Константин Точилин: Добрый вечер всем, кто присоединяется к эфиру Общественного телевидения России. Мы вещаем одновременно на все регионы нашей большой страны. Сегодня гость нашей студии - писатель Захар Прилепин. Здравствуйте. Захар Прилепин: Здравствуйте. К.Т.: Я хочу сразу извиниться перед нашими зрителями, и они же - ваши читатели. Давайте попробуем не говорить о литературе, во всяком случае, о том, что уже написано. Это при том, что сегодня "Большая книга", где ваша "Обитель" - явный фаворит, при том, что это одна из самых продаваемых книг сейчас. Тем не менее, я вспоминаю Высоцкого, который очень не любил, когда ему задавали вопрос, что вы имели в виду, когда написали ту или иную песню? Он говорил - что имел в виду, то и написал, а дальше каждый уже понимает. Книги написаны, а наше читательское дело  - уже читать, искать какие-то смыслы, которые вы туда заложили или которые нам хочется там видеть. Давайте о том, что волнует и беспокоит вас сейчас, в конце ноября 2014 года. Я читал ваш блог ЖЖ с удовольствием. Наверное, Украина - самое основное, да? События, связанные с Украиной, в нашем случае с Новороссией и Донбассом, явились точкой отсчета для новейшей формы российской государственности, которая либо состоится, либо не состоится  З.П.: Ну, да. Целый год у меня прошел под этой темой. К.Т.: Какие соображения? Потому что много всего слышим, много всего думаем. Думаю, что у очень многих в голове какая-то большая каша на эту тему. Давайте попробуем порядок навести. Как вы себе его представляете? З.П.: Тут не знаешь, с какой стороны подойти: со стороны того, что думаем об этом мы, со стороны того, что думают об этом российские власти или со стороны того, какие нас ждут перспективы. К.Т.: Что думаете вы, прежде всего? З.П.: Я думаю, что, безусловно, события, связанные с Украиной, в нашем случае с Новороссией и Донбассом, явились точкой отсчета для, не боюсь этого слова, новейшей формы российской государственности, которая либо состоится, либо не состоится. Тем не менее, это десятилетие, как минимум нулевых годов, вело нас к какой-то точке либо взрыва, либо надлома, либо еще чего-то – эта точка произошла. Меня это радует. Меня это дико интересует. Потому что состояние российской государственности в нулевые годы вызывало у меня какую-то тихую муку – все, казалось, катится в никуда – это во-первых. Во-вторых, меня, безусловно, крайне радует состояние российского населения. Я понимаю, что те люди, которые идут в ополчение, с одной стороны, и те люди, которые активно выступают против поведения России в случае Крыма и Новороссии, не являются большинством. Тем не менее, народы, этносы, которые населяют Россию, порождают и тот, и другой тип людей. С одной стороны ополченцы – это наши конкистадоры, это наши казаки, это наши викинги, которые в России есть сегодня и сейчас. Это живая история, которая там из мифа, из "Илиады", из "Тихого Дона" сейчас здесь происходит. С другой стороны, наша интеллигенция, которая проявляет активную браваду, которая вступает в жесткое противоречие с властью – это тоже не Герцен, Огарев, это не большевики, эсеры. Все это сегодня и сейчас. Мне дико интересно принадлежать к этому народу и наблюдать все это в упор. К.Т.: Смотрите, вы говорили в нулевые как-то: есть государство, государственность. Как-то это была вторая тема, и было не важно. Сейчас образовался некий водораздел, уже никому не все равно: все либо за, либо против. Если думает наша прогрессивная интеллигенция, что у нас голодный бунт, и все восстанут, прочитав свои квитки, пришедшие за коммунальные услугу, за колбасу и молоко, - то этого не случится  З.П.: Это хорошо, потому что кто какую форму жизни выбирает для себя. Я очень много перемещаюсь последние лет 7-8 по заграницам. Безусловно, там есть страны, где не так все весело, как нам кажется, когда тут у нас все собираются, в том числе и наша золотая Украина собирается в Европу. Спокойный взгляд на то, как люди живут в Италии, в Румынии, в Греции показывает, что Европа там уже не та, которую мы себе представляли – это Европа, которая обуреваема проблемами совершенно очевидного толка, в том числе и материального. А есть страны более-менее или скажем, хорошо выглядевшие, скандинавские страны, или Швеция, или Швейцария, или Норвегия. Но, Боже мой, как же там скучно, как же это невыносимо тошно - там находиться! Там живешь неделю, а потом можно… Кстати, там количество самоубийств на душу населения совершенно замечательное, больше, чем в депрессивных странах. Поэтому мне в России нравится! Мне в России любопытно! Скажут - ну, ты вообще сумасшедший, это же проблема: кто-то беднеет, кто-то впал в депрессию, а кто-то поехал и погиб, да. Но мы тут говорим о внематериальных категориях. Да, блажен тот, кто посетил сей мир, в его минуты роковые. Вот я сейчас смотрю, и я преисполнен ощущения необычайной жизни. К.