Андрей Максимов: Наша система образования в таком состоянии, что если начать ее менять, сначала будет очень плохо

Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Сегодня мы будем говорить на такую насущную и важную тему, как искусство беседы. Можно ли этому научиться? Какими талантами для этого надо обладать? И в этом смысле мало кто может сравниться с нашим гостем, которого по праву считают одним из лучших интервьюеров на российском телевидении. Когда-то мы были знакомы, даже жили в одном доме, но, как часто бывает, жизнь развела по разным берегам. Тем не менее, я счастлив приветствовать в студии "Культурного обмена" писателя, драматурга, театрального режиссера и телеведущего Андрея Максимова.

Андрей Максимов – драматург, прозаик, журналист, радио- и телеведущий, сценарист, театральный режиссер. Руководитель Мастерской факультета журналистики Московского института телевидения и радиовещания "Останкино". Член Академии российского телевидения, Союза писателей, Союза журналистов и Союза театральных деятелей России. Главный редактор и ведущий программы "Ночной полет", ведущий телепрограмм "Дежурный по стране с Михаилом Жванецким" и "Наблюдатель".

Сергей Николаевич: Готовясь к этой встрече, я с удивлением много всего нового узнал про твоего папу, который… Я знал, что он поэт, но то, что у него такая драматичная жизнь – участник Великой Отечественной войны, партизан, – ты мне никогда об этом не рассказывал.

Андрей Максимов: Ну, как-то нелепо о родителях рассказывать. Да, у меня папа был в первую очередь все-таки партизаном, он прошел всю войну. Он был еврей и комиссар, который попал в плен. Его должны были расстрелять дважды. Это был 41-й год. 22 июня 41-го он попал в плен. Он бежал из плена и стал партизаном. И всю войну был партизаном. И к концу войны был корреспондентом "Гудка", который в то время… А в то время выходили газеты, и "Гудок" был…

Сергей Николаевич: Очень важная газета, да-да.

Андрей Максимов: Вот у меня только что вышла антология лучших стихов о любви XX века. И для меня было принципиально, чтобы она называлась строкой из стихотворения моего папы – "Любимая, люби меня". Потому что эта антология – в общем, там более 70 поэтов самых крупных, ну, как мне кажется. Она имеет подзаголовок "Субъективная антология". Как мне кажется, лучших, лучшие стихи о любви XX века там собраны. И для меня было принципиально, чтобы она называлась папиной строкой, и чтобы там были папины стихи, и чтобы там было эссе про папу, потому что, конечно, всем хорошим во мне я обязан маме с папой, а всем плохим – жизни. Вот все, что я могу, и все, что я сделал, и все, что я еще сделаю, – это все, конечно, мои родители, папа с мамой. Они были потрясающими.

Сергей Николаевич: Я знаю, что в эту антологию вошли многие поэты, которые бывали у вас дома.

Андрей Максимов: Да.

Сергей Николаевич: Это и Арсений Тарковский, это и… Должен был войти Давид Самойлов, но по каким-то причинам не вошел. И Юрий Левитанский. Вообще вот это окружение, поэтическое окружение – вот ты понимал, что это за люди?

Андрей Максимов: Во-первых, я хочу сказать, что мне очень обидно, что по не понятным для меня причинам не вошел Давид Самойлов, потому что он был одним… Мало того что он великий поэт, но он был одним из ближайших друзей моей мамы. С папой было более сложно, потому что у мамы был первый муж – поэт Георгий Рублев, который написал песню "Севастопольский вальс". И когда папа женился на маме, он отсек всех ее прежних друзей.

Сергей Николаевич: И никогда эта музыка не звучала в вашем доме.

Андрей Максимов: Да, это не обсуждается. Левитанский был очень близкий, просто ближайший папин друг. И я горжусь тем, что у меня книжки, подаренные Левитанским. Поженян, такой замечательный поэт. Я не воспринимал их как гениев. Для меня было потрясение, когда Левитанский мне подарил свою книжку. Мне было 20 с лишним лет, и я понял, что это просто великий поэт. Ну, приходил дядя, приходил человек. Понятно, что пили чай. Совершенно не воспринимал.

Но дальше были такие мероприятия, как поэтические вечера. Скажем, был такой, на мой взгляд, величайший поэт XX века Владимир Соколов. Я помню его вечер в ЦДЛ, когда просто толпа народу. Я помню вечер Тарковского. Моя мама работала в Бюро пропаганды, она организовала первый вечер Арсения Тарковского. И Арсений Тарковский, выглядывая… А был вечер в Политехническом музее. Была реально конная милиция – не образно говоря, а реально, потому что была толпа народу. И я помню этого человека с очень строгим таким лицом, который спрашивал маму: "Тонечка, а они ко мне пришли? Они не путают меня с сыном?"

Сергей Николаевич: Судя по тому окружению, которое было и по твоему адресу, и в близости к ЦДЛ, и так далее, было логично, что ты будешь литератором – да? – то есть в любом случае ты останешься в круге этих интересов.

Андрей Максимов: Я писал всю жизнь.

Сергей Николаевич: Я знаю, что в 15 лет…

Андрей Максимов: Это я уже напечатался.

Сергей Николаевич: Ты уже напечатался, да.

Андрей Максимов: А начал… Первое произведение, которое я создал, большое…

Сергей Николаевич: Начнем с этого.

Андрей Максимов: Это пьеса, которая называлась "Дома закрывают солнце".

Сергей Николаевич: Да ты что?

Андрей Максимов: Мне было где-то, наверное, лет 13. Я написал пьесу про тяжелую жизнь людей в Америке. Я со многими играл ровесниками. Я не понимаю… Мне кажется, что возвращаются эти времена. Почему-то Америка считалась ужасным врагом. И казалось, что если ты хочешь что-то такое написать важное…

Сергей Николаевич: …надо писать про Америку, да?

Андрей Максимов: …надо писать про это, да. Я уже потом, конечно, начал писать пьесы уже как-то, мне кажется, лучше, потом я уже стал ставить спектакли, но началось все с этого.

