Вадим Верник: Спектакль умирает вместе с окончанием своей жизни, остается только легенда

Сергей Николаевич: Здравствуйте! Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич.

Мы продолжаем наше путешествие по главным театральным адресам столицы. И сегодня нас ждет особый адрес – Камергерский переулок, дом 3, Московский художественный театр имени Чехова. Великий театр, выдающиеся имена артистов, художников, режиссеров. И история, которая длится уже больше 120 лет. За это время театр несколько раз сменил свое название. Начинался он как Московский художественный общедоступный театр, потом основатели поменяли концепцию общедоступности. В 20-е годы театру было присвоено звание академического.

Но Олег Павлович Табаков, 17 лет возглавлявший МХАТ, не любил это слово и упразднил название «академический» – таким образом буква «А» выпала из знакомой аббревиатуры. Да и имя, которое долгое время было здесь на фронтоне – Максима Горького, – тоже было сменено в 1989 году, когда произошел памятный раздел художественного театра. Имя Горького отошло театру на Тверском бульваре. А сейчас МХТ в Камергерском переулке носит имя Антона Павловича Чехова – что во всех смыслах справедливо и правильно.

Ну а в начале Камергерского переулка стоят, почти обнявшись, бронзовые Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко, символизируя дружбу навек. Хотя все театральные, да и не очень театральные люди знают, что отношения основателей были сложные, драматичные, под конец жизни они почти не общались. Тем не менее им удалось создать театр, ставший частью не только российской, но и общемировой культуры, и сохраняющий свое лидирующее положение сегодня.

Смотрите такжеАктер Геннадий Сайфулин о театре: Я сожалею, что сегодня нет худсовета, нет серьезной приемки спектакля

Мы находимся в фойе Московского художественного театра. В 1902 году это здание было радикально перестроено по проекту замечательного архитектора Федора Шехтеля. Реконструкция стоила астрономическую по тем временам сумму – 300 тысяч рублей. И это фактически единственный образец русского модерна в театральной архитектуре: вот эти стены оливкового цвета, строгие изящные линии и, конечно, портреты – портреты основателей театра, артистов, режиссеров, художников, составивших славу Московского художественного театра.

Два года тому назад здесь началась новая жизнь с приходом нового художественного руководителя – замечательного режиссера и педагога Сергея Васильевича Женовача, который привел с собой свою команду. И одной из ярких фигур в этой команде стал руководитель медиацентра, известный журналист Вадим Верник. С ним мы и начнем наш разговор о МХАТе.

Вадим, дорогой, как я рад тебя видеть в этом фойе!

Вадим Верник: Сережа, а я как рад тебя видеть, и в этом фойе особенно.

Сергей Николаевич: Слушай, ну я так понимаю, что все-таки Московский художественный театр в твоей жизни начался не в прошлом году, когда тебя назначили заместителем художественного руководителя театра и ты стал заведовать, я так понимаю, медиацентром.

Вадим Верник: Медиацентр, да, организовали. Я про него позже расскажу.

Сергей Николаевич: А когда начался МХАТ в твоей жизни? Расскажи.

Вадим Верник: Ты знаешь, МХАТ в моей жизни начался, я думаю, наверное, с папы. Папа учился в ГИТИСе. Более того, папа подрабатывал, работал машинистом сцены или монтировщиком…

Сергей Николаевич: Здесь, во МХАТе?

Вадим Верник: Во МХАТе на Москвина, да.

Сергей Николаевич: А, в филиале?

Вадим Верник: В филиале. И один раз было… Он даже рассказывал животрепещущую историю. Шел спектакль «На дне», и что-то пошло не так с декорациями. Ему сказали: «Держи!» И полдействия, знаешь, как Матросов на амбразуру, он держал эту декорацию.

Сергей Николаевич: Держал конструкцию?

Вадим Верник: Да-да, держал конструкцию. Как он выжил – я не знаю, потому что ноги тряслись, руки тряслись. Но это было такое боевое задание, он его с честью выполнил, очень гордо.

И конечно, папа мечтал работать в художественном театре. Более того, шел разговор о том, что он будет в художественном театре. Марк Исаакович Прудкин, который к ним приходил на дипломные спектакли, тоже говорил: «Мы хотим вас в художественный театр пригласить». Но случилось так, что Месхетели, который был директором художественного театра в тот момент, то ли он ушел, то ли «его ушли» (я не помню уж, какая там была история), и он организовал свой театр при ВТО, «Литературные чтения». Он говорит: «Ребята, молодые актеры, зачем вам МХАТ? Давайте мы с вами новое дело, новый театр…» В общем, вот так вот все сложилось.

