Лев Додин: В нашем театре мы не готовим спектакль, мы пытаемся вести процесс познания жизни
Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Как известно, в науке, которая называется статистика, есть абсолютные величины, а в искусстве есть абсолютные имена, неподвластные конъюнктуре и изменчивой моде. Как правило, они существуют отдельно, на особицу. Но через них проходит энергия жизни, претворяясь потом в спектакли, книги, фильмы. Одно из ключевых имен в отечественной культуре – Лев Додин.
Лев Додин. Театральный режиссер, народный артист Российской Федерации. С 1983 года – главный режиссер, а с 2002 – художественный руководитель, директор Малого драматического театра. В сентябре 1998 года театр Додина получил статус "Театра Европы", третьим после театра "Одеон" в Париже и "Пикколо" – театра в Милане. Лев Додин – почетный академик Академии художеств России, офицер Ордена искусств и литературы Франции, командор Ордена звезды Италии, лауреат Платоновской премии 2012 года, почетный доктор Санкт-Петербургского гуманитарного университета, заведующий кафедры режиссуры Санкт-Петербургской академии театрального искусства, профессор, лауреат государственной премии СССР и государственных премий Российской Федерации.
Сергей Николаевич: Здравствуйте, Лев Абрамович.
Лев Додин: Добрый день. Здравствуйте. После такого вступления трудно очень соответствовать.
Сергей Николаевич: Я думаю, все получится. Вы знаете, я подумал, что есть какие-то знаки судьбы, потому что наши пути впервые пересеклись. Почти 30 лет назад в штате Калифорния, в славном городе Сан-Диего, где тогда малый драматический театр гастролировал со спектаклем "Братья и сестры", а я оказался по своей журналистской надобности, жили мы в одном отеле. И тогда у меня была возможность увидеть этот театр немножко с другой дистанции, не из зала, а в такой некоторой интимной близости. И я познакомился с вашими актерами, даже с одним подружился – это был Володя Осипчук. Я всегда вспоминаю с печалью и нежностью. Он очень рано ушел из жизни. Так вот, я тогда понял, что речь идет не просто о театре. Речь идет о каком-то не скажу монастыре, но неком ордене посвященных, где есть своя субординация, где есть свои ритуалы, где есть даже свой язык. Я его стал узнавать, что есть какие-то ключевые слова, которые можно назвать додинским словарем. Например, не "репетиция", а "проба", не "антракт", а "пауза". То есть это надо было потихоньку во все это войти. Я понимаю, что с тех пор прошло колоссальное количество времени и пришло уже несколько поколений других актеров, и поставлены прекрасные спектакли. Но если кто-то непосвященный и не сильно просвещенный спросил бы вас "Что такое Малый драматический театр?", что бы вы ответили?
Лев Додин: Лучший театр в мире. Что еще?
Сергей Николаевич: Что еще можно сказать?
Лев Додин: Как еще короче можно сказать? Иногда наш театр определяют как театр-дом, а, наверное, это пошло со спектакля "Дом", который для нас принципиален. Я тогда еще не был главным режиссером. Это было сбором компании, которая потом стала основой театра. Красивое определение, но, я думаю, не совсем точное, потому что театр-дом, театр-семья, любые аналогии хромают. Мы действительно достаточно близки друг к другу, но эта близость не крови и не прописки, а это близость каких-то творческих и, может быть, самое главное, человеческих интересов. Естественно, в театре, как и во всяком театре, бывают свои сложности, свои проблемы, свои личные отношения. Но мы объединяемся тогда, когда мы говорим о самом главном. Прежде всего мы, конечно, объединяемся на репетиции.