Сергей Николаевич: То есть все-таки началось с театрального, так сказать, жанра, началось с драматургии?

Андрей Максимов: Да, сначала… Ну, в общем, мне всегда очень нравилось. Хотя у меня более 50 книг, и я написал во всех жанрах, во всех жанрах, которые существуют, я во всех жанрах писал, но театр меня всегда привлекал. Какое-то время я ничего не делал в театре. Сейчас я поставил в Театре Вахтангова свою пьесу "Любовь у трона".

Удивительное дело – моими спектаклями открывались три театральных сцены. Мне кажется, это такой редкий случай. Моим спектаклем "Моцарт и Сальери" по известной пьесе, где играл Валерий Золотухин и Ирина Винтер, открывался Театральный центр Высоцкого. Моим спектаклем "Сон императрицы", где Екатерину играла Илзе Лиепа, открывался Театральный зал Дома Музыки. И вот этот спектакль "Любовь у трона" – им открывался Камерный зал Симоновского пространства, это бывший Театр Симонова.

Сергей Николаевич: Вокруг этих коллизий, связанных с императрицами…

Андрей Максимов: "Бал шутов".

Сергей Николаевич: "Бал шутов", да. Ты все время как бы обращаешься к истории тоже. Более того, тот первый твой опус… Ну, я не знал про пьесу. Я знал о том, что ты напечатал в этом "Алом парусе". Тогда и выбрали фактически твой рассказ. Это было про войну.

Андрей Максимов: Про войну, да.

Сергей Николаевич: Про войну.

Андрей Максимов: Но мне интересно очень. Мне история очень интересна. Вот у меня год назад вышел роман, "Солнце на дороге" называется, подростковый роман про Древнюю Русь и про Русь, которая…

Сергей Николаевич: А что это для тебя? Ты уходишь в другую эпоху, в другое время, не интересуешься этим временем? Или какой импульс? Именно прикоснуться и войти в другое историческое пространство?

Андрей Максимов: Это замечательно сказано у Кушнера: "Время – кожа, а не платье". Невозможно, от него нельзя уйти, оно все равно в тебе есть. И когда мы делали спектакль "Любовь у трона"… А это спектакль про Екатерину и Петра. Оля Тумайкина и Андрей Ильин – замечательные. И Виталийс Семеновс. Замечательные! Петр и Екатерина. Ну, понятно, что там про нашу жизнь. Ну, понятно, что там огромное количество аллюзий про нашу жизнь. И некоторые реплики вызывают аплодисменты зала не потому, что они такие прекрасные, а потому, что они очень сегодняшние.

Когда я писал вот этот роман "Солнце на дороге", я пытался понять, что происходило на Руси до христианства. Там тоже огромное количество аллюзий – от практических… Например, что такое похмелье? Оказывается, что похмелье – это блюдо, это такое мясо в очень кисло-сладком таком соусе, и его в соответствующей ситуации люди ели. И когда ты понимаешь, что люди в дохристианской Руси похмелялись так же, как сейчас… Все поменялось, и люди по-другому живут. Во что люди верили тогда и сейчас. Мне кажется, что это… По-моему, Леонид Андреев сказал: "Когда идешь вперед, надо постоянно оглядываться назад, иначе забудешь, откуда вышел и куда идешь".

Сергей Николаевич: Оглянемся назад. Юрий Петрович Щекочихин – ты часто его называешь в качестве одного из своих учителей. И, собственно говоря, он был тот человек, который обратил внимание на твои произведения. И как-то отношения, судя по всему, вы поддерживали до конца его жизни. Что это был за человек?

Андрей Максимов: Это был абсолютно, как мне кажется, исчезающий сейчас тип человека, который лично отвечал за все, что происходит в стране, всегда. Вот он нес за это личную ответственность. И это очень важный такой момент. Вот это: "Если не я, то кто же?".

Сергей Николаевич: Дежурный по стране, да?

Андрей Максимов: Ну, такой серьезный человек. А кроме всего прочего, я к нему пришел подростком, и он меня поразил невероятным уважением к нам. Потому что кто такой подросток в газете? Это пацан, которого посылают за пивом всегда. И я тоже… Когда Юра об этом узнавал, что кто-то так сделал, он устраивал дикие разносы! Он никогда…

Что такое советский подросток, да и не советский? Это человек, которого постоянно все ругают. Все время все делают ему замечания: это не так, это не так… Юрий Петрович Щекочихин был одним из первых людей (если не первый), который задал мне вопрос: "А что ты об этом думаешь?" Впервые в моей жизни мне задали такой вопрос вне дома. Дома у меня всегда спрашивали, что я думаю. Я знал, что дома – это дома, а в школе никого не интересовало, что я думаю.

Сергей Николаевич: Почему-то у тебя (я знаю это) в трудовой книжке твоей первой профессией стоит слово "санитар морга". Что ты там делал?

Андрей Максимов: Я учился печатать на машинке. Я не умею учиться, я очень плохо учусь.

Сергей Николаевич: Да?

Андрей Максимов: Я вообще считаю, что есть только самообразование. Я закончил журфак. Все, что я умею делать, будем считать… Вот вы сказали, ты сказал, что я интервью беру. Я ничему этому не учился. Я не учился ставить спектакли. Я не учился заниматься психологией. Я не учился брать интервью. Все, что я умею, я научился сам.

В морг я пришел, потому что я очень хотел научиться печатать на машинке, и понял, что я не буду учиться. И я печатал акты вскрытия трупов и акты опознания живых лиц. И, печатая это, я научился печатать на машинке. Лучшая фраза, которую я написал в своей жизни… напечатал: "Голова представлена отдельно". Это была фраза про человека, которого переехал трамвай. Вот я год работал в морге, а потом я понял…

Сергей Николаевич: Ну, ты понимал, что тебе это тоже нужно для твоей будущей писательской карьеры?

Андрей Максимов: Наоборот. Я через год понял, что… Я увидел, как сбила человека машина, прямо на моих глазах. Я подошел и понял, что ничего не дрогнуло.

Сергей Николаевич: Ничего не дрогнуло, да?

