Константин Точилин: Это программа "Де-факто". И сегодня наш гость – Михаил Дмитриев, президент хозяйственного партнерства "Новый экономический рост". Не знаю, стоит ли говорить сейчас об экономическом росте, когда мы наблюдаем экономический спад. Каждое утро еду на работу, тянусь рукой к радиоприемнику, думаю: сейчас расстроюсь, потому что приемник настроен на деловую радиостанцию, которая передает курсы, мнения экспертов, и все как-то хуже и хуже. Ваши ощущения как профессионала совпадают с моими ощущениями как обывателя, что как-то депрессивно все? Михаил Дмитриев: Совпадают. Но надо смотреть на перспективу. Мы наше партнерство "Новый экономический рост" назвали так 1.5 года назад. Оно как раз было создано в мае 2014 года. И уже тогда мы понимали, что, скорее всего, возможно серьезное ухудшение экономической ситуации и даже кризис похожего масштаба. Поэтому смысл нашей работы последние 1.5 года – это формулирование стратегии, которая позволит России выйти на новую траекторию экономического роста после этого кризиса с учетом исчерпания сырьевых источников роста. Я, честно говоря, не вижу никаких препятствий, для того чтобы после выхода из тяжелой фазы этого кризиса Россия смогла развиваться по-другому, не опираясь на нефть. К.Т.: Давайте по порядку. Во-первых, как долго мы будем, с вашей точки зрения, выходить из этого кризиса, и, что самое главное, каким образом и с какими потерями? Или все потери уже случились? Потеряно уже все, кроме чести, и терять уже нечего, кроме своих цепей? М.Д.: На самом деле ничего не потеряно. Потому что наша экономика, в общем, пока по-прежнему тесно привязана к ценам на нефть и другие сырьевые товары. И если цены на нефть упали очень сильно, они сейчас на самом низком уровне за последние 12 лет, то, естественно, наша экономика чувствует себя не очень хорошо. Но цены на нефть, как известно – очень подвижная штука. И если они упали так низко, это не значит, что все потеряно, они на этом уровне останутся навсегда. К.Т.: Вы человек, который знаменит тем, что ваши прогнозы сбываются. И вы в мае 2014 года в одном из интервью говорили, что к концу 2015-го цена нефти поднимется до 70 долларей за баррель. И вот что, не сбылось, или все впереди еще? М.Д.: Я никогда не пытался предсказывать цену на нефть. Цена на нефть по определению очень труднопредсказуемый показатель. Но тогда, в 2014 году, наиболее вероятный сценарий был действительно, что нефть, скорее всего, вернется где-то на ориентир 80-90 долларов за баррель. Хотя уже тогда было понятно, что цена на нефть может быть сбалансированной на коротком горизонте в любом интервале от 90 до 30 долларов за баррель. Так были устроены в этот период спрос и предложение. И варианты дальнейшего падения цен на нефть я тоже не исключал. Просто он казался менее вероятным. К.Т.: А что произошло, что так все рухнуло? М.Д.: Рухнуло, потому что на самом деле у рынка сбился прицел. Долгое время рынок работал на повышательные тенденции. После 2008 года падение цен на нефть было глубоким, но оно очень быстро обернулось восстановительным ростом. И, строго говоря, эта тенденция продолжалась вплоть до середины 2014 года. А вот потом рынок попал в пике, и когда это пике уже приблизилось к очень низким точкам, строго говоря, рынок вообще перестал понимать, что происходит, потому что, строго говоря, падать глубоко вниз уже невозможно, там есть много причин, по которым нефть на этих низких уровнях ниже ожидаемого дна не продержится. К.Т.: А ожидаемое дно – это сколько? М.Д.: Теперь уже никто не может сказать, где ожидаемое дно, потому что никакие рационально-экономические ориентиры уже не объясняют этого падения. Потому что многие месторождения с их долгосрочными издержками добычи нефти уже фактически выключены из этого равновесия. К.Т.: Нерентабельны, да? М.Д.: Да, их рано или поздно придется из рынка выводить. И это значит, что в долгосрочной перспективе при очень низких ценах на нефть мировая экономика может столкнуться с недостатком предложения нефти. Поэтому нынешний уровень не показателен с точки зрения будущего. Что важно для России – это какие будут среднегодовые цены на нефть. Не цены на нефть 15 января этого года, а какими они будут в целом в среднем за 2016 год, насколько они изменятся в 2017 году и на каком уровне они будут держаться до 2020 года. Вот это определяет пока самочувствие нашей экономики. И здесь большинство аналитиков по-прежнему считает, что общая расстановка сил мировой экономики, скорее всего, ведет к тому, что цены на нефть с этого низкого уровня будут расти. К.