Что значит "объединяемся"? Мы не готовим спектакли, как ни парадоксально звучит. Хотя министерству культуры это нельзя говорить, потому что оно дает субсидию и так далее. Но для себя внутренне мы знаем: "Мы не готовим спектакль. Мы занимаемся для себя". Но, если говорить пышно и не стесняться, то мы пытаемся вести такой непрерывный по возможности процесс познания себя и жизни вокруг. А поскольку твоя жизнь связана с жизнью вокруг… "Что такое я?", знать, что такое человек, что значит его природа – и психологическая, и социальная, и физиологическая. Отсюда не репетиция, отсюда проба. Потому что французское слово "repeter" – это все-таки "повторять", то есть постепенно заучивается то, что должно быть на спектакле. Мы предпочитаем слово "проба", потому что мы каждый раз пробуем какую-то новую мысль, новое понимание или какой-то другой уровень этого понимания. Мы пробуем, проверяем. И в этом смысле получаем, мне кажется, наибольшее удовольствие. Я думаю, что вообще все, чем приходится заниматься мне как руководителю театра – это много всяких обязанностей. Этим всем приходится заниматься только ради того, чтобы обеспечивать себе возможность репетировать, то есть удовольствие. Я иногда полушучу, что спектакль – это побочный продукт нашей жизнедеятельности, как это ни обидно звучит для зрителей. Но мне кажется, что и на спектакле продолжается процесс. Может быть, поэтому спектакли долго не вымирают, долго живут.
Я вообще разделяю спектакли поставленные и спектакли рожденные. Иногда и у нас возникают спектакли поставленные, то есть в которых не произошло живого зачатия, понимаете? Театр – это какой-то аналог любви. Любовь или случается, или нет. Зачатие происходит или нет. Не происходит – значит что-то просто искусственно выстраивается, пользуясь какими-то умениями, мыслями и так далее. Но это поставлено.
Сергей Николаевич: Я знаю, что вы из семьи геологов. То есть вы привыкли рыть вглубь, что называется. Я даже прочитал где-то, что до 17 лет, я так понимаю, с вашим отцом вы исходили всю территорию Советского Союза.
Лев Додин: До 17 лет с папой, а он замечательный геолог, большой ученый, замечательный человек. А после 17 ходил сам.
Сергей Николаевич: То есть вообще была идея, поскольку отец геолог, и вас тянуло к этим разным впечатлениям и исследованиям, была мысль о геологии?
Лев Додин: Когда в 1-3 классах приходили всякие взрослые люди, в советской школе любили встречаться со знатными учеными, потом спрашивали детей: "Кем ты хочешь встать?". Дети вставали и говорили: "Пожарником, шофером, милиционером". Причем, это были самые популярные профессии. А я с 1 класса вставал и говорил "геологом", что вызывало уважение, тем более, что далеко не все ребята знали, что это такое. Но так было до класса пятого, а потом что-то внутри стало меняться. И интересы куда-то стали вести в другую сторону. Возник Театр юношеского творчества, в котором я с 6-го класса пробыл до 1 курса института. И как-то поехало, поехало, поехало. Стало все важно.
Но страсть к путешествиям осталась не только как страсть к передвижению, перемене мест и как к узнаванию мест, но еще как (тогда я, конечно, так не формулировал) страсть узнать, как устроена жизнь, как она в разных местах разная и в то же время какая она похожая.
Я помню, куда бы я ни приезжал, в какой-то маленький городок в Сибири, и вдруг удивляешься, что и здесь живут люди. И здесь они живут практически так же, как и в другом месте. В другом домике. Все люди есть люди. Это очень сильное впечатление.
Поэтому, уже учась в театральном институте, я каждое лето продолжал свои путешествия.
Сергей Николаевич: Вы пришли уже в профессию и начали свою карьеру, когда был один режиссер в городе Ленинграде, это был абсолютный властитель дум, я не хочу обидеть других режиссеров, были замечательные мастера, но все-таки БДТ – это был лучший театр Советского Союза. И Георгий Александрович Товстоногов был лучший первый режиссер.
Лев Додин: Он, я бы сказал, был главным режиссером Ленинграда.
Сергей Николаевич: Вот это ощущение, что есть БДТ, есть эта плеяда выдающихся в расцвете и в силе артистов, есть великий режиссер, который ими руководит. Вы модель такого театра на себя примиряли тогда, в 1960-е годы?
Лев Додин: Знаете, я не очень примерял на себя модель руководителя театра. Но я восхищался театром. Я, конечно, знал все спектакли. Не помню, в каких местах какие спектакли я смотрел. Помню, на последнем ряду с мамой смотрел "Пять вечеров". Мне было, наверное, лет 15. Это было замечательно.