Андрей Максимов: Я не видел трупов, я не видел ничего, очень редко. Но вот это постоянное общение со смертью, которая есть в морге (я выдавал свидетельства о смерти родственникам), оно по-разному влияет на разных людей, естественно.

Сергей Николаевич: И как повлияло на тебя?

Андрей Максимов: Я ни разу не врач, не патологоанатом и не работник морга. А я стал черстветь. Я ушел, потому что я понял, что на меня перестали действовать какие-то вещи, которые раньше действовали.

Сергей Николаевич: Дальше твои главные университеты – ну, соответственно, "Комсомольская правда". Мы познакомились, когда ты там работал.

Андрей Максимов: "Комсомольская правда", а потом – Авторское телевидение. Лев Юрьевич Новоженов и Анатолий Григорьевич Малкин, которые научили меня чему-то, чему, я надеюсь, на телевидении. В частности, я, например, очень хорошо помню урок Малкина. Когда у меня должен был быть генеральный прокурор, я к нему пришел и сказал: "Я панически его боюсь. Вот я честный человек, я боюсь человека, который называется генеральным прокурором". Он сказал: "А ты так и начни эфир, скажи: "Я вас панически боюсь". Я говорю: "А так можно?" Он говорит: "Можно все, что естественно".

Сергей Николаевич: У тебя какое-то баснословное количество людей, с которыми ты общался в эфире. А есть у тебя какие-то свои секреты, которые ты можешь сейчас выдать? Ты всячески настаиваешь на том, что надо быть абсолютно естественным, ничего не бояться, говорить о том, что интересно тебе, прежде всего. Но наверняка же есть и какие-то приемы, которые как-то человека настраивают на откровенность?

Андрей Максимов: Мне кажется, что как только начинаются приемы, заканчивается общение. Единственный мой примем, может быть, состоит в том, что я разговариваю с людьми в кадре так же, как с таксистом, который меня везет. У меня никогда не было телевизионной одежды. Вот у меня есть пиджак…

Сергей Николаевич: В чем пришел, в том и…

Андрей Максимов: Я в нем хожу всюду, и я в нем веду эфир. У меня нет… Вот есть люди… Вот моя любимая женщина – она тоже телеведущая, и она переодевается. У нее есть специальные костюмы, они висят там. Она переодевается. У меня ничего такого нет.

Самое главное – надо налаживать контакт, потому что контакт – это результат беседы, а не цель. Вот замечательный ведущий – Николаевич. Я видел твои передачи, мне очень нравятся, правда. У меня такое ощущение, что сидит Николаевич и… Ну, нет, тут вода. А так, в общем, сидят люди и трепятся. А я не могу оторваться, потому что это естественный разговор, такой нормальный, естественный разговор.

Сергей Николаевич: Спасибо. Ну, просто я думал, что как коллега коллеге ты что-то подскажешь.

Андрей Максимов: Нет, тебя учить не надо. Во-первых, поздно. Во-вторых, ты все умеешь.

Сергей Николаевич: Поздно? Никогда не поздно! Ну почему нет? Скажи мне, и все-таки вот эти выдающиеся трудные и сложные собеседники, которые приходили, они не всегда были настроены на беседу. У них была своя, может быть, какая-то задача. А какая задача была у тебя?

Андрей Максимов: Мне было ужасно интересно. У меня вообще задача в жизни – делать только то, что мне интересно. У меня были люди, которых я панически боялся. Я, например, панически боялся Майю Михайловну Плисецкую.

Сергей Николаевич: Да ты что?

Андрей Максимов: Я боялся до такой степени, что… Ну, люди же приходят раньше, и ты до эфира с ними разговариваешь. Я боялся очень с ней говорить, ужасно! И я сказал редактору: "Поговори сам". И когда я сел (ну, я уже научен Малкиным), я сказал: "Я вас панически боюсь". Это было первый раз…

Сергей Николаевич: Ты каждый раз это говорил, эту фразу?

Андрей Максимов: Нет-нет-нет, не в эфире, а просто…

Сергей Николаевич: Не в эфире?

Андрей Максимов: Я не знаю – почему. Понятно, когда прокурор. А почему тут?

Сергей Николаевич: Ну да, почему Плисецкая?

Андрей Максимов: На что мне Майя Михайловна сказала: "Андрюша, да все нормально. Все будет хорошо". И мы с тех пор очень хорошо с ней общались. И со Львом Константиновичем тоже. Лев Константинович у меня вызывал пиетет. А когда ко мне пришел сэр Питер Устинов, когда закончилась беседа, я говорю: "Боже мой, какой вы умный человек!" – уже после беседы. А Устинов мне говорит: "В моем возрасте быть дураком – это трагедия, – помолчал и добавил: – Но я встречал таких людей". Ну, у меня какая цель? Вот ты общаешься с людьми – и здорово, и классно.

Сергей Николаевич: Ну, все-таки у тебя не бывало чувства, что вот прошел потрясающий эфир, был замечательный человек, и, может быть, ты больше никогда его не увидишь?

Андрей Максимов: Никогда про это не думал.

Сергей Николаевич: И ты должен каким-то образом это сохранить. Ну, ты же литератор, писатель, тебе хочется каким-то образом оставить. Были такие желания?

Андрей Максимов: Невероятное количество издательств обращаются ко мне с предложением написать мемуары. Я единственное, что думаю: может быть, я напишу мемуары про советскую жизнь, потому что меня бесит то, что я сейчас слышу. Когда я от одного из политиков слышу, что при советской власти были частные рестораны, мне хочется сказать: "Детка, да ты что, вообще?"

Сергей Николаевич: "Ты тогда жил?"

Андрей Максимов: "Ты с ума сошел?"

Сергей Николаевич: И все-таки при том, что ты называешь какое-то колоссальное количество книг, которые ты написал, вот этот писательский инстинкт в тебе все равно продолжал жить, несмотря на твою успешную телекарьеру.

Андрей Максимов: Это болезнь, это болезнь.

Сергей Николаевич: Это болезнь.

