Виктор Сухоруков: «Брат» и «Брат-2» - это феномен! Мы перехитрили время с этой историей, накрыли ей следующие поколения

Гости
Виктор Сухоруков
народный артист России

Сергей Николаевич: Здравствуйте. Это программа «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. С вами Сергей Николаевич. Раньше считалось высшей похвалой артисту сказать, что он может сыграть даже телефонную книгу. Но вот под натиском новых технологий телефонные книги потихоньку уходят из нашего обихода, а такие актеры, к счастью, еще есть. И один из них – народный артист России Виктор Сухоруков.

Голос за кадром: Виктор Сухоруков – актер театра и кино, народный артист России. Родился в городе Орехово-Зуево Московской области. Окончил ГИТИС и сразу же по приглашению Петра Фоменко уехал в Ленинград, где был принят в труппу Театра комедии имени Акимова. Широкую известность и народную любовь актеру принесла роль в фильме «Брат». На сегодняшний день в фильмографии артиста более 100 ролей, а на его театральном актерском счету множество ярких образов в репертуарных и антрепризных спектаклях. В 2011 году Виктор Сухоруков вернулся из Петербурга в Москву и стал актером Театра имени Моссовета. Является почетным гражданином города Орехово-Зуево, где 9 сентября 2016 года был установлен бронзовый памятник в его честь.

Сергей Николаевич: Здравствуйте, Виктор.

Виктор Сухоруков: Я очень рад.

Сергей Николаевич: Я тоже.

Вы знаете, что в этом году у вас юбилей?

Виктор Сухоруков: Нет. Юбилей в этом году?

Сергей Николаевич: Да. Ровно 10 лет, как вы получили звание народного артиста России.

Виктор Сухоруков: А, точно, да.

Сергей Николаевич: Потому что народным вы стали еще задолго до, но как бы официально в 2008 году.

Виктор Сухоруков: Как один день.

Сергей Николаевич: Как один день все пролетело. Вообще я не могу сказать, что вы так прямо обделены знаками государственного и всяческого внимания. На моей памяти только два артиста при жизни удостоились нельзя говорить памятника, скульптуры: это Галина Сергеевна Уланова, это давно, еще где-то в конце 1970-х гг., и вы в вашем родном городе…

Виктор Сухоруков: Орехово-Зуево Московской области.

Сергей Николаевич: Орехово-Зуево, да.

Виктор Сухоруков: На северо-востоке границы от Москвы есть памятник, да.

Сергей Николаевич: Скульптура, назовем это так.

Виктор Сухоруков: Скульптурная композиция.

Сергей Николаевич: Скульптурная композиция.

Виктор Сухоруков: А я уже и с памятником согласился.

Сергей Николаевич: А вот что вы почувствовали, когда увидели себя, вот этого бронзового двойника?

Виктор Сухоруков: Иронию.

Сергей Николаевич: Иронию?

Виктор Сухоруков: Но я вернусь к вашему комментарию до этого, потом я вернусь. Понимаете, вы меня чрезвычайно приятно удивили, найдя еще один юбилей в моей жизни, это здорово. Но я не обделен наградами, но в Кремле никогда не был. Я не видел президента живьем, ни Медведева, когда Медведев был, ни Путина. Я их не видел, я там не был. Я их получал, эти награды, очень скромно, в актовых залах министерств, ведомств, и все равно меня это грело, я не против званий. И когда говорят, что это атавизм, что это какие-то гнусные изобретения той советской системы… У каждой системы есть свои игрушки, погремушки. У каждой страны, у каждого народа есть свои обычаи, обряды, бирюльки, всякие цацки…

Сергей Николаевич: Ордена, цацки.

Виктор Сухоруков: Ордена, храмы, камни, палки, огни, воды, полеты, падения, шаманство, чудища. Почему нам не иметь звание народного артиста России? Красиво звучит, многого не требует, лишь бы здесь оставалось, понимаете? А то ведь как, повесят и вдруг это тянет, куда-то мозги уходят, вот это нежелательно.

Что касается памятника. Есть такой предприниматель, богатый, серьезный человек, он даже в свое время претендовал на роль главы города Орехово-Зуево Игорь Беркаусов. И вдруг, мы с ним не были знакомы, мы с ним не учились, не работали, – и вдруг… У меня был юбилейный год рождения, он говорит: «Ты наш национальный герой, хочу памятник тебе поставить в городе». Он нашел скульптора, встретились, поговорили. Конечно, я отмахивался, как муха на липкой ленте, а потом думаю: «А, пусть! Пусть будет!» Потому что я понимал: либо я превращусь в собаку бронзовую с натертым носом в метро на «Площади революции», либо в какое-то некое уличное, подворовое проклятье, где мне будут на спине писать отвратные слова, бить по коленке и плевать в лицо, кто его знает. Но и то, и это жизнь, и то, и это мои поклонники в кавычках и без, и то, и это мои земляки. Пусть, погоржусь маленько, похвалюсь на сегодняшний день. Там придумана скамейка…

Сергей Николаевич: Скамеечка, да, вы на ней сидели.

