Актёр Григорий Служитель выпустил котовиану «Дни Савелия». И рассказал, почему эта книга могла бы стать мультиком

Гости
Григорий Служитель
актёр, музыкант, писатель

Николай Александров: Артист и музыкант Григорий Служитель выступил на литературном поприще и опубликовал свой первый роман, который называется «Дни Савелия». И он был достаточно тепло встречен и читателями, и критикой. Об этом романе пойдет речь в сегодняшней программе. Но, кроме того, мы будем говорить о соотношении литературы и театра.

Гриша, здравствуйте.

Григорий Служитель: Здравствуйте.

Николай Александров: Начнем мы наш разговор с вашего последнего и первого на сегодняшний день «Дни Савелия». Расскажите немного об этой книге. Почему вы вдруг решили написать эту книгу? Поскольку затем наш разговор, отталкиваясь от этого текста, будет развиваться уже в самых разных направлениях.

Григорий Служитель: Затея возникла около 3 лет назад. И очень много материала я собирал задолго до этого. Там буквально 10-15 лет назад были какие-то заметки, какие-то наблюдения, какие-то просто отдельные словосочетания, которые я не знал, куда и как использовать, и что с этим делать, потому что не было замысла. Но были литературные амбиции.

И в конце концов как-то так получилось, что как-то этот замысел созрел. Он был связан с тем, что у меня умерла кошка, которую я очень сильно любил. Этот замысел был связан с тем, что я так много пережил неприятного в связи с этим. И я понял, что в литературном смысле возникла идея, от которой можно плясать, то есть некий эмоциональный импульс, которого может хватить на целую большую книгу.

Уход этого существа как-то помог мне сформулировать нечто про самого себя и про то, чем можно заняться в литературе.

Николай Александров: А когда появился замысел?

Григорий Служитель: Замысел появился 3 года назад. Я понял, что можно придумать некоторую историю, связанную с котом. Это будет довольно интересно, это будет любопытно в первую очередь для меня самого. Там посмотрим, что будет с читателями, если до читателей это дойдет. И мне хотелось сделать такой роман-путешествие по Москве, роман-взросление, отчасти какой-то плутовской роман. Но я долго думал на самом деле, что с этом делать. Я не брался, потому что боялся, что я просто захлебнусь в этом. Потому что у меня были затеи до этого кота. Они были связаны с прекрасным безвременьем. Там была какая-то притчевость в задумке. Она была связана с двумя нищими. Мне хотелось сделать такую историю в таком духе романа Беккета. Но эта история не выдержала даже 5 глав. Я понял, что это никуда меня не приведет. И я оставил эту затею.

А все, что касается кота, когда я понял, что кот поможет мне какую-то интересную историю, там все пошло если не сказать «по маслу», то во всяком случае я понял, что это к чему-то вырулит, к каким-то счастливым берегам меня приведет.

Николай Александров: А в вашем сознании или подсознании не существовало уже достаточно большой традиции? Условно говоря, от Гофмана до Ильи Бояшова, если уж говорить о последних произведениях, уж непосредственно с котом связанных.

Григорий Служитель: Что касается Гофмана, я его очень люблю. Я вообще Кота Мурра обожаю. Это важная для меня книгу. Илью Бояшова я не читал. Я понимаю, что есть целый жанр. Но, понимаете в чем дело, я не собирался ни с кем соревноваться и не собирался продолжать эту традицию так называемой Котовианы. Я хотел рассказать довольно конкретную историю, и, если читать более-менее внимательно, это, конечно же, не зоологическая история. Она про другое. Она про вещи, не связанные с жанром. Она внежанровая. У меня были опасения, что это можно будет привязать к сугубо этой традиции описания котов и так далее. Но я об этом старался не думать. Хотя у меня были опасения, потому что я заходил в книжный магазин, и когда я видел стенд, уставленный не просто книгами о животных, а исключительно о котах, я в какой-то момент думал: «Боже мой, куда я лезу? Зачем это надо?» Но, еще раз повторю, я ни с кем не соревновался в этом. И здесь история, опять же, жизненная, она общечеловеческая. Она не связана ни с подражанием, ни с желанием угодить чьим-то вкусам, любителям котиков и всей прочей мимимишности.