Андрей Максимов: Я и курю трубку. И я курю трубку, только когда я пишу. Сидеть за компьютером, курить трубку (у меня хорошие трубки, хороший табак, хорошие зажигалки) и писать – это удовольствие, это просто удовольствие.

И более того, я честно скажу… Я живу вдвоем с сыном. Сейчас мы живем с его чудесной девушкой. А что делать-то еще? Вот я пришел домой – что делать? Я пришел домой… Вот сейчас я заканчивал, закончил практически рассказы, они должны выйти в издательстве. Я их доделаю, а дальше я буду еще что-то. А что делать? Не писать, а что тогда? Я могу, как ты знаешь, выпить, но я не могу сказать: "Давай напиваться". Так неинтересно. Что еще делать?

Сергей Николаевич: То есть это проблема твоего досуга и твоей занятости?

Андрей Максимов: Вся моя жизнь – это проблема того, как заполнить досуг. Все, что я делаю – это проблема того, что я хочу заполнить досуг.

Сергей Николаевич: Но ты это делаешь очень энергично и очень успешно.

Андрей Максимов: Заполнение досуга – это такая серьезная работа.

Сергей Николаевич: Таким количеством книг, таким количеством премьер! Ну, давайте все-таки серьезно. Вдруг, в какой-то момент в твоей жизни возникает такое слово, как "психофилософия". Я даже знаю, что это было связано как раз с тем, что ты как-то очень всерьез занялся воспитанием сына.

Андрей Максимов: Это было связано не с этим.

Сергей Николаевич: Не с этим, нет?

Андрей Максимов: Это было связано с тем, что я… Как вот ты начал: "Считаю человеком, который умеет общаться". Я не буду опровергать эту точку зрения. И я читаю лекции про то, как общаться. Ко мне стали приходить люди и задавать мне вопросы: "У меня проблемы с женой", "У меня проблемы с родственниками".

Сергей Николаевич: То есть ты как психолог выступаешь?

Андрей Максимов: Да. И я понял в этот момент, что 100% людей являются психологическими консультантами, и ты в том числе, потому что к нам ко всем приходят жены, дети, друзья. "С Мишкой разлад. Что сделать?" И мы даем советы. При этом удивительное дело, что если я попрошу тебя, например, починить мою машину, ты скажешь: "Не умею". А если тебе скажу: "Сережка, у меня проблема с девушкой", – ты скажешь: "Ну давай рассказывай". То есть ощущение, что человеческие проблемы почему-то проще, чем машина.

И я понял, что необходима система, которая поможет людям помогать людям. То есть необходима такая система, основываясь на которой, человек сможет помогать другим людям, а не основываясь на собственном опыте. Потому что Господь – штучный мастер. Опыт родителей не может пригодиться детям, это известно. Вот я придумал такую систему. Вот книжка "Удовольствие жить и другие привычки нормальных людей".

Сергей Николаевич: Это последнее, что вышло, да?

Андрей Максимов: Да-да-да. Которую я тебя…

Сергей Николаевич: Спасибо. Которую ты мне подарил? И это удовольствие жить – из чего оно состоит, если бы я тебя попросил сформулировать?

Андрей Максимов: Один из главных принципов психофилософии: когда к вам приходит человек, у которого проблемы в жизни, он всегда живет не так, как хочет. Желания не являются его двигающей силой. А человек должен жить так, как ему хочется. Он должен жить, удовлетворяя свои желания. Удовлетворение желаний плюс удовольствия.

Сергей Николаевич: Но эти желания вступают в противоречия с законами или с интересами других людей.

Андрей Максимов: Крайне редко, крайне редко.

Сергей Николаевич: Как с этим?

Андрей Максимов: Значит, есть желание, а есть прихоть. Прихоть – это "неплохо бы". Вот неплохо бы, чтобы мне за эту передачу заплатили 5 тысяч долларов. Ну, хорошо же?

Сергей Николаевич: Неплохо.

Андрей Максимов: Этого не будет. А желание – это то, без исполнения чего моя жизнь станет хуже или закончится вообще. Вот я как человек перестал существовать. Я начал заниматься психологией, когда я понял, что если я не буду этого делать, моя жизнь будет… Вот это было желание. Удовольствие – это когда ко мне приходят люди на консультацию, и я понимаю, что… Скажем, больше всего ко мне приходит людей с проблемами "мама – ребенок", или любовные треугольники, квадраты, ромбы, круги…

Сергей Николаевич: И разные другие конструкции.

Андрей Максимов: Другие конструкции. И когда я понимаю, что я смог как-то… Как говорил один великий психолог: "Я не занимаюсь ничем, кроме того, что я правлю мозги". Вот если я чуть-чуть помог человеку поправить мозги, и у него поменялась жизнь – я от этого получаю удовольствие.

Сергей Николаевич: Даже есть как бы такой целый цикл, что такое "гигиена мозга".

Андрей Максимов: Да.

Сергей Николаевич: То есть этим ты занимаешься, да?

Андрей Максимов: Да. Ну, я стараюсь. Я не могу сказать… Я стараюсь. Я как раз хотел придумать такую систему, которую может использовать каждый человек. Поскольку мы все психологические консультанты, мы все, то лучше консультировать не исходя из собственного опыта, а из какой-то системы. Или эта система тебе не нравится, ты ее отвергаешь и создаешь и другую систему. Но должна быть какая-то основа, мне кажется.

Сергей Николаевич: То есть для того, чтобы эту основу создать, тебе пришлось погружаться в дебри психологии, читать разные труды?

Андрей Максимов: Десять лет, десять лет…

Сергей Николаевич: Десять лет?

Андрей Максимов: За десять лет я не прочел ни одной художественной книжки.

Сергей Николаевич: Да ты что?

Андрей Максимов: При том, что я, как и ты, как и масса людей нашего поколения, вечером: одеялко, лампочка, книжечка… Я читал только книжки по психологии.

Сергей Николаевич: По психологии?