Т.: С низкого уровня, естественно, можно только расти. Или же на нем оставаться. Но некоторые говорят, что вообще прошла эпоха нефти, во всяком случае, дорогой. Очень любят сейчас цитировать одного из основателей ОПЕК, который сказал, что каменный век кончился не потому, что кончились камни. Соответственно, нефтяной век кончится не потому, что кончится нефть. Или вы не разделяете эти опасения, что нефть будет никому не нужна. М.Д.: Будет ли она никому не нужна – это очень сильное утверждение. Дело в том, что пока энергетическая революция касается, прежде всего, транспорта, а на транспорт расходуется только половина мировой нефти. И то революция на транспорте – дело очень относительное. В общем-то, пока, если мы посмотрим, что такое современный электромобиль? Он ассоциируется с автомобилем Tesla, а этот автомобиль подороже Мерседеса. Это штучные автомобили, рассчитанные на очень богатых потребителей. К.Т.: И со своеобразным складом ума, видимо, задвинутых на экологии окончательно. М.Д.: И которым вообще нравится быть на передовых рубежах мирового конгресса. К.Т.: И у которых есть розетка в доме. М.Д.: Разумеется. И не только в доме. А вот где наиболее быстрые темпы роста автомобилизации? В Китае и Индии за счет людей, которые только что вышли из нищеты. Эти люди покупают Tata Nano – бензиновый автомобиль с дешевым бензиновым движком. Каждая Tata, может быть, потребляет гораздо меньше энергии, чем Tesla, но этих Tata сотни тысяч, миллионы появляются буквально ежемесячно. И никто не остановил этого спроса на автомобилизацию в Индии. Индийская экономика растет 7% в год. К.Т.: А народу там живет, в общем, не сильно меньше, чем в Китае, скажем прямо. М.Д.: Во-первых. А, во-вторых, в Китае тормозится экономика, но ускоряется потребление. К.Т.: Пугают тормозящимся Китаем. М.Д.: Там тормозятся инвестиции. А основное потребление энергии на транспорте, по крайней мере, топлива, идет за счет потребительского спроса. Потребительский спрос никуда не делся, продолжается рост автомобилизации, и не только автомобилизации, но и транспортной мобильности. То есть каждый владелец автомобиля начинает побольше ездить. У него появляется больше досуга, он больше ориентирован на потребление, активный образ жизни, появляются деньги на туризм, чаще поездки к родственникам. Хотя Китай – лидер по строительству электрифицированных высокоскоростных железнодорожных магистралей, все равно основной вид общественного транспорта в Китае до сих пор автобусы. Поэтому люди начинают больше ездить, это больший расход бензина. И вряд ли вот эта тенденция роста спроса на бензин на развивающихся рынках переломится радикально ближайшие 10 лет. К.Т.: То есть вы все равно считаете Китай развивающимся рынком, несмотря на то, что говорят, что китайский пузырь лопнул, что-то еще. То есть все равно что-то там такое полезное в конечном итоге для нас происходит? М.Д.: Даже если китайский пузырь лопнет, все равно там будут сжиматься инвестиции, но будет расти доля потребления в экономике. И даже при спаде инвестиций, такие сценарии есть, и они уже неоднократно обсуждалось, инвестиции могут падать 2-3% в год, при этом потребление в Китае может расти 3-4% в год. Это значит все равно рост спроса на бензиновое топливо. К.Т.: Тогда вопрос: если вы вполне доказательно и убедительно говорите, что нефтяной век еще не заканчивается, стоит ли нам слезать с этой нефтяной иглы? Может быть, подождать, когда цены отскочат, если они действительно отскочат в 2016 году в среднем и станут более-менее приемлемыми? Ведь глупо как-то не использовать то, что у нас есть. Это как если бы Франция сказала, что давайте-ка мы будем слезать с винной иглы и выкорчевала бы все виноградники к чертовой матери. М.Д.: Отказываться от экспорта нефти как важной статьи укрепления нашего платежного баланса ни в коем случае нельзя. Угольный век кончился 1.5 века тому назад, а уголь мы до сих пор экспортируем в больших объемах, и, кстати, в ту самую Англию, которая еще в 1914 году была главным экспортертом угля в Россию. Санкт-Петербург жил на импортном угле, и его поставляла передовая по тем временам, в том числе и сырьевая, держава Великобритания. К.