". Родилась в Казани, окончила факультет иностранных языков Казанского государственного педагогического института. В 1999 году переехала в Москву, где получила второе высшее образование, окончив сценарный факультет Московской школы кино. Публиковалась в журналах "Нева" и "Октябрь". В журнале "Сибирские огни" вышли главы ее дебютного романа "Зулейха открывает глаза". В 2018 году стала автором "Тотального диктанта". Три текста для разных часовых поясов, названные "Утро", "День" и "Вечер", вошли в новый роман "Дети мои".

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Гузель.

Гузель Яхина: Добрый день.

Сергей Николаевич: Я знаю, что по первому вашему образованию вы преподаватель немецкого языка.

Гузель Яхина: Да, так и есть.

Сергей Николаевич: А как это получилось? Почему вдруг решили заняться именно немецким языком?

Гузель Яхина: Мой дедушка – учитель немецкого языка. Больше того, он был учителем немецкого языка в татарской школе. Это нечто совершенно особенное, потому что представьте себе 50-е, 60-е годы прошлого века, татарская деревня, где дети говорят только по-татарски. И вот они приходят в первый класс и только тут узнают, что такое русский язык. А потом, в четвертом классе, в их жизнь входит новый язык, иностранный язык – это немецкий язык. Вот мой дедушка был таким учителем немецкого, деревенским учителем. И я пошла по его стопам, так что закончила Казанский педагогический институт, факультет иностранных языков, германо-английское отделение.

Сергей Николаевич: То есть вы преподаватель немецкого?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: А ваша бабушка была преподавателем русского языка?

Гузель Яхина: Да, я была окружена педагогами.

Сергей Николаевич: То есть так совпало… Нет, просто я думаю о том, что язык и словесность каким-то образом таким плотным кольцом окружали вас с самого начала, с самого детства.

Гузель Яхина: Да, это так. Русский язык был со мной с самого начала практически. Я начала говорить по-татарски и до трех лет говорила по-татарски.

Сергей Николаевич: То есть первый язык был татарский?

Гузель Яхина: Татарский, да, это мой родной язык. Потом бабушка начала со мной заниматься очень активно. Она вышла на пенсию ровно в тот год, когда я родилась, и весь свой педагогический пыл немалый направила на меня.

Сергей Николаевич: Я так понимаю (и об этом вы говорили довольно часто в своих интервью), что, конечно же, семейная история, отчасти история вашей бабушки, стала основой вашего первого романа, то есть роман можно считать в каком-то смысле биографическим. Нет, это не ваши мемуары, естественно, но в любом случае вы черпали информацию и впечатления от общения с бабушкой, с ее подругами. И таким образом, судьба Зулейхи – это некий такой коллективный образ. Это так?

Гузель Яхина: Я бы сказала, скорее, что из жизни бабушки я черпала вдохновение, из ее рассказов. Это было больше вдохновение, эмоции, которые хотелось передать, отношение к теме, но не информация.

Сергей Николаевич: Нет?

Гузель Яхина: Нет. То, что касается информации – это была уже такая отдельная работа, чтение мемуаров других раскулаченных, других переселенных. И вот оттуда действительно очень много фактов, очень много мелких деталей я вобрала, взяла в роман, внесла в роман.

Сергей Николаевич: А то, что касается вообще вхождения в литературу? Ну, мы знаем, что, так сказать, легко это никогда не происходит. Но вообще ваше ощущение себя писателем, ваше желание писать рано как-то сформировалось?

Гузель Яхина: Ощущения себя писателем у меня нет до сих пор, правда. Я несколько смущаюсь, когда меня так называют, потому что все-таки писатель – это такое большое понятие.

Сергей Николаевич: И большое собрание сочинений?

Гузель Яхина: Пока у меня два романа всего есть, второй вот-вот только появился на книжных полках.

Сергей Николаевич: Мы о нем специально еще поговорим.

Гузель Яхина: Поэтому здесь, скорее, я начинающий автор, скажу так. А что касается желания писать, то оно было с самого детства практически.

Сергей Николаевич: С самого детства?

Гузель Яхина: Да, лет с семи я писала стихи, сказки, философские сказки, сценарии, пьесы, вела стенную газету, вела классную газету, школьную газету. Ну, то есть были разные очень опыты, и все были связаны с написанием текстов. В юности, уже лет в тринадцать-четырнадцать, я начала мечтать о кино и повесила портреты Тарковского, Эйзенштейна у себя над спальным местом. И кинематограф постепенно вошел в мою жизнь.

Сергей Николаевич: То есть вы изначально… Я знаю, что и "Зулейха" задумывалась как киносценарий.

Гузель Яхина: Не совсем так.

Сергей Николаевич: Не совсем так, да?

Гузель Яхина: Она задумывалась как роман. Роман не получался. Я с этим билась очень долго, сдалась и пошла учиться в Школу кино, чтобы научиться писать истории. И там, уже написав сценарий и расписав историю, составив ее такой план, можно сказать, развернутый план на основе сценария этого, развернула дальше уже историю в литературный текст.