Виктор Сухоруков: Я на ней сижу, сижу, как бы вот сел на секунду, на минутку, и сейчас я встану и пойду в сторону родины, то есть в сторону дома, где я родился. Единственное пожелание, они спросили: «Как бы вы хотели себя увидеть?» Я говорю: «Спиной к кладбищу». Они меня так и посадили.

Сергей Николаевич: Но лицом к Ленину.

Виктор Сухоруков: Лицом к Ленину, который до сих пор стоит.

Сергей Николаевич: До сих пор стоит.

Виктор Сухоруков: Стоит хороший, отреставрированный. И похвалюсь, даже зимой шапочку одевали с шарфиком, чтобы Сухоруков не заболел.

Сергей Николаевич: Да вы что?

Виктор Сухоруков: И такой разговор… А там за памятником стоит аптеки дом и рыночек торгово-промышленный. И такой диалог: «Вот колбаски купила». – «А куда ходила-то?» – «Да к Сухорукову». «Ой, пойду на рынок схожу, мне там надо купить рубашечку». – «А куда пойдешь?» – «Да к Сухорукову».

Сергей Николаевич: Вы родились при Сталине, да?

Виктор Сухоруков: Да.

Сергей Николаевич: Детство пришлось на хрущевское время, на оттепель.

Виктор Сухоруков: Да.

Сергей Николаевич: Вся юность – это бесконечный брежневский застой.

Виктор Сухоруков: Абсолютно.

Сергей Николаевич: То есть вы в разные времена пожили.

Виктор Сухоруков: Да.

Сергей Николаевич: О каких вспоминаете сейчас с восторгом и радостью?

Виктор Сухоруков: Ах… Почему вздохнул? Хочется чисто ответить на этот вопрос, вопрос-то хороший, но ответ на него менялся даже в моем сознании. Почему? Я ведь не вспоминаю периоды, кануны, этапы, во мне возникают всполохи памяти, словно что-то во мне вспыхивает, какая-то история, какой-то сюжет, какая-то зарисовка, графика жизни, и исчезает. Я вдруг неожиданно могу вспомнить то, чего не вспоминал 20 лет, а иногда такое вылезает, ты думаешь: «Боже мой, как я мог про это забыть, когда я об этом помню?»

Я вам скажу, когда мне было хорошо, – когда я был целеустремлен, когда я был в движении, в ожидании, в надеждах, когда я что-то сочинял, когда я писал в «Пионерскую правду» письма и участвовал в конкурсе…

Сергей Николаевич: Вы хотели в «Артек» поехать, да?

Виктор Сухоруков: Мечта была, и там мне было хорошо. Когда это все разрушалось, не случалось и не происходило, ну и бог с ним, я научился уже в детстве не разочаровываться, а настраиваться на другую волну. Ну не надо…

Сергей Николаевич: Перестраиваться.

Виктор Сухоруков: Да, я научился. И это не конформизм, боже упаси, я просто шел своей дорогой, понимая, что… И как-то мне не было, я никогда не думал о том, что несправедливо, что где-то по блату, не по блату, – нет, я думал, что так случилось со мной, а вот здесь меня заметят. Я вдруг великую формулу для себя выявил недавно совсем, служа театру особенно. Я вот иду, говорит мне популярный человек, по улице, и мне так становится неловко, что на меня смотрят, и я убегаю, убегаю от этого внимания. А я думаю: «А зачем?» А может быть, мы выходим на сцену и снимаемся в кино, рвемся к славе, к популярности, узнаванию ради того, чтобы тебя узнавали в реальной жизни? Чтобы на тебя обращали внимание вот тут, вне службы?

Сергей Николаевич: Вне сцены.

Виктор Сухоруков: Вне индустрии, да, в твоей личной жизни? Может быть, мы ради этого туда и премся, чтобы потом, идя по живой улице, уезжая в нормальном метро, в автобусе, в поезде, да хоть в лесу, где грибники, и вдруг тебя увидели и сказали бы: «О, здорова!» – «О, здравствуйте!» – «Я уважаю ваше творчество, какой вы молодец!» А почему-то мы в жизни якобы стесняемся. Я не стесняюсь.

Так вот когда мне было хорошо? Когда мне улыбались, когда я был нужен.

Сергей Николаевич: Когда вас ждали.

Виктор Сухоруков: Когда ждали, звали, я был интересен, там и хорошо. Может быть, и пьянку-то я завершил, потому что там я был уже неинтересен даже сам себе, то есть когда трансформировался, одевал костюм для похода к дьяволу.

Сергей Николаевич: В вашей жизни большой кусок занимает Ленинград, Санкт-Петербург.

Виктор Сухоруков: Полжизни.

Сергей Николаевич: Полжизни.

Виктор Сухоруков: Они там думают, что я москвич, сейчас они уже думают, что я москвич, а тогда думали, что я питерский.

Сергей Николаевич: Питерский.

Виктор Сухоруков: И в Москве думали, что я питерский, а я московский, здесь корешечки-то.