Т.: Но кардит считался лучшим корабельным топливом. М.Д.: Да. Но это не мешает российским компаниям до сих пор добывать уголь, наращивать его производство и экспорт, как происходило в последнее время. Уголь уже давно не магистральное мировое топливо. Скорее всего, его потребление будет снижаться даже в Китае, хотя, может быть, не в Индии. Особого потенциала роста российского экспорта угля нет. Но все равно он добывается в больших количествах и помогает российской экономике иметь стабильный платежный баланс. К.Т.: То есть вы предлагаете и нефть перевести в разряд важных, но не основных? М.Д.: Нефть перестанет быть драйвером роста, это правда. Уже сейчас видно, что перспектив такого ошеломляющего роста сбыта российской нефти не будет. Именно потому, что мировые рынки находят альтернативы источников энергии в тех сферах, где нефть применяется. И скорее всего рост спроса на нее замедлится. Значит, не будет таких скачков цен. Но нефть будет очень важна для России, потому что все равно мир никуда не денется, долгое время будет покупать нефть. И скорее всего российская нефть тоже займет свою нишу на этом рынке потребления. Кроме того, у России есть газ. Что касается газа, там история совсем другая. Несмотря на всю солнечную, ветряную… К.Т.: У газа есть одна беда: он почему-то подло привязан к нефтяным ценам. М.Д.: Я думаю, одно от другого оторвется. Пока нефтяные цены являются одним из ключевых экономических показателей сырьевой экономики – да, газ будет привязан. Но сейчас нефтяной рынок явно не будет развиваться быстрыми темпами. А, например, на рынке Азии, который, возможно, станет для нас основным, спрос на газ не снижается. Более того, из-за того, что Китай снижает потребление угля, в основном он будет его замещать более экологическим газом. Поэтому потенциал для роста российского экспорта на этих рынках остается для газа. И хотя газ – это не самый главный предмет нашего экспорта, все равно нефть гораздо важнее. Но газ, например, будет расти. Поэтому с этой точки зрения ситуация резко изменилась, но она совсем не так плоха. И забывать о том, что у нас будет долгое время приток валюты от экспорта нефти и газа, не стоит. Это очень важно. Это позволяет поддерживать устойчивый курс рубля и позволяет… К.Т.: Что вы называете устойчивым курсом рубля? Этот кошмар, который сейчас происходит? М.Д.: Достаточно сравнить Россию с Турцией. У Турции ситуация такая, что у нее практически нет сырьевого экспорта. Она вынуждена зависеть от экспорта промышленной продукции, от туризма. И этот экспорт гораздо более волатилен и неустойчив. В Турции постоянно возникает дефицит валюты: она экспортирует меньше, чем импортирует. Для того чтобы этот дефицит валюты покрыть, она вынуждена опираться на приток капитала. Поскольку рынки капитала еще менее устойчивы, чем рынок цен на нефть. Там вообще тренды – это понятие очень относительное. То каждые 2-3 года с Турцией случаются неприятности. Вдруг внезапно все решают, что в Турцию не надо по каким-то причинам вкладывать деньги, у нее возникает дефицит платежного баланса и очередная девальвация, и обвал финансового сектора Турции. К.Т.: Михаил Эгонович, согласитесь, что это утешение из серии "у Иванова дача сгорела – пустячок, а приятно". С нашим рублем что будет происходить, и следует ли считать девальвацией то, что уже произошло? М.Д.: А дальше вопрос с нашим рублем. Нынешние цены на нефть все-таки даже в среднесрочной перспективе являются слишком низкими для рынка. Очень трудно поверить, что эта цена (январский минимум 25 долларов за баррель) продержится 3 года подряд. В это пока не верит практически никто. Более реалистичная цена даже на конец этого года, пока большинство сценариев – это все-таки 50 долларов за баррель, а не 25. К.Т.: А это уже живем? М.