Т.: То есть что-то происходит? З.П.: Что-то происходит. Это прекрасно. Происходит не взрыв самосознания народа, а одновременно несколько взрывов разных самосознаний. Вот это клокотание, по крайней мере, для России точно благостно, оно нас всякий раз выталкивает куда-то на новые рубежи. К.Т.: В вашей жизни точно происходит, потому что, насколько я понимаю, вы были в зоне боевых действий. Впечатления какие? З.П.: Впечатления следующие. Во-первых, я могу сравнить, как это выглядело в Чечне, например. К.Т.: Я вот как раз хотел вас об этом спросить. На Украине будут проблемы еще более жесткие – там мобилизационный подъем более яростный. Поэтому надежды в России, что они быстро узнают, почем цена свободы, и взвоют – этого не будет  З.П.: Потому что там 1996, 1999, особенно 1996 год, первая чеченская компания. Весна 1996 года, когда чеченцы опять захватывали Грозный. Все это - уже давняя история, и сейчас вспоминается, как будто бы я говорю про какую-то гражданскую войну или там борьбу с басмачами – очень давно это все было. Да, были эти признаки героизма со стороны и федералов, и чеченцев, и признаки какой-то бравады. Но в целом это носило более тягостные ощущения, потому что смысл всего происходящего и какая-то идейная мотивированность была близка к нулю. Просто это было как у Портоса: дерусь, потому что дерусь. А то, что сейчас происходит в Новороссии, как бы это ни было печально для наших бывших или нынешних или каких угодно, но, безусловно, собратьев украинских или части их, - идейная мотивированность там очень высокая. К.Т.: То есть это не показное, не то, что пытаются представить журналисты? З.П.: Когда внутри находишься, и люди, во-первых, про это говорят, и ощущение такой вот праведности происходящего, ощущение того, что человек сделал самый главный выбор в своей жизни. Он, может быть, иллюзорный, но это очень важно. Это важно и потому, в том числе, что, да, там с украинской стороны и со стороны европейской их называют наемниками и еще как-то там, но они не наемники – они же денег за это не получают. Это даже не конкистадоры и не викинги, и даже не казачество, которое ехало в Сибирь – они никакой материальной выгоды не имеют. Они, напротив, оставляют свою работу, многие ребята бизнес свой оставляют, многие ребята там жен, едут, бросая все, и едут за тем, чтобы ощутить себя чем-то больше, чем просто человек. Я не могу этот выбор не оценить. К.Т.: А что происходит, собственно механизм, когда человек понимает, что надо бросить работу и ехать туда? Химия в голове какая? З.П.: Думаю, что, может быть, выгляжу немного патетично, но это есть какие-то родовые и самые важные признаки русского национального типа. Это всегда попытка возвыситься над собой, над своей телесностью, над своей меркантильностью. Потому что ощущения, что вся страна желала переместиться в пространство программы "Дом-2" и там находиться, и, собственно, там лежать и пускать пузыри все время – это ощущение было у меня все нулевые годы. А потом вдруг оно надорвалось. Я увидел не только этих людей, а это большое количество – 35 тысяч человек, - а если бы страна этому потворствовала и платила бы им, то их было бы в два раза больше. К.Т.: 35 тысячам человек. Итак, вы считаете, что это люди, которые приехали из России? Планета находится в состоянии конфликта, планета делит ресурсы, планета делит территории. Этнические и религиозные конфликты будут продолжаться весь XXI век, и они ни на секунду не заканчивались  З.