Сергей Николаевич: Вот вы признались, что фактически после института вы же уехали в Ленинград.

Виктор Сухоруков: Петр Фоменко позвал.

Сергей Николаевич: Петр Фоменко позвал, вы помчались туда. Город, который не стал вашим, город, который… Вот вы жили, но он вас не признал, вы остались там чужим. Вы думали, почему?

Виктор Сухоруков: А я уточню. Я не буду эту формулировку менять, она мне нравится, потому что она точна. Он меня принял, он меня не полюбил, вот это моя формулировка. Поэтому, что удивительно, я впервые сейчас, разговаривая с вами, продолжу ее: и он меня легко отпустил.

Сергей Николаевич: Отпустил?

Виктор Сухоруков: Легко. Может быть, именно так сложились конфликты, стычки в моей жизни с людьми, так сложились обстоятельства, что я весь завибрировал, весь воспалился: «Уеду, уеду, в Москву, в Москву!», – как «Три сестры» у Чехова. А кто-то говорит: «Ну и езжай».

Сергей Николаевич: «Ну и езжай».

Виктор Сухоруков: Потому что в этот момент Меньшиков узнал об этом и пригласил, а я еще в Питере жил, только-только заявление подал на расставание, а он уже позвал меня в «Игроки» Гоголя в Москве. Мало того, в это же время уже Вахтанговский театр под управлением Ульянова, Владимир Мирзоев и Максим Суханов пригласили меня на роль шута. И я легко сел в «Красную стрелу», как в постель лег, как на кровати въехал в Москву. Поэтому…

И почему не полюбил? Я как бы… Ведь много произошло уникальных событий именно в Ленинграде: и Юрий Мамин с бакенбардами там, Володя Студенников, его второй режиссер, который работал тоже с Петром Фоменко там, и Фоменко там, и «Братья» («Брат» и «Брат 2»), Леша Балабанов там, Мельников там, там много моего богатства, там я закопал сундук драгоценный. Да, он есть там, но живется мне в Москве легче. И если там, в Петербурге я полжизни словно держался за поручень последнего вагона и нога соскальзывала со ступеньки, я прыгал, она срывалась, и мои лодыжки ударялись об шпалы каких-то историй, то здесь я очень живу гармонично, даже не могу назвать суетно, потому что я очень организованный человек, аскетичный, аккуратный, дисциплинированный, чем и отвратителен даже для самого себя, потому что люди сегодня: «Ой, извините, я опоздала, у меня пробки». Милая моя, у тебя пробки, а у меня луна на небе, ну как это? Не надо опаздывать, надо уважать.

Сергей Николаевич: Надо успевать.

Виктор Сухоруков: Надо успевать.

Сергей Николаевич: Всегда успевать.

У вас есть потрясающие, очень образные такие формулировки, когда вы говорите о себе, о своей жизни. И вот в одном из интервью я прочитал: «Первую часть жизни искал, вторую анализировал, разгребал, стирал воротнички и манжеты».

Виктор Сухоруков: Носки можно еще добавить.

Сергей Николаевич: А потом в третьем акте: «Вдруг оглянулся и понял: времени ушло очень много». Я вообще думаю о том, что…

Виктор Сухоруков: И его место, этого времени, занял шкаф с рубашками, костюмами…

Сергей Николаевич: Манжетами.

Виктор Сухоруков: …ботинками, ролями.

Сергей Николаевич: Тоже неплохо.

Виктор Сухоруков: Но, понимаете, друзей мало.

Сергей Николаевич: Человеческих связей сложно в этом ритме поддерживать.

Виктор Сухоруков: Мало. Даже не в ритме дело, а взаимопонимания маловато.

Сергей Николаевич: Взаимопонимания, да?

Вы как-то обмолвились, что все-таки ваше время, кинематографическое время, – это, конечно, 1990-е гг. И когда все страдали и терзались, что оказались не у дел и невостребованными, у вас прямо пошли роли, пошли какие-то посторонние приглашения, замечательные фильмы, они все становились событиями. Собственно говоря, народным артистом по-настоящему вы стали именно в это такое время, которое принято сейчас клясть и говорить, как все было плохо, какой бы развал и ужас. С каким чувством вы вспоминаете эти 1990-е гг.?

Виктор Сухоруков: Все равно я свидетель этих лет, я уже был, как это, в ясном уме и твердой памяти, созревший человек. И я наблюдал это 90-летие, понимаете? И когда иногда его нахваливают или как-то начинают объяснять, что вот мы сегодня живем, потому что там мы начали, там мы затевали… Нет, у меня плохие воспоминания о 1990-х гг.

Сергей Николаевич: Все-таки плохие?

Виктор Сухоруков: Плохие. Плохие, потому что это огромный кусок жизни, где меня и обманывали, и денег не платили, я следил… Когда сегодня люди, в чьих руках были 1990-е гг., сегодня они как-то жалуются на свою жизнь, я даже по именам их не буду называть, не имею права, потому что у каждого своя история, свой сюжет и свои и правила, и законы, и объяснения самое главное. И вот мои наблюдения, мое присутствие в том времени. Хорошо, что я еще там пил, поэтому как загуляю, так и дефолт прогулял, не заметил.