Что касается устройства театра, которое я познавал очень постепенно и во многом понял, когда там уже ставил спектакль. Оно мне было не очень близко. Оно как-то противоречило духу и способу построения театра. Если честно говорить, я, с одной стороны, приверженец глубокого профессионализма в театре и считаю, что его все меньше становится, особенно у актеров, а, с другой стороны (все возмутятся), иногда ненавижу понятие "профессиональный театр". Потому что как только это становится просто профессией, да еще профессией, которая сталкивает все время людей лбами, противопоставляет одного другому, мне кажется, становится ужасным домом, ужасной организацией. Я прошел некоторые театры, которые я вспоминаю добром, везде были хорошие артисты, удавалось ставить какие-то спектакли, но вообще устройства театра как иерархического, бюрократического предприятия, организации мне глубоко чуждо.
Сергей Николаевич: А вы знали Георгия Александровича?
Лев Додин: Да.
Сергей Николаевич: Он бывал у вас в театре?
Лев Додин: Он смотрел спектакль "Дом". И после этого он пригласил заниматься… Надо сказать, проявил огромное благородство. Во-первых, тогда вообще пригласить молодого режиссера в Большой драматический театр… Сегодня мне представляется, что вообще получить самостоятельную постановку в Ленинградском театре – это было, я даже не знаю, все равно, что выиграть… Я не знаю, что выиграть. Сегодня все вроде можно выиграть и все проиграть. Поэтому то, что он пригласил и то, что он предложил современную пьесу, которая мне не понравилась и от которой я отказался, чем, наверное, вызвал некоторое удивление, потому что сама честь постановки значила больше. Он предложил еще одну идею. И опять это как-то не сошлось. И наконец я ему предложил свою идею. И он ее принял.
И это общение показало, что тоже очень многие легенды о том, что он только тиран… Особенно когда он был вне публичного пространства, он был очень творческий, тонкий и иногда очень нежный человек. Как только увеличивалась публичность пространства, так он увеличивался в размере и немножко сох. Но, я думаю, еще здесь и пространство его делало. Его окружало такое, с одной стороны, восхищение и преклонение, с другой стороны – некий страх и мера уважения, которой он сам не соответствовал. Поэтому для меня с точки зрения душевной это чуждая модель. Все-таки есть главные артисты, есть не главные артисты. Все-таки главный артист от другого отличается и предпочитает, что это мое место, это твое место, и так далее, и так далее. Притом, что, конечно, в определенный момент там была потрясающая компания. Если я говорю про наш театр "компания", "коллектив", у него, конечно, надо говорить "коллекция". Он собирал коллекцию. И главные люди коллекции знали, что они главные экспонаты.
Сергей Николаевич: У Ахматовой есть воспоминания, как ей однажды Блок сказал, что ему всю жизнь мешает писать Лев Толстой. Там речь шла об одном поэте. Кто-то кому-то мешает. Вам в жизни мешал какой-то режиссер или чей-то театр? Как-то вы с ним соотносили себя или думали о нем, или, кто-то, может быть, опережал вас? Были какие-то такие открытия или присутствия, которые вам мешали?
Лев Додин: Знаете, я не хочу показаться слишком добрым человеком, но нет. Я могу вспомнить тех, кто достоин воспоминаний хоть в большой, хоть в малой мере. Они мне только помогали и учили. Конечно, Эфрос, который возник позже Георгия Александровича. Он нес совсем другие мотивы, другую хрупкость. Конечно, еще до Эфроса "Современник", который переворачивал сознание и который с точки зрения внутреннего устройства был мне гораздо ближе в первые романтические годы жизни. Вот этот маленький домик в гостинице "Пекин" был для меня каким-то святым местом. Когда там снесли дом и возникла стоянка, то я каждый раз, до сих пор подходя, мне кажется, что что-то такое кощунственное, как когда вместо Собора Василия Блаженного сделали бассейн. Вот для меня это своего рода собор. Мы даже себе не представляем сегодня, насколько они перевернули русский театр, какой смысл они снова вернули театру, профессии артиста и так далее. Но, к сожалению, все очень легко и быстро… Хорошее очень быстро и легко распадается и легко превращается во что-то другое. И это другое сохраняется гораздо дольше, чем хорошее. Эфрос. Наконец Любимов, который мне не был очень близок по своим каким-то театральным представлениям, но был очень близок идейно, духовно, и, конечно, удивительно заразителен в своей энергетике. Энергетике у него можно было учиться.
