Владимир Хотиненко: Без мистики Россию воспринимать совершенно невозможно. Никогда ничего не поймете

Гости
Владимир Хотиненко
народный артист России

Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Сегодня мы будем говорить об историческом кино, об отношениях истории и кинематографа, о режиссерском вымысле и о требованиях исторической правды. И о том, почему иные персонажи нашего давнего прошлого воспринимаются нами едва ли не как самые живые современники. У нас в гостях кинорежиссер, народный артист России Владимир Хотиненко.

Владимир Хотиненко. Кинорежиссер, актер, сценарист, педагог. Народный артист России. Заведующий кафедрой режиссуры ВГИКа (Всероссийского государственного университета кинематографии). Преподает режиссуру на высших курсах режиссеров и сценаристов игрового кино. Руководит мастерской факультета режиссуры в Московском институте телевидения и радиовещания Останкино. С 2010 года является членом патриаршего совета по культуре. В марте 2017-го вошел в состав Общественной палаты Российской Федерации.

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Владимир Иванович.

Владимир Хотиненко: Здравствуйте.

Сергей Николаевич: Весь прошлый год прошел под знаком очень важного юбилея, очень важной годовщины – столетия Русской революции. Так или иначе кинематографисты в меру своих возможностей, бюджета к этой теме все время возвращались. Вы не стали исключением. На телевидении был показан фильм "Демон революции" о загадочной, очень такой таинственной фигуре Александра Парвуса, который и был человеком, повлиявшим на ход русской истории. Чем он вас заинтересовал, почему вы обратились к этой странице в российской истории, к этой фигуре, о которой, в общем, известно было мало?

Владимир Хотиненко: Сказать мало – вообще ничего не сказать. Вообще ничего не было известно про него. И, к сожалению, мы мало уделили внимания этому моменту. Это не просто какой-то столетний юбилей чего-то, того-то. Это столетний юбилей перемены мира. Потому что люди (Ленин, Парвус и все люди, которые устроили этот великий переворот) изменили мир. Они изменили мир, безусловно. И таких событий, таких историй в истории человечества раз-два и обчелся. И мы как-то маловато (с моей точки зрения, маловато). Мало было общественной дискуссии по этому поводу. Это больше заслуживает внимания, потому что это не просто наша какая-то история, а это событие, которое радикально изменило путь России.

А фигура Парвуса меня заинтересовала как раз прежде всего тем, что я о нем ничего не знал. Пока мне не был предложен материал, я о нем не слышал никогда ничего, про Парвуса, равно как и подавляющее большинство людей.

Но сразу оговорюсь. Поскольку я уже в каких-то дискуссиях с историками участвовал, доносятся мнения и так далее, и тому подобное, к нему всегда было такое отношение. Неоднозначное – мягко сказать. Но многие считают, что, дескать, мы преувеличили…

Сергей Николаевич: Значение немецких денег.

Владимир Хотиненко: И Парвуса.

Сергей Николаевич: И самого Парвуса.

Владимир Хотиненко: Дело в том, что значение немецких денег по-прежнему ведь такое… Оно не главное. Это вне всякого сомнения. Потому что были японские деньги в революции 1905 года. И, в общем, ничего не произошло. У японцев тоже деньги были. И я, строго говоря, ухожу от темы денег, потому что это очень смутная тема.

Сергей Николаевич: Доказательств прямых нет.

Владимир Хотиненко: Но есть доказательства, что деньги брал Парвус. Сохранились расписки, все. И он деньги брал. Причем, он сам в своей биографии пишет прямо: он большевикам деньги не давал. Вопрос в том, что он был достаточно самостоятельный человек.

Сергей Николаевич: Во всей этой истории, да?

Владимир Хотиненко: Вообще во всей этой истории. Потом вообще в российской революции он занимает свое достаточно самостоятельное место, вообще в революционных процессах. Потому что он был известный европейский социал-демократ. Хотя он родился в России. Но потом европейское образование… Ленин в Шушенском просит, чтоб ему присылали статьи Парвуса. Значит, что-то все-таки было. Потом эти постоянные дискуссии, а сколько раз встречался Парвус с Лениным. Он вроде фактически один. А вот… больше. Но эти дискуссии отчасти бессмысленны, потому что я знаю всю фактологическую основу. Но это все-таки художественное произведение. Здесь должен и может быть допуск. Потому что все равно никто буквально со свечкой не стоял. А, может, они договорились, в кафешке где-то сели втихушку, еще поговорили. И так далее, и тому подобное. Здесь буквальной правды все равно быть не может и буквальных подтверждений быть не может. Но все равно достаточно определенно, что Парвус участвовал в этом процессе активно. Этому свидетельства есть.