П.: Я не считаю, я просто знаю про это. Я впервые эту цифру вслух произнес, потому что она мне пришла из одних источников, я перепроверял по другим. Сейчас уже больше, потому что это было месяц назад. Есть еще колоссальное количество людей здесь в России, которые, так или иначе, но самым страстным образом этому сопереживают. Я это выяснил на простейшем примере. Мне нужно было собрать определенную сумму на гуманитарные поставки, несколько разных служб, не просто в целом каким-то людям. Съездил я вначале сентября, пообщался с людьми и составил смету. У меня смета была на 3 миллиона. Я походил к одному богатому человеку, к третьему, и они как-то там "ну, мы переживаем", но денег мне не давали. Я, уже отчаявшись, дал у себя в Facebook объявление, что, ребята, я собираю деньги – я за три дня собрал 3 миллиона. То есть, у меня там 30 тысяч подписчиков, условно говоря, каждый мне прислал тут же деньги по 10 тысяч рублей - и за три дня 3 млн. К.Т.: Это показатель. З.П.: То есть это не репрезентативная подборка, а мой Facebook. Если это распространить как-то на более широкий спектр - понятно, что отклик колоссальный. Мгновенно люди просто слали: у меня в минуту приходило по 40 переводов. Один 3 раза прислал по 70 тыс. И люди - видно, что последние свои деньги и не последние, причем люди самых разных национальностей, какие только имена там не подписывали переводы. Как это, в стихах Бодрова: у  меня есть огромная семья. Вот моя страна. Я ее увидел, и я к ней хорошо отношусь. К.Т.: А как вы думаете, как надолго этого порыва хватит? Сейчас приходит такое время, когда мы понимаем, что все имеет свою цену. Мы видим проблемы с рублем, мы видим проблемы с экономикой. И уже говорят, что вот теперь нужно за это платить, но в основном говорят те, кого вы называете представителями прогрессивной общественности. Тут в данном случае дело не в общественности, а дело в том, что платить действительно приходится. Столкновение с реальностью, столкновение со счетами, которые пришли за прошедший период, оно многих развернет в другую сторону, как вы полагаете? Русский человек - патерналист в том смысле, что ставит государственную свободу выше личной, частной. А в том, что у него нет никакой инициативы, и он будет лежать и не шевелиться, пока не погибнет – это не так  З.П.: Я не думаю, что развернет сиюминутно многих. Думаю, что большинство людей отдает себе отчет. Это все-таки российский гражданин, русский человек, который пережил и 80-е, и 90-е, и нулевые, и вообще в курсе, как это бывает и как нужно выкручиваться. Все эти пресловутые слова о том, что русский человек - такой патерналист и надеется исключительно на власти, в данном случае вообще не так. Патерналист в том смысле, что ставит государственную свободу выше личной, частной – вот в этом смысле он патерналист. А в том, что у него нет никакой инициативы, и он будет лежать и не шевелиться, пока не погибнет – это не так. Какое-то время этот порыв сохранится. Думаю,  что это не месяц и не два, а это будет исчисляться в годах. Но самое, может быть, для нас неприятное - что он и на Украине сохранится. У них там будут проблемы еще более трудные, еще более жесткие – там мобилизационный подъем более яростный. Поэтому надежды в России, что они быстро узнают, почем цена свободы, и взвоют – этого не будет: они тоже там будут с голоду погибать, но будут. К.Т.: Все пошли на принцип, что называется. З.П.: Да. Поэтому эта ситуация не закончится даже в течение этой зимы, мы можем не надеяться. И, если думает наша прогрессивная интеллигенция, что у нас голодный бунт и все восстанут, прочитав свои квитки, пришедшие за коммунальные услугу, там, за колбасу и молоко, то этого тоже не случится. Не надо выдавать желаемое за действительное. К.Т.: Вы все время обращаетесь к невидимому собеседнику, к прогрессивной общественности. Что вам кажется неправильным в позиции ваших оппонентов? З.