Ольга Арсланова: Это программа "Де-факто". Ближайшие полчаса мы будем говорить о судьбе российской экономики. Сегодня у нас в гостях профессор Высшей школы экономики, председатель совета директоров "Российской венчурной компании" Анна Белова. Анна Григорьевна, здравствуйте. Анна Белова: Здравствуйте. О.А.: Спасибо, что пришли к нам. Все мы вместе переживаем непростые экономические времена в нашей стране. Много сейчас говорится о том, что это вызов, время возможностей выйти, может быть, с каким-то новым потенциалом из этого кризиса. В первую очередь хотелось бы понять, за счет каких ресурсов, за счет какого бизнеса, каких усилий можно это сделать (если можно)? А.Б.: Хороший вопрос. На самом деле, действительно, тезис "кризис – это время возможностей" звучит отовсюду. Но вопрос: как реализовать эти возможности? Любая трансформация, любое изменение в мире зависят не только от целеполагания, но и от процесса управления внедрением изменений. Если мы хотим получить изменения в нашей экономике, мы должны не только знать, куда мы хотим двигаться, но и должны выделить ключевые ниточки, за которые нужно потянуть, чтобы эти изменения осуществились. Основная беда в том, что очень часто говорится: "Нам нужно перейти от сырьевой зависимости. Нам нужно сформировать устойчивый средний класс, который снизит сырьевую зависимость. Нам нужно создать инновационные драйверы экономики". А как это сделать? И в этом смысле, на мой взгляд, конечно, кризис снижает возможности государственного финансового субсидирования новых программ. Но, наверное, не всегда правильно, когда государство искусственным образом выбирает себе технологических и инновационных чемпионов и начинает в них вкладывать. Мировая экономика показала, что любой замкнутый рынок создает компании, которые через 10-15 лет сталкиваются с проблемой неконкурентоспособности. А стимулировать сегмент – это задача именно государства. Нужно выбрать технологические сегменты и создать условия, при которых в эти технологические сегменты придет капитал, в том числе и частный, негосударственный. Это налоги, это долгосрочный заказ со стороны государства – есть целый набор инструментов, которые позволяют повернуть большой корабль. Мне кажется, сейчас пришло время не только для понимания необходимости этого процесса, но и для реального внутреннего осознания этой необходимости. О.А.: Вы считаете, что эти изменения неизбежны в современном мире? Просто есть сторонники теории, что не стоит так бояться этой сырьевой экономики, если у нас есть такое преимущество. Может быть, еще какое-то время мы сможем на нем выезжать? Или все, это время точно кончилось? А.Б.: Любая компания, любое государство, любая отрасль так или иначе сталкиваются с выбором: развиваться на основе их фундаментальных конкурентных преимуществ… Для нашей страны сырьевая экономика – это фундаментальное конкурентное преимущество. О.А.: Которым грех не пользоваться. А.Б.: Абсолютно. Но при этом понимаем, что любой период использования данных конкурентных преимуществ конечен. Мир развивается очень быстро. Есть такое понятие "технологические волны". Еще 50 лет назад в верхних строчках Fortune 500 стояли крупнейшие энергетические и промышленные компании – нефтяная компания ExxonMobil, автомобильная компания General Motors и т.д. Теперь мы видим, что экономика меняется очень быстро. О.А.: Это вы имеете в виду вклад ВВП или именно капитализацию? А.Б.: Я имею в виду капитализацию. Теперь в Fortune 500 наверху Google, Apple. То есть, каждый следующий технологический передел выводит в лидеры, которые вытягивают экономику, компании, которые представляют следующий передел. Мы понимаем, что будущее уже не за телекоммуникационными компаниями и не за интернет-компаниями. В будущем биофармакология, вообще изменяющиеся технологии производства будут стоять наверху. А если мы останемся в предыдущем или даже в пред-предыдущем, мы не сможем быть конкурентоспособными в глобальной мировой игре. О.А.: Мы в этом пост-пост-постиндустриальном мире сейчас очень сильно отстаем? А.Б.: Мы значительно отстаем. Но, на самом деле, это отставание не фатальное. Можно даже привести пример, когда Россия катастрофически отставала в области внедрения телекоммуникационных и сотовых систем связи. Это стало нашим преимуществом. Потому что Европа развернула аналоговые сотовые сети, а мы сразу сделали прыжок в цифру – и тем самым стали лидирующим провайдером новых технологий. Возможно, мы должны использовать это преимущество. Мы какой-то индустриальный этап пропустили – и это дает нам возможность, воспользовавшись пониманием, куда движется мир, предложить сегодня в качестве приоритетных направлений той самой национальной технологической инициативы, о которой сказал президент в декабре в своем послании Федеральному Собранию, уже вызовы сегодняшнего дня. О.