Марина Брусникина: Если убрать из актерской профессии амбиции,которые разрушают тебя, то это прекрасная профессия
Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Театр – это не то место, где следует искать справедливости, поэтому когда она вдруг торжествует, испытываешь особенную радость и счастье, к которым часто примешивается много печали, почему так поздно, почему такая дорогая цена. Именно это чувствовали многие театралы при сообщении, что руководителем Московского театра «Практика» стала заслуженная артистка России, режиссер и педагог Марина Брусникина. Сегодня Марина в гостях у «Культурного обмена», и мы поговорим о том, как будет складываться будущее этого театра, и о работе в Московском художественном театре, и верит ли она в справедливость.
Голос за кадром: Марина Брусникина – театральный режиссер и педагог, актриса, заслуженная артистка России. Родилась в Москве. Окончила школу-студию МХАТ (курс Олега Ефремова). В 1985 году была принята в труппу Московского художественного академического театра, а с 2002 года по совету Олега Табакова начала заниматься режиссурой. Ее первый спектакль по пьесе Виктора Астафьева «Пролетный гусь» был оценен по достоинству: режиссером Брусникиной заинтересовались Театр имени А.С. Пушкина, «Сатирикон», новосибирский «Глобус», Российский молодежный театр, Театр имени Моссовета, театр «Сфера» и другие театры. В октябре 2018 года после скоропостижной кончины мужа Дмитрия Брусникина была назначена вслед за ним художественным руководителем театра «Практика».
Сергей Николаевич: Здравствуйте, Марина.
Марина Брусникина: Здравствуйте.
Сергей Николаевич: Спасибо, что пришли. Я не знаю, уместно ли вас поздравлять с этим назначением руководителем театра «Практика» после неожиданного и трагического ухода Дмитрия Брусникина накануне нового сезона. Мне кажется, никакой другой кандидатуры и быть не могло, но мы с вами знаем, что обстоятельства по-разному могут складываться, поэтому, наверное, стоит поблагодарить Департамент культуры за это во всех смыслах мудрое и правильное решение.
И все-таки в данном случае что вы почувствовали, когда поняли, что придется отвечать за театр, в свое время порученный вашему мужу?
Марина Брусникина: Ну сначала не хотела, конечно.
Сергей Николаевич: Не хотели, да?
Марина Брусникина: Нет. Более того, я даже не хотела, чтобы Дима на себя это взваливал, потому что уже когда пошла вся эта ситуация, что по-другому нельзя было и что нужно было брать «Практику» на себя, для того чтобы как-то продолжала развиваться история, связанная с мастерской Брусникина, то я была категорически против. Там были всякие моменты очень сложные, наоборот, я ему говорила: «Ты подумай, вообще стоит ли гробить себя, свое здоровье, свою жизнь ради вот этого».
Сергей Николаевич: А это было где-то год назад, да?
Марина Брусникина: Нет, это в последний момент.
Сергей Николаевич: В последний момент все это происходило, да?
Марина Брусникина: Да, они же в принципе существовали как-то два года в этой «Практике», их туда резидентами позвали. Но потом там все усложнялась и усложнялась жизнь, там разные были причины, не хочу даже как-то сейчас в этом во всем разбираться, это все в прошлом. И в какой-то момент стало понятно: либо опять уходить, либо брать Диме это все на себя. И для меня всегда это было очень неоднозначно, скажем так. Но он так считал нужным, он все для этого сделал, даже довел все до такого логического конца, что разделили должности, что нашелся замечательный директор Мездрич. Вы поблагодарили департамент за мое назначение, я, конечно, тоже очень благодарна за это, мы все благодарны за то, что назначили Бориса Михайловича Мездрича.
Сергей Николаевич: Это решение было принято еще при Диме.
Марина Брусникина: Это было раньше, да, при Диме, и успели разделить все должности. И когда, конечно, все это случилось, то прямо категорически я не хотела… Это трудно объяснить, но реально не было никаких сил. Но потом… Непонятно срабатывает организм, извините, то нормально, то не очень, да. Но потом действительно начинаешь думать, что тогда зачем все, зачем Дима тратил столько сил, как быть тогда с ребятами, даже не с мастерской, потому что все равно она существует отдельно, а с командой, там вокруг Димы очень много талантливых ребят, которые считаются молодыми (типа Юры Квятковского, Алеши Розина, Сережи Щедрина), но они же тоже взрослые люди, им тоже надо реализовываться. Очень не хотелось, чтобы это все распалось.
Сергей Николаевич: Чтобы не расходились как-то по другим театрам.
Марина Брусникина: Ну конечно. Все равно все было сделано, для того чтобы эту команду собирать. И, наверное, в этом варианте, конечно, моя фигура всех по крайней мере внутри коллектива очень устраивала, потому что понятно было, что я буду действовать по задуманному Димой плану, все равно мы единомышленники все, сможем как-то договориться. Поэтому месяц…
Сергей Николаевич: …был сомнений и размышлений.
Марина Брусникина: …как-то я думала… Да. Но когда уже я сказала, что да, давайте мою кандидатуру обсуждайте, тогда уже Борис Михайлович вышел с предложением в департамент, и так все сложилось.
Сергей Николаевич: А то, что это был Димин проект, то есть все, что касается студии…
Марина Брусникина: Мастерской.
Сергей Николаевич: Вы же тоже принимали в этом участие.
Марина Брусникина: Да, конечно.
Сергей Николаевич: И в выборе репертуара, и в том, как складывалась вообще история мастерской.