И наконец одна из самых важных фигур и всего театра был Питер Брук. Начиная с его "Гамлета", который я каким-то образом мальчишкой увидел. Когда мы уже подружились, он был очень удивлен этим. И я наизусть помню мизансцену "Гамлета", какие-то куски. А мизансцену "Лира" я помню наизусть. Когда я ему рассказывал, это был 1964 год. Это тоже был переворот в сознании. И затем все развитие Брука, "Вишневый сад", который 25 лет назад меня потряс, я увидел в Нью-Йорке. Я убежден, что лучшего Чехова я не видел. Притом, что сам всю последнюю часть жизни занимаюсь Чеховым. Вот это все… Для меня это все учителя. Очень интересен всегда был польский театр в 1960-е годы. И очень много кино для меня значило. Не потому что мне хотелось снимать кино, а потому что там иногда бывало гораздо больше искусства, чем в театре.
Сергей Николаевич: Вы дважды были женаты, и оба раза на актрисах. В студенческие годы это Наталья Тинькова, а всю жизнь – прекрасная, трагическая актриса Татьяна Шестакова. Вообще, когда жена играет в театре – это некоторое такое волнение. Наверное, в труппе и на сцене. Если бы я вам спросил, что такое Татьяна Шестакова в системе вашего театра.
Лев Додин: С человеческим свойством, Танюша – совсем не жена главного режиссера. Даже иногда кажется, что побольше, чем жена главного режиссера. Поэтому можно говорить о том, чем она художественно является для театра. Мне кажется, просто одним из очень важных духовных составляющих театра, одним из очень важных духовных составляющих. Рядом еще целый ряд идей. Но не просто человек и очень талантливая актриса, которая может играть как большая актриса большие роли. Это само по себе очень важно. Но это определенное миросознание, это удивительное отношение к тому, что она делает. Когда она репетировала "Лизку", у нее возникла целая книга (5 или 6 стопок тетрадей) по поводу "Лизки", внутренние монологи, вся история ее жизни.
Такой момент присвоения, который, конечно, должен заражать других. Кроме того, тема сострадания, тема любви к человеку и способность человека любить – это, наверное, ее главная тема. И она распространяется по жизни и по театру. При этом я не хочу ее никак выделять из целого ряда других. Вообще мне кажется, что притом, что наш театр действительно компанейский, в нем нет принципиально звезд. И я даже никогда не употребляю термин "ведущий артист". Потому что все куда-то ведут или не ведут никуда. Просто есть очень компания очень мощных индивидуальностей. Но опять каждый приносит какую-то часть своего мироустройства. Для меня Сергей Курышев или Иванов, Сергей Власов, Наталья Акимова – все это очень крупные человеческие единицы, личности. Танюша среди них, мне кажется, один из душевных центров. Так мне, во всяком случае, кажется. Как кажется внутри театра – это надо спросить.
Сергей Николаевич: Из зала мне всегда казалось, что это ваша такая первая скрипка в оркестре. На нее, на ее голос, на ее монологи (большие роли, маленькие) настраивается оркестр всего спектакля. Во всяком случае, так было в "Бесах", когда с нее все это начиналось, так и в "Жизнь и судьба" один монолог, и на нем держится…
Лев Додин: Мне неудобно. Я никогда так много не говорил о Танюше. Хотя, наверное, зря. Это неправильно. Потому что всякому артисту не хватает хороших слов. А я вообще их мало умею употреблять в работе. Но она способна услышат, уловить и дать ноту, которую иногда другой не способен взять. Поэтому я помню, что она заболела, был такой момент, а нам надо было играть в Москве "Бесов". Так уж получилось. Нам пришлось отказаться от ее монолога вначале. И ужасно трудно было начать спектакль. Потому что все, что дальше, не попадало в ноту. Потому что, конечно, найти ту единственную ноту, которая должна задавать… Это не значит, что она единственная нота. Потом много других очень важных нот. Но ту единственную она могла взять и может взять. Хотя, еще раз скажу, есть немало артистов, которые задают сегодня ноты многим спектаклям.
И особенно я рад или пытаюсь радоваться, что появляются совсем новые молодые люди и дамы, которые могут научиться обладать такой возможностью. Но это где-то впереди. Но это очень важно для театра. Если такого не возникнет, то все быстро начнет загнивать. Хотя театр – это такое дело (как, наверное, и человек), что или он растет, или он умирает, или он все больше становится художественным или он сразу рушится. Поэтому каждый день… Нельзя сказать: "Остановись, мгновение, ты прекрасно". А как только ты говоришь себе "Кажется, сегодня все в театре хорошо, наконец мы всего добились" – все, на следующий день все рушится. И ты понимаешь, что ничего не добились.