А.: В какие секторы, вы считаете, наиболее перспективно сейчас вкладывать ресурсы и усилия государства? И готовы ли люди этим заниматься, если у нас головы готовы это развивать? А.Б.: Все зависит от целей – с какой целью государство вкладывает средства или помогает. Например, первым этапом деятельности "Российской венчурной компании" было создание российского венчурного рынка. В течение целого ряда лет компания сделала совершенно замечательный набор действий, в результате которых рынок появился и занял достаточно существенное место. По отчету двухлетней давности Россия вышла на 4-е место в Европе по объему технологического венчурного рынка. О.А.: А что для этого делали? А.Б.: Создавая рынок, сначала государство сделало доступным финансовый ресурс и сформировало инфраструктуру. "РВК" делала две программы. Первая – инвестиционная программа, которая создавала серию фондов. Вторая – для того, чтобы фонды могли инвестировать в какие-то портфельные компании, эти портфельные нужно было создать. Нужно было создать квалификацию, компетенции, нужно было помочь разобраться, какие шаги проходит венчурная компания на ранней стадии своего развития. Таким образом, программа развития инфраструктуры, обучения, инкубаторов – это все вместе дало эффект. Отвечаю на ваш вопрос: куда государство должно вкладывать деньги? Мы понимаем, что если по итогам последних лет 70% успешных венчурных инвестиций приходится на сектор IT, Интернета и commerce, то, наверное, государству уже нет смысла дальше служить левериджем в этом сегменте, потому что сюда пришли частные деньги. Сейчас в России значительное количество частных фондов, которые весьма успешно работают с частными деньгами в этих сегментах. Государство должно помочь в другом сегменте. Например, на мой взгляд, у нас сегодня сложно именно с промышленными технологиями, с современными технологиями материаловедения. Но это более длительный процесс венчурных инвестиций. Потому что Интернет – это низкие капитальные вложения и достаточно быстрый выход на коммерциализацию технологии. Промышленная технология требует первого, второго, третьего раунда инвестиций. Она должна быть опробована, она должна быть верифицирована со смежными технологиями в промышленности. Соответственно, объем средств, которые нужно потратить, чтобы довести такой проект, такой стартап до его коммерциализации, значительно больший. О.А.: Вы говорите о совершенно новых предприятиях, промышленных разработках? Мы просто очень много снимаем репортажей о малых городах, о моногородах, где предприятия останавливаются – и люди теряют работу. Есть ли возможность их как-то реанимировать при помощи этих инвестиций? А.Б.: Я думаю, что это разные вещи. Безусловно, проблема моногородов как отдельная программа в государстве существует. Речь идет в большей степени о создании для моногородов системы развития среднего класса, малого и среднего предпринимательства. О.А.: Просто для того, чтобы заместить как-то? А.Б.: В свое время, когда я руководила реализацией реформы "Российских железных дорог", мы трансформировали сегмент. Мы приняли для себя решение: невозможно просто сохранять значительную численность в отрасли. В Министерстве путей сообщения работало 2 миллиона человек, в ОАО "РЖД" сейчас работает 1 миллион 400 тысяч человек (я могу ошибаться в конкретных цифрах, но порядок такой). И для этих людей, которые в связи с изменением бизнес-конструкций сегмента оказались лишними, были созданы дочерние предприятия, сервисные услуги. Мы постарались создать конструкцию, которая бы позволила людям найти себя в качестве сервиса для большого потребителя. Поэтому в моногородах, скорее всего, нужно делать анализ в сегменте, в близлежащих регионах – какие услуги и какие сервисы могут быть востребованы в этой области. Инновации тяготеют к фундаментальным исследовательским центрам: либо это институты и академии наук, либо это университеты. И это отдельная тема, потому что в университетах у нас раньше только учили. А вообще во всех классических международных университетах 50 на 50: 50% – учеба, а 50% – исследовательские лаборатории, в том числе и для частного бизнеса и фундаментальных исследований для больших корпораций. О.А.: У нас опять проблема нехватки денег или нехватки воли? Почему нельзя сделать то же самое? А.