Марина Брусникина: Ну конечно. Это же возникло, когда стали набирать этот курс, который сейчас мастерская Брусникина, и тогда время такое было, все бурлило, все менялось в театре, было много нового и интересного. И как раз выпустился курс Кирилла Семеновича Серебренникова, тоже в школе-студии уже были какие-то совершенно, много нового и интересного там происходило. И в какой-то момент, я просто помню это собрание, когда мы, педагоги курса, собрались у Дмитрия Владимировича Брусникина и решили: а что нам мешает начать пробовать помимо той системы, в которую мы все верили, работали, в общем, всегда все равно занимались таким театром живым, воспитание, скажем, молодым ребят, но тенденции-то были понятны, – почему нам не начать пользоваться всем, что наработано? И тогда стали возникать на курсе Максим Диденко, тогда возникло «Вербатим» как течение, и все это было как бы совместно поставленной задачей. И пока воспитывались студенты, конечно, я во всем этом принимала активное участие, но всегда все равно дистанцировалась. Я ведь даже в школе-студии не преподаю, только на курсе у Козака-Брусникина. Я все время уходила, я всегда работала на других курсах, потому что мне казалось, что это неправильно, что…
Сергей Николаевич: А вы хотели как-то именно дистанцироваться, это был сознательный выбор или так складывались обстоятельства?
Марина Брусникина: Мне кажется… Нет, я специально. Мне не хотелось, я ненавижу вот эту семейственность, я ненавижу, когда ты имеешь даже не право, а возможность, это только женщины знают, как это легко делается, как ты можешь влиять исподтишка на мнение. Я это все очень не люблю, поэтому я сознательно уходила на другие курсы преподавать, работала на другом курсе. Потом уже Козак-Брусникин мне сказал: «А что это ты там ставишь, а у нас нет? Давай-ка обратно», – и так я и работала всегда на двух курсах, чтобы… И сознательно, я сознательно пыталась выстраивать ситуацию, насколько это возможно, что это Димино дело, что это его как бы… Что мне нельзя ни в коем случае…
Сергей Николаевич: Как-то влиять, доминировать.
Марина Брусникина: Да, хотя, конечно, все равно, ну как, это мои дети.
Сергей Николаевич: Естественно, это было неизбежно.
Марина Брусникина: Да.
Сергей Николаевич: Вообще поразительная история вашего союза: у каждого из вас было свое имя, свой путь в искусстве, притом что имя было одно…
Марина Брусникина: Ну да, фамилия.
Сергей Николаевич: И то, что, в общем, этот путь долгие годы ограничивался Московским художественным театром, то есть это было все равно вписано в рамки МХАТ. И вот скажите, вот эта связанность вас сковывала или, наоборот, давала крылья?
Марина Брусникина: Ну как-то я никогда не ощущала. Понимаете, может быть, действительно это с самого начала, мы очень развивались параллельно, но по-разному. У Димы была абсолютно своя судьба, он очень рано попал во МХАТ, там он со второго курса стал играть все главные роли у Олега Николаевича Ефремова, и Ефремов, конечно, его бесконечно любил. У меня там сложнее складывалась актерская судьба в этом смысле, хотя я тоже пришла в театр, но гораздо позже. И я сразу начала заниматься преподаванием очень активно, а Дима с Ромой нет, они гораздо позже, им вот это ходить в 9 утра в институт, они этого не понимали. И я вот сложилась как педагог раньше, то есть у меня началось вот это свое дело. И когда они уже пришли в институт преподавать, это уже сознательно, когда Олег Павлович уже пришел, стал ректором, он Диму с Ромой так активно взял, дал им курс. Все равно это было все параллельно, и режиссурой тоже, получается… Я раньше стала делать спектакли.
Сергей Николаевич: В одном из интервью вы приводите слова ректора училища МХАТ. Когда он узнал о том, что вы собираетесь соединиться, пожениться с Димой, он вас вызвал, именно вас, и сказал о том, что в паре может быть только одна звезда, он как-то так строго предупредил вас…
Марина Брусникина: Да-да, что со мной ничего хорошего не случится в этом варианте.
Сергей Николаевич: …что вас не ждет, потому что звездой будет Дима. Вы думали об этом, или все-таки любовь побеждала и никаких вариантов вы не рассматривали других?
Марина Брусникина: Нет, конечно, побеждала любовь. Потом я как-то изначально даже помню, когда еще училась в школе, я училась в литературной школе знаменитой 232 у прекрасного литератора Льва Соломоновича Айзермана, и у нас был какой-то диспут… Мы все время на разные темы, у нас был какой-то разговор про то, что в этой профессии обязательно нужно состояться и стать кем-то, иначе это зря. И я помню, что я очень спорила с этим, я доказывала обратную точку зрения.
И так я и жила, я все время считала, что вообще если убрать из этой профессии амбиции, которые мешают жить, разрушают тебя, если убрать вот эти амбиции, то есть стремления стать кем-то, то это прекрасная профессия. В общем, это какое-то мое такое глубокое убеждение: ты занимаешься любимым делом, ты делаешь то, что ты можешь. Я не обманываю себя реально, то есть у меня впереди всегда стояло что-то другое, у меня не было такой сверхзадачи…
Сергей Николаевич: Но вы же поступили на актерский факультет.
Марина Брусникина: На актерский, но я занимаюсь прекрасной профессией, играю роль. Понятно, что хочется, чтобы давали роли, чтобы тебя ценили…
Сергей Николаевич: …чтобы эти роли были главными.
Марина Брусникина: Это понятно. Но как бы все равно у меня вначале были не амбиции, вначале все-таки, наверное, любовь к профессии.
Сергей Николаевич: К театру.
Марина Брусникина: А что касается ситуации с Димой, конечно, в первую очередь была любовь. Мне было совершенно все равно, буду я кем-то или не буду, вообще даже про это не думала, хотя разговор этот запомнила.
Сергей Николаевич: А вообще можно быть в этой профессии, в актерской профессии, я сейчас думаю о ваших студентах, о ваших учениках без вот этой амбиции во что бы то ни стало иметь эти главные роли, привлекать к себе внимание, быть центром каждой постановки?
Марина Брусникина: Ну опять-таки я не лукавлю, я считаю, что не просто можно, а нужно.