Сергей Николаевич: То, что касается вот этого романа. Я знаю, что было какое-то время хождений, точнее, вы заслали его в несколько издательств. И большую роль в вашей жизни сыграла Елена Костюкович, которая как бы взяла на себя такие агентские функции, да?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: Вообще в жизни писателя важно иметь своего агента, скажем так, или редактора такого, то есть кого-то, кому ты все-таки этот роман или свое произведение направишь?

Гузель Яхина: Очень важно иметь тех людей, которым ты доверяешь, вот это совершенно точно. И когда текст нового романа уже был написан, я сразу отправила его на несколько адресов – конечно, Елене Костюкович и, конечно, Елене Шубиной, чтобы узнать их мнение. Это было очень важно. То есть доверие – это, наверное, номер один.

Сергей Николаевич: А вообще, если сравнить "Зулейху" и новый роман "Дети мои", то есть некоторые такие совпадения, ну, прежде всего временные, да? Это одна как бы эпоха. Это опять же… Ну, в одном случае это татарский народ, татары, то есть история, связанная так или иначе с национальным меньшинством. А во втором случае – драматическая история с немцами Поволжья, тоже как бы столкнувшимися с этой махиной государственной в новых каких-то исторических обстоятельствах, вынужденных выживать и побеждать. Здесь вы не боялись, что будут какие-то параллели и сравнения, ну, и опасности повтора, скажем так?

Гузель Яхина: Опасность повтора совершенно точно была. Она не просто была, а она сбылась на самом деле, потому что все те первые попытки мои писать новый роман о немцах Поволжья, они заканчивались тем, что я в итоге перечитывала написанное и понимала, что это та же самая "Зулейха". Я ходила по этому какому-то кругу, тыкалась везде в этот забор, который назывался "первый роман", и не могла из него выйти.

В итоге я поменяла все. Я поменяла пол героя – новый роман о мужчине, а первый был о женщине. Я поменяла национальность. Изначально я хотела писать о татарском мальчике, попадающем в немецкую семью, в итоге решила писать только о немцах. Я поменяла религию героя, культуру, в которой он рос, язык, на котором он разговаривает. Да, временной период остался тот же самый – это ранние советские годы, но все остальное мне пришлось поменять. И после этого, возможно, после таких кардинальных перемен и многих-многих попыток что-то написать непохожее, в итоге как-то все-таки получилась эта история другой.

Сергей Николаевич: То, что касается вообще вашего интереса к этим национальным меньшинствам, скажем так, ну, к другим народам, населяющим многонациональную Россию, Советский Союз (это, в общем-то, период советский), – почему у вас такой пристальный интерес именно к ним? Вы для себя отвечали на этот вопрос?

Гузель Яхина: Для меня очень важны три культуры – татарская, русская и немецкая, потому что я выросла в их окружении, я выросла среди них. И в первом романе у меня есть героиня татарка, а есть главный герой русский – Иван Игнатов, любимый мужчина Зулейхи. Есть также и немец, российский немец – Вольф Карлович Лейбе, профессор, который играет очень важную роль. Мне было важно в первом романе соединить эти три культуры, три национальности.

Во втором романе происходит что-то похожее: я пишу о немцах, но там есть также не татарский, но киргизский мальчик, который играет очень важную роль, киргизский беспризорник по имени Васька, который становится очень важным человеком и для главного героя, и для его дочери. Таким образом, я просто рассказываю о том, что для меня самое очень важное. Немецкая культура для меня очень важна, она меня сформировала в какой-то степени.

Сергей Николаевич: Ну, вы, естественно, дитя уже более поздних времен, но все-таки все, что касается войны и всех, так сказать, травм и трагедий пережитых – каким-то отсветом это наложилось на отношение к немцам в вашем детстве, скажем так, или в рассказах бабушки и дедушки?

Гузель Яхина: Вы знаете, нет. Вот я не могу это объяснить для себя тоже, каким образом мой дедушка, который получил диплом учителя немецкого языка еще до начала войны и очень любил этот язык, пройдя всю войну, все четыре года он воевал, после этого вернулся домой и с такой же любовью и с такой же страстью к языку стал его преподавать. То есть очень четко разделялось то, что происходит на политической сцене, и то, что происходит в плане культуры все-таки. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, я точно так же разделяла и для себя, что есть история и есть политика, а есть все-таки язык, есть культура и есть то, что нас объединяет.

Сергей Николаевич: То, что касается немецких мифов – я знаю, что в вашем новом романе они тоже очень присутствуют, да?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: То есть это для вас тоже была важная такая первооснова этой книги – прикоснуться к этим мифам германским, скажем так?

Гузель Яхина: Да, вообще тема сказки и мифологии. Сказки, с одной стороны, народной. С другой стороны, сказки идеологической. Их соотношение, их борьба, замена одной сказки другой. Вот эта тема была очень важна.

И здесь, в книге, в романе "Дети мои", мне показалось интересным как раз сплавить две эстетики – эстетику германской мифологии, такую очень суровую, мрачную, и эстетику ранних советских лет, тоже не менее суровую и не менее мрачную. И как это получилось – конечно, судить читателю. Мне было очень интересно придумывать эти вещи. Потому что, например, у меня здесь есть бобы, которые на колхозных полях так вырастают, что чуть ли не вырастают до неба. Есть свой глупый Ганс, есть свой хитрый портняшка, есть карлики разных мастей, есть великаны тоже очень разных мастей. Есть Гамельнский крысолов – пионерский вожак, который уводит детей за собой в пионерский лагерь, играя на горне. И главному герою кажется, что эти дети уходят навсегда, чтобы исчезнуть из жизни родителей. И так далее.

