Клара Новикова. Для миллионов зрителей нашей необъятной страны да и всего постсоветского пространства это имя вот уже много лет тождественно с такими словами, как "любимая", "родная", "самая лучшая", "единственная". И эти эпитеты действительно подходят актрисе Новиковой, познавшей, что такое всенародная любовь, как её знаменитая нестареющая тетя Соня, давно ставшая неотъемлемой частью нашей жизни. Может быть, в этом и кроется секрет настоящего актерского счастья? Всегда быть актуальной, любимой и действительно необходимой очень многим людям. Клара Новикова: Говорят, что возраст, возраст. Я вообще не понимаю. Мне кажется, что они все идиоты. Ну, какой возраст? Ну, кто это может сказать? Конечно, есть предательское зеркало. Но я знала женщин, про которых никогда нельзя было говорить про возраст. Да, они были не юны. Да, лицо было… Но это не был возраст. В них такая жизнь и такой интерес к жизни. Это все внутренняя какая-то позиция. Мне хочется выглядеть. Я хожу в театры. Мне это интересно. Я читаю книги. Я хочу на выставки живописи. Я приезжаю на гастроли – мне интересен город, куда я приехала. Такого не может быть, чтоб я приехала в город, расстелилась в какую-то кровать и отдыхаю до своего выхода на сцену. Нет. Мне хочется пойти, узнать про этот город что-то. Потому что вечером, меня научили так эстрадные старики, артисты (теперь я учу, потому что я уже заняла это место, как мне кажется), что нельзя выходить оттрабанить – надо рассказать то, что было сегодня. Вот, что было сегодня. Потому что жанр у меня такой. Сегодня было то-то, то-то. То-то, то-то сказали или то-то случилось. Иронично или как угодно, но оценить ситуацию, в которой ты живешь сегодня. Нельзя выучить навсегда и не вносить серую ноту сегодняшнюю. Поэтому, как бы рано я ни приехала на гастроли. Это могут быть ночные самолеты. Я всегда пойду в город посмотреть, что там происходит. Я узнаю, что они делают, какие производства работают, что они такого интересного. Я однажды приехала в Беларусь на концерт. Пошла в магазин, купила себе какую-то белорусскую одежду. Вплоть до нижнего белья. Это знаменитое белорусское. Я вышла на сцену, сказала: "Я во всем вашем". Кто-то из зала крикнул: "И в лифчике?". Я сказала: "Да. Хотите - покажу". Я артистка. Мне хорошо и на сцене театра, мне хорошо на сцене эстрады. И есть такое образование – актер. Выходишь на эстраду – ты эстрадный артист. Снимаешься в кино – ты артист кино. Мне нравится все, где я могу выражать себя. Где я могу говорить свое мнение. Я со сцены могу говорить все, что угодно. Любое свое мнение, любое свое отношение к тому, что происходит. Просто люди немножко смущаются, если бы я сказала фамилию, какую-то назвала. Особенно пожилые люди. Они прожили такую жизнь, когда нельзя было говорить все прямо. Я видела сегодня острые реакции на мои какие-то… Я видела. Смущались. Но, понимаете, никто не ожидает. Все думают: "Такая интеллигентная, такая интеллигентная". Но есть дыхание сегодняшнего дня. Сорокин – тоже интеллигентный человек. Но не выключишь его из литературы. Мне очень интересно читать Сорокина. Но он прямолинейно говорит: "А почему я не могу это делать?". Юмор не бывает отдельно от времени. Каково время, такой юмор. Юмор – это зеркало. Понимаете, такое время. Задолбили какими-то очень примитивными программами, все очень выпрямлено и рассчитано на очень невысокий уровень. Если честно говорить, то телевизор тоже… И рейтинг берется от того, что смотрят… Канал "Культура" не такой по рейтингу. Но мне же интереснее смотреть канал "Культура", чем, допустим… Я смотрю все программы, потому что я должна быть в курсе всех событий. Даже те программы, которые неловко смотреть, я тоже смотрю. Но я не буду называть фамилии. Потому что мне интересно и такое мнение, и такое. Я для себя сама его пропущу через фильтр, будем так говорить, все эти программы. Но я должна знать, что происходит. А поскольку все это достаточно на каком-то… Кто-то решает за нас. Вот, кто-то решает за меня. Поэтому люди интеллигентные или какого-то уровня вообще не включают телевизор. Вообще не включают. У моих детей не работает телевизор. Я училась у Михаила Юрьевича Резниковича, который главный режиссер Русского театра Леси Украинки в Киеве. Я училась у Вячеслава Анатольевича Шалевича здесь на его курсе. И я называю своими педагогами всех режиссеров… Петра Наумовича Фоменко, которого я очень любила. Я не была его прямой ученицей. Но он мне очень много говорил, очень много рассказывал. Они с моим мужем были очень близкими друзьями. Можно сказать – самыми близкими. Когда не стало моего мужа, Петр Наумович (мы его называли Петюней) говорил: "Мне очень Юрки не хватает вечерами. Мне не с кем разговаривать". Конечно, он