Сергей Николаевич: Да?
Марина Брусникина: Другое дело, что ты должен иметь очень много сил и энергии, для того чтобы реализовывать то, что ты хочешь, вот как бы спать в этой профессии точно нельзя, ждать от судьбы подарков точно нельзя. Но реализовывать себя ты обязан, обязан понять, что никто кроме тебя этого не сделает, чем раньше ты это поймешь, тем лучше. А все остальное... Мне только мешало и мешает… Я так воспитывалась, мы две сестры-близнецы, у нас папа нас воспитывал очень амбициозно, что вот как раз надо чего-то достичь, надо сделать…
Сергей Николаевич: …надо стараться, надо биться.
Марина Брусникина: Да, исключительно отличницами надо было быть, это все понятно. И у меня такая сестра, и она взяла как бы весь этот воспитательный удар на себя. А я все время была сзади и все время думала: «Зачем это надо? Что это такое?» Мне так это было мучительно, что мне все время говорили про то, что надо быть лучше. Поэтому тут разные точки зрения. Меня как бы спасла сестра, что я так тихо-тихо за ней состоялась…
Сергей Николаевич: …могла в этой тени находиться.
Марина Брусникина: Да. Мне кажется, это индивидуальность. Я страдала от этого, я страдала от того, что надо кому-то чего-то доказывать.
Сергей Николаевич: Я знаю, что Олег Николаевич Ефремов, мы сейчас об этом говорили, очень любил Диму. Действительно главные роли, он как-то был сразу заметен в труппе МХАТ, когда он им руководил. На вас каким-то образом вот эта приязнь распространялась, как вы думаете?
Марина Брусникина: Олега Николаевича?
Сергей Николаевич: Да, Ефремова.
Марина Брусникина: Были очень разные этапы. У него так: он очень жесткий как воспитатель, он по большому счету всегда судил. И я помню, что когда мы поступали, то я не была в его таких фаворитах, то есть я была фаворитом, я это точно знаю, у Андрея Васильевича Мягкова, скажем, но я не была фаворитом у Ефремова. После первого же знакомства на первом курсе, когда нас только собрали и мы что-то такое читали, я была страшно умная, читала умных авторов, и он просто все, и я тут же попала в фавориты.
Сергей Николаевич: Да?
Марина Брусникина: Потом на втором курсе у тебя у одной пять с плюсом по мастерству артиста, а на третьем курсе тебя просто ненавидят, потому что ты не можешь сыграть то, что от тебя требуется. Очень разные. Но в конце института, тоже там был сложный период, потому что он взял ребят, мальчиков, в театр не взял девочек, хотя обещал мне и Полине Медведевой, через 2 года только он нас взял. И вот в какой-то момент я помню, что даже не взяв меня в театр, мы в институте пересеклись, и он как бы мне сказал очень хорошие слова про меня. То есть это…
Сергей Николаевич: …было важно, да?
Марина Брусникина: Да, были какие-то моменты поддержки невероятной. Потом в театре все было опять периодами, иногда было безумно сложно, он тебя не видел и не понимал, не принимал. Я сама была во многом виновата, потому что я, конечно, его очень боялась, не было такой, наверное, еще свободы. Много времени прошло, пока я ощутила какую-то независимость. Потому что есть такие индивидуальности в этом смысле очень независимые, им все равно, кто на них смотрит и что этот кто-то говорит, – нет, у меня перед ним был, конечно, страх. И только вот уже практически в конце, когда я начала делать этот «Круг чтения», это было при Олеге Николаевиче еще, он же мне сказал: «То, что ты сейчас делаешь, – это самое главное». Вдруг он мне дал почему-то главную роль, я вообще даже в каком-то непонятном, как это могло случиться. Мы ставили спектакль Ливанова, вдруг он говорит, чтобы я играла Сару. Это что такое вообще, с какого? И когда я это сделала, это был прогон, он это видел… Я помню этот разговор телефонный, он уже очень болел, он мне сказал: «Ты молодец», – и я с этим так и живу. Так не случилось, в результате…
Сергей Николаевич: С этими словами. Все равно вы не играли, да?
Марина Брусникина: Нет, Олег Павлович пришел, он все это…
Сергей Николаевич: А вот вообще вот этот приход Табакова с другой театральной моделью – театр успеха, театр звезд, это такой большой театральный молл очень разных, очень разных спектаклей, – как вы себя почувствовали после Ефремова и Дима вот в этом пространстве театра?
Марина Брусникина: Вот смотрите, особенно в последнее время, когда ты, в общем, уже получается так, что Олег Николаевич тебя признал, принял, ты все доказал, и вдруг это все заканчивается, абсолютно я помню это ощущение, что закрылся занавес и дальше ты сама. Ты сама, у тебя за спиной нет никого, кто тебе может помочь. Но это была такая ситуация, хотя с Олегом Павловичем было так, что он уже был ректором школы-студии, он очень хорошо знал меня как педагога, более того, он очень любил меня как педагога, он всячески мне… Придя на один мой экзамен, он, помню, просто хохотал как ненормальный, потом стал очень меня поддерживать. Он все время меня звал в «Табакерку» заниматься с ребятами, он мне давал учеников. Он в этом смысле меня очень поддерживал как педагога. Но это, конечно, другое, я могла бы и остаться педагогом.
Но вот когда он пришел во МХАТ, он пришел на «Круг чтения» и все, и дальше «бери автора, делай спектакль». Какой спектакль? Вообще зачем делать спектакль? Ну сделала «Пролетного гуся», что хочешь, делай дальше, делай дальше. И дальше вот сколько лет, всегда что хочешь, то и делай. То есть, конечно, режиссером… То есть мой такой, видите, путь сегодняшний, конечно, Олег Павлович.