Но я думаю, что для папы, слава богу, сложилось, потому что его дорога на радио привела, и там, мне кажется, он себя нашел. Я не знаю, каким бы он был актером. Хотя у нас одна из любимых фотографий, папа так ее держит всегда рядышком: спектакль «Звезда», где он играл Травкина. Это в «Московских литературных чтениях», в этом театре. Но потом на радио он сделал другую свою судьбу, очень яркую. И все звезды художественного театра были в его распоряжении.

Сергей Николаевич: Я не знал этого.

Вадим Верник: Более того, многие только с ним и хотели работать: и Олег Николаевич Ефремов, и Татьяна Васильевна Доронина, когда была в Художественном театре, и Олег Павлович Табаков, сколько они вместе работали.

Сергей Николаевич: Ты же, в общем, очень такой театральный человек. Как тебе кажется, это уже некий такой миф и легенда – вот этот мхатовский стиль, мхатовский тембр какой-то? Или это реальность? Вот когда ты начал работать в театре, ты с этим столкнулся?

Вадим Верник: Ты знаешь, Сережа, когда я смотрел записи спектаклей, как играла Алла Константиновна Тарасова, те записи «Анны Карениной», когда Вронский – Массальский, а Анна Каренина – Тарасова… К примеру, этот спектакль. Мне кажется, сейчас это смотреть невыносимо, потому что вот эти завывающие какие-то звуки, такие уплывающие, как будто ощущение, что почва не под ногами, а она куда-то как-то летит, какая-то убаюкивающая интонация. Наверное, тогда это было все прекрасно. А потом, наверное…

Вот как говорят: театр нужно смотреть в театре. Я, с одной стороны, согласен. С другой стороны, мне кажется, что сегодняшние средства телевизионные дают возможность, ну, не прямую, но все-таки передать театр близко к тому, какой он есть. Наверное, в 50-е, в 60-е и в 70-е годы такого не было. Все равно мы видим то, что было тогда.

Хотя понятно, что театр – это миф. Спектакль умирает вместе с окончанием своей жизни, остается только легенда. Но мы видим тот художественный театр, прославленный художественный театр (крохи есть в записях) все-таки немножко в искаженном свете, мне кажется. И когда мы по радио слышим… Я не знаю, тот же Василий Иванович Качалов, выдающийся актер, но тоже чтение с какой-то такой… Ну я не знаю. У тебя такого нет ощущения?

Сергей Николаевич: Ты знаешь, есть ощущение какого-то…

Вадим Верник: Какая-то чрезмерность, театр-театр, вот такая театральность, которая тебя убаюкивает. И ты этим восторгаешься, но это как-то тебя уносит в какие-то дальние дали.

Сергей Николаевич: Ты знаешь, во всем этом, как ни странно…

Вадим Верник: …есть прелесть.

Сергей Николаевич: …по прошествии времени есть какая-то поразительная энергия, знаешь, самозабвенная театральная эта энергия.

Вадим Верник: Энергия, я с тобой согласен.

Сергей Николаевич: Скажи, пожалуйста, а вот МХАТ по детским твоим воспоминаниям входил в число твоих любимых театров?

Вадим Верник: Ты знаешь, не просто входил в число любимых театров, а это была какая-то планета. Вот для меня, клянусь тебе, Сережа, был МХАТ и все остальное.

У нас же была возможность с Игорем благодаря папе на любой спектакль ходить. И я помню, у меня была такая… Папа уставший приходил с работы, мне как-то неловко было его беспокоить, и я ему писал записки перед сном: «Папуля, я хочу пойти на такой-то спектакль такого-то числа, во столько-то начало». И на утро всегда…

Сергей Николаевич: Тебя ждали билеты?

Вадим Верник: Нет, записка: «Я поговорил с таким-то и таким-то актером. Вы с Игорем пойдете». Причем Игорь не всегда заранее знал, куда мы пойдем, и я по ходу дела ему рассказывал. Он тоже очень любил ходить в театр, но как-то я был мотором в этой истории.

Я помню, в школьные годы мы посмотрели «Ревизор» с Вячеславом Михайловичем Невинным. Как я сейчас понимаю, он уже был… Это к вопросу о возрасте. Он уже был довольно взрослым актером, уже достаточно грустный (это было на Тверском бульваре уже), но он так летал по сцене! Это была какая-то такая неимоверная, невероятная легкость бытия, что там ни вес не ощущался, ни возраст не ощущался, а был вот тот самый Гоголь, о котором нам потом в институте рассказывал Борис Николаевич Любимов на занятиях по русскому театру, и тот Гоголь, которого я в своем этом осознанно-неосознанном детстве принимал и обожал.

