Дмитрий Кириллов: Любите ли вы оперу так, как любит ее Дмитрий Бертман? Видимо, нет. Иначе у каждого из нас был бы свой оперный театр. Бертман – не просто музыкальный режиссер, оперный постановщик, худрук, продюсер, менеджер, профессор, народный артист, обладатель «Золотых масок», российских и международных премий. Бертман – большой художник, открывающий зрителям свой мир, особый, волшебный, наполненный звуками и красками. Георгий Исаакян: Бертман потрясающий, Бертман великий, Бертман очаровательный. Александр Федоров: Он невероятно азартный человек. Все, начиная от уборщиц и гардеробщиков, говорят о нем с невероятной любовью. Маквала Касрашвили: Он для меня Дима. Обожаю, люблю. В его спектаклях ты всегда ждешь чего-то нового. Владимир Урин: Когда я общаюсь с Бертманом, то у меня хорошее настроение. Это всегда абсолютный позитив. Григорий Заславский: Когда мы были в пионерском лагере, мы вместе писали оперу. Я написал достаточно средние стихи, а он написал замечательную музыку. Дмитрий Кириллов: Композитор Дмитрий Бертман, вы действительно писали в детстве оперу? Дмитрий Бертман: Да, было такое. Я писал «Марш бамбириков», писал какие-то там пьески и оперу «Явление Христа народу». Дмитрий Кириллов: В 10 лет? Дмитрий Бертман: По картине, ну, лет 12 было, по картине Иванова. Такая была история. Ноты потеряны, слава богу, и это все осталось в неизвестности, что всегда прекрасно. Дмитрий Кириллов: Первый театральный занавес вы же сделали из маминого свадебного платья? Дмитрий Бертман: Да. У мамы было свадебное платье такое необычное, с люрексом, и я его разрезал. Дмитрий Кириллов: Кстати, она привила вам любовь к искусству. И как-то перестаралась, по-моему, когда завела вас в театральное закулисье. Дмитрий Бертман: Мама привела меня в ТЮЗ, московский ТЮЗ, на спектакль. Я там плакал, мне было страшно, там Баба Яга. А в антракте меня завели за кулисы, и я увидел нашего друга семьи дядю Володю, папиного друга, в костюме Бабы Яги, но без парика. И я начал гомерически смеяться. И с этого момента иллюзия театра пропала. Дмитрий Кириллов: Имя Александра Семеновича Бертмана, отца нашего героя, было известно всей театральной Москве. Более 30 лет этот творческий, увлеченный человек возглавлял Центральный Дом культуры медицинских работников, место, где собирались не только медики, но и поэты, певцы, композиторы. ДК медработников в разные годы становился репетиционной базой для молодых рок-музыкантов, эстрадных исполнителей, бардов. Пройдут годы, и этому дому Бертман-младший даст древнегреческое название «Геликон». То место, где, по преданию, Аполлон водил хороводы с музами. В роли Аполлона выступил сын Александра Семеновича, Дмитрий Александрович Бертман. Александр Федоров: Дима – влюбленный в театр, которого знали все билетерши в «Стасике» музыкальном, в Большом. Он говорил: «Пойдем, пойдем посмотрим спектакль, пойдем, пойдем, спектакль!». – «Дима, да куда?». – «Пойдем, пойдем, пойдем, и все». И мы подходили к ним, всегда это было одно: «Димочка, здравствуй!». Владимир Урин: Если что-то говорить, да, в человеческой жизни, вот что любит Бертман? Ну, наверное, папу, маму. Оперу. Да, вот патологической, уникальной невероятной энергией, этой страстью к опере заразить вокруг всех. Всех, кто от слова «опера» вздрагивает, который никогда не слышал это слово. Это мало кому удается. Григорий Заславский: Он однажды выезжал из театра, и там сплошная. Его останавливает гаишник, и они начинают разговаривать. Тут выясняется, что он никогда не был в театре. Дмитрий Александрович его приглашает. Он говорит: «Я не хожу, жена придет». В итоге этот полицейский, такой корпулентный, он стал не просто меломаном. У него собралась одна из лучших коллекций оперных постановок. И он стал сам постоянным зрителем «Геликон-Оперы». Дмитрий Кириллов: Вы создали свой оперный театр в 23 года. Никто в 23 года не становился руководителем театра. Дмитрий Бертман: Ну