Вадим Верник: Спектакль умирает вместе с окончанием своей жизни, остается только легенда

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.

Мы продолжаем наше путешествие по главным театральным адресам столицы. И сегодня нас ждет особый адрес – Камергерский переулок, дом 3, Московский художественный театр имени Чехова. Великий театр, выдающиеся имена артистов, художников, режиссеров. И история, которая длится уже больше 120 лет. За это время театр несколько раз сменил свое название. Начинался он как Московский художественный общедоступный театр, потом основатели поменяли концепцию общедоступности. В 20-е годы театру было присвоено звание академического.

Но Олег Павлович Табаков, 17 лет возглавлявший МХАТ, не любил это слово и упразднил название «академический» – таким образом буква «А» выпала из знакомой аббревиатуры. Да и имя, которое долгое время было здесь на фронтоне – Максима Горького, – тоже было сменено в 1989 году, когда произошел памятный раздел художественного театра. Имя Горького отошло театру на Тверском бульваре. А сейчас МХТ в Камергерском переулке носит имя Антона Павловича Чехова – что во всех смыслах справедливо и правильно.

Ну а в начале Камергерского переулка стоят, почти обнявшись, бронзовые Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко, символизируя дружбу навек. Хотя все театральные, да и не очень театральные люди знают, что отношения основателей были сложные, драматичные, под конец жизни они почти не общались. Тем не менее им удалось создать театр, ставший частью не только российской, но и общемировой культуры, и сохраняющий свое лидирующее положение сегодня.

Смотрите такжеАктер Геннадий Сайфулин о театре: Я сожалею, что сегодня нет худсовета, нет серьезной приемки спектакля

Мы находимся в фойе Московского художественного театра. В 1902 году это здание было радикально перестроено по проекту замечательного архитектора Федора Шехтеля. Реконструкция стоила астрономическую по тем временам сумму – 300 тысяч рублей. И это фактически единственный образец русского модерна в театральной архитектуре: вот эти стены оливкового цвета, строгие изящные линии и, конечно, портреты – портреты основателей театра, артистов, режиссеров, художников, составивших славу Московского художественного театра.

Два года тому назад здесь началась новая жизнь с приходом нового художественного руководителя – замечательного режиссера и педагога Сергея Васильевича Женовача, который привел с собой свою команду. И одной из ярких фигур в этой команде стал руководитель медиацентра, известный журналист Вадим Верник. С ним мы и начнем наш разговор о МХАТе.

Вадим, дорогой, как я рад тебя видеть в этом фойе!

Вадим Верник: Сережа, а я как рад тебя видеть, и в этом фойе особенно.

Сергей Николаевич: Слушай, ну я так понимаю, что все-таки Московский художественный театр в твоей жизни начался не в прошлом году, когда тебя назначили заместителем художественного руководителя театра и ты стал заведовать, я так понимаю, медиацентром.

Вадим Верник: Медиацентр, да, организовали. Я про него позже расскажу.

Сергей Николаевич: А когда начался МХАТ в твоей жизни? Расскажи.

Вадим Верник: Ты знаешь, МХАТ в моей жизни начался, я думаю, наверное, с папы. Папа учился в ГИТИСе. Более того, папа подрабатывал, работал машинистом сцены или монтировщиком…

Сергей Николаевич: Здесь, во МХАТе?

Вадим Верник: Во МХАТе на Москвина, да.

Сергей Николаевич: А, в филиале?

Вадим Верник: В филиале. И один раз было… Он даже рассказывал животрепещущую историю. Шел спектакль «На дне», и что-то пошло не так с декорациями. Ему сказали: «Держи!» И полдействия, знаешь, как Матросов на амбразуру, он держал эту декорацию.

Сергей Николаевич: Держал конструкцию?

Вадим Верник: Да-да, держал конструкцию. Как он выжил – я не знаю, потому что ноги тряслись, руки тряслись. Но это было такое боевое задание, он его с честью выполнил, очень гордо.

И конечно, папа мечтал работать в художественном театре. Более того, шел разговор о том, что он будет в художественном театре. Марк Исаакович Прудкин, который к ним приходил на дипломные спектакли, тоже говорил: «Мы хотим вас в художественный театр пригласить». Но случилось так, что Месхетели, который был директором художественного театра в тот момент, то ли он ушел, то ли «его ушли» (я не помню уж, какая там была история), и он организовал свой театр при ВТО, «Литературные чтения». Он говорит: «Ребята, молодые актеры, зачем вам МХАТ? Давайте мы с вами новое дело, новый театр…» В общем, вот так вот все сложилось.

Но я думаю, что для папы, слава богу, сложилось, потому что его дорога на радио привела, и там, мне кажется, он себя нашел. Я не знаю, каким бы он был актером. Хотя у нас одна из любимых фотографий, папа так ее держит всегда рядышком: спектакль «Звезда», где он играл Травкина. Это в «Московских литературных чтениях», в этом театре. Но потом на радио он сделал другую свою судьбу, очень яркую. И все звезды художественного театра были в его распоряжении.

Сергей Николаевич: Я не знал этого.

Вадим Верник: Более того, многие только с ним и хотели работать: и Олег Николаевич Ефремов, и Татьяна Васильевна Доронина, когда была в Художественном театре, и Олег Павлович Табаков, сколько они вместе работали.