И мне посчастливилось… Опять же, девятый и десятый класс, мы с Игорем увидели «Утиную охоту» с Олегом Николаевичем Ефремовым. Ну не все, конечно. «Обратную связь» Гельмана смотрели – я ничего там не понял.

Сергей Николаевич: А сейчас как это воспринимается? Ведь это был целый такой пласт этих производственных пьес, открытых во многом Ефремовым и Гельманом. Они шли на этой сцене.

Вадим Верник: Ты знаешь, мы же росли в этой обстановке, что комсомольское бюро, партийное бюро… Как-то это не выглядело чем-то диким, странным. Тем более такие артисты играли! «Мы, нижеподписавшиеся», когда играл Александр Александрович Калягин этого Леню Шиндина в художественном театре. И ты смотришь это, представляешь, как триллер какой-то. Вот в поезде они едут. И не обращаешь внимания на эту производственную какую-то энергию, потому что… Ну как? Она у нас в крови была в то время.

Сергей Николаевич: Один из таких болезненных моментов в истории этого театра – это, конечно, его раздел в 89-м году. Это тоже каким-то образом коснулось нас. Хотя мы были еще очень молоды, но тем не менее это прошло через нас, вот этот раздел художественного театра.

Вадим Верник: Сережа, да.

Сергей Николаевич: Как сейчас, по прошествии времени, он тобой воспринимается?

Вадим Верник: Сережа, вот к разделу художественного театра. Игоря в 86-м году приняли в труппу театра, и как раз он попал в эту ситуацию раздела. И мы тоже не понимали. То есть для нас это была история, для нашей семьи она просто очень личная. Где будет Игорь? В какой части?

Сергей Николаевич: В какой части МХАТа?

Вадим Верник: Да. Там же просто делили на две части списки: один список тех, кто с Ефремовым, а второй список тех, кто не с Ефремовым, еще непонятно с кем. Там же планировалось, что Шиловский возглавит эту вторую историю. Ну, потом стала Татьяна Васильевна Доронина во главе. И когда мы узнали, что Игорь в списке Ефремова, то отлегло от души, как говорится. И дальше уже созерцали эту историю.

Нужно ли было это разделение? Я не знаю. Потому что труппа была колоссальная. Для актеров это, конечно, была беда, потому что – ну как сказать? – тебе ставят клеймо какое-то определенное. Наверное, как-то… Ну, сейчас не мне судить, и время не показало. Никто из тех, кто оказался в части с Татьяной Васильевной Дорониной из актеров, не выиграл вообще. То есть никто не сыграл никаких больших и ярких ролей, а только сама Татьяна Васильевна. Она сама себе хозяйка. Она просто большая актриса. И независимо от того, где бы она находилась, она актриса, мощная актриса.

Сергей Николаевич: Ну, она выдающаяся актриса, конечно.

Вадим Верник: А для остальных актеров – не знаю. Кто-то со временем ушел из этого театра. Кто-то блуждал, я знаю, уходил, приходил в театр Дорониной. Но все равно люди деморализованы были, актеры. Я это знаю даже по этой внутренней жизни, потому что все равно актеры-то продолжали общаться двух художественных театров.

Сергей Николаевич: А вообще как тебе кажется, существование двух художественных театров в Москве – это нормально?

Вадим Верник: Я не знаю, Сережа. Мне кажется, это странно.

Сергей Николаевич: Сейчас идет некий процесс консолидации, воссоединений и слияний. Возможно ли это слияние сегодня?

Вадим Верник: Я не знаю, Сережа, возможно ли это слияние. Мне кажется, художественный театр все-таки… Вот здесь художественный театр, как бы энергия художественного театра здесь. Потому что тот художественный театр, который образовался под руководством Татьяны Васильевны Дорониной – все-таки это искусственное образование. И оно могло называться как угодно, но не художественный театр.

Мне кажется, они могли называть… Вот возник Новый драматический театр в свое время. Театру уже лет сорок с лишним, а он все называется – Новый драматический театр. Ну как угодно можно было придумать название. Может быть, тогда морально для театра было бы легче. Тогда не нужно было бы никому ничего доказывать, что «мы продолжаем дело художественного театра», что «мы стойко…» Хотя Татьяна Васильевна искренне в это верила. И она делала спектакли, в которых она возобновляла…

Сергей Никол