разговаривал. Но мне он говорил так. И Петр Наумович Фоменко, и те режиссеры, которых я знала, и даже Миша Левитин… Михаил Михайлович Жванецкий. Понимаете, ну как не назвать… Рома Карцев, Витя Ильченко – это все мои опосредованные, но учителя. Каждый день, когда я выхожу на сцену – это поворотное событие. Конечно, было таким серьезным событием… Я не буду говорить – конкурс артистов эстрады. Сегодня уже никто не понимает, что это. А когда-то тот конкурс артистов эстрады, на котором я получила что-то, девочка из Киева приехала, он был значимым для меня, потому что я потом получила приглашение в Москву. Это был такой уровень конкурса. И эти конкурсы были столь значимы. Понимаете, они сразу давали артисту ступень. Сегодняшние конкурсы ничего не значат. Может быть, телевизионные какие-то. Я не знаю, куда подевались многие из тех, кто участвовал в этих телевизионных. Но все имена наших конкурсов стали известны – от "Песняров" (Карцев и Ильченко), мой конкурс – Пугачева, Хазанов, я, "Самоцветы". Понимаете? Это были все такие конкурсы, которые давали имена. Это, конечно, был поворот в моей жизни. Мой переезд в Москву. А дальше все step by step. И хочу сказать, что я вышла замуж за человека, который мне очень многое дал. Он меня образовал в московском смысле этого слова, столичном. Я приехала девочкой из Киева. Я не могу сказать, что Киев – это какая-то провинция. Это столица. Да, столица. Но это Москва была несколько другого уровня. Количество театров, актеров, режиссеров. Здесь просто так рассиживаться было невозможно. Здесь надо было себя предлагать, чего я не могла, не умела. Я была по-другому воспитана. И поэтому, когда он мне сказал - "ну, провинциальная дура, сиди". - "Дура! Ах, я дура?". Мне захотелось ему доказать, что я никакая не дура. Я всю жизнь жила, доказывая себя. Вначале доказывая папе. Потому что когда я сказала, что я стану артисткой, папа сказал: "Никогда в жизни". Артисткой – никогда в жизни. Женская профессия – это в белом халате: врач, повар, чертежник, воспитательница. А все остальное – это неженское. И я папе доказывала, что я смогу. И когда я получила первую премию на конкурсе, моя мама сказала: "Ну, ты видишь? Она получила!", мой папа сказал: "Но все-таки она не Райкин". А потом мне нужно было доказывать это моему мужу, что я… Ну, он не понимал, что такое эстрада в большом смысле этого слова. Он ходил на мои концерты, когда большие артисты. А так он сидел и засыпал. И ко мне приходили какие-то артисты, говорили: "Что твой спит в зале? Что он сидит, спит?". Я говорю: "Как вы его видите?". А он был виден. Он был высокий и лысый. И он сверкал. Мне надо было ему доказывать, что я имею право. И он был для меня потрясающим тем, что он, знаете, мог топнуть ногой и сказать: "Сиди дома, воспитывай ребенка". И я бы никуда не делась. Я девочка из еврейской семьи. Я бы сидела дома и воспитывала ребенка. Но он понимал, что у нас семьи не будет. Он понимал, что я должна выражать себя. Он понимал, что это суть моя. И он выражал себя. Он был журналистом. Понимаете? Вот мы друг друга понимали. И поэтому так и получилось, что он не топал ножками, не орал и не кричал. У него иногда были не постираны рубашки, а у Маши не поштопаны колготки. Я ночами этим занималась, могла ночью готовить еду. Но у меня никогда не был пустым холодильник. Творческий криз… Жизнь из белого и черного. Вот, черная полоса – это накопление. Белая – это следующая твоя ступень. А черная – накопление. Тебе дается черная полоса, чтоб ты накопила себя, чтоб ты в себе… Если ты найдешь эти силы, то ты перейдешь в следующую белую полосу, ты придешь с новым накоплением. Конечно. Как же? Когда не знала, куда дальше, что делать. Мне было скучно, мне было неинтересно. Мне стал не интересен "Москонцерт" со всем его примитивизмом, понимаете? Я начала в нем. Я ему очень благодарна. Он мне дал шаг вперед. А дальше я не видела перспективы. Пока не появилась следующая ступень. А потом возник театр вот уже совсем недавно, где я сыграла драматическую роль в спектакле. Для меня это тоже было накопление. Мне стало мало эстрады. Я поняла, что я могу больше. Я сейчас я пришла опять к эстраде, потому что мне стало казаться, что я этот театр могу играть на эстраде. Вот театр, не эстрада, хохмы – все, что угодно. Это я уже умею. А вот принести в эстраду театр и играть маленькие свои спектакли (пускай на 10-15 минут). Когда я появлялась в каком-то концерте, мне говорили: "Надо, чтобы очень смешно. Сегодня должно быть самое смешное. Надо, чтобы они ржали". А теперь я понимаю, что они могут ржать, они могут слушать. И они могут для себя открывать. Они могут что-то услышать совсем другое, то, что когда-то я себе… Я играла и раньше какие-то маленькие… Монолог