Сергей Николаевич: В легенду Театра Додина входят эти ваши поездки, ваши экспедиции по местам ваших героев. Известно ваше абсолютно эпическое путешествие на родину Федора Абрамова, когда вы делали "Дом" и "Братья и сестры", в село Веркола. Более того, спустя много-много лет, вы туда снова вернулись уже с молодыми актерами. Что изменилось в этой Верколе? Вы как-то наблюдали эту жизнь?
Лев Додин: Интересный вопрос. Я могу говорить только очень аккуратно, чтобы не обидеть своих друзей из Верколы. Там половина деревни – наши друзья и мои личные друзья уже много лет. Понимаете, мне кажется, что изменилось очень многое и почти ничего. Есть такой парадокс. Был знаменитый монастырь, один из самых крупных на севере. Когда мы первый раз там были, это была абсолютная разруха, заплеванное и буквально загаженное дерьмом. Там кусочек этого монастыря был выделен под школу для неполноценных детей. Как раз жили в этом помещении, потому что на каникулы куда-то детей отпустили, они уезжали. Так что мы жили как раз там, где надо жить артистам. Для неполноценных детей. Это как раз наше определение. Мы искали, где порепетировать и обнаружили один зал, который, видимо, применялся как спортивный. И в качестве щита для баскетбольной корзины использовалась икона Богоматери довольно хорошего старого письма. Она была перевернута, висела внизу. И вот я думаю: несколько поколений веркольцев (а там до этого была просто школа) били в лицо Богоматери. И никому не казалось это странным.
Сегодня вся деревня глубоко религиозна. Но при этом никто… Причем, я знаю много людей, которые никогда не думали о Боге, но вдруг все стали религиозны. Я не хочу никого обидеть, но я не знаю никого, кто раскаивался за то, что когда-то он был не таким и когда-то все, что происходило, он за это никак не отвечал и не отвечает. Это свойственно вообще человеку. И это один из решающих фактов истории нашей страны.
Я помню, в советской Верколе... "Раньше надо было вставать в 5 утра, чтобы прийти на сенокос на свое поле, доить коров". А сейчас в 12 часов еле-еле соберутся на этот покос, потому что он общественный и так далее. Я сам был на этом сборе и видел, как это происходит. Очень забавно. А теперь говорят: "Что ж такое? Если хочешь как-то жить, надо вставать в 5 утра, заниматься сенокосом". И так далее. Что-то меняется. Но что-то, чувство того, что от тебя мало что зависит, а все как-то поворачивается помимо тебя и ты имеешь право быть этим недовольным – это, мне кажется, сохраняется. Но это одно из важнейших свойств всей нашей родины. Нам часто кажется, что и хорошее, и плохое от тебя не зависит. Ты и за это не несешь ответственности, и за это не несешь ответственности. Имеешь право быть недовольным. И слава богу. Хорошо, что кто-то может быть недовольным. Но как-то никто не сопоставляет это… Очень редко сопоставляет это со своей собственной значимостью и со своей собственной ответственностью в настоящем, в будущем и, конечно, особенно в прошлом.
Сергей Николаевич: Вообще, я так думаю, одна из ключевых тем вашего творчества, вашего театра…
Лев Додин: При этом в Верколе сохраняется очень много добра и доброты. Притом, что в деревнях всегда есть и лицемерие, и так далее. Но доброты, широты души там действительно много. Поэтому ребята, которые ездили в 2015 году туда, они приехали такие возбужденные, что мне пришлось даже потом обращать внимание на некоторые проблемы и сложности их существования.
Сергей Николаевич: Но их вдохновила эта поездка.
Лев Додин: Да. Они влюбились в этих людей, в этот народ, в этот язык, в этот особый говор, в диалект по сути, в это пение. И, конечно, в красоту. Поэтому все так сложно переплетается.
Сергей Николаевич: Я хотел вообще спросить важное. Потому что мне кажется, что так выстраивался весь ряд ваших спектаклей. Я понимаю, что очень важно то, что называется религиозным чувством. И тот роковой в какой-то момент для вашей биографии спектакль "Мать Иисуса" по Александру Володину, который был запрещен и из-за которого вам пришлось уйти из ТЮЗа. И дальше. В общем, христианская, религиозная тема очень важная. По крайней мере, ее считываешь практически во всех ваших спектаклях. Вы сами верующий человек?
