15 декабря в России День памяти журналистов, погибших при исполнении профессиональных обязанностей. Эта дата была выбрана после трагической гибели в Югославии в 1991 году корреспондента и оператора Российского телевидения Виктора Ногина и Геннадия Куринного. В этот день родственники, друзья и коллеги вспоминают талантливых репортеров, фотографов, телеоператоров, погибших как в военное время в горячих точках, так и в мирное время в борьбе за честную оперативную информацию. В нашей стране, по словам представителя Российского союза журналистов, ежегодно при различных обстоятельствах погибают от десяти до двадцати репортеров. Некоторые убийства остаются нераскрытыми долгие годы. Из этого следует, что профессия журналиста была и остается одной из самых опасных как в военное, так и в мирное время. Виктор Баранец: Смерть журналиста на войне уже давно стала его чуть ли не обязательным атрибутом. Я вам сказал циничную вещь, но я отвечаю за свои слова. Виктор Баранец – военный журналист, публицист, писатель, полковник в отставке. В 1970 году окончил факультет журналистики Львовского военно-политического училища. Служил на Украине, на Дальнем Востоке и в Германии. В качестве военного обозревателя работал в горячих точках Афганистана, Дагестана, Чечни. С 1998 года военный обозреватель газеты "Комсомольская правда". Лауреат премии "Министерства обороны СССР", Союза журналистов России и Москвы, а также премии "Достоинства имени Артема Боровика". Виктор Баранец: Абсолютное большинство журналистов на войне – это люди, которые идут на войну, чтобы рассказать телезрителям, читателям, радиослушателям о том, что они видят. Рассказать о том, что не могут видеть, чувствовать, переживать люди, которые сидят по другую сторону телеэкрана, репродуктора или читают газету. Это священная миссия любого журналиста на войне, который лезет вместе с армией в окопы, под снаряды. Он приносит в редакцию строки, которые пропитаны человеческой болью, кровью, дымом, пороховой гарью. Это человек, который представляет такое зеркало того, что творится на передовой. Действительно, эта профессия очень опасна потому, что журналист, находясь в одном строю с армией, подвергается такой же смертельной опасности, как и те люди, которые стреляют, идут в атаку, разминируют или наоборот минируют. Журналист на войне – это человек, у которого, в общем-то, нет какой-то индульгенции от смерти. Потому что вражеский снайпер, вражеская мина, снаряд, бомба не действуют избирательно. И находящийся в боевых порядках журналист такой же боец, как и все другие. Только у него вместо оружия в руках телекамера, блокнот, диктофон. Перед моими глазами уже почти рота журналистов и военных, и гражданских, жизнь которых закончилась на многочисленных войнах. Для меня первая трагедия с моим собратом журналистом случилась во времена Афганской войны. Это мой однокурсник, военный журналист Глезденев. Еще одной великой печалью, моим горем личным стала гибель на Чеченской войне корреспондента "Красной звезды" полковника Житаренко. И, вы знаете, если бы у меня сегодня спросили с ходу назвать количество журналистов гражданских и военных, которые погибли на разных войнах, то мне для составления полного списка потребовалось бы очень много времени. Потому что этот список длинный. Я считаю, что надо радикально поменять международное уголовное право, когда бы за убийство журналистов применялась смертная казнь. Только тогда, может быть, появится какая-то надежда, что нас перестанут убивать. Когда я думаю о том, что погибли и на украинской войне наши товарищи, я думаю, а что мы так поздно бросились, когда уже давно существуют курсы по безопасности журналистов. Вы видите, там и пресса, и шлем и так далее. И есть же какие-то Международные конвенции, Международные журналистские организации. Вот мы почему-то это знаем. И от пули российского солдата ни на одной из войн еще не погиб ни один корреспондент, который работает на противоположной стороне. Это уникальный факт, его надо занести в Книгу рекордов Гиннеса. А вот с той стороны прилетает смерть. Мне недавно задали вопрос, что для этого надо делать? Я считаю, что надо радикально поменять международное уголовное право, когда бы за убийство журналистов применялась смертная казнь. Только тогда человек, который добывает правду среди вот этого огнедышащего вулкана войны, только тогда, может быть, появится какая-то надежда, что нас перестанут убивать. Вы знаете, я иногда думаю, что военный журналист, который добывает на войне правду, выполняет еще одну миссию, о которой сам и не подозревает. Потому что, чем больше правды выплескивается в правительство