значит, надо подать на рекорд Гиннесса, и будут деньги на новые постановки. Дмитрий Кириллов:А великий Ростропович как-то сказал: «Хорошо мне здесь, в «Геликоне», останусь-ка я тут жить». Дмитрий Бертман: Это правда было. И я хочу сказать, что такой период был, что мы жили вместе, театр и Ростропович. И это был счастливый период очень. Дмитрий Кириллов:А ваших поклонников, Президента Франции Жака Ширака с супругой, не пустили ФСО в театр. Дмитрий Бертман: Да, была такая история с Жаком Шираком. Когда Жак Ширак приехал в Москву с официальным визитом, то в программу своего пребывания он поставил посещение «Геликон-Оперы». Вот в этом здании мы находились. И запретила ФСО ему приехать сюда, потому что здание было в аварийном состоянии. Благодаря тому, что его сюда не пустили, Валентина Ивановна Матвиенко обратилась к мэру Москвы Юрию Михайловичу Лужкову тогда по поводу реконструкции нашего здания. И с чего все и началось. Дмитрий Кириллов: Усадьба княгини Шаховской в самом сердце Москвы после реконструкции превратилась в настоящий дворец музыки, оснащенный по самому последнему слову техники. Юрий Горбачев: Особенностью театра является то, что он вписан в уже существующие исторические здания. И нельзя было тут много чего сносить, переносить. Поэтому фактически сцена находится во дворе, ниже уровня земли. И в этих лабиринтах можно заблудиться. Дмитрий Кириллов: «Геликон» не похож ни на один оперный театр. Он неординарен, как и его основатель Дмитрий Бертман. А потому всегда вызывает живой интерес. История реконструкции «Геликона» – это отдельный рассказ, сотканный из страхов и переживаний, веры и надежды. Александр Федоров: И это очень непросто. Это все, что было с ним. 1990-е годы, как сейчас говорят, и наезды. Знаем страшные моменты в его жизни, страшные, когда вообще вот так было: либо ты есть, либо тебя нет. Дмитрий Кириллов: За этот лакомый кусочек в центре Москвы шли настоящие бои. Бертману не раз угрожали, а он, реально рискуя своей жизнью, держал оборону и буквально жил на стройке. Георгий Исаакян: Но что такое была стройка этого театра, да? Потому что, конечно, сейчас здание «Геликон-Оперы» – это близко не тот особнячок конца 1980-х, который я помню. Александр Федоров: Сколько лет был котлован с березками. А когда он говорит: «Саша, мне сейчас приехали и сказали, что сейчас сюда пригонят, там, 2000 грузовиков и засыплют это. Как они могут?». И я видел его отчаяние. Но потом вот эта мечта, мощная, сильная, она ему сказала: «Нет, Дима, работать дальше, добиваться». И он добился. Дмитрий Кириллов: Музыкант и режиссер до мозга костей Бертман прекрасно справился с профессией прораба, освоил ее на отлично. Да еще и труппу сохранил. Артисты Дмитрию Александровичу поверили, что он все-таки построит театр своей мечты. 8 лет театр ютился на Новом Арбате, да? На чемоданах практически жили. Сохранили. Это не чудо? Дмитрий Бертман: Вы знаете, жили мы даже без чемоданов, потому что мы жили с одним унитазом. Не буду подробно рассказывать, как происходил антракт для артистов. Мы жили с двумя маленькими пятиметровыми гримуборными. Ну, чтобы зрители понимали, что на сцене иногда на спектакле работают там 200 человек, например, да? То вот две гримерки обслуживали. Для того, чтоб зритель пришел в этот конференц-зал без акустики, отвратительный, ужасный, для этого нужно было заказать каждому зрителю пропуск по паспорту, чтобы он поднялся на второй этаж и купил билет. Но 8,5 лет мы там отработали. И это очень здорово, что там, потому что благодаря тому, что мы остались в центре, на Арбате, мы не потеряли публику и мы не потеряли труппу. Эти 8,5 лет шла невероятная война за эту землю, где находится сейчас театр. И всеми способами, в общем, было показано, что мы сюда не вернемся. Это был очень сложный путь, очень сложный, через грозы, через наводнения, не в прямом смысле, а в переносном, через смену власти Москвы. И вот новая власть, уже Собянин