Сергей Николаевич: «Круг чтения». Действительно поразительно, что это как бы Ефремов благословил вас на эту историю. Потребность в каких-то авторах, которые, может быть, не очень на слуху, которых вы, в общем, зачастую открывали для широкого слушателя, зрителя, – это идет еще из вашей юности, из того самого первого экзамена, когда вы читали вот этих сложных и малоизвестных поэтов? Это такая потребность души была?
Марина Брусникина: Это литературная школа, это, конечно, любовь к литературе, к анализу. Это Олег Николаевич Ефремов, от которого мы просто, не знаю, впитали с молоком, что современный театр не может быть без современных текстов. Я и до «Круга чтения», когда просто была педагогом в школе-студии, всегда брала современных авторов, это был такой момент всегда спорный для старших педагогов. Мне всегда, когда я брала Петрушевскую, рассказывали: «Мариночка, это не Шекспир», – это с тех пор моя любимая фраза, я просто не могу. Когда тебе вот так. Этот критерий уникален, конечно, никуда не двинешься, если так думать, никуда и никогда. Ну да, наверное, это так. И потом я не понимаю, это была какая-то интуиция, когда я решила, что надо сделать эти вечера во МХАТ, почему я решила, что это должна быть только современная литература, я сейчас даже объяснить не могу. Может быть, потому что это действительно область, которой тогда вообще никто не занимался, вот никто. Вы понимаете, позже все, и театр, и «Практика» – все позже, мы… До этого 1999 год, 1998-й.
Сергей Николаевич: Я знаю, что поэты, во-первых, очень ревниво всегда относятся к тому, когда их читают.
Марина Брусникина: Ну конечно.
Сергей Николаевич: Более того, как правило, всегда бывают недовольны. А вы поэтов приглашали на свои концерты?
Марина Брусникина: Да.
Сергей Николаевич: Как они относились к этому звучащему своему слову?
Марина Брусникина: Ну вот смотрите, я как бы считаю, что мы никогда не договоримся, понятно. Есть просто прекрасная цветаевская цитата, я, к сожалению, сейчас точно ее не скажу, но я смысл скажу: когда она говорит о том, что поэт читает, для того чтобы скрыть, а актер, чтобы вскрыть. То есть как я это понимаю, поэт настолько все это сам слышит, это внутри, это твое личное, твой внутренний мир, который ты можешь выворачивать, оно есть, он звучит, ты как бы в нем и находишься. А актер должен это каким-то образом транспонировать.
Сергей Николаевич: Выразить.
Марина Брусникина: Да, на самом деле транспонировать, и дальше только степень твоего вкуса, степень твоей чуткости, степень твоего совпадения. И очень же разные мнения по поводу того, как надо читать стихи: кто-то в одно верит, кто-то в другое, кто-то в третье, и никто никогда ни с кем не договорится, это однозначно. И это я все время в школе-студии испытываю, когда ты не можешь вложить свои уши даже педагогам, ты говоришь: «Ну так нельзя!» Тебе говорят: «Почему так нельзя?» И никому ничего не докажешь, там уже просто все делятся: этот человек считает, как ты, а этот считает по-другому. Но опыт у нас был, конечно, когда мы просто сделали вечер, была эта группа поэтов 2000-х гг. – Инга Кузнецова, Амелин, Шульпяков и Тонконогов – и мы сделали их вечер и позвали их, они читали, и ребята-актера тоже читали их стихи. И вот там были люди, которые говорили, что так, как артисты, нельзя… Не зрители, а тоже околопоэтические люди, критики: «Давайте мы вам покажем, как надо, вот так нельзя, как вы».
Сергей Николаевич: И как это было?
Марина Брусникина: Никак, я на это не реагирую. Потому что нет, нельзя реагировать.
Сергей Николаевич: Но это, вы знаете, известны истории, когда Михаил Козаков с огромным пиететом и любовью стал читать стихи Бродского в присутствии Бродского, и после некоторой паузы в расчете, наверное, на аплодисменты или на какие-то восторженные слова он вдруг услышал: «Никогда больше этого при мне не делай».
Марина Брусникина: Ну понятно. Но я, например, считаю, тоже у всех свое отношение к тому, как читает Козаков, скажем, Бродского. Но вот я считаю, что очень важно слышать самих поэтов. Вот, например, надо слышать мелодику Бродского, ее нельзя разрушать. Более того, я даже актерам всегда говорю… Допустим, Давида Самойлова кто-то берет, читает. Я говорю: «Ну посмотрите на фотографию, просто посмотрите на фотографию – вы не сможете, увидев этого человека вот в этих очках…»
Сергей Николаевич: В тройных очках.
Марина Брусникина: «Вы не сможете это, вы не имеете права как-то «сентименталить» или читать по-женски. Вы посмотрите на это лицо». Мне кажется, это очень важно. Во-первых, надо слушать, как читают поэты, но это все дело в твоем вкусе…
Сергей Николаевич: Но ты не должен повторять при этом чтение поэтическое.
Марина Брусникина: Нет, конечно, ты все равно… Как мне кажется, со мной могут не соглашаться, ты обязан сохранять размер, строку, ты обязан это делать, потому что хотел бы, написал бы в строчку, хотя сами поэты иногда читают по-другому. Но опять-таки они слышат, они слышат все равно этот внутренний ритм, эти волны. То есть есть какие-то законы, которые для меня нельзя нарушать.
Сергей Николаевич: Вообще в России существует определенная такая чтецкая школа, там были и великие имена (Яхонтов, Журавлев), в наше время она была продолжена Юрским, Демидовой и так далее. Вообще вот эта чтецкая школа существует, или она сейчас как-то радикально меняется, как вам кажется?
Марина Брусникина: Ну вот, допустим… Я не могу так глобально рассуждать опять-таки, я точно знаю, что современные поэты диктуют свои законы произнесения текста. И в этом смысле есть ли сейчас уже такая прямо школа… Но по крайней мере многие об этом думают, задумываются и, в общем, понимают, что так, как раньше, нельзя.