и народы воюющих стран, не воюющих стран, тем быстрее мир задумывается над тем, как остановить эту войну. А кто подталкивает правительство ООН, Европейский Союз к такому решению? Конечно, журналист. Дипломаты всегда привирают, политики всегда лукавят. А журналист, который чувствует эту войну, руки которого в крови, может быть, от того, что он спасал офицера, в грязи в окопной. Вы знаете, ничто так не обнажает совесть, как война. Я это сам почувствовал. На войне пишут совсем другие строки. На войне как-то исчезают лирические сопли твоих метафор. Ты пишешь той хеменгуэевской простотой, которую мы наблюдаем у великого писателя, который тоже был военным журналистом. Как и десятки, и сотни моих собратьев по перу. Я бы мог назвать и того же Влада Шурыгина, и Виктора Токарева, и Виктора Сокирко – это все разряд военных журналистов, с которыми мы работали в одном строю. И слава Богу! Мы сидели с армией и сейчас находимся в одном окопе. Ничто так не обнажает совесть, как война. Я это сам почувствовал. На войне пишут совсем другие строки. На войне как-то исчезают лирические сопли метафор. Я бы сказал, что нельзя искать какой-то большой закономерности между большой региональной войной и какой-нибудь маленькой войной, что от этого зависит количество погибающих журналистов. Может быть маленькая, двухдневная война, на которой могут погибнуть сразу десять журналистов. А может за год погибнут и два журналиста. Здесь закономерности нет. Я сразу вам хочу сказать, что есть два наиболее опасных для жизни журналиста фактора – это пребывание в боевых порядках войск, и это желание докопаться до корней каких-то преступлений. Журналист, который вступает на эту стезю, он фактически заочно уже где-то является кандидатом в покойники. Потому и президент, и власть ставит вопрос о том, как защитить нашего брата. Я сам переживал эти моменты, когда звонили по телефону и включали похоронный марш, когда прокалывали колеса машины, втыкая туда напильники, когда грозили с детьми рассчитаться. Когда мне звонили наши спецслужбы и говорили, что не надо, Виктор Николаевич, гулять по одному и тому же маршруту с собакой. Спасибо. Меня тоже это спасло. Я тоже голыми пятками не раз ходил по этому лезвию бритвы. Но если ты понимаешь, что это нужно государству, то ты иногда становишься Сашкой Матросовым. Ты понимаешь, что, если у тебя есть шанс заткнуть хотя бы маленький пулеметик коррупции, ты все-таки отваживаешься. Ну, слава Богу, что на тебе еще хоть какой-то бронежилет, и он тебя спасает от смерти. Сейчас так сложилась в России ситуация, когда образовалось огромное сословие военных журналистов – подлецов, мерзавцев, их еще называют национал-предателями. Я вам хочу сказать, о чем я говорю. Когда шла Чеченская компания, когда гибли тысячи наших солдат и офицеров, прямо в центре Москвы работала радиостанция, которая предоставляла слово Дудаеву и всей его бандитской своре. И я вот задавался вопросом: а можно себе такое представить, чтобы в годы Великой Отечественной войны, когда враг стоял до 20 километров от Москвы, по нашему центральному радио выступал Гитлер с призывом быстрее свергнуть Сталина и сдаться немцам в плен?! Мог ли выступать Геббельс, который сказал бы красной армии: "Ваше дело гиблое. Сдавайтесь, мы все равно вас победим!"? Я себе этого не представляю. Сегодня одна из печальнейших и драматичных, и парадоксальных особенностей военной журналистики и военных журналистов заключается в том, что не все они вместе с армией, и не все они вместе с государством. Это великая проблема, но таковы политические данности момента. Государство, в котором разгул демократии и либерализма, позволяет своим многим военным журналистам стрелять в спину и в затылок собственной армии. Это труднейшая проблема. И сегодня даже трудно представить, как ее можно решить. Потому, как только государство начинает взывать таких национал-предателей и журналистов к совести, они говорят, что власть наступает нам на свободу! Но это лукавство, лицемерие. Это брехня! Это ложь! Если ты военный журналист и гражданин своей страны, то ты отбрасываешь в сторону всякие свои мелкие претензии к власти о том, что у тебя нет на прилавках сыра "Пармезан", что гречка дорожает, что нас там кто-то санкциями обложил… Ты берешь в руки свое главное оружие: блокнот, авторучку, диктофон, телекамеру, микрофон – и ты идешь с армией этого государства воевать в окопы с общим врагом. Военные угрозы всегда были для России, есть и будут – с этим мы должны сразу определиться. Если вы мне хотите сказать, что военных угроз нет, тогда выйдите, пожалуйста, на Красную площадь и призовите руководство