у зеркала. У меня были маленькие театрики всегда. Но требовалось в сборном концерте, там, где ты должен сразить наповал… Вот тетя Соня всегда сражала наповал. Понимаете? А я ее очень люблю. И я не хочу, чтобы она меня предавала, и я ее не предам, пока она интересна. И даже сегодня в концерте. Вот, на тете Соне… О, они ее ждали, они ждут ее мнения. Но до этого было и то, и то, и то, и то. Концерт – это кружева. Кружева есть сплетения потолще, потоньше. Вот эти, которые потоньше – они соединяют кружева, эти ниточки. И мне уже теперь неважно. Я могу играть и большой формат на сцене, и небольшой формат, и просто репризу. Я чувствую зал и я понимаю, куда. Я могу какой-то монолог сегодня не делать, потому что я понимаю, что это не для этого зала. Мне говорят: "Почему ты не вернешься к тому номеру или к этому? Такой классный номер!". Я сама смотрю номер, думаю: "Как я его играла! Ой, как классно!". Но я не возвращаюсь, потому что это номер прошлого времени для меня. Я это уже сыграла. Я носила шляпки, когда их никто не носил, когда это было диво дивное. Даже какой-то журнал об этом печатал - "шляпные лица страны". Я входила в эту пятерку. Мне дарят шляпки. Вот сейчас подарили очень смешную шляпку свекольного цвета. И здесь вместо цветка свекла. Я носила шляпки, я носила с перьями какие-то шляпы. Но сейчас мне хочется закутаться и поскромнее проскочить. Сейчас я была на таком празднике в Праге. Он был сделан в стиле времен "Великого Гэтсби". Все женщины так наряжаются. Я забыла о том, что это будет так. И я из подручного что-то себе такое соорудила. Все говорят: "Такой образ! Такой образ!". А все женщины – платья дорогие. Эти чарльстоны, эти маленькие бретелечки, меха, перья. Они играли в это. И очень хорошо у всех получалось. Все женщины – великие игруньи. Всегда знайте это. Все женщины. Они артистки по природе своей. Просто в ком-то развивается это. Посмотрите, как они играют с жизнью: обмороки, скандалы. Женщина не должна быть одна. Должен быть обязательно… Меня все время спрашивают про рыцаря на белом коне. Ну, рыцарь на белом коне у меня зрители. У меня их много. А вот так, чтобы оказался рыцарь на белом коне один, вот рядом с собой я уже не могу его представить. Вообще люди по жизни, как мне кажется, достаточно одиноки. По жизни. Каждый живет какую-то очень внутреннюю свою жизнь. Конечно, есть дети. Дети вырастают. И у них образуется своя жизнь. И когда ты понимаешь, что ты не можешь в нее вмешаться, это уже другая жизнь и другая семья… Очень хорошо, когда тебе звонят утром, спрашивают: "Как у тебя?". Очень хорошо, когда тебе вечером звонят: "Как прошел твой день?". Но могут и не звонить. Потому что нет времени. У них нет времени. Они должны очень многое успеть в жизни. И я их всегда хочу оправдать. Может быть, я не всегда понимаю, но всегда хочу оправдать. Я очень волнуюсь за то, как мы живем. Мой старший внук мне сказал: "Мне очень хорошо было во Франции". Он ездил этим летом во Францию к своему другу, отдыхал там. "Там была потрясающая страна, потрясающе хорошо, потрясающе было комфортно. Но я никуда отсюда не уеду, - сказал он, - никуда отсюда не хочу". Он может поехать всюду. Мир открыт. Он ребенок, который с языками. И если бы он завтра оказался в Китае, он бы завтра же говорил по-китайски. Он восприимчив. И он настолько пластичен во всем, что его бы понимали. Он очень общителен. Но он хочет жить здесь. Он считает, что это его страна. И я тоже считаю, что здесь надо жить и делать свою страну. Я хочу, чтобы нам дали делать свою страну, чтобы у нас в стране молодежь не убегала, особенно молодежь с мозгом. Дурачье остается. Им нечего делать нигде. А даже если они уезжают, они работают продавцами. Но они считают, что их устраивает такая жизнь. А те люди, которые хотят чего-то добиться и им есть, к чему идти, я хочу, чтобы они жили здесь, добивались здесь и становились здесь. Потому что этой стране нужно будущее. Моей стране, в которой я живу. Мне очень грустно, что так случилось с Украиной. Это моя боль. Я не хочу, чтоб меня отделяли. И никто не имеет права меня ни от чего отделить. Я только сама отделюсь или нет. И нет ни одного места в мире, куда бы какая-то сволочь мне сказала: "Ты не имеешь права туда ехать". Никто мне не может сказать. Я человек этой Земли, этого мира. Кто это может мне сказать - "ты туда не езжай, сюда не езжай"? Какой? Кто? Какой член правительства? Они все временные люди. Они не понимают, что они временные люди. Мы постоянные, потому что мы народ. А они временные. Я пережила очень многих в моей жизни. Они меняются, а я есть. Мое кредо теперь – быть интересной самой себе. Чтоб мне интересно было жить. Чтоб мне. Если я буду интересна себе, я буду интересна и другим.