Лев Додин: Интимный вопрос. Я не очень люблю отвечать на интимные вопросы.
Сергей Николаевич: Но то, что касается того, что называется христианство…
Лев Додин: Конечно, меня с юности волновал вопрос христианского учения, христианства как культуры, как мироощущения, христианская этика. Повторяю, не религиозная и уж тем более не церковная, а именно христианская во всей своей широте. Та этика, которая родила европейскую цивилизацию. Особенно это, наверное, было важно, потому что я рос в основном в те годы, когда все связанное с религией и преследовалось, и было закрыто.
Сейчас трудно себе представить, что за провоз Библии через границу могли арестовать и посадить, и так далее. Естественно, за провоз оттуда сюда. Сегодня очень многое не объяснить, очень многое забыто. И, как ни странно, часто забыто самой церковью.
Поэтому в этом еще был, наверное, недозволенный запретный плод. Но эта этика обладает такой завораживающей силой и энергией. Такое противоречие реальной человеческой жизни и тому, к чему взывал, и те понятия, которые рождались с Христом – это, наверное, важно. Я не очень люблю про это говорить, потому что мне кажется, что это должно возникать в результате спектакля. Но, конечно, для меня это очень важно, потому что мы все живем совсем не так, как вроде бы должны были жить. С другой стороны, свобода выбора, которая нам дана, оказывается, что мы вполне всегда ее недостойны. И это, может быть, одна из главных тем наших довольно невеселых спектаклей. Все говорят: "Возлюби ближнего как самого себя". И все не получается никак. И я в последнее время стал думать: "А, может быть, мы просто не умеем любить самого себя и относимся к другим так же безответственно, так же плохо и так же нетребовательно, как относимся к самим себе?".
Сергей Николаевич: У вас есть прелестная фраза. Я не знаю, ваша ли она. Но, по крайней мере, услышал я ее в вашем исполнении: "Сложности украшают жизнь". Мне показалось – как это элегантно сформулировано. Как вам кажется, какая главная сложность украсила вашу жизнь?
Лев Додин: Их было так немало. Сложность составляют богатство жизни, действительно. Тем более, что несложности могут возникать только на секунды. Это есть намек на то, что мы называем счастьем.
Наверное, кроме всех сложностей в жизни, в работе, неприятия властями, страстей, любви и так далее, все-таки возможность и невозможность достичь совершенства и достичь того, что тебе представляется, манится, что можно достичь. Поскольку вся жизнь посвящена театру, так уж получилось, как невозможно в театре достичь того, чего тебе хочется достичь. Понимаете, когда выходишь смотреть на свой спектакль в зрительный зал, любимый, и видишь, что здесь могло быть гораздо глубже, здесь могло быть гораздо тоньше, здесь могло быть гораздо связнее. И ты не знаешь, возвращаться к этому спектаклю, рождать следующий… Когда рождаешь следующий, столько надежд с ним связано. А потом все равно очень многое из того, что хотелось и не получилось. И второе, конечно, особенно с годами нарастающее чувство беспокойства и тревоги – каждый раз, когда ты делаешь спектакль, какой-то важный для тебя, а других вроде стараются не делать, тебе кажется, что ты что-то изменишь. Особенно в юности казалось, что можно поставить такой спектакль, что выйдут люди совсем другие. А когда-то, я помню, Танюша, Сережа Бехтерев, которые дружили, они сказали: "Надо сыграть так, чтобы у зрителей случились инфаркты". Это звучит жестоко, но что-то такое совершилось. И чем дальше, тем больше чувства разочарования, отчаяния. Вроде ты сделал, ты сыграл, было столько художественной пыли вокруг, энергии, вчера еще был праздник. А сегодня просыпаешься – и вроде ничего не изменилось. Читаешь газету – не изменилось. Встречаешься с людьми – не изменилось. И иногда руки хотят опуститься. Но что-то пока их заставляет не опускаться. Но это действительно очень серьезно. Потому что все время нужна энергия заблуждения. А все труднее находить повод для нее и питать ее все труднее и труднее.
Сергей Николаевич: Это был Лев Додин в программе "Культурный обмен" на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго. До свидания.