Но он сам по себе фигура замечательная. Если про всех мы более-менее знаем (хотя про Ленина вроде знаем, а на самом деле не знаем ничего, и, видимо, никогда не узнаем). Но мы сейчас о Парвусе. А про Парвуса более-менее известно. Уже когда он вызвал интерес, его фигура ведь всплыла, после того как архивы попали после Второй мировой войны. И там обнаружились документы, расписки, и появился меморандум Парвуса. На 20 страницах появилась программа, как устроить революцию в России, которой такое ощущение, что до сих пор все пользуются, устраивая всякие цветные революции.

Сергей Николаевич: Четкая инструкция.

Владимир Хотиненко: Это абсолютная инструкция. Он был авантюрист. Для начала Парвус – авантюрист.

Сергей Николаевич: И даже не демон, а именно авантюрист.

Владимир Хотиненко: Авантюрист. Если демоном буквально называли Троцкого… И когда меня спрашивают: "А демон революции – это кто? Ленин, Парвус?". Да ни тот, ни другой. Демон – это витающий дух.

Сергей Николаевич: Этих людей что-то объединяло, кроме ненависти к строю?

Владимир Хотиненко: Буквально в любой беседе Парвус очень часто употреблял словосочетание: "Я хочу разбогатеть и разрушить Российскую империю".

Сергей Николаевич: Он выиграл в этой истории.

Владимир Хотиненко: До конца никто не знает. Потому что все серьезные исследователи (есть немецкие очень серьезные исследователи жизни Парвуса)… скорее всего, фигура останется все равно такой закрытой и достаточно таинственной. Потому что реальных мотивов… Скажем, он же из еврейского местечка в Беларуси. И, в общем, он описывает какой-то пожар, который в городке происходил. Но это вряд ли был погром. Но дело в том, что так явственно он никогда не демонстрировал свою принадлежность к…

Сергей Николаевич: К семитско-еврейской диаспоре, да?

Владимир Хотиненко: Никогда. И у него нигде особо не звучало, что, например, "вы нам погромы, а вы нам это, я все прощаю…". Это никогда не звучало. В любом случае это все были люди идеи. Вот это я определенно могу сказать. Вот есть идея. Вот есть у архитектора идея построить то-то, то-то. Вот есть у художника идея написать что-то. Вот это такая же идея мироустройства.

Сергей Николаевич: Другого мироустройства.

Владимир Хотиненко: Да, другого мироустройства. И в определенном смысле справедливого мироустройства. Основное – это идея. Но у Парвуса еще плюс была идея, как разбогатеть, что он и сделал. Причем, он в Турции разбогател, когда младотурки начали тоже революционные, строго говоря, процессы. И он на контрабанде, на всем, в общем, очень разбогател. Он стал богатым человеком. Но этого ему было мало. И ему нужно было дело. Он устраивает постановку пьесы Горького "На дне", которая идет как "Ночлежка" с грандиозным успехом. 500 постановок только в Берлине. Грандиозный успех. Горький присылал даже какие-то вещи, какой-то реквизит. Но, естественно, Парвус не был бы Парвусом, если бы он, заработав на этом довольно приличные деньги, то ли 100, то ли 150 тысяч марок, и он должен был Горькому что-то на революцию… Но Парвус никому ничего…

Сергей Николаевич: Не заплатил, естественно.

Владимир Хотиненко: Скандал был грандиозный. Его продлил Горький. Ему устроили суд. Его даже выселили из Германии. И тогда его занесло в Турцию. Там он разбогател.

Сергей Николаевич: Снова разбогател.

Владимир Хотиненко: И потом, когда началась Вторая мировая война, он пришел в посольство Германии в Турции и принес эту идею, меморандум.

Сергей Николаевич: Это Вторая мировая война?

Владимир Хотиненко: Первая. В 1915 году пришел, принес свой меморандум. А потом уже в Берлине. И все. И он опять вернулся в Берлине. Потому что еще третья была идея. Причем, это же все цинично до крайности: "Где бы купить родину, и подешевле?", - говорил он. И он ее нашел – Германию. Он Германию считает своей родиной. В конце концов, после всех перипетий, он там прижился, и там и умер.