страны расформировать армию – и все. Если до вас не доходит, то я буду рассказывать вам по-другому. Я военный человек, я военный журналист и должен вам, наверное, что-то доказывать. Если ваши товарищи или телезрители скажут, что, мол, что там Баранец мелет? У нас угроз нет. Внимание! Если угроз нет, если видите, что вокруг нас все хорошо, тогда, пожалуйста, поезжайте к себе в квартиру. И пока вы заходите к себе в квартиру, вы, наверное, минуете 3 или 4 двери. Снимите, пожалуйста, все эти двери. Зачем они вам, кто к вам придет? "Нет, - скажете вы, - все может быть. Кто-то может прийти, залезть в квартиру". Так и армия. "Армия, - как говорил один старый мудрый грузин, - это кинжал, который может не пригодиться мне всю жизнь, но который всегда должен быть при мне". И это свято, это не обсуждается. Потому что первым признаком государственности, выживания и существования государства, конечно, является главный кулак в виде армии. Без армии мы бы с вами сегодня работали уборщиками на БиБиСи, я бы вам швабру подавал, а вы мне – ведро. Мы бы с вами там хорошо работали, а здесь был бы один из штатов Соединенных Штатов Америки. Зато у меня есть армия, а в армии, слава Богу, есть ядерные ракеты. И пока у нас существует самый грозный меч, мы можем себе сейчас позволить спокойно, планомерно реформировать и сухопутные войска, и ВВС, и ВДВ, и ВМФ. Слава Богу, наши отцы и деды не прозевали тот момент, когда Америка обзавелась ядерным оружием. И потому я вам хочу сказать, что угрозы были, есть и будут. Но бывают такие периоды, когда эти военные угрозы обостряются. Сейчас я вам даю интервью, когда как раз одна из таких военных угроз достигла своего пика. Вы видите, как НАТО поджимает нас с востока на фоне украинского кризиса, видите военные приготовления НАТО. Американцы мастырят свою противоракетную оборону в Европе, совершенно нас не слушаясь. Это военная угроза, потому что эта система противоракетной обороны просматривает Россию до Урала. И любая наша ракета, даже ядерная, которая только пойдет из шахты или с мобильной установки, которая набирая высоту, имеет очень маленькую скорость, будет видна. И американцы, приблизившись, собираются уничтожать такие ракеты, в случае выпуска, еще на взлетной траектории. Они хотят нивелировать наш самый сильный удар. Так не пойдет. Почему мы так и окрысились против противоракетной обороны, против этого щита, который выстраивают американцы. Ребята, мы в такие игры не играем. И мы будем принимать меры для того, чтобы вы не лишили нас возможности в случае реальной военной угрозы ударить туда, куда нам нужно, пробивая вашу хваленую противоракетную оборону. Здесь я хочу отдать честь золотым головам наших конструкторских бюро, потому что американцы, строя противоракетную оборону, не могут рассчитать гениальное изобретение, ни одного пригодного для этого компьютера в мире нет, - это наши ядерные боеголовки, которые умеют летать и по высоте, и по курсу, потому что всякая классическая ракета летает по классической траектории. Наши так не летают. И американский компьютер сходит с ума, потому что когда она вылетает, распускает боеголовки, и идет по высоте, как "чертяка", поэтому ее американцы и называют "сумасшедшая голова". И ни один американский компьютер не может рассчитать, куда она летит, куда она упадет. Поэтому для нас сегодня противоракетная оборона США пока не проблема, но мы вынуждены сейчас в большой глобалистской игре перестраивать систему своих союзников. И мы решили прислониться к великому Китаю, великому и могучему, но дружить не до "крови в деснах", целоваться не в засос. Пол-Сибири и Дальнего Востока никогда не отдадим. Это будет мягкая дружба. Мы уже много раз предлагали Китаю: "Давайте создадим военный союз". "Нет, - говорят хитрые китайцы, - давайте остановимся на том, что мы просто военные партнеры". Мы сейчас и на это согласны. А теперь обратим взоры в Латинскую Америку, чего страшно боятся США. Они нас придавили с запада, а мы теперь идем в Венесуэлу, Никарагуа, Аргентину, Бразилию, на Кубу. Это мы в одиночестве? Мы даже уже затеваем совершенно новые отношения со страной, которая находится в сердце Африки, с Суданом. Мы выстраиваем новую шахматную партию своих военно-политических глобальных интересов в мире, с учетом того, что нас уже кто-то где-то поджимает. А теперь не забывайте, что мы являемся членами договора коллективной безопасности. Да, я не скажу, что карликовая киргизская армия – это такой фактор, уцепившись за который, мы всех победим. Она маленькая, но она пока еще наш союзник. Не забывайте, что с нами Казахстан дружит, что с нами Армения, а единственным