Андрей Максимов: Что позволяет мне сейчас… Я вот сейчас читаю лекции в Институте психоанализа, и туда приходят профессионалы. И когда они меня спрашивают: "Фрейд или Маслоу?" – я не только понимаю вопрос, но я могу на него ответить. Я в общем изучил, я думаю, главных психологов XX века, я изучил историю психологии. Вообще в XXI век человечество пришло, имея 240 психологических систем, из которых Фрейду, например, принадлежит 7–8. То есть 7–8 систем утверждают, что все зарождается в детстве, а 232 утверждают, что это не так. Но мы все равно действуем по Фрейду. Я, конечно…

Сергей Николаевич: То есть в основе твоей системы все-таки товарищ Зигмунд Фрейд?

Андрей Максимов: Нет.

Сергей Николаевич: Нет?

Андрей Максимов: Категорически нет. В основе… не то что в основе, а моя система относится к экзистенциальной психологии. Это Франкл и Маслоу – как бы главные такие люди. Вообще она состоит… У нее есть три источника.

Сергей Николаевич: Три составные части.

Андрей Максимов: Как у марксизма. Это моя телевизионная работа, потому что… Не тебе мне рассказывать, что любая вот такая беседа – это такая психологическая вещь, это такой психологический анализ. Второе – это книги, которые я прочел. И вот Франкл на меня повлиял невероятным образом, очень серьезно. И третье – это консультации, которые я даю.

Я сейчас написал роман "Так любят люди". Частично это придуманные истории, а частично это подлинные истории, которые мне рассказывают люди. Этот роман посвящается людям, которые приходят ко мне на консультации. И я в посвящении пишу: "Я надеюсь, что я вам как-то помог. Но вы не представляете себе, как помогли мне вы". Потому что люди, когда они приходят со своими проблемами… Конечно, с одной стороны, ты пытаешься им как-то помочь разобраться. А с другой стороны, ты очень много понимаешь в себе.

Сергей Николаевич: Андрей, прости, но это означает, что у тебя есть свой кабинет, туда могут прийти и записаться люди, твой ассистент? В общем, как это все организовано?

Андрей Максимов: У меня есть свой кабинет… Ну, в смысле – есть квартира. Но я принимаю людей только в кафе. И это связано не с тем, что мне больше негде, а потому что человек, придя ко мне, должен понимать, что он пришел просто пообщаться, просто поговорить. У него не должно быть ощущения, что он пришел к человеку в белом халате, а на стенах висят цитаты Фрейда, Хорни и так далее. У меня есть сайт. У меня есть директор, который…

Сергей Николаевич: Ну подожди. Вот то, что касается этих встреч в кафе. Очень интересный формат. Он или она рассказывает (или они вдвоем приходят) о своих проблемах. И ты даешь советы? Или ты им объясняешь? Или кому-то помогаешь?

Андрей Максимов: В отличие от правильных психологов, которые не дают советы, я их даю.

Сергей Николаевич: Даешь советы?

Андрей Максимов: Да. Я даю человеку то, за чем он пришел. Он пришел за советом.

У мамы очень плохие отношения с сыном. Мама не понимает, что ребенок не ее собственность. Она этого не понимает. Приходит папа, например. Приходит папа и говорит: "Вот такая проблема: жена считает, что сын должен быть юристом, а я считаю, что он должен быть стоматологом". Я говорю: "А вы сына спрашивали?" Он говорит: "Зачем?" И вот дальше надо человеку объяснить, что ребенок – это человек, что у него есть свои желания. И человек в этот момент вспоминает, что когда его заставили заниматься тем, чем он занимался (это реальный случай), он бросил свою работу, потому что она была неинтересна. Но он не понимает, что если так было у него, то так же может быть и у сына. Надо пытаться людям объяснить.

То же самое происходит в лирических ситуациях. Я делаю ровно то, что делает каждый из нас, когда к нему приходит человек со своими проблемами. Ну, это делают все, только у меня есть система. Я это делаю… Во-первых, я никогда не говорю любимую фразу подруги, когда к подруге приходит подруга и говорит: "У меня с Мишкой затык". А она что говорит? "Я же тебе говорила!" Это первое. А дальше уже… Вот я никогда этого не говорю.

И второе – я не говорю: "Например, я…". Вот это любимая фраза всех людей, когда: "Например, у меня вот так…" Потому что у меня есть некоторая система. Я пытаюсь понять, какие желания движут этим человеком.

Очень интересный вопрос, от которого женщины впадают в ступор: "Зачем вам ребенок?" или "Зачем вам муж?" Приходит женщина, у нее проблемы с сыном. Обсудили. Она говорит: "У меня с мужем тоже…" – "Что с мужем?" – "Духовно не растет, – это правда. – Не ходит в театр". Я говорю: "Вам зачем муж?" И она выпадает на некоторое время, а потом говорит: "Чтобы не было одиноко". Я говорю: "А при чем тут духовный рост?" Она говорит: "Ни при чем". – "Вот и все. Все хорошо".

Сергей Николаевич: Я понял из твоих интервью, из каких-то твоих публикаций, что отчасти, может быть, тебя подвигли так глубоко погрузиться в пучины психологии твои отношения с детьми и с твоим сыном. По крайней мере, большая часть всех твоих интервью была посвящена именно обвинению школы, борьбе с нашей нынешней системой, так сказать, образования и так далее, и так далее. И я вдруг увидел в тебе не просто прекрасно интервьюера и журналиста-писателя, но и борца.

Андрей Максимов: Да.

Сергей Николаевич: И в конечном счете к чему это все привело?

Андрей Максимов: Мой сын говорит: "У меня очень сложная задача: я должен доказать, что папины теоретические идеи практически воплощены". Ему 19 лет. Он учится в Высшей школе сценических искусств Райкина у Тополянского и Гинкаса на актера. Он снимался уже очень много в кино, он играет в театре. Он решил быть актером в четыре года. И я, собственно говоря, со стороны видел, какая у нас ужасная школа, но…

Сергей Николаевич: Слушай, а та школа, в которой мы учились с тобой, она тоже была ужасная?

