Ее игра проста, естественна. Ее лиричность искренна, а юмор так мягок. Все это и есть вечные постулаты русской актерской школы. И актриса Вера Васильева не изменяет им. Вера Васильева – это имя известно всем. Есть актеры, которые уже при жизни становятся мифом. Так вот, миф XX века – это, конечно, Вера Васильева. В ее годы возраст не скрывают. Им гордятся. Потому что в свои 90 лет актриса Вера Васильева имеет тот же моложаво-звонкий голос, прямую спину, каблучки и ямочки на щеках. Глядя на эту невероятно жизнерадостную, лучезарную женщину, трудно говорить о ее возрасте. Она феномен творческой активности: кинороли, работа в театре, издание мемуаров. Остается только удивляться, как она все успевает и откуда столько энергии. Родным домом для нее стал Московский театр сатиры, где сыграно более 60 ролей, в котором и по сей день актриса продолжает работать, играя с удовольствием и невероятным мастерством, вкладывая всю душу в любимые персонажи. В кинематографе судьбоносными фильмами стали для нее "Сказание о земле сибирской" и "Свадьба с приданым", определившими дальнейший творческий и жизненный путь актрисы. Вера Васильева за свою творческую карьеру играла как комедийные роли, так и драматические. Но никакой душевный слом или надрыв не могут погасить живущее в ней счастье. Ее игра проста, естественна. Ее лиричность так искренна, а юмор так мягок. Все это и есть вечные постулаты русской актерской школы. И актриса не изменяет им. Она любит своего зрителя, и зритель отвечает ей взаимностью. Вера Васильева: Вообще я безумно благодарна людям. Я удивляюсь на то, как они хотят любить, хотят делать добро. Сколько я встречаю на улице людей, которые подходят и говорят: "будьте здоровы", "я вас помню" или "я вас люблю". Вы подумайте, ведь все-таки это значит какой-то порыв души, это же чудесно. Вера Кузьминична Васильева, советская и российская актриса театра и кино, народная артистка СССР, лауреат сталинских премий и Государственной премии СССР, театральной премии "Хрустальная Турандот" и Премии имени Яблочкиной. Кавалер ордена "Трудового красного знамени" и "За заслуги перед отечеством" IV и III степени. Награждена призом "За честь и достоинство" национальной театральной премии "Золотая маска" и другими наградами. Вера Кузьминична – председатель социально-бытовой комиссии. В меру сил она помогает нуждающимся, больным, обиженным. В 2000 году вышла ее книга мемуаров "Продолжение души. Монолог актрисы". Вера Васильева: Меньше всего я думаю, думала и чувствую – это награды. Но я, естественно, благодарна за любую награду. Но сказать, что что-то для меня было бы самым главным, к сожалению, не могу. Не знаю. Потому что, наверное, все-таки в молодости, потому что я же была все-таки студенткой, когда мне дали Сталинскую премию по картине. Она повернула, конечно, жизнь. Понимаете? Значит, я должна сказать самое большое спасибо тому, что повернуло мою судьбу. Я как раз была даже немножечко напугана тем, что меня узнают, что есть премия. То есть, значит, вроде как я что-то умею. А мне казалось, что я как студентка. Кто знает – могу или не могу? Поэтому какая-то ответственность немножко меня пугала, я бы даже так сказала, потому что я для самой себя не соответствовала тому потоку хорошего, что на меня вылилось в начале. Наверное, если бы я просто окончила театральное училище, может быть, меня послали бы куда-нибудь, как это бывает, в какой-то театр. И кто знает, как сложилось бы. А так я стала заметной. И меня пригласили, ведь не я пришла, а меня пригласили в Театр Сатиры, и сразу на главную роль. Поэтому, наверное, то, что повернуло судьбу, я этому благодарна, потому что сама бы я не сумела что-то сделать. Это дело нервное, вообще наша работа нервная. Она же не только успех. Это вот-вот что-то такое чувствуешь – получается, радуешься, а