И очень много вот таких параллелей. Я называю их "блестками", то есть такие украшения романа. Но все-таки мне показалось интересным это сделать. Мне показалось интересным посмотреть на то, возможно ли вообще было понимание тех, кто писал советскую сказку, и их детей, которые на этой сказке вырастали. Вот это вообще, наверное, главная, одна из главных тем в романе. Потому что главный герой мой – Яков Иванович Бах – он пишет сказки, и это сказки мифологические, которые однако становятся позже сказками идеологическими, на которых вырастает его дочь. Вот вопрос понимания главного героя и его дочери, вопрос понимания этих двух поколений – тех, кто строил эту сказку, пытался ее строить, и тех, кто уже в ней жил, – вот это было для меня очень важно в романе.

Сергей Николаевич: Вот многих, я знаю, критиков в вашем первом романе поразило то, что несмотря на все эти ужасы коллективизации, ссылки, начала жизни на совершенно новом месте, люди сохраняют себя, выживают и даже счастливы. Вот этот заряд какого-то… ну, я не скажу, что оптимизма, но какой-то силы жить – вот она была, безусловно, в вашей героине. Думаю, что присутствует она и в новом романе. И он даже в каком-то смысле показал, что вы оправдываете, то есть объясняете: ну да, она могла бы быть вот такой татарской темной девочкой, сидящей за этими высокими заборами и подчиняющейся вот этому татарскому укладу, а в конце концов, она становится независимой личностью и обретает себя через все эти испытания. И никто не знает, что лучше, что было бы лучше.

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: Вот многих даже как-то шокировал этот вывод, поскольку в нем виделось некоторое даже оправдание тех жестокостей, с которыми столкнулась ваша героиня.

Гузель Яхина: Да, я слышала такие мнения. Я слышала, что роман "Зулейха открывает глаза" – это и оправдание репрессий в какой-то мере, и беллетристизация репрессий, что тоже не есть хорошо. Но здесь я к этому спокойно очень отношусь. Мне кажется, каждый может прочитать в романе то, что ему хочется, то, что ему хочется прочитать, хочется увидеть. И здесь пусть книгу читают, пусть каждый строит свое мнение.

Сергей Николаевич: Свое мнение?

Гузель Яхина: Я дело сделала – книгу написала, текст сдала, что называется.

Сергей Николаевич: По крайней мере, изначально у вас не было намерения как-то оправдывать, безусловно, это?

Гузель Яхина: Нет.

Сергей Николаевич: Нет?

Гузель Яхина: Нет.

Сергей Николаевич: Это и не считывается.

Гузель Яхина: Я надеюсь, что это очень видно, что моя позиция видна в тексте.

Сергей Николаевич: Она совершенно очевидна, да. Но вот та какая-то высота, которую вдруг обретает героиня во взгляде на жизнь, на людей, на свое прошлое, она мне даже показалась в чем-то недоступной вашим критикам и, может быть, каким-то читателям. Ну, в любом случае, это было что-то абсолютно новое во взгляде на эту историю. Я думаю, что и в новом романе это присутствует.

Гузель Яхина: Я попыталась рассказать о вылуплении личности, о вылуплении личности через вхождение в жизнь героя большой истории и большой культуры все-таки. Потому что главный герой Яков Иванович Бах – сельский учитель, деревенский, который живет очень такой маленькой и скромной жизнью, сам по себе он и есть классический маленький герой русской литературы – вот он согласен с тем, что жизнь его пройдет совершенно не замечена. И как вдруг в его жизнь входит большая история! И в Поволжье, где он живет, в колонии, в немецком Поволжье вдруг начинают происходить такие очень важные события ранних советских лет: туда приходит Гражданская война, туда приходит голод, туда приходит коллективизация, туда приходит второй голод. И все, что происходит вокруг, вот та большая история, которая творится вокруг, она вдруг наполняет героя и толкает его. Она все время толкает его во что-то – в отношения с женщиной, в отношения с ребенком (ему не нужен этот ребенок, но он все-таки вынужден выращивать этого ребенка), в отношения со вторым ребенком, который появляется в его жизни просто так. И вот эти все изменения, а также творчество, потому что герой от безысходности начинает заниматься творчеством и вдруг прикасается вот к той великой немецкой культуре, которая стояла за ним всегда, всю жизнь, – вот это все словно наполняет героя и превращает его в большого человека.

Сергей Николаевич: Скажите, а вот образ главного героя (мы начали наш разговор с этого) каким-то образом вдохновлен личностью вашего дедушки?

Гузель Яхина: Нет.

Сергей Николаевич: Нет, да?

Гузель Яхина: Нет, никоим образом.

Сергей Николаевич: Вот это совпадение профессии такое формальное оказалось, да?

Гузель Яхина: Скорее – да. Роман я посвятила дедушке просто потому, что он был учителем немецкого языка, и я его очень любила, но здесь нет никаких совпадений в характерах, в судьбе. Образ сконструированный, образ вымышленный.