принял эстафету эту. И вот то, что вы тут видите, в этом здании, я это говорю не формально, не потому, чтобы подлизаться, а я ему буду всю жизнь благодарен. Я думаю, что москвичи, которые приходят к нам в театр, это его будут фанаты все, потому что это чудо. Маквала Касрашвили: Это огромное богатство для Москвы и для страны вообще. Григорий Заславский: Этот театр вошел бы в историю без этого здания, как театр, как идея театра, как место, где вышло много спектаклей. Но это еще и такой вот живой памятник, вдохновенные мысли человека, который его придумал, построил и ведет. Дмитрий Кириллов: Бертман – большой ребенок, не перестающий удивлять и удивляться, влюблять и влюбляться, поступать иногда так, как ему захочется, даже если кому-то из взрослых это не нравится. На то он и Бертман, чтобы хулиганить и творить, заражая нас любовью к самому прекрасному и великому искусству – опере. Маквала Касрашвили: Мой роман с театром «Геликон» начался почти с основания театра, оперы «Аида» в постановке Дмитрия Бертмана. Первый раз я увидела маленькую сцену, и я думала: «Как можно этот спектакль поставить на этой сцене?». И была просто удивлена и восхищена тем, что я увидела и услышала. Дмитрий Кириллов: Прошло более 30 лет, и «Аида», обновленная, модная, современная вернулась на сцену театра «Геликон-Опера». Бертман не перестает удивлять. Александр Федоров: Я поступал в ГИТИС на заочный факультет. Я зашел в главный корпус, Собиновка, 6. Зашел, и я увидел на подоконнике парня. Ну, видно, что он студент, который заразительно смеялся. Причем, он так не смеялся, он делал так: «И-хи-хи» всем телом. И у него смеялось лицо. Вокруг него стояли какие-то девчонки, он им что-то втирал. Они смеялись, он смеялся. Я прошел мимо него и думаю: «Господи, вот же счастливый, он учится здесь!». Я сдал экзамены, мне предложили учиться на очном, сразу на втором курсе. И когда я пришел на занятия, я услышал такой смех, открылась дверь, и в аудиторию вошел тот самый парень, которого я первого встретил в институте, вот этот вот. И он зашел с тем же хихиканьем, кто-то его смешил. И потом он так посерьезнел и сказал: «Я староста». Я, мне сразу стало смешно, потому что этот парень, которого я, это первое впечатление от ГИТИСа. И вот, наверное, это солнце, вот этот Димка, и он единственный такой был, ребенок. Ну абсолютно сумасшедший, музыкальный. Когда я пришел к нему первый раз домой, он говорит: «Пойдем, я тебе кое-что покажу». Завел меня в комнатку, куда-то пошел, и вдруг посреди комнаты я увидел макет театра. Он его сам сделал, сам сделал. И он с увлечением: «Посмотри, вот это сцена, вот это фонари, вот здесь. А вот здесь поднимается, а здесь опускается». Григорий Заславский: Там был свет, там была даже свечка, вот это вот, представляете, что такое в те годы найти вот эту малюсенькую лампочку, которая дрожит. И это ему было необходимо, естественно, для сцены письма Татьяны. И ставил там классические оперы. Причем исполнители – это были лучшие солисты мира. Собственно говоря, когда появился театр «Геликон-Опера», он просто уже в формате взрослого театра реализовал все то, что у него было в ящике. Дмитрий Кириллов: Бертман – неугомонный романтик и мечтатель, умеющий, в отличие от многих просто мечтателей, воплощать свои фантазии в жизнь. Таких опера любит. И она сама нашла Бертмана, выбрала его из тысячи других, обвенчалась с ним. И Дмитрий Александрович счастлив, потому что все, что происходило и происходит в его судьбе по сей день, можно назвать одним большим музыкальным спектаклем под названием «жизнь». Появился музыкальный руководитель Владимир Федосеев. Как вы друг друга нашли? Дмитрий Бертман: С Владимиром Ивановичем очень интересная история. Вообще, как зритель, я Владимира Ивановича концерты знал с детства. И по радио, и по пластинкам, и по большому залу консерватории. Я помню, когда он дирижировал Оркестром русских народных инструментов, естественно, БСО. Я