Сергей Николаевич: Уже нельзя читать.
Марина Брусникина: Мне кажется, да. Но это же очень разное. Я очень люблю со студентами работать, это как бы такой метод, в который я верю, он называется сравнительным анализом. То есть мы берем, мы не занимаемся, скажем, чем-то одним, а мы берем с двух концов: с одной стороны мы семестр берем и занимаемся Третьяковским, Сумароковым, Ломоносовым…
Сергей Николаевич: XVIII веком, да?
Марина Брусникина: Да, и одновременно занимаемся современной поэзией. То есть студенты имеют, они берут одно произведение такое, одно такое, и ты занимаешься как бы и тем, и тем, и он понимает колоссальную разницу, как можно донести мысль в этом невероятном Ломоносове и что такое современная поэзия, что это могут быть совершенно иногда очень разные способы существования. И вот именно в сравнении, так же как в современной прозе, когда берешь какую-то короткую прозу современную (того же самого Ропера, но это просто потому, что, понятно, это имя на слуху) и берешь классического Гоголя, хотя это тоже длинные фразы, тоже построение очень такое сложное, как и у Воропаева, и тоже разные способы существования в этом тексте. И вот из этого… Они должны знать и уметь по-разному, они должны понимать, что существуют варианты. Ты даже прочитать Гоголя как Воропаева, ради бога, но просто ты понимаешь эти, ты их оснащаешь какими-то разными, что ли…
Сергей Николаевич: …техниками, да?
Марина Брусникина: Техниками, да.
Сергей Николаевич: Восприятия, чтения текста.
Марина Брусникина: Да, особенно в наше время, когда настолько все быстро меняется, так много разных возможностей, в общем, нельзя сказать, что нельзя и не имеем права говорить, что вот это правильно и надо так, а вот так нельзя, потому что это ужасно, – можно и так, и так, и так. Они должны знать, как, и с любым режиссером уметь его услышать, а дальше пожалуйста, имей свою точку зрения, но как бы ты можешь…
Сергей Николаевич: Ты в любом случае оснащен.
Марина Брусникина: Это профессия.
Сергей Николаевич: Ты в любом случае оснащен профессией.
Ваши режиссерские опыты не ограничивались только литературным театром, то есть вы делали, в общем, разные спектакли. Это были спектакли на разных сценах и не только в Московском художественном театре. В этом смысле вот этот опыт на других сценах в Театре Еланской (в театре «Сфера»), в Российском молодежном театре. Что он вам дал?
Марина Брусникина: Ну, может быть, первое, куда я поехала, был Новосибирск после МХАТ, «Глобус».
Сергей Николаевич: А, это был еще Новосибирск.
Марина Брусникина: Да. Мария Сергеевна Ревякина мне сказала: «Поедешь в «Глобус»? Я сразу, не думая сказала, что поеду. Это проверка себя тогда была, потому что одно дело… Мне все время казалось, что это случайно, – подумаешь, собрала ребят, родился спектакль. Тут мне хотелось себя проверить, смогли ли я с другими актерами, с людьми, которые вообще меня не знают. Так, в общем, в основном всегда это и была проверка, то есть ты приходишь в новый коллектив, тебе интересно. А потом уже получается, когда тебя как бы зовут, всегда ты предлагаешь материал, на который идут, но у тебя очень много материала, который ты хочешь реализовать, скажем так, и ты понимаешь, что ты во МХАТ не можешь ставить одна бесконечно, никто тебе этого не даст делать. А хочется… А потом влюбляешься, я пришла в РАМТ к Алексею Владимировичу Бородину, первый спектакль «Лада или радость», я абсолютно влюбилась в этот театр, в Бородина, в актеров.
Сергей Николаевич: Это же повесть была, да?
Марина Брусникина: «Лада или радость»? Да, это Тимура Кибирова повесть.
Сергей Николаевич: А вы принесли этот текст или вас на него позвали?
Марина Брусникина: Я принесла этот текст. Но это получилось очень любопытно, потому что меня когда Алексей Владимирович несколько лет звал, он что-то увидел, по-моему, в «Сатириконе» «Сказки Пушкина», не знаю, это надо у него спросить, почему вдруг он вот так вот стал меня звать. И как-то я долго не могла дойти, хотя это рядом. И вот в результате, когда я уже дошла года через два до РАМТ, то я предложила три варианта, в том числе «Лада или радость». А «Ладу или радость» мне дала прочитать наша прекрасная артистка Юля Чебакова во МХАТ. Но я помню, что я тоже как-то в самолете почему-то стала читать эту повесть, летом, когда летела обратно в Москву из отпуска и хохотала на весь самолет, реально хохотала на весь самолет, ничего не могла с собой поделать. И я вот пришла к Бородину с тремя предложениями, а ему с другой стороны кто-то тоже дал эту повесть, то есть он уже знал, что это надо прочитать. И он прочитал, мне позвонил и сказал, что нам срочно это надо, срочно делать.
Сергей Николаевич: Ну вот что касается Кибирова, он знаменитый поэт, в любом случае это такое большое имя, на которое сразу отзывается зрительское, читательское сознание. Но в вашем опыте есть и инсценировка романа Антона Понизовского, в общем, сравнительно новое имя для читательского круга. Почему вы выбрали его роман?
Марина Брусникина: Вот смотрите, а тут так получилось, что Александр Викторович Коршунов мне позвонил. Я вообще с ним лично, конечно, незнакома была, хотя понятно, что в детстве мы все были влюблены в Виктора Коршунова, понятно, «По тонкому льду», все. Но лично мы знакомы не были, хотя я понимала и знала, что он совершенно замечательный актер, я видела его…
Сергей Николаевич: Он же играл в Новом театре какое-то время.