П.: С другой стороны начнем. Им кажется неправильным вот та форма самосознания населения, которую они наблюдают. Им кажется, она устаревшая, примитивная, что она родом из XVIII-XIX века. Им кажется, что эти империалистические, милитаристские и прочие, в их понимании, рвотные позывы национального нашего духа - отвратительны или как минимум неприятные. Или они пытаются объяснить, что это просто возгонка телевидением и средствами масс-медиа. По сути, это в некоторой форме презрение к народу, что называется, что у него нет своего мозга: он просто насмотрелся телевизора и поэтому у него такая горячность возникла. А я считаю, что это позиция лукавая, фарисейская. Во-первых, потому что мир не измененный, что никакого принципиального отличия между XVII-XIX веком нет. Планета делит друг друга – планета находится в состоянии конфликта, планета делит ресурсы, планета делит территории, этнические и религиозные конфликты будут продолжаться весь XXI век, и они ни на секунду не заканчивались. Тот образец поведения, который есть для нашей прогрессивной интеллигенции, - скажем, США участвовали в 95% мировых конфликтах после Великой Отечественной войны. Когда они говорят, что нас интересует Россия, потому что мы здесь живем, а Америка нас не интересует – это тоже лукавство, потому что они просто обманывают их. Они, даже если переедут в Америку, их все равно будет больше интересовать Россия. Этот оппонент выбран мной, потому что я не вижу, что он находится в забитом, униженном состоянии и совершенно не способном к высказыванию. Они, конечно, занимают сильные позиции и в медийном поле, и в общественном поле и т.д. Мало того, 20 лет их голоса были слышны очень сильно. У нас выросло колоссальное поколение людей, молодежи в том числе, для которых то, что говорят мои прогрессивные оппоненты есть правило хорошего тона, это и есть правда. А то, что говорю я – мракобесие, дикость. Поэтому я в целом разговариваю не с ними. По большему счету мне понятно, что переделать там условного Шендеровича или кого угодно я не смогу, и он меня тоже не сможет. Мы разговариваем на публику. И те люди, которым сейчас 14-16, 18 или 22 - они слушают обмен наших мнений и выбирают, за кем правота. К.Т.: Вы знаете, что выросло целое поколение, которое привыкло считать Запад образцом, добрым дядюшкой. Но при этом мы понимаем, что это не совсем так - оставаться с иллюзиями, ведь это крайне тяжело. З.П.: Крайне тяжело. Безусловно, это даже не иллюзии. В данном случае это символ веры условных либералов и условных патриотов. Мы уже поняли во время этих крымских, майданных и прочих событий, что любая система доводов, полностью опровергающая соперника, оппонента, не изменяет ничего. Он тут же предлагает другую систему доводов – ты и их опровергаешь тоже. Потом он тебя опровергает. Это просто символ веры. Мы находимся внутри замкнутой системы, и точек соприкосновения в данный момент у нас нет. Поэтому мы обмениваемся мнениями исключительно для того, чтобы привлечь… К.Т.: …дополнительное количество адептов. З.П.: Совершенно верно. К.Т.: Скажите, вот эта ситуация раскола общества. Насколько это серьезно? Насколько узок круг революционеров и с той, и с другой стороны? Насколько далеки они, близки от народа? Насколько это полезно или не полезно для общества в целом? Когда либералы в связке с националистами приходят к власти – то тут получается как раз украинский вариант. В России это точно означает распад государственности и полный коллапс всего  З.П.: Думаю, что в целом в этом вреда нет. Мое личное убеждение - что либерализм в России как одно из течений мысли совершенно необходимо. Как правый национализм в вменяемых формах, как левый радикализм, тоже не переходящий определенной грани. То есть, это линии договора, линии общественного и философского мышления. Но в том случае, когда либералы, а уж тем более либералы в связке с националистами приходят к власти – то тут получается как раз украинский вариант. В России это точно означает распад государственности и полный коллапс всего. Поэтому до тех пор, пока мои оппоненты выступают в качестве моих оппонентов или в качестве составляющих властной или медийной машины, они меня устраивают.  Едва они будут претендовать на власть - я, конечно, выйду первым и буду против этого противостоять, потому что не хочу, чтобы в России Майдан произошел в той форме, в которой он произошел на Украине. Я вообще скорее человек левых взглядов, но вот в данном смысле это так. Но, пока существует вот это разнообразие мнений, вот эта цветущая сложность, я счастлив, что я живу в такой стране. Я выступаю противником любых нападок, условно говоря, - на Макаревича или на Кобзона или на кого угодно. Это как раз признак того, что мы не Украина, что мы не ряд европейских государств, где существует жесточайшее табу на самые разные точки зрения. Вот там это просто