Сергей Николаевич: Ну, так же, как и Зулейха, в каком-то смысле, да?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: Что касается вообще судьбы немцев Поволжья. Я думаю, что вы же очень глубоко погрузились и в изучение архивов, и каких-то семейных хроник. По большей части это все трагически судьбы, да?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: Да?

Гузель Яхина: Наверное, даже не по большей части, а все.

Сергей Николаевич: Все.

Гузель Яхина: Потому что какой бы период истории мы ни взяли – сразу после революции, когда была большая волна эмиграции, или чуть спустя, когда была еще одна волна эмиграции в начале 20-х годов, или уже их жизнь во время ранних советских лет, до начала Второй мировой войны, или 41-й год, депортация, жизнь в ссылке – все это просто очень трагические истории. И среди них, к сожалению, нет каких-то счастливых.

Я читала литературу о волжских немцах, ее очень много. И читала то, что было написано до 1914 года, а также после. И вот то, что было написано до – вот в этом я увидела достаточно много светлого, достаточно много фантазийного. А уже в том, что было после 1914 года, во всем написанном, конечно, всегда был отпечаток трагедии, и всегда была какая-то такая очень серьезная тоска, может быть.

Я не знаю, имею ли я этическое право так говорить, но у меня был внутренний протест против того, что вот то светлое и то такое яркое и живое, что было до, что оно забыто, что оно похоронено под этими огромными трагедиями, которые пришли и сопровождали этот немецкий народ на протяжении, получается, 30 лет или больше. И мне хотелось все-таки достать вот то, что было похоронено, достать и показать чуть-чуть, потому что так действительно было очень много интересного, там было очень много смешного, там было очень много забавного. И вот попробовать встряхнуть пыль и все-таки чуть-чуть рассказать об этом – это тоже была одна из моих задач.

Сергей Николаевич: А вот на сегодняшний день? Вы прикасались как бы к судьбам сегодняшних немцев? Ну, они уже не живут в Поволжье, насколько я понимаю.

Гузель Яхина: Некоторые живут, да.

Сергей Николаевич: Кто-то вернулся, да? Но я знаю, что большая была волна эмиграции в 90-е годы.

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: И были специальные для этого приняты какие-то решения немецким правительством для принятия немцев как раз Поволжья, русских немцев. Кто-то остался. Более того, есть истории, когда немцы возвращались из Германии, возвращались в Россию. Ну, как бы психологически вы понимаете их? Есть этому какое-то оправдание?

Гузель Яхина: Мне сложно говорить, потому что все-таки здесь я не имею права оценивать их как-то. Здесь я не принадлежу к этому народу. Я просто написала о нем одну книгу, но не более. И даже честно признаюсь: у меня заняло достаточно большое количество времени вообще вот это разрешение внутреннее себе дать написать про это.

Сергей Николаевич: Про это, да?

Гузель Яхина: Про это, да. Потому что мне казалось в какой-то момент, что я не имею права об этом писать, а об этом должны писать только они сами. Поэтому здесь я еще долго работала с собой, чтобы разрешить себе об этом написать. Поэтому здесь я не возьмусь, наверное, как-то оценивать вот то, о чем вы спрашиваете. Скорее, я буду говорить о своем романе больше.

Сергей Николаевич: А что касается романа, который неожиданно каким-то образом стал, ну, сюжетом или был включен в этот "Тотальный диктант", который вы предприняли – в апреле это, кажется, произошло?

Гузель Яхина: 14 апреля.

Сергей Николаевич: Да, 14 апреля. Вот вы выступили в качестве главного докладчика…

Гузель Яхина: Диктатора.

Сергей Николаевич: …диктатора, я бы даже сказал, вот этого "Тотального диктанта", который весь состоял из произведений, которые каким-то образом вас формировали или которые были вам особенно близки, из собственных ваших текстов, я так понимаю, да? Что это был за опыт, расскажите.

Гузель Яхина: Это все началось почти год назад. Мне предложили стать автором "Тотального диктанта" – ну, просто пришло сообщение через социальную сеть. И я с радостью откликнулась: "Конечно, хотела бы очень". И началась работа, работа по написанию текста, потому что тексты обычно бывают готовы очень заранее. Вынырнуть из написания романа "Дети мои" я в то время не смогла бы, потому что была просто погружена в него полностью. И я предложила, чтобы тексты, которые я напишу, чтобы они стали частью позже романа. И экспертный совет "Тотального диктанта" согласился.

В итоге три маленьких текста по 280 слов примерно каждый – они получили общее название "Утро", "День" и "Вечер" и стали "Тотальным диктантом". Здесь для меня, наверное, был очень интересен опыт взаимодействия с экспертным советом. Мне казалось, что самое сложное – написать текст. Вот ты пишешь текст, потеешь. Написал – обрадовался! Нет, это был только первый этап. После наступает длительный, очень длинный этап проработки текста.