Дальше совпадения потрясающие. Они ведь с Лениным умерли в один год – 1924 год. Парвус был постарше Ленина на 3 года. Но все равно они умерли в один год, и оба – в одиночестве. Ленин – в чудовищном одиночестве. И Парвус, богатый, нерукопожатный, с ним никто не желал общаться. Но одиноким. В этом смысле у них много совпадений. Но главное, что я понял для себя – это, конечно, люди совершенно разного масштаба. Все-таки Ленин – это можно и "гений" писал. Дальше "злой гений", "такой гений", дальше нюансы. Но Ленин – великий человек. А Парвус – может быть, великий авантюрист.

Сергей Николаевич: Но тоже с определением "великий".

Скажите, выбор героев, выбор актеров на эти роли (я имею в виду на Парвуса взяли Федора Бондарчука)… Мне было просто интересно, почему вы берете артиста, за которым есть целый шлейф определенных ролей. Вы находили в нем что-то демоническое, что-то таинственное, или чисто физиогномически он совпадал с теми изображениями, которые были?

Владимир Хотиненко: В таких вещах физиогномистическое совпадение необходимо. Иначе люди не воспринимают.

Сергей Николаевич: Не видят, да?

Владимир Хотиненко: Поэтому и грим делали. Все равно нужны какие-то связки. Даже оставляются какие-то уже привычные приметы, причем, присущие ему – ленинское "батенька", какие-то жесты. В этом смысле мы большую работу проделали. Смотрели хронику. У нас был человек по пластике поведения для Парвуса и для Ленина. Поэтому внешнее сходство – безусловно.

Сергей Николаевич: Это важно.

Владимир Хотиненко: Что их достаточно серьезно отличает – Федя строен, подтянут, а Парвус был тучным. Но мы на это наплевали сразу. Потому что все равно про Парвуса мало кто знает, и уж это точно не главное. И если что-то есть неглавное, то это точно не самое главное. Мы в 1924 году что-то сделали, накладочки такие, чуть-чуть его приблизили. Но, в общем, мы этим в основном не занимались. Важно – это был все-таки характер. Важен персонаж, что за человек. И тут, я думаю, у Федора удалась лучшая роль из всего, что он делал до сих пор. Потому что он правильно понял. Мы с ним хорошо над этим работали. Мы нашли много интересных каких-то вещей. И Федору как-то удалось его очень хорошо почувствовать, включая даже его масштаб, плюс изучались какие-то привычки, его пластика поведения, и так далее, и тому подобное. Для меня это было безусловно.

Сергей Николаевич: А выбор в данном случае Евгения Миронова на роль Ленина – я так понимаю, что он был непростой. Тем более, что, в отличие от Парвуса, огромная лениниана… Уже есть навязшие на зубах эти ленинские штампы. И их надо было ломать, от них надо было уйти.

Владимир Хотиненко: Да. Но сразу же скажу, что искали, рассматривали разных персонажей. Но в конце концов я сказал Жене Миронову: "Я без тебя эту картину снимать не буду". Потому что он остался единственным безусловным для меня, для этой картины. Причем, было принципиально важно не устраивать наклеек. У нас же говорим очень простой. Женя, слава богу, решился побриться.

Сергей Николаевич: Да. Он же ходил в кепочке.

Владимир Хотиненко: Да. И не очень хотелось заклеивать его. Нужна была живая реакция живого человека. Конечно, непросто было. Ему непросто было решиться. И вообще подступиться. Почему я и говорю, что я в ужасе подступался к этому. Потому что одно дело – взять и разрушить. Но это просто и бессмысленно. Потому что все равно надо для начала понимать, что да, сколько замечательных актеров играют. Да, они в жесточайшем каноне, но они были потрясающие актеры. Все-таки пробивались через этот канон.

Сергей Николаевич: А из актеров-предшественников Миронова в этой роли кто вам кажется наиболее убедительным и впечатляющим? Вы все-таки посмотрели довольно много фильмов.

Владимир Хотиненко: Если с ходу, с лету, это Каюров в "Шестом июля". Почему? Потому что это был первый Ленин, в котором какие-то такие необычные живые черточки. Там есть даже Ленин, достающий браунинг из стола, Ленин с оружием в руках. Это было тогда громоубойное впечатление. Потом там замечательные сцены, когда он на немецком языке приносит извинения посольству.

Сергей Николаевич: За убийство...