Марина Брусникина: Да, в Новом театре, и потом уже в кино он стал сниматься. Я видела, какой замечательный артист, и я знала, что он стал главным режиссером, он только-только…
Сергей Николаевич: Театра «Сфера» после смерти Еланской.
Марина Брусникина: Да-да, только-только его назначили. И вот он мне позвонил, посмотрел «Ладу», после «Лады» это было, позвонил с тем, чтобы я пришла. И дальше сомнения только потому, что тебе очень хочется помочь человеку, который только-только взял театр, он к тебе обратился. И я понимала просто, что это такой театр для меня немножко специфический: с определенным репертуаром, с определенным взглядом, другой театр немножко, ну понятно. И хотелось…
Я посмотрела там репертуар, посмотрела спектакли, там тоже очень хорошие актеры. Это вообще всегда поразительно, сколько хороших артистов в разных театрах, меня всегда потрясает. И как бы я понимала, что люди очень хотят, чтобы ты пришла, чтобы работать. И я просто искала материал, которого в этом театре нет, сознательно я искала. У них совсем нет такого современного материала. И в какой-то статье про Достоевского, статья про Достоевского, про спектакли Богомолова, была какая-то статья про спектакль Богомолова «Карамазовы» и про «Бесов» в нашей мастерской. И там был приведен пример, потому что у Панизовского тоже есть большая часть в этом романе по поводу Достоевского, и там в пример приводился этот роман. И мне Брусникин говорит: «А прочитай, прочитай этот роман». Я прочитала и просто сразу сказала, что давайте это делать.
Сергей Николаевич: Он же такой очень фрагментарный, он весь из таких маленьких глав состоит.
Марина Брусникина: Там все состоит из реальных монологов людей, то есть собран общий «Вербатим», то есть это реальные тексты людей, притом что автор собирал их, никак не задавая конкретных вопросов, то есть люди говорили что хотели. И это очень интересный момент, что люди хотят говорить, когда им не задаешь вопросы, хотя тоже потом понятно, что все обрабатывалось, потому что это две большие разницы. Я слушала пленки, записи слушала.
Сергей Николаевич: Антон дал вам послушать их, да?
Марина Брусникина: Да-да, это, конечно, две большие разницы, все равно понятно, что он это дорабатывает, собирает. А параллельно он придумал такую литературную штуку, что он придумал героев, находящихся абсолютно на разных жизненных позициях, люди, которые терпеть не могут все, что происходит в стране, в России, русских людей, и молодая пара, которая, наоборот, все время спорит и говорит о том, что нужно просто слышать, слушать, понимать и наоборот любить. Там две точки зрения, я это говорю очень примитивно про эти две точки зрения, но они существуют, и все это вокруг этих монологов. Огромный роман, то есть инсценировку трудно было делать.
Мне важно было, что это только-только роман вышел и что такого материала в театре «Сфера» не было. И Александр Викторович очень за это схватился. Мы играем уже давно, думали уже, что не будем больше играть, и вдруг на последний спектакль Александр Викторович пришел, посмотрел и сказал: «Нет, Марина, мы должны это играть, потому что вообще другая публика, у нас такой публики на других спектаклях нет, это очень нужно, это очень важно».
Сергей Николаевич: Что касается мастерской Димы Брусникина, что за публика туда ходит, соответственно, вы эту публику сейчас ждете в театре «Практика»?
Марина Брусникина: Ну пошла молодежь, конечно, это было сразу, как только они сделали свой «Вербатим», это тоже я, первые показы были еще в аудитории в институте, 8 часов это шло, не помещались зрители, ставили вот так ряды, то есть буквой «Г» зрительный зал в аудитории, плюс еще сбоку ряды, плюс еще садились так, что играть было практически негде, и очередь была около входа в школу-студию. А как это происходит, никто не знает, просто попали в потребность людей: это слышать, так существовать, попали и все. И дальше уже круги по воде, и конечно, эта публика та, которая не очень любит мертвый, может быть, какой-то театр или театр, который хочет что-то другое, наверное, так мне кажется. И не только молодая, всякая.
Сергей Николаевич: Вообще какую вы ощущаете потребность зала сейчас? – в новых текстах, в новых каких-то чувствованиях? В чем сейчас смысл похода в театр?
Марина Брусникина: Сейчас ведь борьба идет активная за сознание людей, сейчас мы находимся… Мы были, начиналась вся эта история в мастерской, когда, конечно, было очень много возможностей всяких, проб и вариантов; потом все куда-то стало потихоньку скатываться опять к тому, что все-таки нам дороги наши традиции больше всего на свете, театр должен быть вот таким и только таким. А мне кажется, что потребность, конечно, никуда не делась у людей. У разных людей все очень делится. Я считаю, что вот есть такие театры, есть другие театры, есть третьи театры. Пусть будут всякие театры, и люди, которые… Я разговариваю с интеллигентнейшим человеком, отцом моей приятельницы, который очень любит ходить на французские антрепризы, французские авторы, антрепризы, прекрасные артисты играют. Ну я что, буду этого человека за это…
Сергей Николаевич: …осуждать?
Марина Брусникина: Конечно, это прекрасно, и я сама иногда очень люблю какие-то классические спектакли, условно классические. Все это должно быть, каждый должен выбирать то, что ему ближе и интереснее.
Сергей Николаевич: А вот для Димы какой… Он все-таки ученик был МХАТ, любимый ученик Ефремова, огромную, большую жизнь прожил именно в Московском художественном театре. Какой ему был театр в этот момент наиболее важен, скажем так?
Марина Брусникина: Он настаивал на том, что нельзя ничего отрицать. И вот эта позиция, что молодые, особенно то, что делают, пробуют молодые. Потому что очень часто у определенного поколения возникает, что это все не нравится, уже было, мы это видели.
Сергей Николаевич: Да-да, негативизм такой.