Д.: Нет, ­это мы не живем. Пока для нашего бюджета, если 3 года такая цена протянется, то все равно мы истратим все резервные фонды. Придется либо резко сокращать бюджет, либо заимствовать больше, чем наш рынок может предоставить займов бюджету. То есть это будет неприятная ситуация. Но на 50 нефть, скорее всего, не остановится. По крайней мере, рынок ожидает, что она поднимется до более высоких уровней, когда многие месторождения нефти станут окупаемыми для правительств, которые обеспечивают экспорт нефти, и для самих производителей, например, сланцевая нефть. Это уже другой уровень. Это 60-70 долларов за баррель. При этих ценах российская экономика будет чувствовать себя нормально. То есть у бюджета не будет неуправляемого роста дефицита. Наш рубль не надо будет девальвировать, а наоборот он довольно заметно укрепится. Но при этом все равно экспорта нефти и газа будет недостаточно, чтобы обеспечивать устойчивый рост. У страны и у населения возникают стимулы развиваться на основе других источников. К.Т.: Прежде чем мы будем говорить о возможном будущем росте, в который, конечно, очень хочется верить, сначала о сроках выхода из вот этой ямы, в которой мы оказались. По-вашему, как это долго будет происходить? Когда начнутся такие видимые не экономисту, видимые не эксперту, а видимые простому гражданину улучшения какие-то? Когда и если? М.Д.: Главная проблема ситуации, в которой мы оказались – то, что рынок сейчас не верит, что устойчивая смена тренда на рынке нефти в сторону повышения произойдет быстро. Нефть так сильно уже поднималась и падала даже за прошлый год. Мы помним, все ждали в апреле прошлого года, что все, закончилось падение цен на нефть, оно устойчиво пойдет вверх. Российские власти много раз говорили, что страна наконец уже видит начало экономического роста за углом. Эти ожидания не оправдались, нефть упала снова, потом чуть приподнялась, потом упала еще глубже. Рынок пока не верит, что устойчивый тренд на восстановление цен на нефть, возможно, установится быстро. К.Т.: Поверит когда? М.Д.: Скорее всего, весь этот год мы будем жить в условиях, когда все будут очень нервозны, будут ждать очередного подвоха. К.Т.: То есть год нервный? М.Д.: Да. Пока такая нервозность есть. К.Т.: Запасается валерьянкой. М.Д.: В России выход из кризиса возможен только на инвестиционной основе сейчас. Нужны определенные ориентиры для инвесторов, которые должны знать, что очередного глубокого обвала не будет, можно уже начинать потихоньку готовить инвестиционные проекты и их запускать. В этом году такая ситуация маловероятна, потому что все напуганы. Нынешний рынок настолько неустойчив, что будут ждать определенного воспроизводства устойчивости. Будем, допустим, полгода устойчивого роста цен на нефть, не будет резкого падения после этого роста – да, скорее всего, инвесторы начнут… К.Т.: То есть, может быть, в 2017-ом как-то жизнь начнет налаживаться? М.Д.: На самом деле сценарий начала устойчивого восстановления российского экономики в 2017 году на фоне того, что мы сейчас видим, выглядит вполне реалистично. К.Т.: Хорошо. Вы говорите, что нефтяные цены, тем не менее, не будут, как это принято теперь говорить, и все уже эту формулировку выучили, и даже думаю, что понимают, драйвером роста. Будет уже не нефть. Тогда возникает вопрос: а что? М.Д.: Любой драйвер роста – это то, что растет быстрее, чем средний темп роста ВВП. К.Т.: И тянет за собой все остальное? М.Д.: Конечно. У нас на самом деле этих драйверов не так много. Это плохая новость. Но хорошая новость, что они очень большие. И эти драйверы – это большой резерв повышения эффективности несырьевых секторов нашей экономики. К.Т.: Как то? М.Д.: Которые пока недостаточно развиты по сравнению с общем уровнем развития. Прежде всего это все то, что связано с секторами достаточно высокой добавленной стоимости в производственной и непроизводственной сфере, которые чувствительны к высокой экономической плотности, плотности предприятий и населения на один квадратный километр. К.Т.: Это что? Чтоб было понятно. М.Д.: Это то, что развивается в крупных городах и вокруг них на расстоянии двухчасовой транспортной доступности от крупных городов. Это все, что касается инновационных секторов. Только в таких зонах, в крупнейших городских агломерациях. Это четвертичный сектор экономики, связанный с наукой, образованием, здравоохранением, инжинирингом, высокотехнологичными бизнес-услугами, в том числе финансовый сектор, центры развития телекоммуникаций, информационные технологии – все это отрасли, которые оказываются наиболее производительными, наиболее конкурентоспособными, там, где высокая плотность населения и экономики тоже. У нас эти зоны примерно в 1.5-2 раза менее развиты, чем средний уровень развитых стран. К.