Владимир Хотиненко: Но потрясающий Ульянов был в роли Ленина. Я классиков специально сейчас не упоминаю, потому что они совсем в каноне работают. Все это ленинское такое, все. Но мы совершенно точно для себя поняли, что совсем отказываться от этого нельзя, потому что потеряется связь. Я специально устроил исследование по поводу этой его присказки "батенька". Я нашел в анамнезе, как что-то где-то кто-то говорил, в каких-то пьесах. Поэтому буквально как к нему пришло, я не нашел, но в принципе способ употребления этой присказки "батенька"… Но там есть даже специально сцена, где Ленин играет в шахматы с дадаистом Царой. Когда тот его спрашивает: "А что означает ваше…", - и Ленин говорит: "Ровным счетом ничего, как и ваше "да-да"". То есть даже удалось снять, чтобы не было "батенька".

К слову о дадаистах. Нужны были какие-то новые пространства. И судьба потихонечку… Мы с женой были в Цюрихе и пришли на улицу, где Ленин жил. Но там было знаменитое "Кабаре Вольтер" дадаистов. Сейчас там музей. И тогда мне в голову не приходило, что я буду снимать фильм, так или иначе связанный. Мы пришли, потому что об этом писал… Что, дескать, напротив жили революционеры, а полиция арестовывала дадаистов. А те устроили через год мировой переворот. Такая узенькая улочка Spiegelgasse. Это последнее место, где жил Ленин. Он оттуда уже уехал в Россию. Там дом. Там мемориальная доска есть "Здесь жил Ленин", все хорошо, это музей. Дадаисты – до сих пор майки… Они до сих пор считают, что Ленин – продолжатель их идей.

И вот это новое пространство, это кафе дадаистов, позволило тоже по-новому посмотреть эти новые обстоятельства. А Ленин действительно приходил туда, играл с Царой в шахматы.

Сергей Николаевич: Притом, что общеизвестно (может быть, вы нашли какие-то новые свидетельства и доказательства), что Владимир Ильич был абсолютно равнодушен к модернистам. И, более того, не принимал этого категорически.

Владимир Хотиненко: У меня есть сцена очень хорошая, когда Цара говорит: "Вы равнодушны... Почему же?". У нас Ленин читает стихотворение Тютчева, которое он реально любит.

Сергей Николаевич: То есть вы пытались его все-таки очеловечить, да? Вы хотели…

Владимир Хотиненко: Очеловечить – неправильный термин. Можно употребить, но это не совсем точно и некорректно. Потому что нужен был живой человек. Не то, что очеловечить. Дескать, он сволочь последняя, а мы его очеловечили. Не это имеется в виду. И даже не тот актерский принцип "в плохом хорошее ищи, в хорошем – плохое". Даже не это. Просто, с моей точки зрения, как раз мало было просто человеческих черт в нем. А какой он был просто человек день за днем? Это же все равно был из плоти и крови какой-то персонаж. И меня он прежде всего интересовал (и меня, и Женю) как человек. Вот что это был за человек?

Сергей Николаевич: Вы что-то для себя открыли?

Владимир Хотиненко: В общем, много. Вы знаете, это знаменитое – Ленин, "Апассионата", человеческая музыка. А вдруг я в воспоминаниях у Крупской обнаруживаю, что Ленин очень любил Вагнера. И они даже ездили смотреть… И он любил Вагнера. А это же другая природа музыкальная. Это другая энергетика. Это совсем другая энергия. Я очень хорошо понимаю Бетховена. А почему любил Вагнера, я очень хорошо понимаю. Это Ленин. Почему он любил стихотворение Тютчева "Море и утес"? Потому что это про него. Потому что это уровень его страстей, вот эта космогония вагнеровская. Тоже начинают: "Гитлер любил…". Я тоже люблю Вагнера, но я ж не Гитлер. Это глупая аналогия. Нелепая совершенно. Очень много людей любят Вагнера. Он не запрещенный композитор. Но это вопрос энергии.

Сергей Николаевич: Но идея сверхчеловека и сверхмузыки тут…

Владимир Хотиненко: Мир надо переворачивать. А как? И вот, наполняя себя этими энергиями… Это для меня было грандиозно.

Сергей Николаевич: Но это была энергия зла, это была энергия ненависти, или какие-то другие коннотации?

