Ангелина Грохольская: Даче Эльзы недавно был присвоен статус памятника культурного наследия. Всего в России около 200 тысяч таких объектов и многие на грани исчезновения. Памятники архитектуры разрушаются и утрачивают свою ценность. Как спасти «застывшую музыку»? Об этом сегодня поговорим с нашем гостем: в студии – писатель, краевед, координатор движения «Архнадзор» Рустам Рахматуллин. Рустам, здравствуйте! Рустам Рахматуллин: Здравствуйте! Ангелина Грохольская: Так как же спасти «застывшую музыку» и кто её должен спасать? Рустам Рахматуллин: Охраняемые памятники – это только часть культурного наследия, хотя бы потому что власти на местах часто не заинтересованы в продвижении зданий и сооружений в реестр. Например, в Москве, которыми мы занимаемся, из 8500 объектов культурного наследия, 2000 – это так называемые выявленные памятники, то есть ожидающие отнесения к реестру. И в действительно это серая зона, потому что решение может быть как положительным по акту историко-культурной экспертизы, так и отрицательным. Ангелина Грохольская: А есть какие-то конкретные критерии, как определить: памятник это или не памятник? Рустам Рахматуллин: Закон говорит, что на этой стадии, когда заявленный объект относится к промежуточному перечню выявленных, решение принимает сам государственный орган на основе своих представлений о прекрасном: он либо идёт в свой архив, либо собирает, допустим, свой научно-методический совет, либо ещё каким-то образом принимает решение, и решение это он не должен мотивировать публично, просто выходит приказ о согласии с тем, что заявленный на охрану объект, он сложнее называется по закону, стал выявленным памятником. И вот в эту «игру» приходится играть и играть по правилам начальства разных регионов, к сожалению. Плюс, если мы рассчитываем сделать памятник федерального значения, если мы сразу считаем, что он достоин федерального статуса, то в это ещё участвует Министерство культуры. Ангелина Грохольская: Вы знаете, у нас программа называется «Территория тайн», и мы больше как-то связываем, даже если говорим про архитектуру, про старинные усадьбы и так далее и тому подобное, связываем это с мистикой, либо с какими-то событиями, которые неоднозначны в нашей истории. Вот я сейчас вас слушаю и понимаю, что вся эта история с охраной памятников – это настоящая территория тайн, в которой так быстро не разобраться, и, как вы говорите, когда нет открытых ответов обоснованных, вот она настоящая тайна, покрытая мраком, – как принято то или иное решения. Давайте сейчас прервёмся, посмотрим один сюжет. Усадьба Сенницы кажется дождалась своего часа: правительство Московской области приняло решение о её восстановлении. Эта усадьба – пример варварского отношения не только к памятнику архитектуры, но и к памяти её владельцев. Андрей Мещанинов расскажет подробнее. СЮЖЕТ Ангелина Грохольская: Мы снова в студии программы «Большая страна. Территория тайн». Рустам Рахматуллин сегодня в нашей студии – координатор движения «Архнадзор», писатель, краевед. Рустам, продолжим разговори про то, кто должен охранять памятники, кто должен восстанавливать уникальные памятники архитектуры. Была такая программа «Памятник за рубль»… Рустам Рахматуллин: «Рубль за метр». Это московская изначально программа, которую пытаются внедрять в других регионах по примеру Москвы, он я бы не назвал её слишком удачной в Москве. Смысл в том, что по завершении реставрации, если она принята со знаком плюс, и то больше касается памятников, находившихся в плохом состоянии, арендатор будет платить рубль за квадратный метр. Оборотная сторона этой схемы состояла в том, что арендатор начинал торопиться, и, например, памятник, который Москва хотела представить как что ли заставку, как бренд… Ангелина Грохольская: Проекта этого, да. Рустам Рахматуллин: Этого проекта, этой тенденции, такой Дом с кариатидами в Печатниковом переулке на Сретенке, он был сделан чрезвычайно криво, при этом он был как премирован, получил эту льготу, но любой человек буквально, не только специалист, сопоставив старую фотографию с нынешним видом, просто увидит так называемые 10 различий, эти 10 различий в практике реставраций невозможны, неприемлемы, это просто непрофессионально, тем не менее это было сделано. Я сразу привёл отрицательный пример, но понятно, что какой-то результат эта программа приносит, но сказать, что она стала панацеей в масштабах страны и даже Москвы, нет, этого, к сожалению, не происходит. Ангелина