самым верным союзником осталась страна, которая находится на передовом рубеже нашего противостояния с НАТО – это, конечно, Белоруссия. И связи с ней сейчас крепнут. Я отвечу вам, что сегодня происходит с армией. Уже на протяжении двух лет наша армия похожа на быстро выздоравливающего больного. Потому что те годы, когда творились совершенно авантюрные, непродуманные реформы, антигуманные реформы зачастую, хотя по некоторым направлениям были правильно приняты решения, по некоторым совершенно дурацкие, которые сейчас приходится исправлять нынешнему руководству Министерства обороны. Хочу вам сказать, безусловно, блестящая операция в Крыму, которая была проведена при решении этой стратегической государственной задачи, когда мы просто с помощью, будем говорить, таких охранных сил, обеспечили волеизъявление более чем 2 миллионов крымчан и позволили Крыму вернуться в лоно России. Его величество российский солдат имеет к этому самое прямое отношение. Операция в Крыму радикально переменила отношение общества к армии. Ведь в сердюковские годы народ видел, что армия стонет, народ видел, что его колоссальные деньги, который он из своего кармана из налогов достает не обращаются в боевое железо. Народ видел, что армия недовольна этими бестолковыми реформами, которые зачастую делались без элементарного уважения к человеку. Так вот, если при Шойгу солдат и офицеров называют "вежливыми людьми", то при Сердюкове их брезгливо называли "зелеными человечками". А сейчас мы держим кулаки за то, чтобы под руководством президента Верховного Главнокомандующего проведена очень существенная военная реформа. Да, я вам хочу сказать, что недостатков у нас еще много, нам еще непочатый край работы. Армия – это такой организм, который не застывает, он тоже требует постоянного совершенствования. У армии, как и у женщины, бывают морщины, которые она пытается все-таки иногда запудрить, прикрыть, обмануть. Но чтобы мы не говорили, мы стараемся зачастую, поскольку мы любим эту женщину, не замечать этих морщин, не обращать на это внимание. Но недостатки армии нельзя скрывать. Поэтому первым обращением нынешнего министра обороны Шойгу к нам, военным журналистам, я помню, я был на этом совещании, он призвал нас, не врать! Мне этот тезис понравился. Может быть, вот этот призыв министра и сыграл решающую роль в том, что я сразу почувствовал себя обязанным помогать руководству Министерства обороны реформировать армию, поддерживать все позитивное. Но естественно, указывать на недостатки. Я зачастую, может быть, знаю их больше, чем Министерство обороны, потому что я военный журналист, и у меня есть блог, электронная почта, у меня письма. У меня на подоконнике лежит килограммов 16 писем из армии и там есть такие письма, которые, может быть, никто никогда не напишет ни в Генеральный штаб, ни в Министерство обороны, а я это знаю, я думаю над этими письмами. Многим письмам я даю ход, помогаю. У кого-то больная жена, и надо срочно перевезти из Хабаровска сюда вот в раковый корпус на Каширку. Кого-то из офицеров уволили из армии незаконно, а лейтенант пишет, я вижу слезы, мокрое письмо еще, я всю жизнь мечтал офицером, а нашу часть сократили, а я хочу, товарищ полковник, служить. Я обращаюсь к заместителю министра обороны  Панкову, тот дает указание – лейтенант остается в армии. Ко мне приходит группа офицеров, говорят: "Виктор Николаевич, почему же так получается, мы уже 11 лет стоим в очереди, а квартиры дают сотрудникам из налоговой полиции которые, 28 квартир получили в элитном доме, хотя они уже имеют по 2-3 квартиры, что это такое!?" Я начинаю разбираться: этих теток выбрасываем – заселяем офицеров, которые 11 лет ждали, в эти квартиры. Я сегодня не мог бы вам назвать какое-то направление в жизни армии, будь то ее перевооружение, будь то подготовка кадров, будь то военная медицина, образование, тыловое обеспечение, где нет или уже серьезных, заметных, позитивных преобразований, или где они намечаются, или где-то только наклевывается. Армия наша сегодня похожа на динамично выздоравливающего больного и это радует: наша армия действительно становится армией. Потому что нынешнему министру обороны на протяжении двух лет приходится не только строить армию по собственным представлениям и министра, и Генерального штаба, и президента - Верховного Главнокомандующего, но нынешнему руководству Министерства обороны приходится затрачивать колоссальные усилия, чтобы исправлять косяки, допущенные предыдущим руководством Министерства обороны. Тем не менее, я держу кулачки за то, чтобы дела в нашей армии при нынешнем руководстве шли так же, как они сейчас идут.