Владимир Хотиненко: Тут точки зрения могут быть разные. И наверняка они есть. На Ленина есть вообще диаметрально противоположные точки зрения. Но для меня было важным понять, для чего. И я все-таки точно теперь знаю: в основном и преимущественно это были люди идеи. Это все-таки идея. А масштаб его личности, причем, Ленин парадоксально не похож на героя. Остальные – Чингисхан, Македонский, Цезарь. Люди такого масштаба, я имею в виду. У них была вроде внешняя такая… А в нем же этого не было. И вот это вдвойне замечательно. А он из них, может быть, самый великий. Я во всяком случае у серьезных исследователей встречал неоднократно, что они все дети по сравнению с ним. Потому что они где-то так, чуть-чуть… Но он то мир перевернул.

Сергей Николаевич: Мы знаем и о последствиях этого переворота.

Владимир Хотиненко: О последствиях – да. И потом говорят: "Он же подписывал смертные приговоры". Знаете, тут ведь надо все-таки как-то трезво относиться к этому всему. К историческим процессам нужно стараться относиться трезво. Потому что нет ни одного события такого масштаба, которое обходилось бы без крови. Вот Наполеон, когда у него заболели солдатики в египетский его поход, их даже травили, чтоб над ними не издевались потом турки. Он своих солдат просто… Давали завышенную дозу опия, чтоб они умирали. Наполеон. И кого бы ни перебрать, все были вынуждены… Это же тоже инструмент Наполеона. Он понимал: он их вывести не может, придут турки и отрежут им головы, еще что-то, будут издеваться. И вроде рациональное решение. Так и для него – это было средство.

Сергей Николаевич: Но вы внутренне для себя оправдываете этого человека?

Владимир Хотиненко: Нет. Я внутренне не оправдываю. Я, Владимир Хотиненко, который занимается все-таки чем-то другим, и, наверное, я бы это сделать (не знаю, не попадал в такие обстоятельства) не смог бы. Но тогда та грандиозная цель, которая стояла… И понимал, что другого пути нет. Если вот это не сделать, вот это, это, это (это жестоко), а обстоятельства чудовищные, жесточайшие, надо быстро принимать решения. Расстреливайте побольше. Все. Для него это просто фигуры на шахматной доске. Поэтому, конечно же, я его не оправдываю. Но мне все равно важно было знать, а что за человек-то был.

Когда я узнал, что он венчался… Я тоже этого не знал. Это как-то все вуалировалось. Даже фильм был снят "Нас венчали не в церкви". Сцены в церкви, естественно, нет, ничего нет. А он под венцом стоял. И когда я представил, что я сниму сцену в церкви (а их заставили венчаться, да и мама Крупской настояла), и Ленин под царским венцом (венчальный венец – это царский венец)… Тут картинка работает. Тут не надо слов, не надо текста. Тут вдруг возникает мощнейший подтекст. В какой-то момент он даже вдруг стал похож на Николая II. А потом тут есть, что играть. Он же к этому моменту атеист. К этому моменту для него это совсем даже не его мир. И таких нашлось много, очень точных конкретных… Это же реплика, Горькому письмо: "Закатимся к вам на Капри, будем пить белое вино, разговаривать". Потом из воспоминаний… Ведь он долго жил в эмиграции. Он был малопьющим. Но любил и пиво, и вино хорошее. И мог компанию подвигнуть на велосипедах в Венгрию за бутылочкой токайского.

Сергей Николаевич: Значит, вы хотели каких-то человеческих черт.

Владимир Хотиненко: Да. Чтоб это был живой человек, чтоб это не демон с рогами, с хвостом. Это живой человек.

Сергей Николаевич: И при этом вы все равно говорите, что до конца понять его нельзя.

Владимир Хотиненко: Нет. И никогда. И главное, что я понял – никогда. И покойная Паола Дмитриевна Волкова, замечательная женщина, искусствовед, она это еще сказала, я даже нашел, мне прислали кусочек ее лекций, где она говорит: "Никто никогда до конца не сможет это разгадать".

Сергей Николаевич: Загадку Ленина.

Владимир Хотиненко: Это все равно загадка. Но, в общем, я могу с помощью теории пассионарности Гумилева, я для себя могу, подразумевая некий промысел Божий… Ведь если Ленин как орудие кого-то воспринимал, то, может быть, он как персонаж пьесы, написанной на небесах… Он просто исполнитель. Поэтому он такой негероический. Он просто исполнитель пьесы, написанной на небесах.

Сергей Николаевич: Но если мы говорим с вами о некой высшей режиссуре, о некоем поведении, которое, безусловно, с такого рода фигурами связано, в том, что в течение почти уже 90 лет его прах так и не может быть предан земле, в этом тоже есть некий высший сценарий? Как вам кажется?