Экспертный совет прорабатывает каждое слово, каждый знак препинания во всех трех текстах, для того чтобы эти тексты стали примерно одинаковые по уровню ошибкоопасности, для того чтобы эти тексты содержали одни и те же сквозные правила. Ну и при этом, конечно, важно, чтобы тексты все-таки сохранили литературный шарм, а не выхолостились за время проработки тщательно. Поэтому здесь была такая, действительно, длительная и кропотливая работа. Я встречалась с коллегами из экспертного совета, мы с ними сидели вместе, переписывались. Некоторые дискуссии длились часами. Представляете? Целый час филологи…

Сергей Николаевич: …обсуждают небольшой кусочек.

Гузель Яхина: Кусочек? Одно слово обсуждать, одну букву обсуждать! – с применением каких-то словарей, с цитатами из классики, с цитатами из современной литературы. Это был для меня просто потрясающий опыт, совершенно. И я коллег из экспертного совета еще отдельно поблагодарила даже в благодарностях, в тексте книги, потому что какие-то их советы помогли мне что-то подправить уже в тех текстах, которые стали частью романа. И таким образом, вот это был второй этап – проработка текстов. Эта проработка была длинная и очень тщательная. И вот эти уже проработанные тексты я прочитала 14 апреля во Владивостоке.

Сергей Николаевич: Мне казалось, что они должны быть более какие-то филологические, более подчиненные общим правилам, я не знаю. Какая была сверхзадача?

Гузель Яхина: Во-первых, их немножко упрощали, потому что они были написаны очень пространно изначально, содержали гораздо больше слов, чем требуемые 280. Их подсокращали. Их в каких-то случаях изменяли, потому что необходимо было действительно одно правило, несколько правил, которые шли бы через все три текста. В каких-то случаях коллеги просили вводить новые слова. В каких-то случаях изменялась пунктуация, потому что у меня пунктуация авторская, и в романе ее можно сохранить, а в тексте для диктанта, конечно, нужно было сделать пунктуацию близкой к эталону. И в итоге тексты получились немного другие, немного другие. Повторю, можно будет сравнить.

Сергей Николаевич: Более дистиллированные какие-то, да? Наверное, так?

Гузель Яхина: Ну да, можно сказать так, можно сказать так. И более правильные все-таки, более правильные, более соответствующие правилам русского языка.

Сергей Николаевич: А вот вам как филологу, в общем филологу прежде всего, ну, изучавшему язык и имеющему образование преподавателя немецкого языка, как вам кажется, вот язык – он же ведь меняется? Даже на протяжении нашей жизни он поменялся. И это не только появление новых слов, но это и появление какой-то совершенно новой энергии какой-то языка, на которую много что влияет. Вот как бы вы оценили состояние русского языка сегодня?

Гузель Яхина: Ох, пусть этим занимаются признанные филологи. Я могу сказать…

Сергей Николаевич: А у вас ощущения какие?

Гузель Яхина: По моим ощущениям, язык меняется просто очень быстро. Я наблюдаю это по своей дочери, моей дочери 13 лет. Это для меня просто источник постоянных каких-то неологизмов, просто каждый день она притаскивает из школы новое слово. И я должна прилагать усилия, чтобы запоминать смыслы тех или иные слов: какие-то англицизмы, какие-то новоизобретенные слова, какие-то сокращения новые. И я вижу уже по ней, что язык действительно меняется очень и очень быстро. Мне кажется, это очень интересно.

В то время, когда жили мы, мне казалось, что язык, которым мы разговаривали (мы – дети 80-х годов), он был достаточно близок все-таки к языку наших родителей. И да, был молодежный сленг, но мы им пользовались не так активно. А сейчас, мне кажется, это просто два разных мира – язык молодых люде такими язык их родителей. И иногда мне приходится действительно переводить какие-то слова для себя в уме для того, чтобы понимать, о чем говорит моя дочь.

Сергей Николаевич: Но на этом языке вы писать книгу не собираетесь и не будете, да?

Гузель Яхина: Нет конечно.

Сергей Николаевич: И это невозможно, да?

Гузель Яхина: Почему? Я думаю, что это возможно.

Сергей Николаевич: Да?

Гузель Яхина: Это, наверное, очень интересно. Только этим заниматься, конечно, не мне, а собственно носителям языка – тем, для кого он органичен. Для меня органичен тот язык, которым я пишу, а это классический язык.

Сергей Николаевич: К вопросу о том языке, на котором вы пишете. В одном из своих интервью вы поделились списком книг, которые безусловно на вас повлияли и которые стали какими-то такими очень важными в вашем мироощущении, в миропонимании и для вашего литературного, наверное, становления. В частности, я обратил внимание, что в этом списке есть Тургенев, "Муму". Есть, естественно, "Евгений Онегин" Пушкина. Есть "Фауст" Гете. Но есть и древнегреческие мифы, в частности миф о Ниобе. Вот это странно. И Сент-Экзюпери.

Как интересно! – я подумал. Вот выстраивается, знаете, такой портрет писателя. По тем книгам, которые он любит и которые на него повлияли, можно уже создать, ну, некий его такой психологический и литературный портрет. Хотел понять, в связи с вашей героиней, ну, скажем, с той же Зулейхой (я думаю, с этим романом тоже), вот этот миф о Ниобее, теряющей своих детей и поверженной богами, почему он вас так поразил в свое время?