Николай Александров: Тем не менее, насколько я понимаю, вот эта «биологическая» тема животных продолжает оставаться актуальной. То есть она оказывается неким ключом для вас, который открывает какие-то другие проблемы. Я так понимаю, что рассказы, которые вы пишите сейчас, тоже будут связаны с животными.

Григорий Служитель: Нет, никак не связаны. Есть действительно один рассказ, который выйдет в сборнике «Птичий рынок» в издательстве Елены Шубиной. Но даже этот рассказ я сделал косвенно посвященным животному. На самом деле это, опять же, не о животном. И я на самом деле как можно больше стараюсь сейчас абстрагироваться от этого клише, который уже со мной связан, что это какие-то звери и все это зоологическое.

Нет. Я на самом деле, конечно же, не буду делать ничего, связанное с животными. Наоборот, как можно дальше. Еще раз повторяю. Даже этот роман не зоологический ни в коем случае. Это конкретное животное, это конкретный кот с его повадками, с его каким-то мировоззрением. Да, вне всякого сомнения, там есть антропоморфность, вне всякого сомнения, есть вещи, которые люди легко могут проассоциировать с собой, естественно. Но не более чем.

Все-таки это и животное, и человек. Но в любом случае это уже закрытая история. Я к ней больше возвращаться не буду. Я не буду его оживлять. Хотя уже есть просьбы. Уже пару раз ко мне обращались читатели, говорят: «Может быть, вы придумаете что-то связанное, как Остап Бендер?» Нет, ни в коем случае. Это уже законченная история. А надо искать какие-то новые горизонты.

Николай Александров: Любопытно, что вы даже о романе, о своем словесном творчестве в большей степени говорите как режиссер. То есть такое впечатление, что это отстранение, когда вы представляете себе персонажа, пусть это даже животное и кот, это некая маска или некий медиатор, который позволяет выстраивать мир. Насколько вообще ваша театральность сказывается на вас, ощущаете ли вы это себе?

Григорий Служитель: Если честно, я не ощущаю. То есть, может быть, в каком-то смысле, опять же, бессознательно, это был какой-то даже эскапизм. Потому что театр – это то, чем я занимаюсь большую часть жизни. Наверное, мне хотелось совершенно от этого уйти, отключиться, убежать куда-то в другую область. Но я не думаю…

Хорошо, я скажу иначе. Безусловно, артист – это подчиненная профессия. Она не свободная, если говорить, что есть на самом деле. Это так. И что касается литературы, мне захотелось в ней почувствовать себя демиургом, мне захотелось быть режиссером собственной истории, чтобы мне никто не указывал, куда мне идти, какая мизансцена, какой костюм и какая роль.

Николай Александров: То есть все-таки в рамках театра вы пока остаетесь. Не артист, а режиссер.

Григорий Служитель: Я не режиссер в принципе. Я учился на режиссерском факультете, но в актерской группе. И хотя поступал… я думал, что я поступлю на актера, через полгода я во что бы то ни стало переведусь на режиссера – нет, ничего подобного. Это профессия возрастная. Она требует очень многих качеств. Положа руку на сердце, я думаю, что я не обладаю этими качествами. Пока. Посмотрим, что будет дальше. В каком-то смысле – да. То есть ты инженер этой истории, ты инженер этих характеров. Но это не совсем, что ли, табакерка. Это не то, что я тут… Не в смысле театра, а в смысле того, что у меня есть такой мирочек маленький, все эти молоточки, все эти струнки. Все это – наслаждайся…

Безусловно, это есть. Любой человек, который занимается творчеством, так или иначе испытывает те же самые чувства, что ты хозяин этого мира.

Вы знаете, я периодически читаю что-то, что пишут и говорят: «Но это же актерская проза». Это что, какой-то известный сложившийся жанр актерской прозы? Мне кажется, любая проза прозаическая. Ее пишет писатель. А в каких он еще ипостасях предстает в своей жизни – это не так важно. И в этом смысле я не чувствую себя человеком театра. Знаете, может быть, есть какие-то приемы, есть какая-то театральность в самом тексте, в подходе к нему. Я бы назвал его каким-то игровым моментом, но не значит, что это пишет человек, связанный конкретно с театром в своей жизни. Мне кажется, это не так.