Грохольская: А всё-таки от кого, скажем так, эффекта больше: когда государство берётся за охрану и восстановление, или приходит частный инвестор? Рустам Рахматуллин: Вы знаете, мы очень опасаемся приватизации. Наш любимый пример – это приватизация палат Пожарского на Большой Лубянке, 14 по прецеденту, она состоялась ещё при Ельцине. Прецендент состоял в том, что не было закона о наследии, был старый закон советский об охране памятников действующий, который вообще не предполагал существование частной собственности, и именно этот памятник – Дом национального героя, выдающееся архитектурное произведение конца XVII-начала XVIII века с белокаменным декором, Дом графа Ростопчина – поджигателя Москвы в 1812 году, губернатора, дом из романа «Война и мир», там происходит эпизод важнейший перед этим домом и так далее. Вот этот дом был приватизирован по прецеденту, то есть, проще сказать, изъят у ФСБ и отдан «Инкомбанку», потом произошли две перепродажи, ничего не происходило на месте, ничего хорошего я имею в виду, дом отмечал под конец уже 20, по-моему, лет своего запустения и начались суды, которые мы очень поддерживали по возвращению государственной собственности. И тут оказалось, что это очень сложно, то есть это прецедент деприватизации. Это одна история, приватизировать в такой ситуации, в таком правовом поле, при таком состоянии умов и законодательства очень сложно, поэтому мы, конечно, предпочитаем аренду или безвозмездное пользование, какое применяются для церковных организации культурных, научных и разных других общественных. Ангелина Грохольская: Хочу какой-нибудь положительный пример услышать. Рустам Рахматуллин: Я привёл этот пример. Его смогли достроить, потому что прошло с тех пор ещё 6 лет, и дом как и с иголочки стоит, он вернулся, конечно, туда, откуда выпал, он вернулся за линию режима на Большой Лубянки, но тем не менее он был спасён. Примеров реставрации качественной довольно много. Ангелина Грохольская: Мы просто часто показываем, как в Сенницах тех же: стена одна практически, часть фасада, но силами, я знаю, что такие примеры есть в регионах даже, силами волонтёров, некоммерческих организаций, фондов, просто людей, которые живут рядом, всё это восстанавливается. Рустам Рахматуллин: Да, опять-таки это зависит в большой степени от статуса здания. Если объект не является памятником, то в этом случае, как ни странно, волонтёрам легче, а в отношении объектов наследия это сразу сложнее, но законодатель тут идёт навстречу. Я не буду вдаваться сейчас в подробности, но есть нескорые законодательные предложения, которые позволяют волонтёрам легче работать на памятниках. Это особенно важно для северных деревянных церквей, для церквей бесприходных вообще, в том числе каменных, например, с росписями, потому что росписи и другие элементы интерьера – это первое, что гибнет. Таких примеров множество в Тверской области, Ярославской, Костромской, где существовала традиция прекрасных храмовых росписей, причём как древних, так и академических. Еськи под Бежецком, вот я сейчас почему-то в эту сторону посмотрел. Знаменитая Курба в Ярославской области – 16-лепестковая ротонда, 16-лепестковая, то есть круг, состоящий ещё из 16 лепестков, такое пятиглавие, на нём 4 столпа и всё расписано. Представьте себе иконописную программу, которая должна расписать 16 конх, то есть внутренних полукружий, это совершенно не традиционная иконописная программа, она не средневековая, она нерусская, она оригинальная, это же надо придумать и вот это всё расписано. И сейчас туда пришёл фонд такой «Белый Ирис» и занимается этим памятником, примеров гораздо больше. И, конечно, Север, где дерево, где дело не сводится к перекрытию крыш, где плотницкие работы. Есть несколько общественных организаций таких – «Общее дело», например, и несколько других. Это, конечно, важнейшее направление градозащиты, особенно в дальних регионах. И есть направление, которое представляем мы вот здесь, в Москве, которое связано с физическим спасением зданий не просто или не только от запущенности, но и от чей-то злой воли, к сожалению. Ангелина Грохольская: Что сейчас на кону? Рустам Рахматуллин: Нам приготовили на снос: флигель усадьбы Демидовых, Никита Акинфиевич Демидов – это нижнетагильская ветвь рода, на Мясницкой, флигель выходит в переулок Огородная Слобода, дом 7. Нам приготовили его к сносу, не приняв не охрану в составе усадьбы, то есть усадьба-памятник без него, для строительства частной школы, это