Гузель Яхина: Вы знаете, меня вообще в древнегреческих мифах поражало то, что они в очень маленьком объеме текста – буквально на одну страницу, на две страницы, на три страницы – могут рассказать все, могут рассказать фактически об устройстве мироздания, могут рассказать о целой жизни или о десятке жизней, от самого начала и до самого конца. И вот эта концентрация, просто невероятная плотность повествования плюс, конечно, то дыхание трагедии, которое все время в этих мифах ощущается, вот оно для меня и было, наверное, тем главным, что подпитывало такой постоянный интерес к этим мифам и любовь к этим мифам. Я их даже перечитываю иногда, вы знаете.

Сергей Николаевич: А они, как вам кажется, резонируют в ваших книгах, они присутствуют? Ну, наверное, если это в свое время произвело такое сильное впечатление…

Гузель Яхина: Конечно, конечно. Мифы и легенды Древней Греции – это, наверное, такой кирпичик вообще меня.

Сергей Николаевич: Кирпичик, который…

Гузель Яхина: …невозможно вынуть.

Сергей Николаевич: А вы возводили здание уже из своих книг и своей литературы.

Поскольку все-таки по второму образованию вы киносценарист, я знаю, что очень большое на вас влияние и впечатление произвел в свое время "Бежин луг" Александра Ржешевского. Это сценарий уничтоженного, в общем, фильма Эйзенштейна.

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: Вот вы очень интересно как-то размышляли на тему этого фильма. Это не очень известная, в общем, история – вот все, что связано с фильмом "Бежин луг" и с этим сценарием. Ну, я так понимаю, что для вашей сценарной работы это тоже очень важный такой кирпич, тоже очень важная точка отсчета.

Гузель Яхина: Совершенно верно. Этот фильм, утерянный фильм, утраченный фильм, уничтоженный фильм Эйзенштейна был для меня также источником вдохновения при написании истории Зулейхи, да. Я пыталась через сценарий Ржешевского и через те немногие фотоснимки, фотоматериалы, которые остались, сохранились от фильма Эйзенштейна, я пыталась посмотреть на то, что происходило в 30-е годы, глазами тех, кто жил тогда, ведь для меня это был действительно глаз в те годы. И этот фильм, конечно, несомненно, стал бы, наверное, вершиной творчества Эйзенштейна.

Сергей Николаевич: Вы так думаете, да?

Гузель Яхина: Мне кажется, да. Потому что это мощь невероятная сценария, который, кстати, есть и в Сети, его можно почитать совершенно спокойно тем, кто хочет. И эта мощь, которая даже льется с фотоснимков, мне кажется, потрясающая совершенно. Если бы этот фильм сохранился, я думаю, что сегодня, конечно, все бы в первую очередь вспоминали именно "Бежин луг" Эйзенштейна, а, может быть, даже и не "Броненосец Потемкин".

И для меня было очень важно понять те эмоции, с которыми люди тех лет, художники тех лет, творцы тех лет рассказывали о происходящем вокруг. Для меня это было прикосновение к ним, к их отношению. И наравне с мемуарами это было для меня также такой, получается, глаз в то время, такое окошко в то время, можно сказать.

Сергей Николаевич: Ну, в каком-то смысле это такой кинематографический миф, такой поэтический кинематограф, который претворяет этот миф в эти кадры, которые остались?

Гузель Яхина: Совершенно точно, просто миф. Да, совершенно точно.

Сергей Николаевич: Да-да-да.

Гузель Яхина: Это мифологическая история совершенно.

Сергей Николаевич: По странной такой ассоциации подумал в связи с Ниобеей, которая вас так как-то волнует. И вот этот фильм, трагический фильм Эйзенштейна, которого мы так никогда и не увидим, но видели некоторые такие его только знаки, некие образы. Плюс сценарий.

Гузель Яхина: Есть же не фильм, а есть такой видеоряд смонтированный. Вы наверняка его видели. Видеоряд, смонтированный из фотографий оставшихся.

Сергей Николаевич: Фотографии, нарезка, да-да-да.

Гузель Яхина: Да, нарезка.

Сергей Николаевич: То, что называется "срезки".

Гузель Яхина: На них наложена музыка. И, совмещая в голове уже тот видеоряд со сценарием Ржешевского, можно только представить себе, что это могло бы такое быть. Ну, видно, что фильм снят, конечно, как настоящий миф. Видно, что это действительно мифология настоящая, советская мифология, которая творилась на монтажном столе Эйзенштейна. Он делал все это сам, своими руками. И конечно, этот фильм в какой-то мере повлиял и на роман "Дети мои", потому что…

Сергей Николаевич: Да?

Гузель Яхина: Да, да. В "Бежином луге" главная сюжетная линия – это, конечно, отец, убивающий своего ребенка. Вопрос разницы, разности этих поколений двух – родившихся до революции и тех детей революции, которые родились после, – этот вопрос поднимается также и в романе здесь, в "Детях моих".

Сергей Николаевич: Есть еще одно имя, которое, ну, как-то логично возникает из всех обстоятельств вашей жизни, – это Василий Аксенов. Даже чисто территориально так получилось, что вы жили в Казани рядом с домом, где родился Аксенов и прожил там какое-то время, то есть вы все время ходили его маршрутами.