видел его в спектакле за рубежом, он был главным дирижером Цюрихской оперы, Венской оперы, Зальцбургского фестиваля. Он дирижировал в Италии, в «Ла-Скала», ну везде, по всему миру. Он оперный дирижер. В России он никогда оперой не дирижировал, это очень странно было всегда. Владимир Федосеев: Ну, меня в театр привели певцы, потому что я, даже вот когда занимаюсь уже 45 лет симфоническими оркестрами, я в первую очередь ищу голос оркестра, совместный голос, тембр голоса. Это для меня приветствие, это вот тот высокий пьедестал, как ему звучать, чтобы оркестр отличался, чтобы его узнавали по голосу. И так и случилось, нас узнают. Дмитрий Кириллов: Но то, что маэстро Владимир Федосеев, легендарный дирижер с мировым именем, стал музыкальным руководителем театра, в этом и немалая заслуга его основателя, Дмитрия Бертмана. Их объединила любовь к самому прекрасному жанру – опере. А для «Геликона» эта встреча стала просто судьбоносной. Дмитрий Бертман: Так получилось, что я решил делать спектакль «Турандот». Я думал, как бы вот сделать так, чтобы Владимир Иванович бы продирижировал это. Что вот он оперы не дирижировал, но я знаю, что он живет в Вене, что он в Москве не так часто. Ну и, в общем, я какими-то путями нашел его телефон, позвонил ему, представился, попросил его о встрече. И мы с ним встретились. И я ему сказал: «Владимир Иванович, я понимаю, что вы сейчас скажете «нет», но вот, может быть, мы с вами сделаем спектакль? Вот у меня есть идея насчет «Турандот». Он говорит: «Ой, «Турандот» я как раз дирижировал в «Ла-Скала» когда-то там». Я говорю: «Ну вот «Турандот»». И он говорит: «Да, с удовольствием». И мы начали работать. Владимир Федосеев: Для меня появление «Геликона» – это значит, когда с неба спустилось что-то, не знаю, то ли судьба. Я познакомился с Дмитрием Александровичем, походил сюда и понял, что я смогу применить свои какие-то знания, какое-то практическое. Ну, вот поэтому для меня это явление было в жизни очень важное. Дмитрий Бертман: И у нас случился вот этот спектакль, который идет просто с триумфом в Москве. Я вам могу сказать, что он в принципе, если по бродвейской системе его делать, и вот сейчас поставить «Турандот» в ежедневный показ, то год был бы продан сразу. Владимир Федосеев: Ведь каждый для другого живет и любит. И рождение новых имен замечательных, то есть работа интересная. Дирекция понимает значение актеров всех, даже если возникла какая-то… Другая атмосфера, которой нет, к сожалению, в московских театрах, я боюсь. Ну, во всяком случае, у оперных нет. Здесь каждый человек знает свое место, вот каждый человек, знаете, не только Дмитрий Александрович, а все отвечают за то, что они делают. И помогают друг другу в каких-то… Вот есть праздник души, понимаете, есть такое слово: «праздник души». Приходят, все друг друга любят, а любовь – это бог, а бог – это любовь. Вот и все, что хотите, делайте. Георгий Исаакян: У меня есть гениальная история, как мы, совсем тоже еще молодые, это начало 1990-х, ну, какие-то совершенно безбашенные молодые оперные режиссеры. И была первая в нашей жизни Международная оперная конференция аж в Екатеринбурге. И где-то в два часа ночи, в гостинице, после какого-то очень длинного и серьезного спектакля, потом после какого-то длинного и серьезного банкета в обществе театральных деятелей, критиков и так далее мы с Димой на два голоса пели квартет из «Онегина». Вот это был такой малюсенький номер, меньше, чем эта комната, значит, две кровати, восемь человек сидящих, как бы, на стульях, на спинках, на столах, какие-то бумажные стаканчики, какие-то, значит, пластиковые тарелочки. И: «Слыхали ль вы?». – «Слыхали ль?...». И это вещи, которые делают твою жизнь, да? Это, как бы, глупость, но ничего прекраснее вот этого «Онегина» двумя мужскими голосами, значит, поющего женский квартет, мне кажется, в моей оперной биографии не было. Дмитрий Бертман: Я думаю, что опера – это вообще искусство такое, в общем-то, для молодых, на самом деле. Когда это талантливо, когда это интересно, то, конечно, народ придет, и молодежь – тем более. Когда уже все знают, как концерты эстрадные проводятся, под фанеру открывают рот, как микшируется любой голос, как вставляются ноты студенток консерватории в фонограммы наших эстрадных звезд, и это уже все знают, и поэтому сегодня, например, в шоу-бизнесе огромные проблемы. И у них проблемы и с посещаемостью, и проблемы с концертами, проблемы с работой. Опера, балет и цирк – это три вида честного искусства. В цирке если гимнаст воздушный не потренируется и не выучится всю жизнь, он разобьется на манеже. Если балетный артист не будет вот с такого возраста заниматься у станка, то каждый зритель в зрительном зале, не понимающий в балете, он увидит, потому что просто балерина упадет. В опере то же самое. Очень сложно взять по блату певицу в театр, потому что существует вот определенный диапазон, существуют физические какие-то данные, которые невозможно подмухлевать. Тенор должен брать верхнее «до». Дмитрий Кириллов: Или он не тенор, да? Дмитрий Бертман: Или он не тенор, да. Театральная позиция в опере, она очень усилилась. Сегодня все драматические режиссеры бегут в оперу ставить по разным причинам. Есть причина того, что это, конечно… Дмитрий Кириллов: Модно стало? Дмитрий Бертман: Оплачивается по-другому. Дальше, опера – это интернациональное искусство. Вот попробуйте с драматическим театром за границу поехать. Это очень редко, кто может. А опера очень легко, как бы, нет проблемы. Поэтому опера сегодня очень модная. Дмитрий Кириллов: Как сделать оперу модной? Помимо профессиональных знаний, полученных в ГИТИСе, еще нужен талант и фантазия. Даже худрук курса, профессор Георгий Ансимов не понимал, откуда Бертман вытаскивает свои творческие заготовки. Александр Федоров: Мы с ним познакомились, это был третий курс, самостоятельные работы. И вдруг он мне говорит: «Сань, слушай, я тут договорился, нам дадут списанные декорации, надо все забрать, поставить там водки». Я говорю: «Димка, все сделаем». Он говорит: «Я машину достал, водку купили, я, значит, купил водки, все, поехали». Поехали, где-то на краю Москвы ангары, открыл человек, я дал ему водку. Он говорит: «Ты дай ему водку». Я дал ему водку, он говорит: «Вот это списанное, берите». Мы заходим, а там мебель, чего только нет. Мы, значит, одно, другое, жадные, набили эту машину всем, чем можно. И где-то через месяц показываем самостоятельные работы. И сидит Георгий Павлович, смотрит так, говорит: «Бертман!». – «Да, Георгий Павлович!». – «А скажи, а откуда у тебя эта декорация?». Дима такой: «Опа!». А видимо взяли то, что он, ну, из идущего репертуара. Он говорит: «Георгий Павлович, мы сделали». – «А, ты в мастерских делал?». – «Да, в мастерских», – сказали. – «А, наверное, у них остались чертежи, потому что это прямо вот мой спектакль. Вот я делал в 1971-м году». Спектакль его. Потом я следующий, выкатываю это кресло свое. Он говорит: «Федоров, послушай, а где ты взял это кресло?». Я говорю: «Ну, Георгий Павлович, вот я с Димой, вместемы там». Он говорит: «Понимаешь, какая штука? Кажется, «Дон Карлос» я делал». В шестьдесят лохматом году. «Прям вот это кресло и вот этот шлем, прям…». Я говорю… «Наверное, берут хорошие чертежи и делают». Мы с Димой, потом я говорю: «Дима, Дима, давай уже хватит ему показывать, иначе нас возьмут за одно место». Это был очень смешной момент, когда мы с Димой попались просто. Дмитрий Бертман: Сегодня, когда, например, там, олигархи или какие-то богатые люди делают дни рождения, то они, как правило, приглашают петь сейчас уже не поп-певцов, а приглашают оперных певцов, притом со всего мира. Это становится таким, как бы, даже модным моментом: вот оперные звезды. Сейчас важно все, что касается вокальных данных, таланта. Это же никто не говорит, что этого не должно быть. Конечно, я не возьму