Ангелина Грохольская: О литературных протопопах мы сегодня говорим. И с нами на связи литературный обозреватель, журналист Константин Мильчин. Константин, здравствуйте! Константин Мильчин: Здравствуйте-здравствуйте! Ангелина Грохольская: Про Бунина сейчас мы посмотрели сюжет. Кстати, у Бунина было много прототипов в других рассказах, кроме «Лёгкого дыхания»? Константин Мильчин: Тут такая вещь очень относительная: есть же классическая формулировка Флобера о том, что «госпожа Бовари – это я», при том, мы знаем, что была действительно история женщины с отчасти похожей судьбой, о существовании которой узнал Флобер, и она стала в какой-то степени прототипом госпожи Бовари. Да, с одной стороны, есть реальная история, с другой стороны, в великих книгах все персонажи – это автор. То есть, если вы поедете в прекрасный наш учебный музей в Ясной Поляне, там очень хорошие экскурсоводы, и они расскажут вам непременно, кто из родственников, знакомых Толстого кому прототипом приходился в «Войне и мире», и это безумно интересно. Но при этом мы же понимаем, что всё равно все эти герои – это Лев Николаевич. Да, наверное, когда речь идёт про произведения чуть менее сильные или какую-то более современную литературу, или про то, что называется «романы с ключом», то есть, когда роман, по сути, является не пасквилем, но таким комическим описанием каких-то реальных людей… Ангелина Грохольская: А можно сразу пример? Константин Мильчин: Наверно, «Алмазный мой венец» Катаева – самое классическое произведение, но если брать более известное, то понятно, что какое-то количество разных общих знакомых или незнакомых людей было зашифровано, скажем, в «Двенадцати стульях». Гипотеза, что отец Фёдор – это такое изощрённое издевательство над Достоевским, не очень современником, но очень хорошо писал об этом покойный Эдуард Вениаминович Лимоновв «Священных монстрах». Он писал: «Весёлые бесенята Ильф и Петров высмеяли Достоевского в образе отца Фёдора». Или что, соответственно, вот эта вся линия театральная с «Женитьбой», которую смотрят в театре Колумба Остап и Киса Воробьянинов – это весёлое издевательство над Мейерхольдом, поскольку он самый известный своими авангардными спектаклями, методами режиссёр. Вот Ильф и Петров по-доброму, наверно, всё-таки высмеивают авангардный театр того времени. Ангелина Грохольская: Слушайте, а сами Ильф и Петров говорили об этом, что действительно такие истории зашиты: что это Достоевский, что это про Мейерхольда? От первоисточника-то исходит эта теория? Константин Мильчин: Есть несколько хороших примечаний, таких больших разборов «Двенадцати стульев», в первую очередь «Двенадцати стульев». Одна из одесского фильма, а другая есть Щеглова. Я давно его читал, но, по-моему, там: человек живёт всегда в каком-то контексте, человек живёт всегда в каком-то мире, он всегда описывает в качестве каких-то знаковых персонажей или своих родственников в качестве персонажей своих книг. Понятно, что зачастую, если речь идёт про какой-то сильный образ женщины, то, естественно, писатель списывает его в той или степени с жены, возлюбленной, первой любви. Ангелина Грохольская: «Мастер и Маргарита», например, да? Константин Мильчин: Да-да-да. Ангелина Грохольская: Чтобы по классике. Константин Мильчин: Самый известный очевидный пример, что это жена Михаила Афанасьевича – Маргарита, а он как бы – Мастер. Но это, в общем, наверное, очевидно, потому что текст настолько личный, настолько пронизан личными обидами и личной надеждой, чтобы, Сталин, он же Воланд, пришёл и всё порешал, как бы навёл порядок, наказал Латунского, выселил негодяя из квартиры и вернул туда счастье – любимую женщину и давал дальше писать. Это как-то даже слишком очевидно. Но если вводить какую-то теорию прототипов, то можно говорить о нескольких вещах. Это, с одной стороны, громкая история, какая-то сенсация, которая повлекла за собой написание одного романа несколькими авторами, которые пытались описать этого героя. Классический пример – это Александр Селкирк, который стал прототипом Робинзона Крузо. Вот классический пример: есть какая-то громкая история, и дальше её писатель берёт. Но, на самом деле, если писатель великий, он пишет по-другому, потому что понятно, что Робинзон Крузо – это не столько попытка поговорить о конкретной истории моряка, который сидел-то всего 4 года по сравнению с 21 или 27 у Робинзона Крузо, а попытка написать гимн протестантскому мировоззрению на грани религиозного, по сути, гимна: вот как английский протестант преобразовывает природу, преобразовывает себя, как, по сути, его вера в Бога спасает. Если мы читали не прекрасный пересказ Корнея Ивановича Чуковского для детей, а взрослую версию, то там как раз религиозных текстов больше, религиозной стороны больше, чем, может быть, практического. И то, что у «Лолиты» была девочка с похожей историей, верней, информация о которой помогла Набокову сформулировать в голове смысл романа, это же роман о ней, это роман о множестве разных вещей и, наверно, в первую очередь о рождении нового мира и гибели