Владимир Хотиненко: А вот это, боюсь, все-таки человеческая воля. Но без божьей воли вообще ничего не происходит. Но здесь, мне кажется, это такой человеческий волюнтаризм, сопротивление, причем, вещам довольно простым. Вот моя точка зрения абсолютно простая. Надо было давно, не давно, но хотя бы сейчас нужно взять и похоронить. Вот надо закончить это. Там устроить музей, ни в коем случае не сносить…

Сергей Николаевич: Мавзолейские.

Владимир Хотиненко: Это само по себе… Потом, это место энергетики невероятной. Без мистики Россию воспринимать совершенно невозможно. Никогда ничего не поймете. Без мистической составляющей Россию не понять ни в жизнь. А так взять, похоронить и закончить. Да, будут разговоры, будет все. Предать…

Сергей Николаевич: И завершить все-таки эту историю.

Владимир Хотиненко: Потому что даже Путин недавно сказал… А это действительно так… И как бы даже и к Ленину как к мощи. То есть даже в этом можно подразумевать. Но это шутка. А в общем у нас христианская традиция – взять и предать земле. Вот это христианская традиция. Он же не святой. Понятно, для части народа, может быть, и святой. Но, в общем, это все равно совсем даже не так.

Сергей Николаевич: То есть тут должна быть какая-то историческая воля, чтобы все-таки это…

Владимир Хотиненко: Чем быстрее это сделать… Вы знаете, в этом тоже есть какая-то составляющая. Вот это надо сделать. И, мне кажется, какое-то такое движение в России произойдет. Надо это сделать. Вот надо совершить этот, в общем, простой… Ведь Сталину проще было. Сталин в этом смысле по популярности…

Сергей Николаевич: Как выясняется, даже более.

Владимир Хотиненко: До сих пор даже живее. Даже интереса вызывает больше. Поэтому тут такая штука.

Сергей Николаевич: То, что вы рассказываете и ваша тщательность в подходе к этой исторической теме говорит о том, что, наверное, исторический кинематограф без основательной проработки темы невозможен.

Владимир Хотиненко: Невозможен.

Сергей Николаевич: При этом буквально одновременно с "Демоном революции" на экраны вышел фильм "Матильда", где допуск фантазии режиссерской действительно пределов не имеет. И, в общем, вызвал большой скандал и даже некоторое напряжение в обществе. Можно или нельзя? Можно допустить такое в отношении императора и уже даже причисленного к лику святых, или есть какие-то определенные табу, которые нарушать в этой ситуации невозможно? Что вы думаете?

Владимир Хотиненко: Как показала практика, таких табу не существует, даже в отношении к Иисусу Христу. Потому что были некоторые фильмы, которые вызывали спор. То, что Скорсезе снимал и так далее. Которые вызывали дискуссию. Хотя Мел Гибсон снял "Страсти Христовы". И по другой части возникли… Но не по этой, потому что здесь он показал Христа как человека. Просто человеческие страсти Христовы.

Это вообще очень тонкая грань. Это вообще практически вопрос личной ответственности художника. А ведь для некоторых художников вообще нет никакой ответственности. Он делает то, что хочет, и все. И, я думаю, до конца это сформулировать невозможно. Понимаете, даже до конца не могут никак сформулировать разницу между эротикой и порнографией. Я серьезно говорю. Так и здесь. Есть какая-то грань, но это которую ты видишь. Потому что, во-первых, никто не отрицал, что было такое влечение. Но там дальше просто мера фантазии превысила допустимое для некоторых людей.

Я даже отказался комментировать это. Я сейчас комментирую ситуацию. Но эта грань очень сложно формулируема. Ко мне же тоже много претензий сейчас по поводу и Парвуса, и роли Парвуса, и Ленина. Хотя я сейчас все больше получаю, что "наконец-то Ленин живой получился". Это очень важный момент. Это очень нужный разговор о степени возможного и допустимого в истории.

Сергей Николаевич: В отношении с историческими персонажами.

Владимир Хотиненко: Потому что с достоевсковедами были дискуссии. Я с этим сталкиваюсь более-менее постоянно. Слава богу, без скандалов, но постоянно. А здесь все-таки действительно это фигура царя. Они же все-таки канонизированы как страстотерпцы. И, в общем, надо всегда думать – а нужно ли так возмущать? И, потом, ради чего?