Марина Брусникина: Да-да, что все это вообще… Да даже у нас все равно ты привыкаешь, ты как бы обрастаешь какими-то как бы своими знаниями, как надо, и ты за них держишься. Ну а как иначе? И вот когда вдруг приходит поколение, – а такое началось в театре, – когда приходят люди, которые говорят, что все, что ты делал, неправильно, ты думаешь: «Как это, неправильно?» А потом думаешь: «А дай-ка ты подумаешь, почему тебе так сказали». Это необходимо, необходимо смотреть на себя, на то, что ты делаешь, другими глазами, не настаивать только на том, вот что, как тебе кажется, ты веришь, хотя есть вещи, которые безусловные. И вот Димина главная позиция была не отрицать, услышать, понять и брать все, потому что в этом есть интересно: а что мы можем взять от этого, что от этого? А если мы это соединим? А если мы подойдем к этому с другой точки зрения? И вот таким образом он в последнее время существовал, работал, искал, воспитывал.
Сергей Николаевич: И это было ему важнее, чем его собственное актерство, чем его собственная режиссура.
Марина Брусникина: Да.
Сергей Николаевич: То есть…
Марина Брусникина: Ну актерство его совсем давно не интересовало.
Сергей Николаевич: Не интересовало уже совсем?
Марина Брусникина: Нет, но был период, когда он очень активно снимал сериалы, но это скорее он сам себе доказал, что он это может, плюс это деньги. А что касается режиссерских амбиций, это очень интересный момент, потому что в какой-то момент, мне кажется, он стал… Это всегда возникает, у меня тоже такое бывает, что выросло уже поколение, которое лучше знает или интереснее, ты уже начинаешь думать, сможешь ли ты…
Сергей Николаевич: Надо ли этим заниматься.
Марина Брусникина: Да. Это же Димино, что надо возглавить, встать во главе движения и дать работать другим. У него была такая установка.
Сергей Николаевич: Ваш спектакль «Человек из Подольска», премьера которого сейчас состоялась, очень успешный, – это был его замысел? Это была его идея выбрать эту пьесу?
Марина Брусникина: Там как-то так получилось интересно, ребята сначала предложили, они пришли с тем, что они хотят сделать «Человека из Подольска».
Сергей Николаевич: Еще там «Сережа очень тупой»…
Марина Брусникина: Да. Но они хотели сделать только одну пьесу, Брусникин пришел и сказал, что вот ребята хотят сделать «Человека из Подольска», это должна делать ты. Я говорю: «Дим, почему я? Наверняка есть свои молодые…» – «Нет, если это делать, то это должна делать ты», – сказал мне Брусникин. Я говорю: «Есть вторая пьеса, их надо делать две вместе», – а «Сережа» уже вышел. Ну понятно, «Человек из Подольска» шел в двойке, а «Сережа» вышел в мастерской… Я говорю, что их надо делать вместе.
Сергей Николаевич: Соединить вместе.
Марина Брусникина: Да, конечно, вместе. Я говорю: давайте сделаем вот так вот на двух сценах сразу. Он говорит: «Все, мы в порядке, давай делать на двух сценах сразу». И так, когда постепенно… Причем я пришла к ребятам когда с «Человеком из Подольска» разговаривать, они стали говорить: «Нет, мы не хотим «Сережу», нет, нам не нравится, эти пьесы одинаковые». Я говорю: «Ну подождите, это замечательно, что они…»
Сергей Николаевич: В одном формате.
Марина Брусникина: Да. И тут я как-то жестко себя повела, просто собрала вторую команду на «Сережу»: «Хорошо, вы вот делаете «Человека из Подольска», а «Сережу» мы будем делать параллельно». И мы так и работали параллельно. Потом уже ребята привели Савву, вот эта компания. Савельев – это художник совершенно потрясающий, с которым мы работаем, художник-постановщик, фантазер, с идеями, такой прекрасный человек. И дальше мы вот так параллельно и работали над этими двумя пьесами, а потом уже стало возникнуть, если это две сцены, то как задействовать все пространство, если задействовать все пространство, значит, надо людей тоже подвергать экспериментам…
Сергей Николаевич: Да, переходам из одного зала в другой и так далее.
Марина Брусникина: Да, исследованиями их тоже, раз мы занимаемся исследованием людей. И дальше уже вторая сложилась у нас компания прекрасная, и с Саввой замечательно, потому что впервые в жизни мы осознали в какой-то момент, что мы все не увидим. Вот я настолько привыкла на первом этапе все контролировать, потому что неправильно сыграли, ты говоришь, что здесь не так, здесь так, здесь так, а тут я не знаю, как сыграли в другом зале.
Сергей Николаевич: Ну да, вы же должны…
Марина Брусникина: И поэтому мы с Саввой тянем жребий, кто в какой зал пойдет…
Сергей Николаевич: …чтобы уже потом говорить с артистами.
Марина Брусникина: Да, и меняемся.
Сергей Николаевич: Какие премьеры нас ждут в «Практике» в этом сезоне еще?
Марина Брусникина: В этом сезоне следующая премьера, сейчас вышла уже, «Смерть и чипсы».
Сергей Николаевич: Ага. Это что такое?
Марина Брусникина: Это опять-таки у Брусникина была такая идея, что ребята в его мастерской могли, если хотят что-то сделать, то должны сами найти деньги, режиссера, найти материал, предложить…
Сергей Николаевич: То есть все сами должны принести, да?
Марина Брусникина: Да. Это как раз тот случай, когда совершенно замечательные актеры Вася Буткевич и Маша Крылова в мастерской Брусникина очень долго ко всем приставали с Леонидом Андреевым («Бездна»), в результате все-таки нашли деньги, нашли режиссера, и вылилось это все в инсценировку по нескольким рассказам Леонида Андреева, инсценировка современного автора Юлии Поспеловой, режиссер у них Даниил Чащин. И вот они сделали, выпустили спектакль на мало сцене, он называется «Смерть и чипсы», это по рассказам Леонида Андреева в инсценировке Юлии Поспеловой, приходите. Дальше у нас выпускается мастерская, это резиденты в этом году новые, их не было раньше в «Практике», это «Июльансамбль»…
Сергей Николаевич: «Июльансамбль» – это то, что…
Марина Брусникина: Виктора Рыжакова.