нельзя, потому что мы об этом просто не говорим. Я был крайне удивлен, когда я поехал в эту Европу и вдруг узнал: то, о чем у нас можно говорить запросто, и у нас можно издать книги по фашизму, сионизму, там, не знаю, чему угодно, истории народов и переселения народов, истории борьбы народов и все что угодно – подойдешь к полке и ужаснешься. Там просто половину из этих тем скажут - ребята, вот про это мы не будем никогда говорить, потому что про это говорить ни к чему. А в России можно. Поэтому я считаю, что в каком-то смысле мы более свободный народ и более расшаренный в смысле интеллектуальном - в каком-то, может быть, меньше, но здесь у нас все в порядке. К.Т.: Сразу два вопроса у меня возникает. Во-первых, то, что вы говорили о Макаревиче. Знаю, вы каким-то образом участвовали в поездках Александра Скляра, в концертах. З.П.: Я их организовал. К.Т.: Да. Как это было, просто интересно? З.П.: В силу того, что, прямо говоря, у меня находится очень большое количество моих товарищей по "Другой России", и наш блок лимоновцев, которые создали движение интербригад, которые поехали туда на Украину, когда был Крым, когда был еще Майдан, они там с самого начала. Поэтому там целые подразделения военные, и медицинские, и занимающиеся вызволением пленных – это все мои товарищи, и я, так или иначе, участвую во всей их деятельности. Так как у меня там все связи отлажены, я там бывал, предложил Александру Скляру, мы дружили, - Саша, не хочешь ли ты сыграть концерт для ополченцев и для людей в Луганске? Тогда еще Кобзон не собирался, туда не ездил еще никто, там ни разу никто не пел еще. Я просто узнал с некоторым удивлением, что у нас многие персонажи, - и поэты, и поэтессы, музыканты - ездят в Киев. Я думаю, если вы такие широкие и миролюбивые, то выступите в Киеве и выступите в Донецке, выступите во Львове и выступите в Луганске. Значит, вы по-честному выступаете. А если вы только в Киев – значит, это какая-то странная позиция. К.Т.: И вы решили уравновесить это. З.П.: Да. Потому что, раз они только в Киев, - тогда мы только в Луганск. Саша согласился поехать, у нас с ним 3 секунды продолжался разговор. Я заехал, отладил все там схемы, и через 3 дня приехал Саша. Я на своей машине ехал прямо из Нижнего Новгорода, и все там решил. Выступили. Мы дали 5 концертов. Изначально собирались дать 2 концерта, но потом там съезжались ополченские командиры один за другим: а можно Сашу к нам, а можно Сашу к нам? И мы в один день просто дали три концерта подряд в подразделениях. К.Т.: Вот если вернуться к реакции в Европе. Вы ездите по Европе с книгами, встречаетесь с людьми. Насколько все так однозначно, как кажется отсюда: осуждают нас, не осуждают нас? Об этом говорить можно, об этом говорить нельзя? З.П.: Если говорить об Украине, то все крайне неоднозначно. Допустим, я вот сюда приехал с Праги, Бухареста, у меня было два последних города на этой неделе. К.Т.: Это не простые города. Европе тысяча лет, а то и больше. И тут двухсотлетнее государство начинает, условно назовем это, назначать им цену на хлеб. Им не нравится  З.П.: Да. А до этого я был в Берлине. Вот у меня три европейских города – везде все по-разному. Допустим, Чехия. Очень большое количество людей, втайне или явно симпатизирующих России. Там есть очень большие сообщества в Интернете за Донбасс, Антимайдан – и там стоят одни чехи, никаких эмигрантов там нет, там по 6-8 тысяч человек. Там у них маленький украинский Майдан прямо в центре площади, но очень многие чехи выражают недовольство всем этим Майданом. Даже там глава местного чешского профсоюза таксистов заехал на машине туда, и, чтобы перекричать украинские песни, раскрыл двери своего такси и врубил чешский гимн – его забрали, наказали там. При том, что чехи очень помнят 1968 год, они обижены, в целом половина страны относится к России критично, но, скажем, четверть, а то и треть, относятся очень хорошо. Я думаю, что, прямо говоря, подпиткой этого служит очень широкий анитамериканизм Европы. Потому что Европа понимает, что ее втягивают в ситуацию, в которую она не хочет быть втянута. Европа древняя, Европе там тысяча лет, а то и больше. И тут двухсотлетнее государство начинает, условно назовем это, назначать им цену на хлеб. Им не нравится. Поэтому в Чехии очень сложно. В Германии очень сложно. В Германии мне немцы рассказывают, что у них стали даже закрывать блоги в интернет-газетах, чтобы немцы без конца не хаяли их холодную войну против России. А они говорят, что это типа кремлевские боты приходят и нам тут гадят под всеми статьям. На самом деле это сами немцы. Немцы дико раздражены, они тоже очень гордый народ, и им дико не нравится. Тоже не скажу, что все немцы, но треть в Германии дико взбешена и говорят, что Путин молодец и все правильно делает. В Румынии все не любят русских поголовно. К.