певца, который будет очень красив, или певицу, которая будет очень красива, актерски потрясающая, но безголосая. Я ее не возьму, потому что это естественно, что это главное. Вокал, владение голосом – это руки и ноги, без этого невозможно. Это, сейчас это первая ступенька. Раньше она была… Дмитрий Кириллов: Первая и последняя, да? Дмитрий Бертман: Первая и последняя, а сейчас это первая. Талант проливается богом на человека, и его видно сразу в комплексе. Поэтому мне кажется, что вот эта манкость, как у Станиславского есть такой термин «манкость», в нее входят и голос, и актерское мастерство. В нее входит внешность, в нее входит абсолютно все. С нашим театром всегда были рядом выдающиеся певцы и артисты, которые приходили к нам, выступали с нами, были нашими друзьями. И их дух здесь живет. Мы сделали вот эти гримерки именные. И это очень важно, потому что артист, молодой артист берет ключ, чтобы позаниматься в этой гримерке, там стоят инструменты, потрясающие «Бехштейны» у нас в театре. И когда он берет ключ, то он называет не номер комнаты, а он называет, там, «Тамара Янко», или там, «Ирина Архипова», «Галина Вишневская», «Хворостовский». Эти имена, они постоянно звучат в этих стенах. Мне кажется, это очень важно. Я вообще человек верующий, я понимаю прекрасно, что все существует, и они здесь бывают. Дмитрий Кириллов: Бертман работает практически круглосуточно. И не работает вообще, в представлении обывателей, поскольку все, чем он занимается, – это и есть его жизнь. Александр Федоров: Это человек – по-настоящему друг. И он дружит не только сам лично, он дружим своим театром, своими сотрудниками. У него нет, на мой взгляд, вот для людей, которые обращаются к нему за помощью, у него нет слова «нет». Григорий Заславский: Если он узнает, что вот случайно что-то там, раз – и какому-то человеку плохо. И он будет делать все, чтобы эти все проблемы решить, неважно, с чем это связано – со здоровьем, лечить он просто обожает всех. И поэтому, наверное, нет в Москве специалиста, начиная от каких-нибудь, тех, кто помогает и ведет беременность, и завершая, извините, патологоанатомами, которые бы не были в его, так сказать, круге возможностей самом широком. Александр Федоров: У него постоянно звонки, постоянно телефон, он кому-то помогает, договаривается, о чем угодно, кого-то положить в больницу, кого-то похоронить, выбить место на кладбище, сделать, кого-то найти, кто-то потерялся. Это катастрофа. Я говорю: «Дима, Дима, ну, чуть-чуть соберись». И он мне говорит: «Ну, знаешь, если поговорить, приходи ко мне домой, там будет легче». Там, конечно, легче, но все равно звонки. Григорий Заславский: Он еще является режиссером по всему. Если бы он сейчас сюда вошел, вот он бы придумал бы, какие отношения связывают всех нас. И с ним, конечно, не скучно не только его актерам, не только его зрителям, но я думаю, что и ему самому с собой по-прежнему не скучно. Это самое главное. Маквала Касрашвили: Он уже давно состоялся в профессии, еще очень молодым человеком. Так что он уже, я думаю, он один из лучших оперных режиссеров во всем мире сейчас. Георгий Исаакян: Главная вещь про Бертмана – это его включенность в жизнь. Вот есть люди, мимо которых жизнь, вот как мимо окна проезжают машины, и ты сидишь и смотришь. А Бертман, он за рулем каждой из этих машин, он же в окне, и он же регулировщик, он же завкафедрой в ГИТИСе, и он же руководитель курса, он же худрук, он же режиссер, и все-все-все вместе. Владимир Урин: Я хочу пожелать ему еще на долгие-долгие годы оставаться Дмитрием Бертманом, тем, которого я узнал, когда он только-только начинал свой театр, тем, который существует сегодня. Потому что только его энергетика, его личность и рождает его театр. Фантастическое человеческое качество – его коммуникабельность, абсолютная открытость. У него громадное количество друзей, людей, кто его обожает, любит. Ну, наверное, поэтому он и есть Бертман.