Андрей Максимов: Да. Я очень хорошо помню, как моя мама мне говорила: "Вот ничего, вот ты вырастешь, будешь подъезжать к школе и испытывать ностальгию". Я вот сколько ни подъезжаю к школе – ничего, кроме вот этого… Ничего более унизительного в моей жизни, чем когда ты влюблен в девочку в девятом классе, а учитель говорит: "Контрольная. Устный опрос по физике. К доске пойдет Максимов". И я понимал, что сейчас меня будут мордой просто о доску, потому что…

Сергей Николаевич: Водить, да?

Андрей Максимов: У нас, к сожалению, нет системы образования, поэтому все мои книжки, которые обращены… которые посвящены воспитанию, они все обращены к родителям. И главный вывод, который я сделал: если вы хотите, чтобы ваш ребенок был счастливый, умный, чтобы он нашел призвание (а это главное, что должен сделать человек, найти призвание он не должен в 70 лет), это должны делать только родители, школа этим не занимается. Когда я говорю родителям: "Государство не отвечает за счастье ваших детей. И за ваше тоже, но это ваше личное дело", – все удивляются. Я говорю: "Если вы можете делать ребенка счастливым – делайте его счастливым вы. Это больше никто делать не будет".

Более того, родители в нашей системе образования, в нашей системе жизни должны заниматься тем, чтобы защищать детей, потому что на детей постоянно все нападают. Ребенок – это не объект для воспитания. И тоже очень часто родители не понимают, что ребенок – это человек, а не объект для воспитания.

У меня есть одна подруга близкая. Был у нее на даче в гостях. У нее дочка, восемь лет. Я говорю: "Маша, давай засекай время, через какой промежуток времени мама будет тебе делать замечание". Оказалось, что мама делает ей замечания каждые три минуты, но она этого не замечает. "А ты подумай, что сказала. А ты зачем перебиваешь? – я говорю. – Ты представляешь, что ты бы так жила. Вот давай я к тебе приеду на дачу и каждые три минуты…"

Сергей Николаевич: Каждые три минуты будешь делать замечания.

Андрей Максимов: "Ты сойдешь с ума". А это что – не человек, что ли?

Поэтому, мне кажется, задача во всем том, что связано с воспитанием, лекций моих, которые я читаю, консультаций, которые я провожу, – это, в общем, одна-единственная мысль: вбить в голову родителей абсолютно практичный, а не теоретический вывод о том, что ребенок – это человек.

Меня этому очень сильно научил мой младший сын, потому что он мне сказал несколько вещей, которые на меня сильно повлияли. Например, когда ему было 11 или 12 лет, я ему дал некий совет (не помню уже какой), а он ему не последовал. Я говорю: "А почему ты так не сделал?" Он сказал: "Папа, – в 12 лет! – совет, обязательный к исполнению – это приказ. А детям приказов не дают".

Сергей Николаевич: Молодец!

Андрей Максимов: Да, молодец. Ну, у меня была задача, и у меня, и у его мамы, моей бывшей жены, была задача – сделать так, чтобы он научился отвечать всем, чтобы он всегда умел ответить.

Сергей Николаевич: Ответить сам, да?

Андрей Максимов: Да. Но под этим "всем" я не имел в виду себя.

Сергей Николаевич: Подожди, а в школе как у него складывалось?

Андрей Максимов: Очень тяжело.

Сергей Николаевич: Тяжело все-таки?

Андрей Максимов: Это удивительное дело. У него в школе все складывалось очень тяжело. Он окончил школу, поступил в институт. На первой сессии он сказал: "Папа, у меня "четыре" по литературе, я буду пересдавать на "пятерку". Я говорю: "Ты? Зачем?" Он говорит: "Мне неудобно перед людьми, мне неудобно перед руководителями курса, мне неудобно перед…" Понимаете? А в школе "четыре" – это просто было…

И я, конечно, все делал. Я его заставлял что-то такое делать. Я понимал, что он должен окончить школу. Но я понимал, что в общем он прав. Когда ребенок пришел и сказал: "Нам сегодня задали тему "Личная жизнь Некрасова", – я думаю: "Ничего себе! Какая у вас продвинутая школа. Личная жизнь Некрасова?"

Сергей Николаевич: Сложная тема, да.

Андрей Максимов: Он говорит: "Ты ничего не понимаешь. Личная жизнь Некрасова – это "Вчерашний день, часу в седьмом, я вышел на Сенную". Это его личный взгляд на крепостное право".

Сергей Николаевич: А-а-а!

Андрей Максимов: Я думаю: а как же? Ребенок, который обожал Пушкина, в пятом классе снял его портрет со стены, потому что достали. А в девятом классе он посмотрел "Евгения Онегина" и сказал: "Слушай, а Пушкин-то хорошо писал". Для этого надо было посмотреть спектакль. Поэтому то, что делает школа с детьми… И это не изменится. Это не изменится!

Сергей Николаевич: Вот ты, в частности, сказал, что "ЕГЭ – это война государства с детьми". Ты остаешься при этом мнении?

Андрей Максимов: Абсолютно.

Сергей Николаевич: Вот твои выступления, я думаю, выступления многих, я не знаю, наших коллег против вот этой системы – они к чему-то приведут? Какое у тебя ощущение?

Андрей Максимов: Я хочу сказать, что против этой системы выступил такой не последний человек в нашей стране, как Дмитрий Анатольевич Медведев, который сказал: "Мои дети, какой ужас!" И что? И ничего.

Сергей Николаевич: И ничего.

Андрей Максимов: И ничего. Причем учителя это понимают. Ведь ЕГЭ же ужасен не тем, что это нервно очень. Знаете, как объявляют результаты ЕГЭ? Ты подходишь к железной такой (мне ребенок рассказывал) бандуре, что-то там нажимаешь – и она говорит: "Ваш номер – 568. Ваша оценка…" И пауза секунд десять. Дети падают в обморок. И зачем это делать?

Но дело не только в этом. Дело в том, что вся школа, вся система, условно говоря, образования заточена на то, чтобы дети ставили правильные знаки перед правильными предложениями, и все. Владимир Владимирович Путин говорит: "Нужно ввести сочинение". Абсолютно справедливо. И чем это оборачивается? Тем, что детям говорят: "В сочинении вашем должно быть не больше такого-то количества слов и не меньше такого-то количества слов". Ты можешь себе представить: Пушкин пишет "Годунова", но только не больше такого-то… Ну как? Где творчество все? Потому что если слишком много – долго проверять. Если слишком мало, то не раскрыта тема.