Гузель Яхина: В пяти минутах.

Сергей Николаевич: В пяти минутах?

Гузель Яхина: Да.

Сергей Николаевич: И это каким-то образом тоже, ну, я не знаю, повлияло на вас – вообще проза Аксенова, его воспоминания, сам звук этого имени и сознание того, что он где-то был поблизости, ну, в другое время, но все-таки был рядом с вами? И вообще вот то, что касается прозы шестидесятников, и именно Василия Аксенова – что для вас это значит?

Гузель Яхина: Вы знаете, конечно, для меня было очень удивительно ходить по этим же улицам, просто проходить мимо этого дома, который стоит в пяти минутах ходьбы от моего собственного. Больше того скажу: Евгения Гинзбург работала в педагогическом институте, а я училась в нем. То есть еще одна такая связь есть, может быть, не такая сильная, но тем не менее тоже есть. Ну, здесь я не удивлена, потому что Казань для меня вообще источник всего. И, находясь в Казани и вырастая там, я понимала, что я хожу по тем же улицам, по которым ходили и Лев Толстой, к примеру, и Карл Фукс, например, или Василий Аксенов.

Что касается прозы шестидесятников, то здесь, скорее, она оказала на меня меньшее влияние, чем классическая литература. Все-таки в школе, а также после, когда я уже занималась самообразованием, мы делали упор больше на классическую литературу.

Сергей Николаевич: И вот сейчас, если роман уже вышел, в какой-то момент надо от него отдохнуть и ото всех этих обстоятельств, связанных с ним, вот что сейчас у вас на столе вашем или, не знаю, на прикроватной тумбочке? Какую книжку вы читаете?

Гузель Яхина: Ох, вы знаете, читаю сейчас конкретно, наверное, даже ничего. Я сейчас смотрю больше, смотрю какие-то фильмы, пересматриваю то, что хотелось пересмотреть, или то, что еще не посмотрела. Что же касается чтения, то здесь я так много читала по теме…

Сергей Николаевич: Да, вот я тоже про это говорил.

Гузель Яхина: …что сейчас мне, наверное, хотелось бы немного как-то отдохнуть от чтения и все-таки заняться больше кино, как-то восполнить немножко вот эти силы, которые ушли во время написания романа. А для меня кинематограф – это всегда отдых души. И я все время как-то смотрю…

Сергей Николаевич: То есть вы хотите все равно еще вернуться в кино и сделать что-то в кино, да?

Гузель Яхина: Нет. Просто это такая какая-то отдельная жизнь, которая все время наполняет энергией. И если я посмотрела хороший фильм какой-нибудь, например, "Аритмию" Хлебникова или "Тесноту" Кантемира Балагова, то для меня это переживание, которое будет со мной еще несколько недель, а может быть, и месяцев. И это всегда источник сил, источник вдохновения, источник мыслей.

Сергей Николаевич: Вы думаете о своей какой-то кинокарьере, киносудьбе? Ведь мы все-таки изначально говорили о том, что "Зулейха" – это должен был быть сценарий. И даже я знаю, что велись переговоры по поводу съемок фильма. Вот сейчас "Дети мои" – вы думаете о том, чтобы это перевести в такой сценарный код?

Гузель Яхина: Вы знаете, я думаю, что это невозможно. Я думаю, что это невозможно просто потому, что изначально роман этот писался как литературный текст. И, увы, сценарности в нем совсем мало. Он не кинематографичен. Он, скорее, антикинематографичен. Может быть, по нему можно снять мультфильм, я не знаю, но не больше того. Возможно, какие-то части романа, возможно снять.

Сергей Николаевич: Линии какие-то сюжетные.

Гузель Яхина: Линии какие-то, но не текст романа, не историю романа целиком. Изначально у меня была такая попытка – "вырастить" роман "Дети мои" из сценария. Это правда. Я хотела пойти тем же путем, каким прошла уже однажды с "Зулейхой". Мне казалось, что это легко. И я написала сценарий, несколько даже у меня было таких заходов, сценарий, история про немцев Поволжья, рассказанная языком кино.

Однако ото всей этой истории осталось несколько строчек в эпилоге той книги, которая сейчас вышла. Не получилось повторить ход, не получилось повторить и использовать тот же подобранный ключ. Пришлось заново писать, заново придумывать какие-то подходы и отойти полностью от сценария, потому что если бы я осталась, наверное, в этом сценарном языке, то мне не удалось бы отойти от первого романа, от романа "Зулейха открывает глаза".

Сергей Николаевич: То есть это в любом случае разные профессии, разные территории – сценарий, будущее кино и роман?

Гузель Яхина: Конечно, это совсем разные территории, совсем разные. Я ничего не исключаю. Возможно, кто-то меня пригласит написать интересный сценарий, и это получится, но пока мои опыты на сценарном поле ничем не заканчивались. Они были, да, они были. И были даже достаточно серьезные проекты, которые длились по 7–8 месяцев, но это пока ни к чему не привело. И я для себя поняла, что…

Сергей Николаевич: То есть это какие-то пробы, это какие-то эскизы?

Гузель Яхина: Это даже не пробы, а это была работа над проектом.

Сергей Николаевич: Прямо контракт? Уже был договор, да?