Т.: То есть, есть куда двигаться? М.Д.: Меньше размер. И речь идет, конечно, не о Москве. Москва как раз на уровне тренда большая, и ей расти дальше не нужно. А вот города-миллионники или города с населением от полумиллиона и выше – их можно сделать гораздо более эффективными. И в последние 15 лет, потому что нефть была важнее, российские приоритеты были связаны с развитием экспорта нефти. Мы строили много трубопроводов, но строили мало дорог, мало систем сообщения, мало инфраструктуры. К.Т.: То есть то, что называется инфраструктурой? М.Д.: Да, в крупных городах. И почти не строили жилья. Как ни странно, темпы роста жилья у нас резко затормозились. Прирост жилого фонда оказался в несколько раз ниже, чем в 1980-е годы при Горбачеве, когда вводы жилья существенно ускорились. И в этом плане не все хотят жить в больших городах, потому что там обеспеченность жильем не очень хорошая. Например, та же Москва, вот, все завидуют, как хорошо они живут, а там 20 квадратных метров на человека. Среди крупнейших мировых агломераций, даже если мы возьмем китайские, где доходы в 3 раза ниже, чем у нас, в Шанхае, в Пекине по 29-30 квадратных метров на человека, в 1.5 раза больше, чем в Москве. В Подмосковье – 29-30 квадратных метров на человека. То есть там больше жилья, поэтому в Москве уже все достигло предела. В жилье не инвестировали. То есть, есть много секторов… К.Т.: Но если мы наблюдаем падение реальных доходов населения, то откуда деньги на жилье? Поэтому же и замораживаются жилищные проекты. М.Д.: На стадии падения – да. Но на стадии выхода из кризиса деньги на жилье вполне можно найти. К.Т.: Первоначально нас толкнет все-таки нефть, за нефтью пойдет курс, который станет более приемлемым, и вследствие этого чуть-чуть увеличатся реальные доходы населения, дальше появится некий спрос, и как-то все завертится. Я упрощенно, но правильно вас понял? М.Д.: Да, но есть одно маленькое, но существенное но. Для того чтобы закрутилась несырьевая машина роста, все-таки нам не хватает правил игры, условий, потому что, в общем-то, страна была заточена на нефть. И условиями для работы и успехов несырьевого бизнеса, для развития инфраструктуры и городской экономики пренебрегали. К.Т.: Что нужно сделать и кто должен сделать? М.Д.: Пример инфраструктуры. Нам нужно увеличить вложения в инфраструктуры ежегодно примерно на 1 триллион рублей. Вроде бы цифра больше, но в масштабах общей суммы наших инвестиций это, может быть, 3-4%. У нас в год инвестиции колеблются на эту величину вверх или вниз. Но почему в инфраструктуру дополнительно не вкладываются деньги? Потому что этот рынок непонятен. Там нет правил игры, нет такой системы стандартной работы, которая есть, например, на депозитах в банках. Наши пенсионные фонды, которые имеют длинные деньги, специально для того, чтобы развивать такие сложные инфраструктурные проекты в долгую, они идут в банки и кладут деньги на депозиты, потому что банковский сектор понятен, он работает стандартными инструментами по стандартным правилам. Если мы на этом сегменте рынка создадим эти стандартные инструменты, стандартные правила, что не является какой-то запредельной задачей, это можно сделать в течение 3-5 лет. И этот рынок начнет конкурировать за деньги с другими сегментами рынка. Набрать туда 1 триллион в год – это пустяк для нашего рынка. У нас финансовый сектор сейчас порядка 70-80 триллионов рублей. И 1 триллион для хорошо отлаженного рынка с понятными правилами игры туда придет. А это значит – инфраструктура для городов, которую раньше плохо развивали, будет развиваться. Это значит – найдутся деньги для ипотечного финансирования жилья. Это значит, что появится возможность работодателю привлекать специалистов, инвестировать в те проекты, которые зависят от эффективности городов и их инфраструктуры. Это значит – возникнет такое мощное плечо, которое будет дальше тянуть несырьевой рынок. К.Т.: Но для этого нужно как-то относительно спокойно пережить этот год. Меня немножко насторожило. Например, на прошлой неделе было сообщение, один из губернаторов, причем, на коллегии своего областного МВД, сказал, что ждет роста протестных выступлений. Как по-вашему, запас нашего общенационального терпения и затягивания пресловутых поясов каков? Позволит спокойно, без пертурбаций дождаться этого начала выползания? М.