Лев Лещенко: Я всегда искал возможность петь только то, что мне нравилось
https://otr-online.ru/programmy/bolshoe-intervyu/lev-leschenko-24777.html Открытое
лицо, самые элегантные костюмы и модные галстуки, обворожительная улыбка и
чарующий, мягкий баритон, вот уже полвека заставляющий учащенно биться сердца
тысяч поклонниц. В него были влюблены абсолютно все женщины Советского Союза.
Соловей российской эстрады и в наши дни остается любимцем публики. Настоящий
бриллиант отечественной песни по имени Лев Лещенко.
Дмитрий
Кириллов: Мы встретились с Львом Лещенко в его знаменитой студии – месте, где
создавались легендарные песни, ставшие классикой нашей эстрады. Лещенко 75 лет?
Не может быть! Это какая-то ошибка! Он все так же свеж, элегантен и подтянут.
Лещенко и сегодня весьма актуален.
Вы
работали слесарем-сборщиком на заводе точных измерительных приборов. Это
правда?
Лев
Лещенко: Это правда.
Д.К.:
Вы записали песню "До свидания, Москва" с одного дубля?
Л.Л.:
Да.
Д.К.:
Вы крепко выпили впервые в 4 классе.
Л.Л.:
Да.
Д.К.:
Вы абсолютно легко и спокойно поступили в ГИТИС.
Л.Л.:
Нет.
Д.К.:
В шоу-бизнесе свои законы. А на советской эстраде была дедовщина?
Л.Л.:
Никогда ничего подобного не было.
Д.К.:
Перед Московской олимпиадой вы на пару с Софией Ротару заработали для Родины 2
млн рублей.
Л.Л.:
Это правда.
Д.К.:
Худсоветы – это большое зло для искусства.
Л.Л.:
Это неправда. Я думаю, что было бы неплохо кое-что из этого возродить.
Д.К.:
Тихон Хренников – ваш любимый советский композитор.
Л.Л.:
Один из любимых.
Д.К.:
Вас задевает мнение некоторых критиков, которые говорят: "Ну, Лев Лещенко
– это советская эстрада".
Л.Л.:
Конечно, задевает.
Д.К.:
Ваши песни – это летопись жизни страны.
Л.Л.:
Пожалуй, да.
Д.К.:
Если проследить то, что вы спели за полвека – это песня о стране, песня о
каком-то простом человеке.
Л.Л.: "Не
плачь, девчонка".
Д.К.:
Да, "Не плачь, девчонка, пройдут дожди". Или "Если полетел
мишка, значит это была Олимпиада". Опять же, огромное событие в стране.
Эти песни, которые накапливаются в вашем репертуаре, они проходили какой-то
фильтр, вы их отбирали, или это как-то само собой получалось, что это песни о
стране?
Л.Л.:
Песня по-разному ко мне приходила. Во-первых, я работал на Гостелерадио штатным
артистом 10 лет (с 1970 по 1980 год). Поэтому многие песни просто появлялись на
худсоветах. И нам предлагали их исполнять. Это была настоящая селекция, потому
что было огромное количество песен, которые предлагались. Но я искал всегда
возможность спеть только то, что мне нравилось. И от чего-то даже порой
отказывался, ссылаясь на то, что, может быть, я буду неубедительно представлен
в этом номере или в этой песне.
Д.К.:
Не смогу донести.
Л.Л.:
Да, не смогу донести. Или я обычно говорю: "У меня в голосе мало металла
для очень сильно гражданской песни".
Д.К.:
И вы прикрывались бархатным баритоном, что он больше для любви.
Л.Л.:
Совершенно верно. Старался. Ну, приходилось петь. Кстати говоря, вы знаете, вот
эта история со званием "кремлевский соловей" совершенно неправомочна,
потому что там пели всегда самые лучшие исполнители, самые лучшие артисты. А
что касается моих идейных песен, я от них не открещиваюсь. Их было не так
много. Скажем, это была песня "Любовь, Комсомол и весна", "Ленин
такой молодой". Да, вот, пожалуй, и все, что я спел.
Д.К.:
Шикарная мелодия. "Любовь, Комсомол и весна". Прекрасно. Пахмутова.
Л.Л.: Да
потрясающе. Вы знаете, "Ленин такой молодой", вы будете смеяться, но
вы можете открыть интернет и посмотреть, как в Нью-Йорке на Брайтоне под эту
песню черные танцуют рэп, потому что мелодия потрясающая, понимаете? И
аранжировка такая мобильная, такая динамичная. Да очень современная
аранжировка.
Это все было здорово просчитано. Просчитан был пульс
времени тогдашнего. А мы все жили именно в таком ритме, понимаете. Страна жила
в жестком таком, очень реальном и очень динамичном ритме.
Д.К.:
Был у меня вопрос по поводу того, что худсоветы – зло ли это на самом деле?
Какое количество песен было отобрано, и они живы! Почему они живы?
Л.Л.:
Это было не зло. Это была настоящая творческая селекция. В основном это были
профессионалы. И по песням можно совершенно спокойно представить себе то время.
Как, скажем, о кинофильмах. Вы знаете, я честно еще могу поспорить – что было
ярче и более точно сделано. Я думаю, что песня была более точна.
Д.К.:
За 4 минуты вся история рассказана. И очень многие песни живы. Как ни странно,
думали в 1990-е годы, что и эта песня не нужна, и эта забудется. А сейчас
вспоминают и поют.
В 1990-е годы в плане искусства мы сделали десять шагов назад. Мы упустили целое поколение. И сейчас мы только начинаем возвращать его
Л.Л.:
Да, 1990-е годы сыграли очень плохую роль, особенно в отношении искусства.
Потому что в результате после этого периода такого абсолютно никчемного, я
считаю. Может быть, в экономике он что-то и сделал и помог. Хотя я тоже не
уверен в этом. Но в плане искусства, конечно, мы сделали 10 шагов назад. Мы
упустили целое поколение. И сейчас мы только начинаем возвращать это поколение,
возвращать его в плане любви к Родине, в плане музыкальной культуры. Сейчас
совершенно явный ренессанс в отношении того, что касается песен нашей страны
прошлых поколений.
Д.К.:
Их поют молодые исполнители.
Л.Л.:
Сейчас по большому счету массовой песни вообще нет как таковой.
Д.К.:
Где этот любимый народом жанр, когда за столом припев, куплет – и все вместе.
Л.Л.:
Что можно сейчас за столом спеть? Только "Старый клен", "Московские
окна" или какие-нибудь даже мои песни.
Д.К.:
Была же тоже какая-то конкуренция среди певцов. Ваша ниша, баритоны: Муслим
Магомедович Магомаев, Иосиф Давыдович Кобзон, Эдуард Хиль. И Пахмутову,
Тухманова надо было просить.
Л.Л.: Я
понимаю. Дело в том, что когда я пришел, уже была и Пахмутова, и Кобзон, и
Магомаев, и Хиль. Надо было просто искать место на этой большой лавке, на
которой все уже сидели. Я никогда не расталкивал, но что-то мне тоже стало
доставаться. Я помню и "За того парня", и "Не плачь, девчонку",
и "Белую березу" я выхватил, и у Иосифа "Берегите друзей",
допустим. Тогда у каждого исполнителя были свои авторы. Скажем, у Муслима –
Бабаджанян с Рождественским, у Иосифа Кобзона был Островский, допустим, и
Пахмутова. У Эдуарда Хиля был Масснер, Колкер. В это время, конечно, я был на
подхвате немножко. Но у меня тоже появились и Аедоницкий, который для меня
писал, и Пахмутова Александра Николаевна давала с барского плеча.
Тем не менее, я спел несколько таких знаковых песен. И,
конечно, Слава Добрынин, который подарил мне и "Ни минуты покоя", и "Прощай",
и другие. И, конечно, главный человек в моей жизни, я считаю, в плане музыки, в
плане композиции – Давид Федорович Тухманов, который подарил мне и "День
победы", и "Соловьиную рощу", и "Притяжение земли", то
бишь "Мы дети галактики", и "Свадебные кони", и еще много
песен. Но три вот эти знаковых достаточно. Если сейчас есть исполнитель, у
которого есть три хита, я скажу – это вообще великий человек на сегодняшний
день.
Д.К.:
Я прочитал в одном из ваших интервью, что в первый раз вы попробовали алкоголь
в четвертом классе, а в пятом даже уже взрослые предлагали. Как это произошло?