И в конце концов в 1900-е гг. да, я начал сниматься, мне повезло, и там огромный был заложен фундамент моих знакомств уже с Говорухиным, с Лунгиным, с Панфиловым, кто там у меня еще был, сейчас вспомню, Виталий Мельников, то есть у меня пошел такой объем чуть позже. Но уже было труднее сниматься, работать труднее, как ни странно, но и понимая тот сквозняк, ощущая сквозняк тех времен, мы и снимались за копейку, за дружбу, за идею, понимаете? Мы были вместе. И когда я вот Лешу потерял, мы перестали работать, я так и остался уже после его смерти…

Сергей Николаевич: Алеша Балабанов.

Виктор Сухоруков: Да, Алексей Балабанов, с тем удивлением: а почему мы разошлись? У нас не было повода. Я не обнаружил причины для этого, но ведь расставание случилось. Может быть, он ушел от меня вместе с девяностыми? Я не знаю. Он же сказал такую фразу: «Но ты же стал такой крутой», – а я и не заметил, что я, может быть, стал таким крутым. Тут еду, меня везут с вокзала домой на машине, везет меня таксист и вдруг говорит: «Ах, это вы! Вы живете там, на Проспекте мира?» Я говорю: «А почему вы удивляетесь?» – «Ну я думал, вы где-то там, где-то там!» Я говорю: «А где там?» – «Ну вот там!», – он мне говорит. Значит, у людей такая иллюзия, что мы крутые, а на самом деле… Нет-нет, я…

Сергей Николаевич: А вообще, Витя, скажите, вы обидчивый человек?

Виктор Сухоруков: Обидчивый.

Сергей Николаевич: Потому что я вспомнил наше давнее интервью про Петра Наумовича Фоменко, там тоже эта нота проскользнула. Вы очень хорошо о нем говорили и вспоминали, но уже когда Фоменко перебрался в Москву, логично было вам воссоединиться, поскольку вы в Москве были, предложения не было, и вы это помнили, это как-то внутри вас жило. А сейчас, вспоминая Балабанова, вы тоже… Вот обида этого расставания, ничем, в общем, не мотивированного, в вас по-прежнему живет?

Виктор Сухоруков: Нет, если говорить об обиде, я обидчивый сию минуту. То, что я вам сейчас рассказываю, – это уже мои любимые, дорогие, сокровенные воспоминания.

И если вы затронули Фоменко, вы очень хорошо сейчас перекинули тему на него. Почему? Потому что есть мама, есть папа. От кинематографа есть Балабанов, от театра есть Петр Фоменко. Вот они… Хотели они этого, не хотели, знают они о этом, не знают, они в ряду, они там, в моем альбомчике, и я с ними так и буду жить. И что бы я ни вспоминал, о чем бы я ни рассказывал, что бы ни привирал и не фантазировал, они мои, никто их уже у меня не отнимет. И то, что он меня не позвал, ну я же понимаю, я даже не обижался, что он не звал, я ждал. Мне некогда было обижаться, я ждал. Но последний-то телефонный разговор, удивитесь, опять первый раз вам рассказываю, и Леша позвонил за месяц до смерти, прямо за месяц, по телефону. Я даже не понял, зачем он позвонил, но только последняя его фраза: «Витенька, не смотри ни на что, все равно мы родные люди, ведь правда?» Я говорю: «Правда, Леша».

И Петр Наумович, мы ему показали репетицию «Старшего сына», который ставил Павел Сафонов, шестой год мы с огромным успехом играем на просторах страны и за рубежом. И мы показали Петру Наумовичу, он нас не впустил в свой театр, говорит: «Позвони мне вечером». Я только номер набрал, а уже трубка поднялась, он сидел в пледе, в трусах, неважно, он сидел у телефона, у меня такое сложилось впечатление. Я воздух не успел набрать, и мы с ним поговорили на эту тему. И вдруг он мне говорит… Я тоже уже об этом однажды сказал, но вот вы говорите про обиду или… Я, наверное, погружаюсь в воспоминания, я погружаюсь даже не только во время, но и в эмоции той точки. И вот опять сейчас вспоминаю, вот он где, он не на стуле рядом со мной сидел, он в ухе у меня был, вот где у меня был Фоменко, как ангел вот здесь, говорят, где-то, а Фоменко был еще ближе. И он мне говорит наконец: «Ты меня прости, что я тебя не позвал. Я должен был это сделать, а твое право было соглашаться или отказаться». Это были его слова.

Сергей Николаевич: Это его слова.

Виктор Сухоруков: И я ему сказал: «Прекрати извиняться, о чем вы говорите? За вами, как за Воландом, легионы стажеров, студентов несколько поколений…»

Сергей Николаевич: Театр.