Во всяком случае, я не очень понимаю, что это значит, когда говорят, что «это же актер написал».

Николай Александров: Как раз, может быть, имеется в виду несколько иная степень отстранения, которая может существовать и у писателя. Но это, кстати, любопытно. Если говорить о современном языке театра или о языке театра вообще, потому что современное оказывается уж совсем такой сложной проблемой. Современный театр иногда уходит довольно далеко от всем привычного театра.

Но ведь обычно артист придумывает себе некую историю, создает внутри себя тот характер, в который ему предстоит вселиться, и представляет себе этого человека не только в конкретной сценической ситуации, но, может быть, и вообще каким он бывает в жизни или нет. Я не знаю, сталкивались ли вы с этим и насколько это для вас важно.

Григорий Служитель: Вы знаете, это трудный вопрос. Потому что современный театр действительно очень разнообразен. Сказать, что какая-то тенденция стоит во главе угла и она руководит в принципе каким-то театральным процессом, нельзя. Он слишком разный. Есть, безусловно, какие-то тенденции. Но как раньше говорили: есть школа представления, есть школа проживания. И вроде они как масло и вода – они никак не соприкасаются. Это не так.

Я могу сказать про свой театр, где я работаю. Это театр Женовача «Студия театрального искусства». У нас больше есть, если говорить про тенденции, это когда ты от самого себя идешь. То есть ты не представляешь другого человека, ты не изображаешь кого-то, как бы талантливо это не было, но ты являешься самим собой. И чем больше ты сам на сцене, тем это вроде бы как считается лучше. Но на самом деле это все сложно. Потому что, опять же, возвращаясь к этой отстраненности, которая была в книжке, да, там есть момент того, что это другой персонаж. Вот в этом смысле эта театральность, что мне было интересно соблюсти некоторую грань между тем, что это не я ни в коем случае, и все его мысли… Там есть, безусловно, моя философия, там есть какие-то мои страхи, мои какие-то впечатления от жизни, мои фантазии, но не более чем. Все-таки это отдельный персонаж. В этом театральном смысле – да, то есть я выдумал этого персонажа. Отчасти это я, отчасти это не я. Понять в процентном соотношении, где я, где не я, я не знаю, я не могу. Но в театре сейчас в целом я чувствую… Куда я во всяком случае прихожу, смотрю. Чем больше человек идет от себя, тем лучше. В отличие от того, что было десятилетие назад, во всяком случае. То есть мы живем в традиции такого, я бы сказал, может быть, «Современника» конца 1950-х. То есть вроде чем ты естественнее, чем ты натуральнее (в лучшем смысле этого слова), тем лучше.

Николай Александров: Но, тем не менее, даже если возвращаться к тексту, ведь по существу вы пускай даже свою собственную душу помещаете в какого-то другого персонажа, который может быть даже не человеком. Из-за этого должна меняться пластика каким-то образом.

Григорий Служитель: Конечно. Это в первую очередь было очень интересно.

Николай Александров: Ведь это же тоже своего рода этюд.

Григорий Служитель: В этом смысле – абсолютно. То есть это было просто очень интересно, что ты выдумываешь… Это вообще самое большое удовольствие, которое может быть, мне кажется, для любого художника. Даже не для литератора… Ты выдумываешь мирок. Ты получаешь удовольствие от того, что здесь все по твоим законам, здесь все по твоим правилам происходит. Это действительно кайф.

Мне было безумно интересно придумывать его логику, его характер, его в буквальном смысле пластику. Что с ним происходит, как он будет реагировать на это. Потому что, опять же, это очень интересная вещь по поводу замысла.

Знаете, как. Замысла как такового не было. Был определенный эмоциональный, чувственный импульс. И дальше я понял, что это такая сильная штука, которая меня проведет, как нить Ариадны, через этот лабиринт. А дальше оно все стало наслаиваться. Там были главы, которые я убирал, чувствуя, что они не идут, что это уже лишний балласт. Были сцены, которые не получались. Они казались надуманными, фальшивыми. Что-то пошло, поехало. Что-то получилось. Дальше ты идешь за этим. И этот замысел складывается… То есть ты даешь себе задачу, например, на ближайшие 2-3 дня. Вот нужно эту трудную сцену дописать, придумать. Что из этого выйдет, ты же не знаешь. Все в импровизационном смысле решается, как и на сцене часто. И это самое дорогое, что ты не знаешь, чем это закончится, к чему это приведет. Это большое удовольствие. В этом смысле театральность была. И тот парень Савелий, которого я придумал, он абсолютно выдуманное существо. И это не я. Но и я.