потом вдруг исчезло, и говорят – нет, как-то это меня не трогает. У меня были роли, которые у меня не получились. И я как-то очень для себя старалась сказать: не надо мечтать о том, что ты не имеешь права делать. Я репетировала такую пьесу "Безумная из Шайо". И в процессе репетиций мне казалось, что я что-то такое нащупала. А потом в театре все стали говорить: Верочка, как жалко, что ты взяла эту роль, она совсем тебе не подходит. И, кроме того, художественный руководитель Валентин Николаевич Плучек тоже говорил о том, что это неудача. И мы пытались сделать по-другому, но я почувствовала, что все равно плохо. И наступил такой момент, что я испугалась, что от того, как я плохо играю эту роль, я не смогу играть другие. Я перестала верить в себя, и я отказалась от роли. Так что это для меня такой, в общем, случай, когда я поняла, что если я это делаю плохо, то это дает отпечаток на все остальное, и очень трудно жить. Вообще я не могу сказать, что я как-то бываю счастлива. Я бываю благодарна – да. А радоваться… Я благодарна, и какое-то чувство "а могу ли?". А то ведь написано "народная, СССР". А могу ли я сыграть вот такую роль, кто знает? Это ведь дело темное в нашей профессии. А если все-таки каким-то путем приближаешься, то думаешь: "а на сцене, когда я что-то еще успокоюсь, так оно и совсем вроде получится". Я не могу сказать, что, допустим, кто-то единственным был бы моим режиссером по всей жизни. Те удачные роли были связаны с теми прекрасными режиссерами, в жизни которых я, может быть, и случайно появлялась. Но они отдали свой талант на тот спектакль до конца, мне и тому спектаклю. И эти встречи навсегда остаются как любовь. Потому что если даже я буду перечислять то, что было сделано с Валентином Николаевичем Плучеком, "Женитьба Фигаро", "Ревизор" и "Китайская принцесса" – это прелестно, я все это люблю. И это те мгновения, когда, наверное, и он любил меня на сцене. Или "Свадьба с приданым", которая тоже рождалась в абсолютной любви. Это тоже вспоминается всегда как счастье. Последние годы я неожиданно сыграла у Андрея Житинкина "Пиковую даму" в Малом театре. Это вообще свалилось на меня необычайно, прекрасно. И последняя премьера настолько тронула мое сердце, она как-то, понимаете, меня всю взбудоражила, потому что пока длительная жизнь идет, очень много было примеров актрис, которые потом, после победного какого-то своего существования, живут долго, мучительно, одиноко. Это все очень страшные переживания, которые вдруг оказались невозможными на сцене. И потом связь возраста тоже очень интересна. Ведь, в общем-то, человек, который много прожил – это не значит, что у него угасли чувства. Он же все равно еще живет своими чувствами. Они, может быть, даже более интенсивны. Но от того, что они не вовремя, они мучительны. Мало ли что бывает. Я же не очень сатирическая актриса. Поэтому я не могла выражать по-настоящему, как Оля Аросева, она была воплощением нашего театра. А я где-то дорожечка поменьше, подальше от главной дороги. И я не была любимицей Валентина Николаевича Плучека. Поэтому какие-то годы его интересы были связаны с совершенно другими актерами. И не было такого пестования именно меня. Это никто и не обязан делать, но ведь сама актриса хочет, чтобы о ней думали. И когда я понимала, что обо мне не думают, а просто иногда достается что-то, Тверь помогла мне снова поверить в себя, потому что какие-то мои качества, которые не очень были нужны в театре, и обвинять я не могу театр в этом, но они пригодились в другом театре. И тогда я поняла, что я не зря об этом мечтаю. Раневская, Кручинина в Орле, "Странная миссис Сэвидж" в Детском кукольном театре – это роли, о которых любая драматическая актриса может только мечтать. И они мне достались как риск, как возможность: "рискну, попробую". Не выйдет – ну что делать? А вдруг выйдет? Вот вышло. И, конечно, это меня очень обогатило. И я поняла, что выполнила свою мечту. Я могу просто по своей жизни сказать: не надо бросать свои мечты. Если они есть, надо пытаться. Потому что если бы я не поехала и не играла бы ни Раневскую, ни Кручинину, ни "Странную миссис Сэвидж", то наполовину моя жизнь была бы скована рамками. А так это раздвинулось. Я никому не мешала. Это были прекрасные спектакли. И поэтому у меня не было "я отсюда или оттуда". Спасибо, что вы мне дали возможность коснуться Чехова. В прекрасном спектакле, с прекрасными ролями. Но то, что они не в Москве – это ничего страшного. Наоборот даже. Я очень уважала своих партнеров. То, что в театре взяли тогда "Радамеса" ("Реквием по Радамесу") – это был подарок Оле Аросевой и мне. И, конечно, появление Елены Образцовой. Это чудо-человек. Конечно, актриса, певица, личность потрясающая. И у нас атмосфера была такая. Мы все обожали друг друга. И я с Олей Аросевой вместе училась, вместе мы прожили всю жизнь в нашем театре. Но такой нежности, такого желания успеха каждому из нас я не помню. Это было счастье, любовь, восторг. Те люди, которых я встречала, любила и уважала – они в моей душе живут. И все то, что хорошее есть у них, я хочу быть достойна этих людей, которые мне повстречались. Они меня как-то формировали, если я хочу быть достойна их внимания. Мне хотелось бы, чтобы они не жалели, что они отдали часть души или таланта своего. Это большое счастье – видеть людей, на которых хотелось бы равняться. Александр Анатольевич как партнер удивительно чуткий. Это большое счастье иметь хорошего партнера. Чувствуешь, что можно открывать сердце бесконечно, и при этом не будет страшно или стыдно. Понимаете? А хочется в роли иногда раскрыться очень сильно. Театр – это то, что мне судьбой предназначено. А кино – если чуть-чуть что-то подходило, я с удовольствием на это шла. Я люблю театр, понимаете? Если бы у меня не было театра, наверное, я бы переживала. А так, как я работала и творчески все клокотало во мне, в общем, жалко, конечно, что в кино чего-то я не сделала. Значит, не судьба. Все-таки я, во-первых, в таком возрасте, когда на будущее смотришь с надеждой, что кто-то об этом подумает, уже не я, понимаете? Поэтому я бы хотела, чтобы дети имели бы возможность, и люди бы помнили, чтобы они были воспитаны в тех вечных понятиях о добре и зле. Хотя я понимаю, что время очень изменилось. В общем, жизнь такая неожиданная, и ее тоже нельзя делать скучной ни в чем. Так что я не берусь рассуждать. Но очень хочу, чтобы люди были более духовны. Мне бывает жалко, когда техника, техника… Она прекрасна, это все замечательно. Но мы так мчимся и так много технических замен, что, мне кажется, театр еще способен в нас сохранять человека. Потому что когда в зале находятся и вдруг кто-то плачет – это же тоже замечательно: значит, он сочувствует. В нем вспыхивает то, что он сам забывает в самом себе. В общем, я верю в искусство. Все-таки, конечно, тоже унываю, как все люди. Но, во-первых, я люблю тех, кто рядом со мной. Поэтому я их не хочу огорчать. Я знаю, что есть люди, которые меня очень любят, и я не хочу их пугать своим каким-то самочувствием плохим, если оно есть. В общем, как-то хотя бы для близких людей стараться держаться прилично. Идешь на спектакль, всегда так думаешь: Господи, хоть бы мне все сделать так, как я это чувствую. И если вдруг зритель… иногда бывает трудный. Как будто пришел и так, мол, какую-то ерунду вы показываете. Вот так. И как это сделать, чтобы он все-таки стал бы моим? Это момент такой, в общем-то, отдачи. Потому что все-таки люди живые в зрительном зале. Если они чувствуют, что человек живет не то, что заученно, а именно искренне, то откликаются сердца. И тогда уже несешься и вообще живешь счастливо.