Д.: Есть две составляющие этого запаса. Какой экономический удар и бремя приняло на себя население в ходе этого кризиса и как оно реагирует с точки зрения отношения политики властей, политических настроений? С точки зрения масштабов удара и бремени этот кризис в некотором беспрецедентен. Даже если мы сравниваем с 1990-ми годами, у нас ни разу не было трех лет подряд, когда бы три года подряд падал уровень жизни у населения, то есть уровень реальных располагаемых доходов. В этот раз первый раз 2014-2016 годы, а не исключено, что и 2017-й будут годами падения доходов. Падение немаленькое. Потому что накопленным итогом за предыдущие два года оно уже составляет даже по официальным данным Росстата 6.5%. На самом деле эти данные немножечко… К.Т.: Усреднены, скажем аккуратно. М.Д.: Да. Потому что зарплаты упали на 9%, пенсии – на 4%. Это 80% всех денежных доходов. И думаю, что, скорее, ближе цифра 6-7% падения за прошлый год, и еще 1% за 2014 год. В этом году еще 5% вполне возможны при плохом раскладе. То есть это уже двузначные цифры падения доходов. Это очень серьезно. И людям придется с этим жить довольно долго, потому что на выходе из кризиса будут расти в первую очередь инвестиции. Выход из кризиса будет основан на инвестиционном росте. Это значит – их доля в экономике вырастет, доля бизнеса вырастет в экономике, а доля доходов будет снижаться. И доходы будут медленнее восстанавливаться. Поэтому не исключено, что даже до 2019-2020 года Россия не восстановит уровень доходов населения 2013 года. У нас, как 100 лет назад, 13-й год будет образцовым с точки зрения экономического благополучия и уровня жизни. К.Т.: Главное, чтоб семнадцатый не стал таким же, как и девятьсот. М.Д.: Да, в том-то и дело, что теперь возникает вопрос: экономические проблемы население осознало. Только что Росстат опубликовал индекс потребительского оптимизма, потребительской уверенности. И он упал, в общем-то, для четвертого квартала этого года на рекордно низкий уровень. В четвертых кварталах такого практически не было ни разу. И по всем другим индикаторам потребительских настроений люди чувствуют себя очень неважно. Но с точки зрения социальной напряженности, протестных настроений и отношения к властям ситуация другая. Протестные настроения на низком уровне. Это устойчивая тенденция по всем данным. Все социологические центры фиксируют невысокий уровень протестных настроений. Уровень доверия к властям, поддержки президента, правительства, "Единой России" пока устойчивы, они колеблются в пределах мелких статистических колебаний. И уровень фактических протестов, если мы возьмем интенсивность протестной активности, она небольшая. Несмотря на то, что были эпизоды протеста, например, водители грузовиков, если сравнить с маем 2010-го (18000 протестов за один месяц), это пустяк. Что, на мой взгляд, это значит? Это может значить, что население в самый тяжелый период кризиса может по-прежнему быть сфокусированным на своих повседневных проблемах. И, грубо говоря, большинству людей будет просто не до политики. К.Т.: Уже просто какая-то блокировка сознания. М.Д.: Уж если с чем-то это сравнивать, то с первой половиной 1990-х годов. Тогда Россию сравнивали со странами Центральной и Восточной Европы. У них кризис был не такой глубокий. Они уже начали, возобновили экономический рост. Но там просто шли волны протестов. Куча забастовок, демонстраций. Да, Россия была островком стабильности, как это ни странно, в первой половине 1990-х годов по сравнению с Центральной и Восточной Европы. Но когда понемножку мы стали выбираться из кризиса (1996-1997 год), в России пошла невероятная волна протестов. И мы сильно превысили эти показатели Центральной и Восточной Европы. Так что в принципе риск отложенный. В период глубокого кризиса люди могут терпеть, а вот когда начнется экономический рост, люди… что надо попросить побольше. К.Т.: Ну, уж давайте дождемся, когда начнется. Спасибо. Михаил Дмитриев, президент хозяйственного партнерства "Новый экономический рост". И вспоминаем американскую народную мудрость: "Спад – это когда приходится затягивать пояса. Кризис – это когда уже нет штанов". Будем надеяться, что штаны мы все-таки сохраним. Это была программа "Де-факто". Увидимся.