Сергей Николаевич: Не раскрыта тема.

Андрей Максимов: И дети, вместо того чтобы думать над тем, над чем надо думать, когда ты пишешь сочинение, они считают количество слов.

Сергей Николаевич: Слушай, но ведь нельзя представить себе, что в Министерстве образования сидят исключительно вредители, которые только хотят замучить этих наших бедных детей и сделать таких среднестатистических граждан. Ну, мы видели этих людей. Среди них есть подвижники, энтузиасты. Почему это нельзя сдвинуть?

Андрей Максимов: Наша система образования находится в таком состоянии, что если ее менять, то первое время будет плохо. Так всегда бывает. Давайте вспомним, как СССР превращался в Россию. Всегда, если серьезные реформы, сначала плохо. А люди, которые сидят при должностях, они хотят показать, что все хорошо, поэтому они обсуждают проблему: должны дети мыть туалет или нет, например. На полном серьезе министр образования обсуждает проблему: должны ли дети мыть туалет. Это никак не повлияет на систему образования. Они хотят, чтобы результат был сейчас.

Проблема состоит в том, что реформа могла бы произойти, если бы человек, который пришел, был бы… Я не знаю, как его назвать. Человек, который просто образованный. И сказал бы: "Да, я погибну, меня снимут, но я здесь проведу некоторую реформу". Потому что сначала плохо будет. Обучение должно быть добровольным. Это масса всяких вещей.

Помимо всего прочего, обучение, вот эту систему, которая у нас есть, ее один величайший педагог мировой называл антипсихологической. Мы, родители, очень хорошо знаем, что мы не можем делать то, что мы не любим, это очень тяжело. Делать нелюбимую работу очень тяжело. Но мы заставляем детей 11 лет делать то, что они ненавидят. О чем мечтает ребенок любой утром? О чем? "Я подошел к школе – а она сгорела". Так мечтает подавляющее большинство детей. При такой системе невозможно… Ну как? Невозможно.

Сергей Николаевич: Ты мне сказал, что у тебя вышло где-то порядка 40 книг.

Андрей Максимов: Больше 50.

Сергей Николаевич: Больше 50 книг? Ну, они же не все про психологию, естественно. Там есть и художественная проза?

Андрей Максимов: Я писал во всех жанрах. Сейчас у меня должна выйти книжка, которая называется "Любовь и другие подробности. Бредятинки в рифму". Я не называю свои поэтические экзерсисы стихами. Это будет книжка стихов. Вот когда она выйдет, то я могу сказать, что у меня есть книжки пьес, сказок, стихов, рассказов, романы, книги по психологии, то есть я писал во всех жанрах. Это болезнь. Ну, это то, что…

Сергей Николаевич: Это то, что назвал Пастернак "высокая болезнь".

Андрей Максимов: Я так себя успокаиваю, да. Это мое времяпрепровождение, мое самое… Я люблю больше всего вести передачи, ставить спектакли и писать книжки. И когда у меня в жизни есть эти все три вещи, то…

Сергей Николаевич: …то ты чувствуешь себя счастливым и полноценным?

Андрей Максимов: Да. И при этом, когда мне все время говорят все, когда я все успеваю, я всегда говорю: "У меня масса свободного времени". Я не понимаю на самом деле. Мне кажется, что люди тратят время на какую-то ерунду все время. Вот я сейчас побеседую с тобой и приеду домой, буду там какое-то время. Что мне делать? Ну что? Я могу писать то, писать се.

Сергей Николаевич: Скажи мне, а вот то, что касается новых технологий (это то, о чем я хотел тебя спросить): Интернета, Facebook, социальных сетей и так далее. Ты же, в общем, человек такой пишущий, да? И человек, первую свою зарплату потративший на машинку, на машинку "Эрика" или какую-то там портативную машину.

Андрей Максимов: "Эрика".

Сергей Николаевич: Да, это была именно "Эрика". Все-таки вот эти новые технологии как-то влияют на тебя как на писателя?

Андрей Максимов: Я не могу… Во-первых, я не могу сказать, что я писатель.

Сергей Николаевич: Ну ладно.

Андрей Максимов: Но мне кажется, что они влияют, конечно, очень сильно.

Сергей Николаевич: Да?

Андрей Максимов: И самая главная проблема, мне кажется, в том, что человек перестал оставаться один. Александр Сергеевич… Вот сейчас представим себе Пушкина в Михайловском. Вот ты сидишь, и никого нет. Ни радио, ни телевизора, ни интернета. Ночь, ты один. Это одна история.

Вот сейчас ни один человек один не остается. Даже в антракте спектакля что все делают? Все хватают телефоны и что-то… Мне кажется, что это как-то влияет на людей, потому что происходит какая-то рассредоточенность. Потому что когда ты приходишь в Facebook – это же иллюзия общения.

Сергей Николаевич: Абсолютно.

Андрей Максимов: Но тем не менее это отсутствие одиночества. То есть и общения нет, и одиночества нет. Мне кажется, что это проблема, которая в какой-то момент может серьезно очень взорваться, потому что беда не в том, что мы разучились думать (мы, собственно, никогда особо и не думали), а беда в том, что мы разучились чувствовать. Очень трудно… Вот у меня мой сын и девушка, у них очень хорошие отношения, они чудесная и замечательная пара. Они сидят на кухне, и каждый в своем…

Сергей Николаевич: В углу, да?

Андрей Максимов: Я понимаю, что все у них… Но это же все время. Уже и американцы… Мы с Михаилом Михайловичем Жванецким говорили по этому поводу. Уже, оказывается, они нашли такую болезнь, это такая уже теперь болезнь.

Сергей Николаевич: Ну, зависимость.