Виктор Сухоруков: Театр, службы, ответственность, ну что вы, постановки, руководство, вот это лидерство, отечество, он как отец им, понимаете? И все один, нездоровый человек, мнительный, совестливый, страдающий, и он тащил, тащил.

Сергей Николаевич: Тащил.

Виктор Сухоруков: И я сказал дерзость: «Да не театр мне ваш нужен, а вы! А вас на меня уже не хватит». Вот и все.

Сергей Николаевич: Вообще несмотря на огромный успех «Брата», «Брата 2», было понятно, фильмов Балабанова, который как-то вас переоткрыл, скажем, то есть фактически…

Виктор Сухоруков: Можно я вас сразу сейчас остановлю, а вы продолжите?

Сергей Николаевич: Да, скажите, хорошо.

Виктор Сухоруков: Именно «Брат», «Брат 2». В аэропорту подбегает мальчик: «Можно с вами сфотографироваться?» Я смотрю, родители сидят и улыбаются, машут рукой. Я говорю: «Милый, а сколько тебе лет?» – «13. Я очень люблю фильмы «Брат» и «Брат 2». И я вдруг именно в этот момент, хотя об этом часто слышу, ощутил какую-то временную глыбистость этого диалога, дилогии этих фильмов. Думаю: значит, мы переплюнули Ихтиандра, Штирлица. Потому что уже «Брату 2» 18 лет, а «Брат» с 1997 года, друзья мои, 20 лет, а детишки бегут, мальчик, девочка бежит. Мало того, взрослые дяди и тети подводят грудных детей на руках ли или за ручку, говорят: «Можно с вами сфотографироваться для истории? Ну как, мы вас любим, фильм «Брат», «Брат 2» особенно». Это шок. То есть мы уже даже перехитрили время, мы как бы накрыли вот этой историей…

Сергей Николаевич: …уже следующее десятилетие.

Виктор Сухоруков: …поколение. Что это за феномен? Вот что надо изучать и критикам, и искусствоведам, а не хаять, поливать, умничать. Ведь умничали, когда вышел фильм, особенно «Брат 2», обзывали и антисемитами, и антиамериканистами, шовинистами, ой, кем только ни обзывали. Возмущались героем-убийцей, чем только ни возмущались, кого только ни проклинали. Что с этим делать? Не буду скрывать, картину видели эту во всем мире, гарантирую.

У меня была история уникальная. Италия, Венеция, катер, остров Мурано, на острове Мурано сквозь стекло кафе меня увидел товарищ, господин, джентльмен, как хотите его называйте, я уже иду вперед, крик сзади: «Виктор!» Поворачиваюсь, бежит парень лет 25-26, а он из Словении или Словакии иммигрировал в Италию, работает в кафе, увидел меня сквозь витрину, узнал. «Можно с вами сфотографироваться?» Я говорю: «Конечно, можно!» И опять получил кучу комплиментов фильму.

Сергей Николаевич: И опять «Брат».

Виктор Сухоруков: Чудеса.

Сергей Николаевич: Виктор, и все-таки хотел спросить, потому что для меня это важно. Вот грандиозного актера Виктора Сухорукова я узнал и признал абсолютно, конечно, после «Павла I». Я думаю, что это вот такая выдающаяся работа, и я знаю, что это была какая-то очень знаковая для вас работа.

Виктор Сухоруков: Да.

Сергей Николаевич: Вот увидеть в Павле человека, увидеть русского Гамлета, увидеть не этого солдафона, который там петлички меняет, а человека страдающего, государственного и так далее. Вот мне была интересна реплика того же Мельникова, который вам, кажется, сказал: «Хватит закапываться в документах, хватит читать вокруг Павла, играй что дают, играй сценарий!» А для вас было важно все-таки что-то еще и еще о нем узнать.

Виктор Сухоруков: Именно потому, что чем больше я узнавал, эти знания провоцировали меня идти дальше, потому что это были такие открытия, это, о чем я расскажу, было его страстным желанием, самого Павла и моим желанием сделать это в кино, но для этого были нужны большие деньги и серьезные намерения, но это и характеризует Павла. Вот это, то, что он совершил, можно было назвать легко безумием, и в то же время гипертрофированное чувство справедливости. Мама умирает…

Сергей Николаевич: Екатерина II.

Виктор Сухоруков: Да, хоронят. Приходит на ее место Павел. Он эксгумирует отца в Невской лавре: катафалк, факелы, войска, и по Невскому проспекту едет гроб со скелетом отца, везут его по Невскому проспекту всего в огнях, под топот копыт, под звон вот этих всяких бубенцов, этих уздечек и так далее, шарканье обуви, вот этот звенящий костюм, одежда военных, офицеров. Он везет этот катафалк отца…

Сергей Николаевич: …в Петропавловскую крепость.

Виктор Сухоруков: Да! По-моему, сначала… Где коронуют, я забыл… Он его коронует, над черепом держат корону. Он коронует отца и хоронит рядом с мамой. И после этого он уже начинает царствовать. И я вот это шествие коронации и похорон отца из Невской лавры в Петропавловскую, я говорю: «Давайте сделаем». – «Да ты с ума сошел». После этого мне и сказали: «Перестань копать, тебе вредно».