Сергей Николаевич: Рыжакова из Центра Мейерхольда?
Марина Брусникина: Да, они у нас выпускают следующую премьеру «Несколько разговоров о…». Потом у нас выпускается тоже мастерская Кудряшова Полина Золотовицкая…
Сергей Николаевич: То есть это будет просто несколько коллективов фактически, да?
Марина Брусникина: Да, резиденты.
Сергей Николаевич: Которые будут находиться внутри одного театра, да?
Марина Брусникина: Да. Вот выпускают они спектакль дальше. Еще в этом сезоне у нас… Понятно, что мастерская работает еще отдельно, они сейчас выпускают с Юрой Квятковским «Зарницу», это в ЦИМе, это пьеса Андрея Родионова с Катей Троепольской. Потом они выпускают с Константином Богомоловым Пелевина «iPhuck» в пространстве «Москва-Сити». Это как бы независимые от «Практики» проекты, это мастерская Брусникина. А в «Практике» еще у нас, получается, ближайшие премьеры вот эти, и в конце сезона тоже еще Юра Квятковский, возможно, успевает выпустить историю. Посмотрим.
Сергей Николаевич: Но «Круг чтения» продолжается во МХАТ?
Марина Брусникина: Во МХАТ, да.
Сергей Николаевич: Женовач, новый художественный руководитель театра, как-то одобрил?
Марина Брусникина: Да, он очень это поддержал, мы уже сделали вечер современной прозы.
Сергей Николаевич: Поддержал эту идею, да?
Марина Брусникина: Он пришел в конце сезона, посмотрел на вечер современной поэзии, который у нас был, сейчас мы уже сделали вечер современной прозы, вот сейчас делаем к 120-летию МХТ, тоже поручено это как бы нам…
Сергей Николаевич: То есть вы будете делать это юбилейное торжество?
Марина Брусникина: Да, но мы делаем на малой сцене такую как бы домашнюю историю.
Сергей Николаевич: Это будет в любом случае связано с историей МХАТ, да? То есть это будет посвящено МХАТ?
Марина Брусникина: Вообще театру, в том числе там есть и о МХАТ.
Сергей Николаевич: Поскольку вы, наверное, уже погрузились глубоко в любом случае в историю Художественного театра, как вам кажется, вот период самый вам близкий, на который как-то отзывается душа, может быть, спектакль, который вы не видели, но хотели бы увидеть своими глазами, – что это было, если эти 120 лет пропустить через себя, что было самым прекрасным в истории этого театра?
Марина Брусникина: Наверное, «Синяя птица», потому что 5 лет мне было, когда меня привели на спектакль «Синяя птица»…
Сергей Николаевич: Да? Тот старый классический спектакль?
Марина Брусникина: Конечно, он до сих пор идет у Дорониной.
Сергей Николаевич: Он идет в театре…
Марина Брусникина: Конечно. А это был первый спектакль в моей жизни, на который я пришла, 5 лет мне было. Впечатление было такое, что я отказывалась спать, я спать не могла, я все время требовала, чтобы зажгли свет, потому что у меня в голове этот свет, свет. Вообще впечатление было какое-то просто… Я до сих пор помню, как стояли кроватки, я помню эту картину, я думаю, что тогда все и случилось, «отравилась» я, наверное. А потом, конечно, «Тартюф» Эфроса… Я сейчас вспоминаю такие вехи для себя, когда мы падали просто все с балконов, мы студенты были, мы хохотали так, что реально думали, что мы упадем вниз с балкона.
Сергей Николаевич: Это уже происходило в филиале МХАТ.
Марина Брусникина: В филиале МХАТ. Это, конечно, Олег Николаевич Ефремов. И вы знаете, это поразительно, это «Утиная охота», когда я впервые как он играл Зилова, это когда я впервые видела то, чему нас учили, как нам говорили, что это за профессия, что это, – я впервые видела, когда он играл, Олег Николаевич, как это, когда человек думает одно, делает другое, а вообще на самом деле все происходит вообще по третьему. Это просто было что-то невероятное, такое впечатление очень сильное именно от актера Ефремова. Нет, наверное, много можно перечислять, но вот то, что первое пришло в голову.
Сергей Николаевич: Первое пришло на ум.
Марина Брусникина: Это, конечно, Додин «Кроткая». Это просто… Причем он очень… И тоже, понимаете, ведь это Ефремов все собирал, это все шло во МХАТ. И я очень долго этот спектакль не смотрела, потом на гастролях я пошла, потому что как-то было время, я пошла. Ну да, но я недели две вообще не могла в себя прийти. Это Борисов, «Кроткая»… На самом деле для меня это вообще лучший спектакль, который я видела в своей жизни, «Кроткая» Додина.
Сергей Николаевич: А если бы я вас спросил про ваши собственные работы, вот были мгновения, когда вы точно понимали: «Ради этого я пришла в театр»?
Марина Брусникина: Да нет, я как-то все время вперед живу. Ну правда, я что-то делаю, мне кажется, я начинаю что-то другое понимать, как-то слоями; потом я понимаю, что теперь вот это мне интересно. И вдруг иногда чувствую, что да, я смогла что-то сделать. Но как бы я вообще не останавливаюсь, я очень легко как-то расстаюсь со всем, что было. Многие переживают, что спектакль уже не идет, а у меня вообще нет. Мне кажется, что… Это тоже воспитание ефремовское, что настолько недостижима в этом творчестве вершина, что только до нее идти и идти всем.
Сергей Николаевич: Это была Марина Брусникина в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания.