Открытое лицо, самые элегантные костюмы и модные галстуки, обворожительная улыбка и чарующий, мягкий баритон, вот уже полвека заставляющий учащенно биться сердца тысяч поклонниц. В него были влюблены абсолютно все женщины Советского Союза. Соловей российской эстрады и в наши дни остается любимцем публики. Настоящий бриллиант отечественной песни по имени Лев Лещенко. Дмитрий Кириллов: Мы встретились с Львом Лещенко в его знаменитой студии – месте, где создавались легендарные песни, ставшие классикой нашей эстрады. Лещенко 75 лет? Не может быть! Это какая-то ошибка! Он все так же свеж, элегантен и подтянут. Лещенко и сегодня весьма актуален. Вы работали слесарем-сборщиком на заводе точных измерительных приборов. Это правда? Лев Лещенко: Это правда. Д.К.: Вы записали песню "До свидания, Москва" с одного дубля? Л.Л.: Да. Д.К.: Вы крепко выпили впервые в 4 классе. Л.Л.: Да. Д.К.: Вы абсолютно легко и спокойно поступили в ГИТИС. Л.Л.: Нет. Д.К.: В шоу-бизнесе свои законы. А на советской эстраде была дедовщина? Л.Л.: Никогда ничего подобного не было. Д.К.: Перед Московской олимпиадой вы на пару с Софией Ротару заработали для Родины 2 млн рублей. Л.Л.: Это правда. Д.К.: Худсоветы – это большое зло для искусства. Л.Л.: Это неправда. Я думаю, что было бы неплохо кое-что из этого возродить. Д.К.: Тихон Хренников – ваш любимый советский композитор. Л.Л.: Один из любимых. Д.К.: Вас задевает мнение некоторых критиков, которые говорят: "Ну, Лев Лещенко – это советская эстрада". Л.Л.: Конечно, задевает. Д.К.: Ваши песни – это летопись жизни страны. Л.Л.: Пожалуй, да. Д.К.: Если проследить то, что вы спели за полвека – это песня о стране, песня о каком-то простом человеке. Л.Л.: "Не плачь, девчонка". Д.К.: Да, "Не плачь, девчонка, пройдут дожди". Или "Если полетел мишка, значит это была Олимпиада". Опять же, огромное событие в стране. Эти песни, которые накапливаются в вашем репертуаре, они проходили какой-то фильтр, вы их отбирали, или это как-то само собой получалось, что это песни о стране? Л.Л.: Песня по-разному ко мне приходила. Во-первых, я работал на Гостелерадио штатным артистом 10 лет (с 1970 по 1980 год). Поэтому многие песни просто появлялись на худсоветах. И нам предлагали их исполнять. Это была настоящая селекция, потому что было огромное количество песен, которые предлагались. Но я искал всегда возможность спеть только то, что мне нравилось. И от чего-то даже порой отказывался, ссылаясь на то, что, может быть, я буду неубедительно представлен в этом номере или в этой песне. Д.К.: Не смогу донести. Л.Л.: Да, не смогу донести. Или я обычно говорю: "У меня в голосе мало металла для очень сильно гражданской песни". Д.К.: И вы прикрывались бархатным баритоном, что он больше для любви. Л.Л.: Совершенно верно. Старался. Ну, приходилось петь. Кстати говоря, вы знаете, вот эта история со званием "кремлевский соловей" совершенно неправомочна, потому что там пели всегда самые лучшие исполнители, самые лучшие артисты. А что касается моих идейных песен, я от них не открещиваюсь. Их было не так много. Скажем, это была песня "Любовь, Комсомол и весна", "Ленин такой молодой". Да, вот, пожалуй, и все, что я спел. Д.К.: Шикарная мелодия. "Любовь, Комсомол и весна". Прекрасно. Пахмутова. Л.Л.: Да потрясающе. Вы знаете, "Ленин такой молодой", вы будете смеяться, но вы можете открыть интернет и посмотреть, как в Нью-Йорке на Брайтоне под эту песню черные танцуют рэп, потому что мелодия потрясающая, понимаете? И аранжировка такая мобильная, такая динамичная. Да очень современная аранжировка. Это все было здорово просчитано. Просчитан был пульс времени тогдашнего. А мы все жили именно в таком ритме, понимаете. Страна жила в жестком таком, очень реальном и очень динамичном ритме. Д.К.: Был у меня вопрос по поводу того, что худсоветы – зло ли это на самом деле? Какое количество песен было отобрано, и они живы! Почему они живы? Л.Л.: Это было не зло. Это была настоящая творческая селекция. В основном это были профессионалы. И по песням можно совершенно спокойно представить себе то время. Как, скажем, о кинофильмах. Вы знаете, я честно еще могу поспорить – что было ярче и более точно сделано. Я думаю, что песня была более точна. Д.К.: За 4 минуты вся история рассказана. И очень многие песни живы. Как ни странно, думали в 1990-е годы, что и эта песня не нужна, и эта забудется. А сейчас вспоминают и поют. В 1990-е годы в плане искусства мы сделали десять шагов назад. Мы упустили целое поколение. И сейчас мы только начинаем возвращать его  Л.Л.: Да, 1990-е годы сыграли очень плохую роль, особенно в отношении искусства. Потому что в результате после этого периода такого абсолютно никчемного, я считаю. Может быть, в экономике он что-то и сделал и помог. Хотя я тоже не уверен в этом. Но в плане искусства, конечно, мы сделали 10 шагов назад. Мы упустили целое поколение. И сейчас мы только начинаем возвращать это поколение, возвращать его в плане любви к Родине, в плане музыкальной культуры. Сейчас совершенно явный ренессанс в отношении того, что касается песен нашей страны прошлых поколений. Д.К.: Их поют молодые исполнители. Л.Л.: Сейчас по большому счету массовой песни вообще нет как таковой. Д.К.: Где этот любимый народом жанр, когда за столом припев, куплет – и все вместе. Л.Л.: Что можно сейчас за столом спеть? Только "Старый клен", "Московские окна" или какие-нибудь даже мои песни. Д.К.: Была же тоже какая-то конкуренция среди певцов. Ваша ниша, баритоны: Муслим Магомедович Магомаев, Иосиф Давыдович Кобзон, Эдуард Хиль. И Пахмутову, Тухманова надо было просить. Л.Л.: Я понимаю. Дело в том, что когда я пришел, уже была и Пахмутова, и Кобзон, и Магомаев, и Хиль. Надо было просто искать место на этой большой лавке, на которой все уже сидели. Я никогда не расталкивал, но что-то мне тоже стало доставаться. Я помню и "За того парня", и "Не плачь, девчонку", и "Белую березу" я выхватил, и у Иосифа "Берегите друзей", допустим. Тогда у каждого исполнителя были свои авторы. Скажем, у Муслима – Бабаджанян с Рождественским, у Иосифа Кобзона был Островский, допустим, и Пахмутова. У Эдуарда Хиля был Масснер, Колкер. В это время, конечно, я был на подхвате немножко. Но у меня тоже появились и Аедоницкий, который для меня писал, и Пахмутова Александра Николаевна давала с барского плеча. Тем не менее, я спел несколько таких знаковых песен. И, конечно, Слава Добрынин, который подарил мне и "Ни минуты покоя", и "Прощай", и другие. И, конечно, главный человек в моей жизни, я считаю, в плане музыки, в плане композиции – Давид Федорович Тухманов, который подарил мне и "День победы", и "Соловьиную рощу", и "Притяжение земли", то бишь "Мы дети галактики", и "Свадебные кони", и еще много песен. Но три вот эти знаковых достаточно. Если сейчас есть исполнитель, у которого есть три хита, я скажу – это вообще великий человек на сегодняшний день. Д.К.: Я прочитал в одном из ваших интервью, что в первый раз вы попробовали алкоголь в четвертом классе, а в пятом даже уже взрослые предлагали. Как это произошло? Такое знакомство раннее. Л.