Сергей Николаевич: Но на самом деле Павел был не единственный царь, скажем так, во всяком случае государственный деятель, которого вы сыграли.

Виктор Сухоруков: Правильно. Вы сейчас пойдете к политическим деятелям советского периода, а я остановлюсь немножко на царях прошлого. Театр Моссовета, меня же пригласили туда на роль Федора Иоанновича, и там я соригинальничал, там мы его показали, конечно, потому что никто толком и не знает, каким парнем он был, понимаете, и это дает…

Сергей Николаевич: Тишайший.

Виктор Сухоруков: Да, этот Тишайший за 12 лет так украсил землю, так облагородил, столько понастроил светлых мест, вот в чем дело. И когда говорили, что это такое безвременье, это заблуждение, потому что когда я нашел записку о том, как его хоронили и рыдала вся площадь, и враги, и невраги, то есть все-все так рыдали, так кричали, так вопили, прощаясь с Федором, что не было слышно церковного хора. Понимаете, какая была народная любовь?

Сергей Николаевич: Какой стон.

Виктор Сухоруков: Вопль, стон. И уже девятый сезон мы играем «Царство отца и сына».

Сергей Николаевич: Вы играете в Театре Моссовета.

Виктор Сухоруков: Да, великолепно.

Дальше у меня есть спектакль, который был посвящен Тараторкину, «Римская комедия» – приходите, увидите.

Сергей Николаевич: Императора.

Виктор Сухоруков: Это пьеса Леонида Зорина, я играю императора Домициана, так что…

Сергей Николаевич: Эти императоры и цари так и присутствуют в вашей жизни. Но я знаю, что в кино это был Никита Хрущев, это был Владимир Ильич Ленин. В любом случае это такие… Но это был скорее такой гротеск, да?

Виктор Сухоруков: Естественно.

Сергей Николаевич: Это было в таком жанре выдержано, так что такого погружения в биографию, наверное, вы не предпринимали, этого не требовалось.

Виктор Сухоруков: Но у меня все равно была личная моя установка. Я не издеваюсь над ними, обратите внимание. Есть усмешка, но не насмешка, нет издевки, есть пародия, но нет гротеска.

Сергей Николаевич: Но вообще ваш нынешний такой театральный статус вы сами определили как такой «артистический бомж»: вы и там, и здесь, и в одном театре, и в другом театре, хотя, кажется, вы в штате Театра Моссовета.

Виктор Сухоруков: Да.

Сергей Николаевич: Но при этом играете…

Виктор Сухоруков: Ведущий мастер сцены.

Сергей Николаевич: При этом вы играете в Театре Вахтангова, при этом есть антреприза. То есть раньше было много кино, сейчас кино стало меньше, как бы театр вышел на первый план.

Виктор Сухоруков: Ренессанс.

Сергей Николаевич: Да. Вы рады этим переменам?

Виктор Сухоруков: Рад, конечно. Пустоты нет. Я рад не тому, чего меньше, а чего больше, пустоты нет, хотя до сих пор продолжают задавать очень наивный вопрос, где мне лучше, в театре или в кино, что для меня важнее. Да нет, это разные просто вещи, этот вопрос неуместен, на него трудно отвечать, потому что меня и в театре публика любит, и в кино похваливают. И я вдруг понял, где же мне хорошо, где мне лучше? – сказать не могу, но есть одна добавочка: где нужен, там и рай земной, вот и все.

Сергей Николаевич: Вообще я видел «Улыбнись им, Господи» спектакль…

Виктор Сухоруков: «Улыбнись нам, Господи». Нет, вы не ошиблись, вы правильно сказали, «Улыбнись им, Господи».

Сергей Николаевич: И спектакль Театра Вахтангова, где вы появляетесь, действительно все внимание отдано вам. Вы артист такого бенефисного плана, то есть вы актер, который должен доминировать, а иначе я с трудом себе представляю вас где-то там в эпизоде; даже если это эпизод будет, это действительно будет всегда центральное событие спектакля. В этом смысле от актеров занятых вы никогда не испытывали некоторой такой ревности? Вот выходит Сухоруков, и все аплодисменты, все глаза, вся любовь отдана ему? Актеры же такие ревнивые существа.

Виктор Сухоруков: Ревнивые, и я ревнивый.

Сергей Николаевич: Да?

Виктор Сухоруков: Испытываю, все испытываю. На основе говорить об «Улыбнись нам, Господи», ну что вы, это мой орден, Римас Туминас позвал. К нему-то многие хотят попасть, а он позвал, не раз меня звал, я не то что обожаю, уважаю и благодарю его, нет, я его боготворю. Это личность, которая меня, как вам сказать, выскоблил, он заставил меня думать и мыслить по-другому. Он не заставил меня отказаться от того, что я имел или имею, но он меня загрузил такой творческой информацией. И если вы говорите, что я бенефисного плана актер, но в «Улыбнись нам, Господи» я иду только за Римасом Туминасом. И если я там выпендриваюсь или высвечиваюсь, так это Римас высвечивается, поверьте мне. Он тот режиссер, который не дал бы мне быть солнцем на темном небе, боже упаси, или, наоборот, злой силой на светлом фоне.