старого. Есть, условно говоря, прототипы-инфоповоды, назовём это так, попытаемся придумать какую-то классификацию. Вот прототип-инфоповод и прототип-характер, чаще всего это жена, муж, друг, папа, учитель. И, наверно, третий случай – это роман с ключом, когда пишут памфлет. У прозаика и депутата Сергея Шаргунова есть такой целый роман «Птичий грипп», где он выводит и высмеивает всех знакомых коллег. Немножко позабытая книжка такого писателя Анатолия Гладилина «Меня убил скотина Пелл», там описывается мир литераторов эмиграции третьей волны, где часть выведена под своим именами, а часть – под довольно прозрачными псевдонимами, то есть это люди, у которых были прототипы. Но роман с ключом – это чаще всего на грани какого-то памфлета, то есть выводятся иронично какие-то персонажи, которых все знают, все догадываются. Другое дело, что спустя 100 лет уже никто не понимает, и вот для этого нужны хорошие примечания. Сейчас будет трястись стол, потому что кошка на него запрыгнула. Ангелина Грохольская: А вот, кстати, интересно, я спрошу: а у животных бывают прототипы? У животных-литературных героев прототипы реальные? Константин Мильчин: У Винни-Пуха есть конкретная медведица Виннипег. Ангелина Грохольская: Да? Константин Мильчин: Это очень известная история. Им является Виннипег, которую канадцы вывезли из Бельгии, на которую ходили смотреть Аллан Милн с вот этим несчастным Кристофером Робином, который всю жизнь жил в тени, как бы сын Аллана Милана, который жил в тени мальчика из книжки. Соответственно, Винни – это и есть конкретная медведица, которая стала прототипом, и рядом был Лебедь-пух, довольно много на эту тему написано Это, наверно, самый известный пример классический. Но тут какие известные животные? Я думаю, что люди, которые фанатеют по «Гарри Поттеру», найдут и кошке прототип. В принципе да, есть несколько известных животных, я не могу сказать про «Каштанку», есть ли какая-то конкретная собака. Ангелина Грохольская: Очень может быть. И даже «Муму», да? Константин Мильчин: С «Муму», да. Муму, как мы знаем, всё-таки выжила, потому что кто-то же должен был рассказать Ивану Сергеевичу эту историю, Герасим не мог. Ангелина Грохольская: Прервёмся сейчас ненадолго, не переключайтесь. И снова с нами на связи литературный обозреватель, журналист Константин Мильчин. Константин, мучает меня вот какой вопрос: если ли реальный человек и реальный герой узнал в романе, рассказе, в каком-то произведении себя под другим именем, естественно, он может обидеться, может в суд подать? Были такие прецеденты в истории, что прототип был недоволен тем, как его списал автор? Константин Мильчин: Сходу я, наверно, такие случаи не помню, но наверняка они были, вы же понимаете, что это очень хорошая реклама для книжки? Ангелина Грохольская: В общем, да. Константин Мильчин: И периодически такое пытались использовать в рамках довольно неуклюжего пиара. Была известная история, когда Довлатов, уже переехав за границу, выпустил роман «Компромисс» о жизни в Таллине, где по сюжету некая девушка хочет приобрести, так сказать, постельный опыт, и Довлатов думает, кто из его друзей мужского пола может оказать ей подобную услугу, перечисляет: «Такой-то – запой, не может выйти, у такого-то венерическое заболевание». И то ли он был вообще под своей фамилией выведен, то ли под узнаваемым псевдонимом, но прошло с этого момента 8 лет. Поскольку мир советского Таллина вот этого журналистского очень маленький… Ангелина Грохольская: И все друг по друга знали, да? Константин Мильчин: То был скандал, потому что кто-то приобрёл заболевание и думал, кто кого им наградил. И тут стало понятно, кто кого чем, прости, Господи, наградил. Вот такой был скандал, я помню, что он неоднократно описан в мемуарной литературе по Довлатову, такая трагикомическая, наверно, история. Ангелина Грохольская: Константин, про вас кто-нибудь когда-нибудь писали, пока вы ещё не вошли в литературу как прототип какого-нибудь героя? Константин Мильчин: Про меня есть стихотворение, написанное поэтом Евгением Лесиным, «Ненавижу Мильчина Константина, потому что он скотина». Это, кажется, единственное. Ангелина Грохольская: Но там в лоб, я так понимаю, прямо с именем и фамилией. Константин Мильчин: Были какие-то рассказы, по-моему, колонки, где я упоминался, но именно в какой-то прозе, по-моему, нет. Или как, знаете, часто бывает, что все шепчутся за чьей-то спиной, его описали и только «этот дебил бородатый не понимает, кто эта гнусная тварюга», наверно, так. Это как бы такой классический пример, когда объект шаржа сознательно или несознательно не понимает и думает, что высмеяли другого, что это не он комический персонаж, а какой-нибудь другой человек, потому что, наверное, при всей нашей мнительности мы всегда склонны видеть бельмо в чужом глазу и не замечать его в своём. Ангелина Грохольская: Это точно. Константин, спасибо вам огромное за этот безумно интересный рассказ, за ваше настроение, за вашу иронию! Константин Мильчин: До свидания! Ангелина Грохольская: Сейчас ненадолго прервёмся, не переключайтесь.