Гузель Яхина: Да. Другое дело, что в сценаристике ты никогда не знаешь, чем закончится проект. Проектов так много, что, к сожалению, не все могут случиться, реализоваться. И очень часто происходит работа в стол или работа очень интенсивная, которая в итоге оканчивается чем-то очень небольшим, скажем так. То есть объем затраченных усилий не соотносим с тем, что получается в итоге.

Поэтому пока я занимаюсь прозой, пока я на этом сконцентрировалась. Есть идеи для третьей истории, они вызревают. Пока еще не очень понимаю, получится ли из этого что-то. Но потихонечку, я надеюсь, сейчас эта книга выйдет, и я уже поставлю точку какую-то внутреннюю для себя и начну заниматься уже третьей историей, третьим романом, повестью, не знаю.

Сергей Николаевич: Я знаю, что в любом случае писатели ждут критики, ждут каких-то отзывов. Невозможно работать в таком абсолютно безвоздушном пространстве. Какие-то письма читателей или отзывы читателей, тем более сейчас коммуникация гораздо проще, чем это было раньше, в первую очередь благодаря интернету. Вот был какой-то отклик на ваш первый роман, который вы будете помнить всегда?

Гузель Яхина: Да, да. Я буду помнить, наверное, не какой-то отдельный отклик, не отдельные письма, хотя они тоже все в памяти сохранены, некоторые в электронном виде, некоторые – в печатном, те, что пришли по почте. Но я буду помнить опыт такого вторичного погружения в исторический материал. Это была такая для меня очень интересная вторая волна погружения в материал, уже после выхода книги, когда роману был, наверное, где-то год, он постепенно становился известным. И мне стали писать люди, родственники тех, кто был раскулачен, и рассказывать свои истории, истории своих родителей, своих бабушек и дедушек. И я начала видеть в этих историях то, что я описала в романе.

То есть было первое погружение в материал, когда я писала роман. А когда книга вышла, вдруг через эти приходящие письма, через какие-то записки, которые я получала на встречах с читателями, я вдруг во второй раз начала погружаться в материалы. И вот это было, конечно, совершенно потрясающе, это был просто мороз по коже, потому что какие-то вещи совпадали.

Сергей Николаевич: От совпадений, да?

Гузель Яхина: Да. Но что значит "совпадали"? Ведь есть общие ситуации, в которые люди попадали очень много. Я просто в свое время пыталась эти ситуации найти, вычленить из этого общие мотивы и включить их в роман. Я это сделала. А позже вдруг оказалось, что это действительно так. И люди мне стали отвечать подобными же историями.

Сергей Николаевич: Рассказывая про своих близких, про свои семьи, да?

Гузель Яхина: Про своих, да, совершенно верно. Кто-то узнавал в Зулейхе свою бабушку, кто-то узнавал в Игнатове своего дедушку. Вот к такой обратной связи я даже не была готова, потому что я вдруг начинала осознавать, какую серьезную тему я затронула. И мне даже стало страшно, потому что я не ожидала, что это настолько ответственно, что это вызовет такую реакцию. Вот это было для меня, наверное, самым серьезным таким опытом – понять, насколько ты отвечаешь за написанные слова. Поэтому второй роман писать было сложнее.

Сергей Николаевич: Сложнее. А что касается реакции на "Дети мои". Ну, внутренне писатель на что-то настраивается, он что-то ждет. Вот что вас могло бы больше всего обрадовать в связи с выходом этой книги?

Гузель Яхина: Меня обрадует, несомненно, если книгу будут читать. Вот это самая большая радость. Если ее будут читать, если я буду видеть, что люди реагируют как-то, пишут мне, что книгу покупают, что она читается – вот это будет для меня самая большая радость. Какого-то конкретного отзыва…

Сергей Николаевич: Какая-то премия?

Гузель Яхина: Нет-нет-нет, я здесь не жду. И не стоит этого делать – это нечестно ни по отношению к себе, ни по отношению к книге. Здесь, конечно, для меня главное, чтобы люди стали ее читать, хотели ее читать. И, наверное, я буду очень признательна тем читателям, которые не будут искать параллели с "Зулейхой", и тем, кто воспримет ее как новую историю, как другую историю. И я буду им очень признательна.

Сергей Николаевич: Давайте покажем обложку этой книгу, сделанную замечательным художником Андреем Бондаренко. Она такая очень загадочная.

Гузель Яхина: А кто это? Это главный герой.

Сергей Николаевич: Он идет через какую-то чащобу?

Гузель Яхина: Я бы сказала, что он идет по дну.

Сергей Николаевич: По дну?

Гузель Яхина: Посмотрите, что сверху.

Сергей Николаевич: А, сверху вода.

Гузель Яхина: Это же Волга!

Сергей Николаевич: Это Волга. Ну что же, мне остается только пожелать вам, чтобы "Дети мои" имели такой же успех, такой же живой непосредственный отклик, как и ваш первый роман, который стал, безусловно, одним из самых важных событий в нашей литературе последнего десятилетия.

Гузель Яхина: Спасибо.

Сергей Николаевич: Спасибо. Это была Гузель Яхина в программе "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания!

Гузель Яхина рассказывает о своих романах и опыте в кино