Такое знакомство раннее.
Л.Л.:
Это, конечно, шутка. Но на самом деле так оно и было. Потому что мы,
послевоенные мальчишки и девчонки, жили в одном мире со взрослыми. Потому что мы
все жили в коммуналках, и в праздники накрывали стол, сажали детей и взрослых
за один стол, особенно во дворах, в которых мы жили. Я вспоминаю…
Сокольническое, где просто были двухэтажные домики. И вообще мы проводили время
всегда все вместе. Поэтому, естественно, что-то перепадало где-то. Оставили
окурок какой-то или в рюмке что-то такое. Пацаны приходили: "Давай
попробуем. Почему нет?". Мы очень быстро повзрослели. И я в 4-5 классе с
карточками ходил, сам хлеб забирал. Отдавал карточки, мне давали полбуханки или
буханку черного хлеба, я переходил через дорогу, где меня ждала бабушка. В 8-9
лет мы были уже просто взрослыми самостоятельными ребятами.
Д.К.:
Как же получилось, что вы оказались на заводе слесарем-сборщиком?
Л.Л.:
Очень просто. Дело в том, что я пошел сначала работать в Большой театр, когда я
не поступил в ГИТИС. Мне было интересно посмотреть, что такое вообще мир
искусства. И я отработал год. Потом второй раз поступал в ГИТИС – опять не
поступил. Папа мне сказал: "Хватит валять дурака. Иди в технический вуз. И
иди работать куда-нибудь на предприятие". Я пошел на завод "ТИЗПРИБОР".
Сначала я был учеником, потом получил какой-то 4 разряд слесаря-сборщика.
Собирал манометры, барометры. И на третий год, когда я поступал в ГИТИС, меня
уже забирали в армию. Военной кафедры в ГИТИС не было, поэтому было лишено
смысла поступление. Я поступил, но мне сказали: "Приходи после армии".
И я в солдатской форме уже пришел в ГИТИС. И поступил, конечно. Единственное,
Понтрягин мне сделал замечание: "Почему ты не приехал на прослушивание на
1 тур". Я опоздал на 1 тур. Я говорю: "Ну вот так, меня не отпустили,
Павел Михайлович. Вы же знаете. Я уже третий раз поступаю. Вы же не можете мне
отказать". Он говорит: "Я сейчас пойду к ректору". Пошел к
ректору. Вернулся ректор, Матвей Алексеевич Горбунов. И он говорит: "Ну,
давай, спой". А я был еще со сверхсрочником. Он спел сначала, потом я. Но
тот не поступал просто. И ректор говорит: "Этот парень музыкальный, а этот
– не очень. Но молодец, голос хороший, давай будем развивать". Хотя я был
очень музыкальный парень. Но он был философ такой, человек немножко другого
склада. Короче говоря, вот я и поступил в ГИТИС. И с тех пор пошло, пошло,
пошло.
Д.К.:
"До свиданья, Москва" – песня, которая тоже стала визитной карточкой.
Говорят, что вы пришли, записали на студии с одного дубля. И никто не думал.
Л.Л.:
Знаете, честно говоря, когда я пришел к Александру и Николаю, они мне показали
эту песню, дали клавир и сказалД.К.: "Возможно, эта песня будет в финале.
Выучи". Потом позвонили, сказалД.К.: "Надо срочно записать. Она
понравилась в ЦК партии". Я пришел и спел всего один или два дубля. Потому
что я ее выучил, конечно. Я пришел и спел спокойно. Спел мягким баритоном. И
Витя Бабушкин, замечательный человек, говорит: "Все, достаточно".
Потом они мне не сказали. Оказывается, эту песню еще прописала от начала до
конца Таня Анфицерова и ансамбль "Пламя".
И я даже забыл про нее, потому что для Олимпиады где-то
подкладка будет, где-то прозвучит. Но когда я пришел на стадион и услышал
вдруг, когда Миша улетел, я понял, что это по-настоящему эпохальная песня. И,
конечно, я видел у людей слезы на глазах.
Витя Бабушкин сделал мне такой подарок. Он в мой голос
вывел больше, чем все остальное. Хотя там тоже и Таня Анфицерова.
Д.К.:
Она как "бэк" немножечко.