Николай Александров: Я не знаю, насколько вы погружены в современный литературные процессы, были ли у вас какие-то образцы. Вообще в каком-то хотя бы смысле следите за тем, что происходит в литературе?

Григорий Служитель: Сейчас гораздо больше, чем раньше, конечно. Я слежу более или менее. Стараюсь во всяком случае.

Николай Александров: С вашей точки зрения, есть диспропорция между языком современной литературы и языком театра, или нет? Или это все-таки области, которые развиваются параллельно и где довольно много пересечений?

Григорий Служитель: И да, и нет. Сейчас, наверное, можно будет со мной поспорить, но я, честно говоря, не вижу такой диффузии – стопроцентный театр и литература. Нет. И, может быть, раньше этого было больше. Гораздо больше было пересечений. Сейчас возникает замечательная молодая драматургия и возникают какие-то тенденции. Но сказать, что они идут то ли опережая друг друга на голову, то ли друг за дружкой, не зная, кто впереди, а кто сзади, я не могу, к сожалению.

И на самом деле это очень странно, учитывая, что действительно сейчас время, когда все перемешалось. Сейчас абсолютная эклектика. Это неплохо и нехорошо. Это естественный процесс. Этим процессом руководит само время, а не какие-то конкретные авторы или люди.

Но есть, безусловно, замечательный «Театр.doc». Понятно, что трагические события с ним связаны. Вроде этот театр пытался сделать это абсолютное смешение театра и литературы. Но он не вышел из подполья. Может быть, это неплохо на самом деле. Но сказать, что сейчас в каких-то академических больших театрах идет остросоциальная модная, новейшая драматургия, я не могу. Может быть, во МХАТе, я вспоминаю, но не более того. Дмитрий Данилов.

Николай Александров: Последние пьесы.

Григорий Служитель: Да. Но в целом, мне кажется, они идут если не перпендикулярно, то параллельно, не пересекаясь, к сожалению. Но что касается современной прозы, я слежу за ней, конечно. Во всяком случае стараюсь. Но тут такой момент, что у меня нет никакого предрассудка, предубеждения против современной прозы. Потому что я и сам современная проза. Но чисто личностно я стараюсь немножко подождать, чтобы прошло несколько лет. Поскольку у меня нет никаких обязательств, я не критик. Я не должен читать все, что выходит, чтобы это тут же рецензировать. Но есть такой момент, понимаете, это как выброшенный на необитаемый остров человек, который любое бревно на горизонте может принять за спасительный корабль. Для меня лично нужно, чтобы немножечко отстоялось, чтобы прошло какое-то время, чтобы издалека было просто виднее, насколько это здорово, значительно, значимо.

Нет, я слежу, если мне говорят: «Гриш, вот это прямо здорово, надо почитать», я обязательно это почитаю. И я рад, если мне это нравится. У меня нет такого, что «ну посмотрим, что он там написал». Я очень рад чужим удачам. И, слава богу, меня это только вдохновляет.

Николай Александров: Гриша, а, скажите, это разное чтение, когда просто читается книга и когда это книга, которая подразумевает некое сценическое воплощение. Представьте, что «Дни Савелия» будут воплощены на сцене. Вы с некоторой боязнью смотрите на это?

Григорий Служитель: Да, с боязнью. Я сразу скажу. Потому что, с одной стороны, я был бы счастлив, если бы мне предложили сделать какую-то сценическую версию этого романа, но с другой… Вы понимаете, в чем дело? Возвращаясь к тенденциям. С одной стороны, есть очень хорошая тенденция. Но она имеет свои обратные стороны. Это так называемый «чтецкий театр». То есть это действительно сейчас очень распространено. И есть замечательные артисты, замечательные режиссеры. Это подразумевается такое очень простое сценическое пространство, когда артист своей харизмой, своей какой-то энергетикой, мастерством представляет… Так можно сделать любую прозу. То есть выходит, начинает читать. Это может быть очень здорово, интересно. Но сейчас это немножечко превратилось в такое уже, на мой взгляд, упрощение. Это первая тенденция.