Л.: Это, конечно, шутка. Но на самом деле так оно и было. Потому что мы, послевоенные мальчишки и девчонки, жили в одном мире со взрослыми. Потому что мы все жили в коммуналках, и в праздники накрывали стол, сажали детей и взрослых за один стол, особенно во дворах, в которых мы жили. Я вспоминаю… Сокольническое, где просто были двухэтажные домики. И вообще мы проводили время всегда все вместе. Поэтому, естественно, что-то перепадало где-то. Оставили окурок какой-то или в рюмке что-то такое. Пацаны приходили: "Давай попробуем. Почему нет?". Мы очень быстро повзрослели. И я в 4-5 классе с карточками ходил, сам хлеб забирал. Отдавал карточки, мне давали полбуханки или буханку черного хлеба, я переходил через дорогу, где меня ждала бабушка. В 8-9 лет мы были уже просто взрослыми самостоятельными ребятами. Д.К.: Как же получилось, что вы оказались на заводе слесарем-сборщиком? Л.Л.: Очень просто. Дело в том, что я пошел сначала работать в Большой театр, когда я не поступил в ГИТИС. Мне было интересно посмотреть, что такое вообще мир искусства. И я отработал год. Потом второй раз поступал в ГИТИС – опять не поступил. Папа мне сказал: "Хватит валять дурака. Иди в технический вуз. И иди работать куда-нибудь на предприятие". Я пошел на завод "ТИЗПРИБОР". Сначала я был учеником, потом получил какой-то 4 разряд слесаря-сборщика. Собирал манометры, барометры. И на третий год, когда я поступал в ГИТИС, меня уже забирали в армию. Военной кафедры в ГИТИС не было, поэтому было лишено смысла поступление. Я поступил, но мне сказали: "Приходи после армии". И я в солдатской форме уже пришел в ГИТИС. И поступил, конечно. Единственное, Понтрягин мне сделал замечание: "Почему ты не приехал на прослушивание на 1 тур". Я опоздал на 1 тур. Я говорю: "Ну вот так, меня не отпустили, Павел Михайлович. Вы же знаете. Я уже третий раз поступаю. Вы же не можете мне отказать". Он говорит: "Я сейчас пойду к ректору". Пошел к ректору. Вернулся ректор, Матвей Алексеевич Горбунов. И он говорит: "Ну, давай, спой". А я был еще со сверхсрочником. Он спел сначала, потом я. Но тот не поступал просто. И ректор говорит: "Этот парень музыкальный, а этот – не очень. Но молодец, голос хороший, давай будем развивать". Хотя я был очень музыкальный парень. Но он был философ такой, человек немножко другого склада. Короче говоря, вот я и поступил в ГИТИС. И с тех пор пошло, пошло, пошло. Д.К.: "До свиданья, Москва" – песня, которая тоже стала визитной карточкой. Говорят, что вы пришли, записали на студии с одного дубля. И никто не думал. Л.Л.: Знаете, честно говоря, когда я пришел к Александру и Николаю, они мне показали эту песню, дали клавир и сказалД.К.: "Возможно, эта песня будет в финале. Выучи". Потом позвонили, сказалД.К.: "Надо срочно записать. Она понравилась в ЦК партии". Я пришел и спел всего один или два дубля. Потому что я ее выучил, конечно. Я пришел и спел спокойно. Спел мягким баритоном. И Витя Бабушкин, замечательный человек, говорит: "Все, достаточно". Потом они мне не сказали. Оказывается, эту песню еще прописала от начала до конца Таня Анфицерова и ансамбль "Пламя". И я даже забыл про нее, потому что для Олимпиады где-то подкладка будет, где-то прозвучит. Но когда я пришел на стадион и услышал вдруг, когда Миша улетел, я понял, что это по-настоящему эпохальная песня. И, конечно, я видел у людей слезы на глазах. Витя Бабушкин сделал мне такой подарок. Он в мой голос вывел больше, чем все остальное. Хотя там тоже и Таня Анфицерова. Д.К.: Она как "бэк" немножечко. Л.Л.: Да, как "бэк". И ансамбль "Пламя". Так что благодаря Вите Бабушкину я сделал эту песню такой живой и удачной, успешной. Д.К.: Анфицерова не обиделась, что она как "бэк" там, на втором плане немножечко? Л.