Другое дело, открою секрет, я ведь когда работаю над ролью, конечно, я скрупулезен, я детален, я человек, который очень собирательно работает над ролью, как «Lego», для меня все важно: и вздох, и взгляд, поворот головы, вздрагивание коленки, все, весь организм мой превращается в инструмент. Он действительно, руки, ноги, пальцы, губы, все превращается в некие атрибуты, которые я как инструмент у слесаря, отвертки у электриков, скальпели, вот эти инструменты у врача, я весь сам инструмент в собственных руках.

И конечно, я вдруг понял: если я буду одинок, буду думать только о себе, я проиграю. И поэтому уже долгое время, репетируя роль в каком-то спектакле, я думаю о партнерах, они для меня очень важны. И появились у меня глагол: я обслуживаю свое окружение, я обслуживаю партнеров. У меня и в «Римской комедии» есть просто мизансцена, когда выходит герой на авансцену, я поворачиваюсь спиной сознательно, чтобы сакцентировать внимание на нем. А получается выразительно, я все равно в проигрыше не остаюсь. И знаете почему? Потому что я на сцене, я же не за кулисами, вот и все.

Сергей Николаевич: Так получилось, что кроме замечательных режиссеров…

Виктор Сухоруков: А, простите, забыл, сейчас вспомнил. И отношения партнеров ко мне – ревность, зависть, недоброжелательность – к сожалению, это есть. Но почему я от этого не страдаю? Потому что я об этом знаю.

Сергей Николаевич: Вас кроме режиссеров и замечательных режиссеров-мужчин в какой-то момент очень нежно полюбили режиссеры-женщины, там просто список замечательный: Лариса Садилова, Светлана Проскурина, Рената Литвинова, Наталья Бондарчук – вы у всех у них снимались, они помногу раз звали вас. У вас есть на это ответ, почему именно женщины-режиссеры так вас любят?

Виктор Сухоруков: Не думаю, что они меня хотят как мужчину, а дальше вы лучше их спросите.

Сергей Николаевич: Но вообще работа с женщиной-режиссером для вас принципиально отличается от работы с мужчиной, или вы так же подчиняетесь…

Виктор Сухоруков: Открою секрет. Думаю, многие понимают это, многие думают об этом, но, может быть, такого хорошего вопроса не получали. Неважно, мужчина или женщина, один черт, веди за собой. Актер превращается в бесполое существо, если он идет за режиссером и выполняет некую роль.

Что такое роль? – это есть трансформация, реинкарнация. Вот говорят «погружение» – да нет погружения, есть игра в некую маску, которую я должен оживить, я оживляю… Вот есть восковые фигуры мадам Тюссо – вот представьте себе, что это не восковые фигуры, а некие биологические создания, которые я сочиняю сам для себя и из собственных души и плоти сочиняю образ. Это трудно передать, это надо просто самому ощутить, и немногими ощущают. Может быть, в этом и есть мой талант, что я вдруг, как Михаил Чехов, наблюдая за собой, он же здесь, но он отходит, выходит из себя вот сюда куда-то и себе командует, себя любит, себя убивает, себя гладит по голове, так и здесь. У меня есть способность внутри меня следить за собой, контролировать себя, почему я и люблю зеркало, я говорю всем подряд: «Не бойтесь зеркала», – чего категорически запрещалось…

Сергей Николаевич: …Станиславским.

Виктор Сухоруков: Да, не только Станиславским. Может, у них там зеркала были мутные, не знаю, но вот когда мы учились, ни в коем случае не репетируйте перед зеркалом, как многие диктаторы. Репетируйте, потому что зеркало для тебя. Для меня зеркало как исполнителя есть зритель, вот и все. Другое дело – научись, стоя перед зеркалом, видеть не себя, а своего персонажа, которого ты сочиняешь.

Сергей Николаевич: Именно так.

Виктор Сухоруков: И в результате, конечно, и люблю себя, и работаю над собой.

Сергей Николаевич: Хотел вот чего еще спросить. Вначале расскажу. Есть эпизод, который меня потряс. Мы заговорили о школе, о работе актера над собой. Как известно, по понедельникам свободный день в театрах, и знаменитый актер, замечательный актер Иван Москвин (это легенда), поскольку не было репетиций, не было спектаклей, иногда заказывал извозчика, брал детский гроб и ездил с этим гробом по Москве и рыдал, и все ему сочувствовали. Таким образом он как бы избывал вот эту энергию актерскую, которая у него накопилась и которой явно не хватало выразить, вот ему нужно было какое-то сочувствие. Когда нет спектаклей…

Виктор Сухоруков: Потому что телевизора у него не было.

Сергей Николаевич: Телевизора не было.