Б.: Мне кажется, что жизнь – это намного более сложный субъект, его невозможно по мановению волшебной палочки изменить в течение короткого периода времени. Очень важно, что основные направления для этих изменений сейчас определены, они локализованы и стали понятными. Государство поэтапно в каждом из элементов той самой инновационной экосистемы принимает конкретный набор мер. Может быть, где-то он недостаточный, где-то должен быть переструктурирован с точки зрения его эффективности, но такие программы со стороны государства существуют. В частности, в рамках программы создания национальных исследовательских университетов было выделено значительное финансирование. О.А.: И куда пойдут эти деньги? А.Б.: Деньги пойдут на несколько направлений. Они уже идут, эта программа уже функционирует. Во-первых, для того чтобы создать исследовательские лаборатории, нужно создать базу, нужно закупить оборудование. Исследовательские лаборатории невозможно создать на пустом месте, тем более если мы говорим о фундаментальных или прикладных исследованиях в области современных отраслей знаний. Второе – нужно сформировать команду. Команда – это история преемственности, это история культуры. В этом смысле, мне кажется, очень важна отдельная программа, которая позволяет сегодня ведущим российским университетам приглашать ведущих специалистов из-за рубежа (профессоров из профильных вузов, даже нобелевских лауреатов, лауреатов международных премий), чтобы они создавали у себя школы. Например, в частности Сколтех – это один из примеров, когда ровно по этой модели пытаются сформировать не только исследовательскую базу, кампусы, но и совершенно профессиональные коллективы, которыми руководят люди, которые уже находятся на передовых рубежах в этой предметной области. О.А.: Кстати, раз уже о "Сколково" зашла речь. Как вы вообще оцениваете перспективы этого проекта? Что вы можете ответить скептикам, которые полагают, что такие проекты малореализуемые, и перспектив у них немного? А.Б.: Будет неправильно, если я буду комментировать проект "Сколково", поскольку профессионально я очень мало с ним знакома. Но мое личное ощущение, что "Сколково" как элемент изменения отношения к инновациям – очень важный элемент в этой конструкции. Опять же, можно говорить об эффективности или недостаточной эффективности реализации. Но тот факт, что сегодня больше 2,5 тысяч компаний зарегистрировано в фонде "Сколково", в ключевых направлениях, которые были определены приоритетными – и энергосбережение, и материаловедение, и космические исследования, и IT – мне кажется, это очень важно, потому что это создает некую среду. Дело в том, что для роста инноваций и венчурного бизнеса требуется обмен идеями. Невозможно, сидя на кухне и глядя в потолок, вдруг сказать: "О, упало яблоко на голову – меня осенила великая идея!" Все-таки в сегодняшнем мире нужно понимать, куда двигается среда вокруг. И эта синергия обмена идеями очень важна. У нас, к сожалению, очень мало мест, в которых бы собиралась критическая масса людей, специализирующихся в одной области, которые могли бы создавать совершенно новые прорывные направления развития человеческой мысли. О.А.: А как вы относитесь к идее возрождения тех наукоградов, которые функционировали в советское время, но потихонечку захирели? В общем-то, шансы на восстановление мало у кого есть. Может быть, есть смысл их восстановить, вложить деньги туда? А.Б.: В целом я, конечно, хорошо отношусь к идее восстановления наукоградов, потому что у меня базовое образование техническое, я технарь. Но я с большим сомнением отношусь к возможности реализации этой идеи, как идеи отдельно стоящей. Сеть наукоградов, как и сеть любых организационных формирований – это инструменты реализации некоей стратегической линии. Если у нас отсутствует стратегическая линия, то большая вероятность того, что восстановленная сеть наукоградов будет работать сама на себя. О.А.: И ничего не даст. А.Б.: Знаете, как у Жванецкого: "Процесс – это жизнь, результат – это смерть". Мне кажется, сегодня мы не настолько богаты, чтобы позволять себе создавать процесс. Нам нужно очень четко создавать инфраструктуру, ориентированную на результат. Поэтому без глобальных технологических приоритетов, в рамках которых мы должны создавать поляну для конкурирующих идей под реализацию этих приоритетов, движение будет, наверное, малоэффективное. О.А.: А эти программы финансирования как-то пересматриваются в связи с кризисом? А.Б.: Наверное, вопрос не ко мне. Я думаю, что в Министерстве экономического развития совершенно точно есть целое направление деятельности, которое должно делать пересмотр стратегический положений государственных программ в связи с изменившимися внешними условиями. О.