Л.Л.:
Да, как "бэк". И ансамбль "Пламя". Так что благодаря Вите
Бабушкину я сделал эту песню такой живой и удачной, успешной.
Д.К.:
Анфицерова не обиделась, что она как "бэк" там, на втором плане
немножечко?
Л.Л.: Я
тут ни при чем. Я всегда вспоминаю и говорю, что мы пели эту песню с Таней. Она
в шутку, наверное, и когда ее спрашивали, она сказала: "Когда мы писали,
то Лещенко отталкивал меня от микрофона, и поэтому его голос звучит". Хотя
я ее не видел даже на записи. Я думаю, что она просто пошутила.
Д.К.:
Часто вы сталкивались в жизни с такой творческой ревностью?
Л.Л.: Честно
говоря, ревность – нехорошее чувство и в семейных отношениях, и в любви, и в
профессии. Я считаю, мое кредо (я всегда подписываю программы, желаю добра) –
если ты добрый человек, ты будешь хорошо идти по жизни, у тебя будет успех, у
тебя будет слава и ты будешь получать настоящее удовольствие, радость от своего
дела.
Д.К.:
Поделитесь секретом. Очень многие говорят: "Лещенко настолько свеж,
настолько молод". Это потому что никому не завидуете?
Я всерьез занимаюсь благотворительностью. Это дает мне возможность радоваться
Л.Л.:
Конечно, я никому не завидую. Я стараюсь помогать людям, стараюсь быть добрым,
отзывчивым человеком. Занимаюсь всерьез благотворительностью. Это дает мне
возможность радоваться. Потому что кому-то я помог – есть результат. Хотя
ситуации бывают самые различные. Особенно в нашей обыденной жизни. К сожалению,
социальная программа, о которой мы все время говорим, не очень хорошо работает.
И я понимаю, что у государства не хватает времени, сил и возможностей всем
помочь. Поэтому в этом плане какие-то такие точечные вещи должны делать
благотворительные фонды.
У меня есть служба, которая разбирает мои письма. И мы
прозваниваем людей. Если это правда, человек нуждается в этом, мы можем купить
какой-то инструмент или телевизор даже, или ботинки, какие-то кеды. К сожалению,
могу извиниться, что я не всем могу помочь, что просто не хватает времени, не
хватает эмоций. Знаете, когда эмоции задевают… Скажем, парень, который вывез 14
человек из горящего селения, потерял дом, потерял трактор… Я когда прочитал в "Комсомолке",
меня пробило это настолько, что я сказал своему помощнику: "Езжайте в
деревню, и, сколько бы ни стоил этот трактор, купите ему трактор". Или,
допустим, бабушки. Есть такие удивительные сюжеты, когда бабушка пишет письмо,
что она воспитывает внука, отца и матери нет, и у него из обуви только кеды. И
он зимой одевает на них целлофановый пакет и идет в школу за 3 км. Такие вещи
невозможно пропустить. Они просто выбивают такие эмоции, что ты думаешь: "Черт
возьми. Надо просто поехать и все это сделать".
Д.К.:
У вас много званий, много наград. Какая для вас самая важная? Может, какой-то
подарок или награда в жизни, то, что для вас действительно ценно?
Л.Л.:
Знаете, моя старенькая пианистка работала еще с великой русской актрисой
Яблочкиной. И она рассказывал такую историю, что она получила грамоту, вышла в
зал к народу и сказала: "Дорогие мои, как я рада, как я счастлива! Ведь я
работала при царе. Как нас унижали! Деньги совали какие-то, лошадей дарили,
золото, бриллианты, дома. И все куда-то унеслось уже. А это – на всю жизнь".
Так что вот такая.
Дай
Бог. Лев Валерьянович, на всю жизнь. Все-таки любовь народная – наверное,
главная награда в жизни.
Л.Л.:
Да. Я думаю, да. Это самое главное. Это, знаете, как еще… мы посмеиваемся
иногда, но ведь была такая формула, которой я бы даже, может быть, закончил
интервью. Говорили в свое время: "Счастье – это умение найти радость в
общественно полезном труде". Вот, я нахожу эту радость. Потому что когда я
прихожу и полный зал, и сидят зрители, и они получают удовольствие, для меня
это самое главное, наверное, в моей истории, в моей жизни.