Виктор Сухоруков: Ни радио, ни телевизора, ни компьютера.

Сергей Николаевич: Ничего, оставалось играть.

Виктор Сухоруков: Приходится ездить и продолжать зрелище.

Сергей Николаевич: Если нет работы, бывают же такие периоды.

Виктор Сухоруков: Бывают.

Сергей Николаевич: Нет спектакля, нет съемок. Чем вы занимаетесь?

Виктор Сухоруков: Молчу. Жду. Путешествую. Задумываюсь. Это все как-то, может быть, звучит аморфно и как-то так…

Сергей Николаевич: Туманно.

Виктор Сухоруков: Да, а конкретных-то вещей нет. Летом, конечно, я люблю огород, я люблю…

Сергей Николаевич: Есть свой участок?

Виктор Сухоруков: Есть участок в Орехово-Зуеве, я туда езжу, но это редко бывает, там летний же сезон, а так я очень люблю ездить, и ездить-то не удается иногда, потому что минимум 5 дней надо, а у меня их не бывает. Но если бывают застои, вы не поверите, дела находятся и почитать, и поучить, и повторить, и вспомнить, а это все требует времени. Просто хоть бы с кем-нибудь встретиться, а посмотреть других?

Сергей Николаевич: Тоже интересно.

Виктор Сухоруков: Все это время. У меня жизнь интересная, насыщенная, и пока я не задаюсь вопросом, что мне делать, если я окажусь в пустой комнате, как это, с выключенными наушниками. Посмотрите. Ответить на то, что я делаю в свободное от работы время? Сплю, ем, смотрю телевизор.

Сергей Николаевич: Что последнее доставило вам наслаждение, абсолютную радость как зрителю, может быть, или как участнику некоего проекта?

Виктор Сухоруков: Поездка в Австрию. Я повез туда спектакль, я там не был никогда. Я был в городе Вена, он меня потряс, я был ошеломлен гостеприимством, теплотой, уютом этого города. И действительно меня приятно удивило, сейчас скажет, что политика, но я действительно был в катарсисе от нашего монументального ансамбля…

Сергей Николаевич: Да, очень красивый, посвященный воинам-освободителям.

Виктор Сухоруков: Воинам-освободителям, огромная колоннадная подкова, а главное, все отреставрировано, чисто, сейчас весна, это так подковано, стоит постамент огромный, солдат со знаменем, с золотым наконечником, который прямо сверкал, как золотой зуб на солнце, огромный щит в виде герба Советского Союза, который не надо возвращать, не надо об этом думать, это история, но он весь позолоченный стоит, как щит, на земле. И я читаю приказ, там приказ, фамилии, имена, приказ, и вдруг д-ж-ж-ж! – намытый золотом Сталин. Думаю: ни фига себе! Тут рушат, там ломают, сокращают, даже дома вокруг этого возня идет, что хорошо, что плохо, что надо, чего не надо, а это против, а это людоед, а это… Ребята, это история.

И только я оглянулся, огромное пространство перед этим памятником, и вдруг фонтан ща! – вскинулся фонтан, заиграла какая-то музыка, и он весь цветной, сумерки, он огнями… Я думаю: как же так, почему вдруг австрийские власти такую хоромину, такой громадный ансамбль содержат в таком порядке? И мне рассказали историю, якобы (я этого не знаю) он дал негласный приказ не трогать, не бомбить этот город. Ребят, но живут-то они хорошо несмотря на то, что там на солнце сверкает фамилия «Сталин», живут-то замечательно. Вот оно, столкновение времен. А еще лучше, если бы было воссоединение времен, потому что это воссоединяется не беда и радость, а воссоединяются времена истории, страницы истории, для того чтобы завтра ваши дети не были уродами.

Сергей Николаевич: Что бы сейчас больше всего могло обрадовать?

Виктор Сухоруков: Обрадовать? Как-то я живу очень ясно, у меня вот нет такого желания себя порадовать. Я достаточен, я сегодня настолько погружен в свои любимые занятия, что у меня нет мечты.

Сергей Николаевич: Может быть, какому-то подарку?

Виктор Сухоруков: Подарку? Ну что мне надо, у меня все есть. Я, вон, уже езжу за границу, раньше, конечно, покупали носки, трусы, рубашки, кофты, брюки, куртки, а сейчас уже покупаешь ремешок, браслетик, браслетик купил хороший.

Сергей Николаевич: Красивый.

Виктор Сухоруков: У меня тут был скорпион. Часики купить, простенькие, но все равно они не простенькие. Ой, я не знаю, какая фирма.

Сергей Николаевич: Так что всего хватает в этой жизни?

Виктор Сухоруков: Хватает. Главное, что нет у меня какой-то корыстной мысли: «Вот этого хочу». Нет, к сожалению.

Сергей Николаевич: Это был Виктор Сухоруков в программе «Культурный обмен» на Общественном телевидении России. А я, Сергей Николаевич, прощаюсь с вами. Всего доброго, до свидания.

Народный артист России - об отношении к званиям, памятнике себе и работе над образами