А.: Я просто к тому, что нет ли опасности сворачивания сейчас? А.Б.: Всегда есть компромисс. Всегда есть финансовая модель управления, при которой управляют с помощью минимизации издержек и рисков – это консервативная модель. И всегда присутствует проактивная модель развития, которая говорит: "Может быть, мы сегодня потратим даже чуть больше, но с четким пониманием, что завтра мы получим больше доходов или больше некоего кумулятивного экономического эффекта?" Видимо, на стыке этих моделей сегодня должна определяться политика государства. Но я хочу сказать, что на площадках Открытого правительства сегодня экспертное сообщество активно говорит о необходимости проактивной повестки дня. О.А.: Раз мы уже заговорили о правительстве, о Минэкономразвития, хотелось бы упомянуть ряд антикризисных мер, которые правительство собирается предпринимать для поддержки малого и среднего бизнеса – для того, чтобы, может быть, и долю этого сектора в ВВП увеличить, и вообще как-то оживить эту систему. И предлагают регионам самим выбирать – налоговые льготы, налоговые каникулы. Мы знаем, что некоторые регионы уже это делают. Как вам эта идея? Поможет? А.Б.: На самом деле, мы прекрасно понимаем, что устойчивость и стабильность российской экономики во многом зависит именно от нашей связанности с сырьевой моделью, от цен на нефть. Мы даже могли наблюдать: если цены на нефть менялись очень быстро, то на следующий день происходили противонаправленные динамики котировок валюты Центробанком и рынком, поскольку информация о ценах на нефть приходила во второй половине дня, когда Центробанк уже устанавливал завтрашний курс. О.А.: Лихорадило всех, включая нашу редакцию. А.Б.: Лихорадило всех. Что можно сделать, чтобы снизить, условно говоря, амплитуды этой лихорадки? Конечно, нам необходим средний класс. Малый и средний бизнес, который создает долю ВВП, не зависящую от нефти, безусловно, стабилизирует экономику. Но что нужно сделать, чтобы этот малый и средний бизнес существовал? С одной стороны, есть модель, которая говорит: "Давайте мы сегодня уйдем от большого налогового бремени". С другой стороны, нужно понимать, что все-таки большинство регионов Российской Федерации являются дотационными, они не являются самодостаточными. О.А.: Бремя просто будет перераспределяться. А.Б.: Поэтому в треугольнике "Минфин – бюджеты регионов – интересы малого и среднего бизнеса" должна быть разработана очень понятная дорожная карта. Я считаю, что малому и среднему бизнесу нужно помогать, нужно создавать условия для его развития. Но, безусловно, это должно быть очень адресной системой мер, которые позволят не просто заливать топливо в лодку, которая уже имеет серьезную течь – по сути дела, будут еще раз расходовать уже недостающий финансовый ресурс. Нужно создавать возможности для роста эффективного и конкурентоспособного бизнеса. Пусть это маленький бизнес, но, если у него есть экспортный потенциал, его точно нужно поддерживать. Не потому, что самоцель – экспорт. А потому, что если компания экспортирует за пределы Российской Федерации – это означает, что она уже там оттестирована рынком. Это не означает, что у нее есть какой-то свой локальный потребитель ее товаров, и она хорошо устроилась. Это означает, что она делает хорошие продукты. Это означает, что она устойчива. Это означает, что такой компании нужно помогать. Кстати, некоторое время назад Всемирный банк вместе с Высшей школой экономики сделал интересное исследование уровня состояния основных фондов и доходов типовых промышленных предприятий одного и того же промышленного сегмента. Выяснилось, что у нас, условно говоря, ткацкие комбинаты в различных регионах Российской Федерации могут иметь разницу в рентабельности – не на проценты и даже не на десятки процентов, а в разы. О.А.: Удивительно. А с чем это связано? А.Б.: Это связано с тем, что у нас локальные рынки. Ты можешь на локальном рынке быть конкурентоспособным, но глобально у тебя нет шансов выжить. Именно поэтому региональная модель имеет определенные риски с точки зрения понимания локальной конкурентоспособности бизнеса. Это все-таки в большей степени про большой бизнес. А вот малый и средний бизнес имеет сферу применения и сбыта своей продукции в регионе, поэтому ему не надо даже и этого пугаться. О.А.: Я нашла статистику, которая говорит о том, что сейчас у нас количество малых предприятий и фермерских хозяйств практически на докризисном уровне 2007 года. С чем это связано? Недостаточно эффективно помогали все эти годы? Чего-то не хватало? А.