Л.: Я тут ни при чем. Я всегда вспоминаю и говорю, что мы пели эту песню с Таней. Она в шутку, наверное, и когда ее спрашивали, она сказала: "Когда мы писали, то Лещенко отталкивал меня от микрофона, и поэтому его голос звучит". Хотя я ее не видел даже на записи. Я думаю, что она просто пошутила. Д.К.: Часто вы сталкивались в жизни с такой творческой ревностью? Л.Л.: Честно говоря, ревность – нехорошее чувство и в семейных отношениях, и в любви, и в профессии. Я считаю, мое кредо (я всегда подписываю программы, желаю добра) – если ты добрый человек, ты будешь хорошо идти по жизни, у тебя будет успех, у тебя будет слава и ты будешь получать настоящее удовольствие, радость от своего дела. Д.К.: Поделитесь секретом. Очень многие говорят: "Лещенко настолько свеж, настолько молод". Это потому что никому не завидуете? Я всерьез занимаюсь благотворительностью. Это дает мне возможность радоваться  Л.Л.: Конечно, я никому не завидую. Я стараюсь помогать людям, стараюсь быть добрым, отзывчивым человеком. Занимаюсь всерьез благотворительностью. Это дает мне возможность радоваться. Потому что кому-то я помог – есть результат. Хотя ситуации бывают самые различные. Особенно в нашей обыденной жизни. К сожалению, социальная программа, о которой мы все время говорим, не очень хорошо работает. И я понимаю, что у государства не хватает времени, сил и возможностей всем помочь. Поэтому в этом плане какие-то такие точечные вещи должны делать благотворительные фонды. У меня есть служба, которая разбирает мои письма. И мы прозваниваем людей. Если это правда, человек нуждается в этом, мы можем купить какой-то инструмент или телевизор даже, или ботинки, какие-то кеды. К сожалению, могу извиниться, что я не всем могу помочь, что просто не хватает времени, не хватает эмоций. Знаете, когда эмоции задевают… Скажем, парень, который вывез 14 человек из горящего селения, потерял дом, потерял трактор… Я когда прочитал в "Комсомолке", меня пробило это настолько, что я сказал своему помощнику: "Езжайте в деревню, и, сколько бы ни стоил этот трактор, купите ему трактор". Или, допустим, бабушки. Есть такие удивительные сюжеты, когда бабушка пишет письмо, что она воспитывает внука, отца и матери нет, и у него из обуви только кеды. И он зимой одевает на них целлофановый пакет и идет в школу за 3 км. Такие вещи невозможно пропустить. Они просто выбивают такие эмоции, что ты думаешь: "Черт возьми. Надо просто поехать и все это сделать". Д.К.: У вас много званий, много наград. Какая для вас самая важная? Может, какой-то подарок или награда в жизни, то, что для вас действительно ценно? Л.Л.: Знаете, моя старенькая пианистка работала еще с великой русской актрисой Яблочкиной. И она рассказывал такую историю, что она получила грамоту, вышла в зал к народу и сказала: "Дорогие мои, как я рада, как я счастлива! Ведь я работала при царе. Как нас унижали! Деньги совали какие-то, лошадей дарили, золото, бриллианты, дома. И все куда-то унеслось уже. А это – на всю жизнь". Так что вот такая. Дай Бог. Лев Валерьянович, на всю жизнь. Все-таки любовь народная – наверное, главная награда в жизни. Л.Л.: Да. Я думаю, да. Это самое главное. Это, знаете, как еще… мы посмеиваемся иногда, но ведь была такая формула, которой я бы даже, может быть, закончил интервью. Говорили в свое время: "Счастье – это умение найти радость в общественно полезном труде". Вот, я нахожу эту радость. Потому что когда я прихожу и полный зал, и сидят зрители, и они получают удовольствие, для меня это самое главное, наверное, в моей истории, в моей жизни.