Вторая – это когда можно все, что угодно, разыграть, сделать такую… Куда мне не хотелось бы идти – это чтобы разыгрывали с нарисованными носами, ушаночки надеть, какие-то вязаные свитера – вроде уже как бы кот.

Театр классный тогда, когда есть некоторая условность, театральная условность, когда выдумывается какой-то необыкновенный образ, но образ не литературный, а образ сценический, чисто театральный, а это очень непросто. Потому что эта история не детская, она не умозрительная. Она вполне конкретная. Для этого нужен образ театральный, но и не детский, потому что это не детский театр, и, с другой стороны, не перегрузить какими-то… Вот, значит, будет человек с каким-то многозначительным лицом, с бровями, насупившись, что-то читать. Туда не хотелось бы.

Если про реализацию на стороне, я вижу это скорее в мультипликации. Потому что мультипликация сейчас очень продвинулась далеко. Может быть, вообще дальше всех. И в первую очередь технические средства позволяют сделать все, что угодно.

Николай Александров: То есть, условно говоря, мультфильм «Дни Савелия» будет гораздо ближе к тексту, нежели спектакль?

Григорий Служитель: Это как я себе представляю. То есть что с этим будет? Можно в театре сделать все, что угодно. Даже в кино. Хотя в кино я даже не вижу, как это могло бы быть. Но я не режиссер с другой стороны. А мультипликация позволяет при наличии этих технологий сделать все, что угодно. Дальше подразумевается вкус. Вкус – это было бы вообще классно. Со вкусом сейчас беда в принципе. Чтобы это был, опять же… Я говорю про театральную образность. Но та же образность должна присутствовать и в мультфильме, в мультипликации. То же самое. Просто там решается через другие средства.

Потом, понятное дело, что, когда я говорю о мультипликации, я подразумеваю не детскую мультипликацию, а взрослую. Хотя и дети с удовольствием читают книжку. Мне буквально парень 13 лет написал, рисунки прислал. 13-летний парень недавно. И 69-летняя женщина пришла после спектакля, письмо мне вручила очень проникновенное, такое трогательное про эту книгу. Неожиданно и приятно.

Николай Александров: Так или иначе, все-таки при пускай даже условном допущении этой постановки, вы осознаете, что представление на сцене – это просто совершенно другое произведение.

Григорий Служитель: Конечно. Нужно делать композицию, нужно придумывать свой театральный сценарий. Я понимаю, что многое будет просто опущено, убрано из окончательного варианта, на чем-то, наоборот, будет сделан больший акцент. Это странно звучит, но я абсолютно театральный человек, но я не работаю даже мысленно над этим.

В принципе было бы логично, если бы я сам стал придумывать какую-то композицию, чтобы из этого потом сделать спектакль. Но я оставил это на откуп своим товарищам или незнакомым театральным людям, чтобы, если они придумают, это сделали они. В принципе это было бы классно. Но я сам не очень… То есть я понимаю, что есть более важное, менее важное. Все это поставить нельзя будет. Может быть, даже какие-то отдельные главы. Но я сам даже не думаю об этом.

Николай Александров: Гриша, поскольку мы говорим о первом писательском опыте, насколько комфортно вы чувствовали себя в слове? Вообще, может быть, вы начали писать еще и раньше, и что для вас это письмо?

Григорий Служитель: Гораздо раньше. В подростковом возрасте я уже понял, что очень сильно меня тянет. Я не знал, каким образом и как я буду реализовывать свои литературные амбиции. Но чувствовал себя прекрасно. Другой вопрос, что я не очень верю, что, когда говорят, что пишется легко… Нет, история очень много забрала.

Николай Александров: Мне остается только, во-первых, пожелать нашим зрителям прочесть книгу «Дни Савелия», если они этого еще не сделали. А я благодарю вас за беседу, Гриш. Спасибо.

Григорий Служитель: Большое спасибо, Николай.