Сергей Николаевич: Ты же, в общем, очень такой театральный человек. Как тебе кажется, это уже некий такой миф и легенда – вот этот мхатовский стиль, мхатовский тембр какой-то? Или это реальность? Вот когда ты начал работать в театре, ты с этим столкнулся?

Вадим Верник: Ты знаешь, Сережа, когда я смотрел записи спектаклей, как играла Алла Константиновна Тарасова, те записи «Анны Карениной», когда Вронский – Массальский, а Анна Каренина – Тарасова… К примеру, этот спектакль. Мне кажется, сейчас это смотреть невыносимо, потому что вот эти завывающие какие-то звуки, такие уплывающие, как будто ощущение, что почва не под ногами, а она куда-то как-то летит, какая-то убаюкивающая интонация. Наверное, тогда это было все прекрасно. А потом, наверное…

Вот как говорят: театр нужно смотреть в театре. Я, с одной стороны, согласен. С другой стороны, мне кажется, что сегодняшние средства телевизионные дают возможность, ну, не прямую, но все-таки передать театр близко к тому, какой он есть. Наверное, в 50-е, в 60-е и в 70-е годы такого не было. Все равно мы видим то, что было тогда.

Хотя понятно, что театр – это миф. Спектакль умирает вместе с окончанием своей жизни, остается только легенда. Но мы видим тот художественный театр, прославленный художественный театр (крохи есть в записях) все-таки немножко в искаженном свете, мне кажется. И когда мы по радио слышим… Я не знаю, тот же Василий Иванович Качалов, выдающийся актер, но тоже чтение с какой-то такой… Ну я не знаю. У тебя такого нет ощущения?

Сергей Николаевич: Ты знаешь, есть ощущение какого-то…

Вадим Верник: Какая-то чрезмерность, театр-театр, вот такая театральность, которая тебя убаюкивает. И ты этим восторгаешься, но это как-то тебя уносит в какие-то дальние дали.

Сергей Николаевич: Ты знаешь, во всем этом, как ни странно…

Вадим Верник: …есть прелесть.

Сергей Николаевич: …по прошествии времени есть какая-то поразительная энергия, знаешь, самозабвенная театральная эта энергия.

Вадим Верник: Энергия, я с тобой согласен.

Сергей Николаевич: Скажи, пожалуйста, а вот МХАТ по детским твоим воспоминаниям входил в число твоих любимых театров?

Вадим Верник: Ты знаешь, не просто входил в число любимых театров, а это была какая-то планета. Вот для меня, клянусь тебе, Сережа, был МХАТ и все остальное.

У нас же была возможность с Игорем благодаря папе на любой спектакль ходить. И я помню, у меня была такая… Папа уставший приходил с работы, мне как-то неловко было его беспокоить, и я ему писал записки перед сном: «Папуля, я хочу пойти на такой-то спектакль такого-то числа, во столько-то начало». И на утро всегда…

Сергей Николаевич: Тебя ждали билеты?

Вадим Верник: Нет, записка: «Я поговорил с таким-то и таким-то актером. Вы с Игорем пойдете». Причем Игорь не всегда заранее знал, куда мы пойдем, и я по ходу дела ему рассказывал. Он тоже очень любил ходить в театр, но как-то я был мотором в этой истории.

Я помню, в школьные годы мы посмотрели «Ревизор» с Вячеславом Михайловичем Невинным. Как я сейчас понимаю, он уже был… Это к вопросу о возрасте. Он уже был довольно взрослым актером, уже достаточно грустный (это было на Тверском бульваре уже), но он так летал по сцене! Это была какая-то такая неимоверная, невероятная легкость бытия, что там ни вес не ощущался, ни возраст не ощущался, а был вот тот самый Гоголь, о котором нам потом в институте рассказывал Борис Николаевич Любимов на занятиях по русскому театру, и тот Гоголь, которого я в своем этом осознанно-неосознанном детстве принимал и обожал.

И мне посчастливилось… Опять же, девятый и десятый класс, мы с Игорем увидели «Утиную охоту» с Олегом Николаевичем Ефремовым. Ну не все, конечно. «Обратную связь» Гельмана смотрели – я ничего там не понял.

Сергей Николаевич: А сейчас как это воспринимается? Ведь это был целый такой пласт этих производственных пьес, открытых во многом Ефремовым и Гельманом. Они шли на этой сцене.

Вадим Верник: Ты знаешь, мы же росли в этой обстановке, что комсомольское бюро, партийное бюро… Как-то это не выглядело чем-то диким, странным. Тем более такие артисты играли! «Мы, нижеподписавшиеся», когда играл Александр Александрович Калягин этого Леню Шиндина в художественном театре. И ты смотришь это, представляешь, как триллер какой-то. Вот в поезде они едут. И не обращаешь внимания на эту производственную какую-то энергию, потому что… Ну как? Она у нас в крови была в то время.

Сергей Николаевич: Один из таких болезненных моментов в истории этого театра – это, конечно, его раздел в 89-м году. Это тоже каким-то образом коснулось нас. Хотя мы были еще очень молоды, но тем не менее это прошло через нас, вот этот раздел художественного театра.

Вадим Верник: Сережа, да.

Сергей Николаевич: Как сейчас, по прошествии времени, он тобой воспринимается?

Вадим Верник: Сережа, вот к разд