Андрей Максимов: Не зависимость, а когда ты приходишь в компанию… Не ты, прекрасный, а какой-то плохой человек приходит в компанию, и ему интереснее идти в социальные сети, чем общаться с людьми, которые находятся рядом. Это уже болезнь. Мне кажется, что это, конечно, все… То, что сделал Джобс, великий и гениальный человек, как любое открытие – как открытие денег, как открытие чего угодно, как открытие лекарств многих – оно, с одной стороны, приносит пользу, а с другой стороны, всегда приносит вред, как ни странно.

Сергей Николаевич: Ты пытаешься этому как-то сопротивляться?

Андрей Максимов: Не-а. Я абсолютно фейсбучный человек. Как только закончится наша беседа, я выйду и тут же посмотрю…

Сергей Николаевич: …кто там чего написал.

Андрей Максимов: И я всегда хочу жить… Я уже говорил, что мне кажется, что в жизни человека главной движущей силой должно быть желание. Если я хочу – значит, я живу. Более того, если я сижу дома и пишу книжку, и у меня нет никаких сообщений, мне никто не пишет на Facebook, мне кажется, что меня все забыли. Нет, это все необходимо, да. Может быть, в результате это плохо отражается на том, что я пишу, я не знаю, но я не хочу от этого отказываться.

Сергей Николаевич: Я знаю, что ты любишь эту цитату. Бродского спросили, что его печалит больше всего. И он ответил: "Вульгарность человеческого сердца". Что печалит тебя?

Андрей Максимов: Честно говоря, меня печалит то, что я ужасно устал от глупостей. Вот я разговариваю с человеком, и я понимаю, что он, может быть, и прекрасен, но он ужасно тупой. И вот это меня очень… И меня печалит, что меня это раздражает, что я его не жалею, а надо его пожалеть. Ну, меня это очень сильно раздражает.

Меня очень печалит невозможность договориться, когда ты просто… Сколько бы я ни писал книжек и ни говорил про то, как общаться, вот неумение общаться, неумение договариваться – вот это очень тяжело. То есть я уже сейчас к этому привык. Я уже привык к тому, что человек говорит: "Я буду у тебя в два", – а я его где-то к трем жду. Вот это тоже меня очень раздражает.

А в целом мне как-то особо ничего не печалит, честно говоря. И беспомощность, иногда такая беспомощность, когда происходят какие-нибудь не понятные мне судебные процессы, когда арестовывают и сажают под домашний арест не особо симпатичных мне людей, но я не понимаю, почему это происходит. И ничего невозможно сделать, и ничего невозможно выяснить.

Сергей Николаевич: Еще одна цитата из Василия Розанова: "В России всегда была великая литература и скверная жизнь". Какая сейчас в России жизнь?

Андрей Максимов: Сейчас в России… Знаете, на кого мы похожи? Мы похожи на зайцев, которые не понимают, наступила уже зима или нет, уже менять шкурку или еще такая же. Мы все время… Вот я писал роман о дохристианской России. Наши предки очень любили воду, потому что там Нептун, очень любили твердь, понятно, и терпеть не могли болото. Вот мне иногда наша жизнь – причем не объективно, а субъективно – напоминает некоторую такую болотистую историю, когда, в общем, происходят какие-то хорошие вещи, происходит масса хорошего и масса плохого.

Но самое ужасное… Вот я бы хотел пожить так, чтобы я был уверен в завтрашнем дне. То ли в силу того, что… Вот если не смотреть телевизор, интернет и не читать газет, то жизнь вполне себе хорошая. Но поскольку это невозможно, ты все время туда залезаешь, то все время какой-то страх, все время неуверенность в том, что будет завтра. Причем неуверенность не в смысле того, что я заболею, а вот и материальная, как угодно. Вот эта, мне кажется, какая-то болотистая жизнь периодически у нас в стране возникает.

Сергей Николаевич: На что тебе никогда не хватало смелости?

Андрей Максимов: Это все связано только с личными вещами. Во всем, что касается социальных вещей…

Сергей Николаевич: Смелости хватало.

Андрей Максимов: Ну как? Я, будучи журналистом, стал ставить спектакли. На меня все налетели, как ты помнишь. Потом успокоились. Я, будучи телеведущим, стал заниматься психологией. Я вообще стал ведущим, а ничто к этому не предполагало. Все, что касается социальных вещей – у меня смелости хватает на все. Но все, что касается личных вещей, то я очень много себе в жизни испортил тем, что у меня не хватает смелости.

Сергей Николаевич: Если бы у тебя была возможность пригласить к себе на ужин трех выдающихся людей, кто бы это был?

Андрей Максимов: Иисус Христос, Альберт Эйнштейн и Черчилль.

Сергей Николаевич: Неплохая компания.

Андрей Максимов: Мы бы, мне кажется, чудесно провели время.

Сергей Николаевич: И хорошо бы побеседовали.

Андрей Максимов: Да. Мне кажется, что да.

Сергей Николаевич: Когда ты последний раз испытал гордость за то, что живешь в России?

Андрей Максимов: Никогда. Я никогда не испытываю гордость ни за что.

Сергей Николаевич: Ни за что?

Андрей Максимов: Ни за то, что я живу в России, ни за то, какой у меня сын. Мне ребенок говорит: "Папа, а ты вообще врубаешься, что ты в Театре Вахтангова спектакль поставил? Ты как-то гордишься?" Нет. Никогда. Это вообще не свойственная мне история, потому что я не очень понимаю разницу между гордостью и гордыней. Мгновенно гордость перетекает в гордыню. Я этого не хочу.

Сергей Николаевич: Без чего ты совершенно не представляешь свою жизнь?

Андрей Максимов: Без любви, без детей, без работы и без еды.

Сергей Николаевич: Если была бы у тебя возможность о чем-то попросить, о чем бы ты попросил прежде всего?

Андрей Максимов: Мне кажется, Бога никогда ни о чем не надо просить, кроме одного: "Обращай на меня внимание, не забудь про меня, пожалуйста. Господи, не забудь про меня!" Нас же много, а Он один.

Сергей Николаевич: Это был Андрей Максимов в программе "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго! До свидания.

А люди на должностях хотят показать, что все хорошо