Сергей Николаевич: Как объяснял Алексей Учитель, он тоже хотел показать Николая живым человеком, со своими страстями, со своей историей.

Владимир Хотиненко: Поэтому я еще раз повторюсь: это всегда просто очень личный выбор художника. Очень личный выбор.

Сергей Николаевич: Ваш интерес к истории так прослеживается достаточно очевидно на протяжении многих лет. Если вспомнить и Достоевского, если вспомнить "Наследников", если вспомнить "Бесов" – ваш предыдущий большой фильм.

Владимир Хотиненко: "1612".

Сергей Николаевич: Да. Я так понимаю, что эта тема вас как-то держит. Причем, именно история России, образ России. И то, что это действительно окрашено в фигуру Федора Михайловича Достоевского, которому вы посвятили. И это тоже продолжение "Бесов". Это нельзя оторвать.

Владимир Хотиненко: Потому что программа Верховенского – это программа Парвуса. Тут очень много аллюзий.

Сергей Николаевич: Мы много говорим об особом пути России, о том, что умом Россию понять и так далее. И все-таки вы пытаетесь понять и к какому-то выводу приходите, и какой-то алгоритм свой находите. Могли бы вы его как-то сформулировать?

Владимир Хотиненко: Это для меня не то, чтобы я решил посвятить свою жизнь исследованию… Нет. Так складываются прежде сего обстоятельства. Это меня так ведет. Я порой к этому даже не прикладываю усилий. Хотя теперь сегодня мне это становится все более интересно и принципиально – вот именно посмотреть на Россию отсюда, отсюда, отсюда. Я нахожу замечательные свидетельства. В свое время на меня произвело впечатление высказывание Александра II: "Управлять Россией несложно, но совершенно бессмысленно". Я у Миниха нашел совсем потрясающее выражение, которое позволяет увидеть всю ситуацию: "Преимущество России перед другими странами заключается в том, что она управляется непосредственно Богом. Иначе совершенно невозможно понять, как она существует". Это немец, которого Петр вывез, который много сделал для России. Это немец, который очень много делал для России. Он жил здесь долго. И он увидел.

Сергей Николаевич: Он понял это.

Владимир Хотиненко: Это замечательно. Это не полный объем формулировки, но в этом есть правильная… Чтоб ты понимал, что в этом что-то есть. То, о чем я постоянно говорю: без мистической составляющей Россию совершенно невозможно понять. Поэтому для меня это ведь попытка понять сегодняшнее еще, какую-то тенденцию. А что в общем? Что же это такое? Да, мы много говорим об исключительности. Кто-то издевается над этим: "Да какая исключительность? Такие, как все". Во-первых, никто не такие, как все. Все разные. И я, во-первых, никогда не говорил, что Россия лучше всех. Я никогда этого не говорил. Но что я совершенно точно для себя понял – что Россия исключительна. Порой своей абсурдностью, порой невероятностью. Задайтесь вопросом: "Ну, чего?". Вроде бы такой ленивый народ… Кстати, в баньку мы ходили – Европа в чуме была, в блохах, во вшах. А в России ходили в очень хорошую баню, как римляне. И как она освоила, держит это пространство – невероятно.

Сергей Николаевич: Огромное пространство.

Владимир Хотиненко: Которое, я пришел к выводу, является своеобразной батарейкой. Это не просто пространство, это не просто территория. Это определенная батарея, которая дает энергию всем и каждому, и как-то позволяет подсознательно это ощущать, эту бесконечность. И плюс еще интересно… Мне кажется, это ковчег какой-то. Мне кажется, это какой-то ковчег, на котором будут спасаться. Мне кажется, это просто ковчег. Вот сейчас, если так окончательно сформулировать, то Россия – как ковчег, который строится, строится, строится. Во всяком случае, тогда для меня какие-то процессы становятся понятны. Потому что все же мучаются, все пытаются понять.

Сергей Николаевич: Мне интересно, что вы начинали свой творческий путь (по крайней мере, такая большая удача была, после которой все говорили о Владимире Хотиненко) с фильма "Зеркало для героя". Я знаю, что всегда все журналисты терзают вопросом: "А кто теперь герой? Какой теперь герой?" и так далее. Но, судя по вашему историческому влечению, вы все-таки обращены в прошлое, вас больше интересуют люди и персонажи исторические.

Владимир Хотиненко: Не только исторические. Мне нужен какой-то определенный масштаб действия.