Б.: Мне кажется, что здесь есть, наверное, несколько причин. Я очень люблю говорить своим студентам, что лошадь можно подвести к воде, но ее нельзя заставить пить. Можно говорить о том, что мы создаем инструменты стимулирования развития малого и среднего предпринимательства, но любой процесс в управлении сопровождается анализом эффективности принятых мер. И если по факту мы видим, что мы поставили себе задачу, определили ресурсы, но на выходе ожидаемого эффекта не получаем – это означает, что либо мы ресурсы неправильно используем, либо используем не те методы. Поэтому это предмет для анализа – почему рост не произошел? При том, что у нас колоссальный и ненасыщенный рынок, у нас огромное отставание в этом сегменте. Потенциал огромный. О.А.: И у нас много людей, которые хотят себя в чем-то реализовать, хотят попробовать какое-то дело, но у них нет возможностей это сделать, потому что огромные взносы, постоянные проверки, безумные отчеты – и человек сидит без работы. А.Б.: Значит, груз, который довлеет над этой ситуацией, передавливает те стимулы, которые заявило государство. Значит, нужно разбираться с этой гирей. О.А.: Вы сказали о новом бизнесе, который может быть конкурентоспособным и на мировом рынке. Как вам кажется, в каких сферах у нас есть шанс завоевать российский рынок и выйти на мировой рынок? Где у нас еще недостаточно доработано, но есть возможности? А.Б.: Мне кажется, есть несколько направлений, в которых мы действительно можем рассчитывать на конкретные результаты. Первое. При том, что мы имеем существенные и большие запасы природных ресурсов, у нас, к сожалению, следующий уровень – уровень переработки – практически не развит. Совершенно точно нужно выходить на более высокий уровень передела промышленной продукции. Мы понимаем, что мир в этом направлении прошел уже достаточно большой путь. Я знаю, что сегодня отечественное станкостроение по отдельным очень узким направлениям, надо честно признаться… Мой коллега говорил: "Японцы просили продать патент – мы не продали. Сейчас поставляем в Японию наши станки". Казалось бы, фантасмагорическая ситуация. О.А.: Это действительно абсурд. А.Б.: Трудно в это поверить, тем не менее это направление есть. Есть следующее направление. Мы говорим о том, что вообще управление процессами промышленного производства сейчас очень серьезно меняется. Если раньше мы управляли предприятиями как центрами финансов, то сейчас весь мир переходит на управление процессом создания изделия. То есть, все формируется не вокруг компаний и поставщиков, а вокруг изделия. Компании являются только юридической оболочкой. Технологический процесс, карты, системы, технические требования формируются в другой среде. Мне кажется, в этом направлении мы можем сделать существенный шаг. И есть примеры этого. Например, на "Сухом" была сделана уникальная система проектирования, которая может служить образцом. О.А.: В том числе и для других стран? А.Б.: Для других промышленных предприятий. Нет, пока это, конечно, заимствование лучших образцов других стран, но в этом смысле мы можем, по крайней мере, у себя в доме навести порядок. Что касается экспорта. У нас очень хорошие программисты, это понятно. О.А.: Мы можем экспортировать программистов? А.Б.: Мы можем экспортировать программистов. Но самое главное – мы можем экспортировать продукты их интеллектуального творчества. Мне кажется, здесь у нас большой потенциал. У нас есть ряд российских компаний или компаний, которые имеют российские корни (они уже имеют международное признание, зарегистрированы за рубежом), которые являются лидерами в своих областях, именно основанных на информационных технологиях. Здесь, я думаю, у нас нет существенного отставания. Это технологическая не емкая история, она требует интеллекта. А с интеллектом у нас пока еще все в порядке. О.А.: Это радует. А.Б.: Что касается технологически емких историй. Инновационные прорывы в разных странах были сделаны, исходя из понимания своих сильных и слабых сторон. В свое время в Тайване сказали: "У нас нет фундаментальной школы. Мы не можем, как Америка, строить инновационную линию от университета, большой компании, потребителя и до конечного продукта. Но мы привезем сюда ученых с идеями и создадим уникальные патентные условия". То же самое сделали в Израиле. Это был инновационный скачок. Что есть сильное в России? Все-таки есть элементы фундаментальной школы в области физики и математики. И, мне кажется, вокруг этого тоже есть шансы для международного прорыва. О.А.: Спасибо. Сегодня у нас в гостях была профессор Высшей школы экономики, председатель совета директоров "Российской венчурной компании" Анна Белова.