Т.: Естественно. З.П.: Они все против всех этих ситуаций. Но у них нет никакой взвинченности, они все спокойно на это реагируют. Я, когда все это объясняю, они кивают головами, типа "знаем мы вас, поганых русских". Зато там дичайший интерес к русской культуре. Там все читают русские книги. Там даже недавно проводили опрос - самые лучшие книги для румынского читателя - и первое место заняла "Мастер и Маргарита", и еще пять русских в десятке. К.Т.: При том, что не любят. З.П.: В Польше то же самое. Там, конечно, 90% поляков совсем против. Но тоже русских знают, любят, читают, слушают русскую музыку. Кстати, единственная страна в Европе, в которой могут выступать русские рок-группы. То есть всегда по-разному. И это, что мы страна-изгои, мы никому не нужны, мы никому не интересны – там ситуация обратная. В Германии во Франкфурте слышу, что говорят, что дикий интерес к России, дикий интерес в том числе и к Захару Прилепину, простите за саморекламу, потому что приехал этот бритый, лысый воинственный человек, ни на одном иностранном языке не говорит, - и, конечно, все  бегут посмотреть. В Швеции подлодок ждут, в Швейцарии бомбежек – там же Европа тоже немножко не в себе. К.Т.: Ну а кто здесь здоровый, называется. З.П.: Меня в Чехии просили: только ради Бога, объясните для нашего читателя, что вы не будете нападать на Чехию. Я прямо говорю: да зачем вы нужны нам, Господи! Тем не менее, интерес к Росси повысился необычайно, в том числе и культурный. К.Т.: Мы вызываем интерес. Вот тут бы без штанов не остаться. Я наблюдаю последние годы то, что творится с русским языком - это, конечно, катастрофа там. Депутаты призывают в рекламах запретить иностранные слова, хотя беда не в иностранных словах. З.П.:  А в депутатах. К.Т.: Да Бог с ними, с депутатами. Потому что, когда ты идешь в магазин, покупаешь молоко, и там тебе предлагают попробовать продуктовую линейку - хочется взять линейку и этим безграмотным маркетологам ее засунуть в одно место. Когда нормой уже становится фраза "озвучил о том, что данный факт является" – мы теряем русский язык. Что с этим делать? Потому что это беспокоит очень серьезно. З.П.: Думаю, что это все не так катастрофично. К.Т.: Такое ощущение, что последние лет пять это стало сильно хужать. З.П.: У нас, безусловно, отсутствует система этих всех вывесок, объявлений и всего остального. В Советском Союзе, допустим, такого не было, потому что невозможно было – за это бы люди были серьезно наказаны. Я недавно еду, и там объявление у конторы, которая занимается похоронами. Там написано объявление: "Уйти в последний путь достойно!" То есть, они считают, что это все надо весело провести, задорно. Я просто ошалел. У людей просто нет чутья никакого филологического. Но дело не в этом. Дело в том, что подобные вещи происходили в гораздо более катастрофической форме после революции 1917 года, 1991 года – там было гораздо жестче. Над этим издевался Зощенко. Но потом Платонов весь этот псевдо-кривой язык ужасный, втащил его в прозу и адаптировал его. Понимаете, пока существует поэзия и проза, в том числе и Маяковский, и все что угодно, и Хармс, и Веденский – они берут всю эти грязь с языка и работают в качестве фильтров. И потом уже это становится предметом литературы. Либо это высмеивается, либо это выворачивается наизнанку, либо это просто выбрасывается. До тех пор, пока существует серьезный культурный слой, - а в России он, безусловно, существует, - никакой проблемы нет. Все это у нас примется, придет в литературу, переработается, и будем дальше разговаривать на нормальном русском языке. К.Т.: Переживем. Спасибо. Захар Прилепин был гостем студии нашей программы. Говорите по-русски, главное, читайте по-русски.