Сергей Николаевич: И в нынешней жизни вы его не находите?

Владимир Хотиненко: Не совсем так. Конечно, масштаб поменялся во всем. Это невероятно. Все как-то скукожилось, как шагреневая кожа – и в идеях, и целеустремленность, и в масштабе личности. И актеры даже. Это чувствуется во всем. В идее жизни. Он весь такой скукоженный сейчас, этот смысл. Поэтому недаром святейший об апокалипсисе говорит. Ведь главная проблема – что добро и зло… Где эта игра, это наперсточнение такое с понятием добра и зла – это самая главная беда. Отсюда и нет масштаба. Потому что даже хотя бы этот конфликт вечный, и он задает масштаб действия.

Сергей Николаевич: То есть нет ни личности, нет ни артиста, которую мог бы эту личность сыграть.

Владимир Хотиненко: Удается пока находить, слава богу. Но если иметь в виду некий общий фон, некую общую…

Сергей Николаевич: То он тусклый, да?

Владимир Хотиненко: Конечно.

Сергей Николаевич: Я знаю, что вы очень серьезно занимаетесь еще и документальным кино, и ведете программу, посвященную документальному кино. И меня поразило вот какое обстоятельство. Что когда у вас бывают какие-то такие печальные, грустные моменты в жизни, как у каждого, вы смотрите фильм "Сердце тьмы". Это документальный фильм про съемки фильма "Апокалипсис". Хотел спросить – почему? Что вам это дает? Чтоб кому-то было еще хуже, чем вам?

Владимир Хотиненко: Нет, нет, нет. Просто это лишний раз напоминание того, из какого сора растут стихи. Что это в принципе то, чем я занимаюсь, оно все это предполагает. Оно предполагает всю эту суете, всю эту канитель, все эти непредвиденные обстоятельства. И главное, что возможность их преодолеть, что это можно преодолевать. Потому что если дотерпливаешь, то это преодолевается. И, конечно же, наверное, есть подспудное ощущение. Когда твои проблемы кажутся незначительными. Ведь, понимаете, когда я смотрю сейчас… Довольно достойных людей показывают с какими-то такими физическими недостатками, колясочник. У меня на передаче, кстати, была девочка-колясочница замечательная. И мне становится стыдно, что я думаю, что у меня чего-то там не так, когда вот эти люди живут достойно… Поэтому, мне кажется, если об этом почаще вспоминать, то, наверное, и свою жизнь можно как-то корректировать.

Еще одну вещь хочу обязательно сказать. Ведь мы говорим все равно об искусстве. И, например, в этот раз по-своему была исключительная задача изображения. Ведь, понимаете, как дух в изображении дать? Что это должно быть? Есть такой прием – ретро…

Сергей Николаевич: Какая-то смазанная такая, да.

Владимир Хотиненко: А у меня замечательный молодой оператор Денис Аларкон Рамирес, энергичный. Я вообще привлек побольше молодежи. Мне нужна была молодежная энергетика. Молодежь все это делала. И мы придумали с ним совсем наоборот. Даже не рембрандтовские приглушенные такие тона по классике. А, наоборот, звонкое изображение. Оно острое. Оно соответствует энергетике событий. Очень важный момент, архиважный момент. И я радуюсь, что мы на стадии проб уже пробовали. Мне хочется вырваться из этого.

Сергей Николаевич: Из этой патины.

Владимир Хотиненко: Да. Это сегодня. Как в свое время меня поразил один священник, хотя для него это было, наверное, так очевидно. Он говорит: "Владимир Иванович, Христа ведь не распяли. Его распинают". Его сейчас распинают. Это происходит ежесекундно. Вот, в чем дело. И меня это так поразило. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Есть все равно некий процесс, о котором мы только догадываемся.

Сергей Николаевич: Вы верующий человек?

Владимир Хотиненко: Я – да.

Сергей Николаевич: Когда просите от Бога, о чем просите прежде сего?

Владимир Хотиненко: Ой, да я так каюсь. За близких прошу. Я прошу каждодневно. И у меня родители умерли. И много, к сожалению, людей уже ушло. Молюсь за них и за близких. Для себя я редко прошу что-то.

Сергей Николаевич: Для себя лично.

Владимир Хотиненко: Да. Чтоб здоровья дал.

Сергей Николаевич: Это был Владимир Хотиненко в программе "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго. До свидания. 

Об отношениях истории и кинематографа, о режиссерском вымысле и о требованиях исторической правды