номинация барокко середины XVIII века. Затем нам приготовили следующий сюрприз: на Большой Никитской, 26, есть усадьба Позднякова, более известная как Наполеоновский театр, это действительно был Наполеоновский театр с французской, франко-говорящей труппой Московских императорских театров, которую наполеоновская администрация разместила в этом не горевшем доме, даже Наполеон был там на оперной части – это усадьба XVIII века. Приняв её на охрану, там также исключили из состава памятника один флигель, который с улицы не видно, только если войти во двор, вот так же, как с Демидовыми: приняли на охрану в неполном составе. И уже видно и ясно, что это для сноса и 6-этажного строительства, причём за этот дом мы боремся почти 20 лет, ещё «Архнадзора» не было, а борьба уже была, был другой застройщик, а этот, нынешний, хочет того же самого – перекрытия двора, застройки двора и сноса чего только можно побольше. Вот это две усадьбы барочные классицистические XVIII столетия, которые весь этот год остаются под угрозой, и мы только надеемся, что наших в том числе публичных выступлений и протестов, наших публикаций и рассылок по СМИ пока оказывается достаточно для того, чтобы удержат эту ситуацию, либо кого-то переубедить. А вот то, чего нам не удалось в этом году, это тоже было ожидаемой атакой, это части Бадаевского завода знаменитого, он исторически называется Трёхгорный пивоваренный, поскольку на другом берегу есть Трёхгорный Прохоровский, мы его называем по-советски Бадаевским, чтобы отличать. Это исторический завод, великий архитектор Клейн и два других выдающихся архитектора. И его располовинили при приёме на охрану. Видите, я вам привожу пример с одной и той же манипуляцией – постановка на охрану в неполном составе. Ангелина Грохольская: Да. Рустам Рахматуллин: Но здесь даже не разные здания, а разные части одних и тех же зданий: по половинам разрезали здания, прямо по кладке даже видно, для того, чтобы поставить там «ноги» заранее спроектированных небоскрёбов. Уже фактически снесено до половины Бадаевского завода – это утрата года. Я могу говорит долго, но, например, последнее, что я скажу: мы были уверены, что угроза храмам в наше время, в XXI веке, купирована, я не имею в виды заброшенные храмы в деревнях, я имею в виду храмы в Москве и в городах, и вдруг оказалось, что из-под этого табу выпадают домовые церкви. То есть стоит здание, например, училище имени принца Ольденбургского в Бригадирском переулке с церковью Александра Невского и вдруг на него налетают МГТУ имени Баумана, его инвестор – концерн «Монарх», и просто сносят в несколько дней здание с домовой церковью. Или летом вдруг мы увидели внос убежища для мужчин на Подольском шоссе, это метро «Тульская», с церковью Трифона мученика, в отличие от церкви Александра Невского, которая занимала внутреннее помещение, эта церковь была выражена в объёме. Но всё это примеры не памятников. И вдруг оказалось, что если дом в каком-нибудь помещении часто без выражения на фасаде, был престол, был алтарь, была церковью, и дом не стоит на охране, никакого табу в головах по этому поводу нет, а часто нет даже информации. В итоге училище с церковью Александра Невского мы потеряли совеем, а убежище с церковью Трифона мученика – получилось таким образом: убежище снесено, а церковь на последнем этапе сноса удалось остановить, переговорщиком стала сама Патриархия, не мы, переговорщиком с застройщиком, у которого все бумаги были налицо, и удалось только церковь распилить на хранение для последующего восстановления на соседнем участке или в составе проекта, то есть стакан наполовину пуст, наполовину полон. Ангелина Грохольская: Кошмар! Рустам Рахматуллин: И сейчас мы озаботились тем, чтобы заявлять на охрану все – больничные, школьные, военные, благотворительные – учреждения, внутри которых когда-либо был храм. Ангелина Грохольская: Да, это, конечно, кошмар, это действительно тайна, о которой мы до сих пор не знали, вы сегодня нам на очень многие вещи открыли глаза. Спасибо вам огромное и спасибо вам за вашу работу, потом что так мы просто теряем нашу историю и нашу память. Рустам Рахматуллин: Скажу только, что это не работа, а общественная деятельность… Ангелина Грохольская: Общественная деятельность. Рустам Рахматуллин: Нескольких сотен человек в свободное от работы время, днём и ночью. Ангелина Грохольская: Спасибо вам огромное! Рустам Рахматуллин: Спасибо за приглашение! Ангелина Грохольская: Спасибо, до свидания!