Еще одна книга, вышедшая в издательстве «Новое литературное обозрение» - Александра Архипова, Анна Кирзюк «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР». Александра Архипова – сегодня гость нашей программы. Саша, здравствуйте. Александр Архипова: Добрый день. Николай Александров: Об этой книге мы и начнем говорить. Давайте сначала попробуем разобраться, что это, собственно такое. Фольклорное, антропологическое исследование? Как бы вы определили жанр и специфику этой книги? Александр Архипова: Как говорят, «Хоть горшком назови, только в печку не ставь». Это исследование фольклористическое, поскольку мы исследуем тексты – анонимные короткие тексты, которыми люди обмениваются друг с другом. Как правило, люди считают, что они имеют право на существование, что события, описанные в этих текстах, они были. И в этом смысле это исследование фольклористическое. Однако мы уделяем внимание не столько структуре текста, как делают фольклористы, сколько тому вопросу, почему люди это рассказывают, какова социальная причина. Почему? Ок, в 1920-е годы был каннибализм. И в 1930-е, и в 1940-е. Понятно, что ходили слухи о каннибалах. Но почему истории про каннибалов были дико популярны среди школьников в 1980-е годы? Вот, в чем вопрос. И отмахнуться от этого факта нельзя. Если вы спросите любых школьников 1980-х годов, тех людей, которые были школьниками тогда, они расскажут вам замечательную историю о том, как однажды мама послала своего сына за колбасой на рынок. Или дочку. У нее был синий или красный ноготок. Он пошел или она пошла и встретила старушку, которая сказала: «Зачем тебе ходить на рынок? Я тебе лучше продам». А дальше мама не может дождаться сына или дочку, идет снова на рынок и встречает там старушку, которая говорит: «Я тебе продам колбасу получше». И она продает колбасу, мама приносит домой, начинает ее есть и видит в колбасе синий ноготок. Это история про каннибализм. Хуже того – это история про то, как мама становится каннибалом поневоле. Николай Александров: Вы говорите – тема каннибализма в 1920-1940-е годы. Но если мы посмотрим на мальчика-с-пальчика или на пряничный домик, у нас все эти сюжеты так или иначе уже будут. Александр Архипова: Да, но, понимаете, история про пряничный домик – это страшная по сути сказка, которую, может быть, читают на ночь детям или рассказывают. А это рассказывали во дворе и в школе как некоторую быль. Вот, в чем существенная разница. Вопрос – почему это существует в 1980-е? Почему это никуда не исчезло? Когда были реальные каннибалы, когда были реальные следственные дела о каннибалах, таких историй про ноготок на самом деле не было. Были совсем другие истории о том, что существуют тайные каннибальские фабрики, которые поставляют мясо детей в рестораны во время НЭПа. И вот эти богатые рестораны, где люди пьют и веселятся, на самом деле они в буквальном смысле едят детей. Николай Александров: С другой стороны, это подталкивает еще на исследования архетипов. В детском фольклоре, как это ни странно, очень многие архаичные вещи сохраняются гораздо дольше. Например, еще в моем детстве все говорили: «Чур меня». А это отсылает нас уже вообще бог знает к каким… Александр Архипова: Это верно. Но все-таки это немножко другой пласт. Надо понимать, что в 1980-е годы истории про каннибалов были, а в 2000-е они исчезли. Речь не о какой-то такой глубинной вещи, как архетипы, доказать существование которых на самом деле довольно сложно. А речь о том, что такие истории появляются благодаря некоторому набору социальных причин. И у них есть некоторая социальная функция. И задача этой книжки – понять, почему люди рассказывают такие истории. Некоторые из них кажутся очень правдоподобными, некоторые кажутся абсолютно безумными. Мы понимаем, что история про ноготок в колбасе – это выдумка. Но процентов 90 всех, с кем я разговаривала во время подготовки книжки, все верят в то, что нацисты делали мыло из евреев. Еще хочу подчеркнуть, что, конечно, преступления нацистов во время Второй мировой войны были ужасны. Ничего нет ужаснее газовых печей, медицинских экспериментов на людях, попыток изобрести бактериологическое оружие. Однако не варили мыло из евреев. Вот это является городской легендой, у которой есть долгая сложная история появления. И очень важно понимать, что когда мы после войны начали говорить о военных преступлениях, в качестве такого идеального примера этих военных преступлений стала городская примета, что нацисты делали мыло из евреев. Николай Александров: Давайте немножко поговорим об этом особом фольклорном типе или типе даже общественного сознания, которое приобретает некоторый мифологический оттенок, а иногда это просто превращается в миф. Вы говорите – городская легенда. А в чем специфика именно городской легенды? Чем этот пласт отличается от народного творчества, собственно фольклора, который в нашем сознании в большей степени связывается все-таки с деревней. Хотя понятно, что эти процессы, изменения происходили в конце XIX века. Александр Архипова: Городская легенда, она же современная легенда. Если вдаваться в занудство, это короткие анонимные тексты, которые передаются от человека к человеку, в содержание которых люди, как правило, верят, они достоверны для них. И они, как правило (это очень важно), противоположны некоторой официальной точке зрения. Они представляют некоторую альтернативную реальность, некоторую альтернативную версию происходящего. Понимаете, вот смотрите. Очень простой пример. В нашей стране правильным поведением человека является толерантное поведение. Человек, который считает себя воспитанным и образованным, он не будет публично на улице оскорблять мигранта, он не будет использовать слово «черномазый». Он знает, что это неприлично. А вот теперь представьте себе маму, которая знает, что все это правильно. А дальше ее сын идет в класс, где большинство детей – дети мигрантов. Всем понятная картинка. Маме это не нравится. Однако ее толерантное образование не позволяет ей высказаться прямо, что ей это не нравится. Потому что он знает, что если она выскажется – ее заклеймят. Соответственно, она говорит: «Я, конечно, не против детей мигрантов, однако я слышала историю, что в соседней школе дети мигрантов вырывают глаза у наших детей». Николай Александров: Ужас какой! Александр Архипова: Или продают наших детей на почки. То есть смотрите, что происходит. Она рассказывает историю. Она подчеркивает, что она не является автором этой истории. Она ссылается на мнение некоего сообщества. И тем самым она с себя снимает эту стигматизацию. Она не виновата. Это кто-то другой ей рассказал. Тетя Глаша рассказала. И таким образом она подтверждает свое недовольство от того факта, что в этом классе много детей мигрантов. Так работает городская легенда. Она является некоторым способом борьбы с официальной точки зрения. И в ситуации сильного политического, социального напряжения, в ситуации катастроф, в ситуации войны происходит, как правило, взрыв таких легенд и таких слухов, потому что они дают ту альтернативную картину мира, как правило, гораздо более простую. Николай Александров: Давайте тогда сразу поговорим вот еще о чем. Понятно, что любое антропологическое и фольклорное исследование связано в первую очередь с источниками, то есть с документами, с носителями этой информации. Каким образом вы искали эти тексты? Александр Архипова: Мы сделали все, что мы могли. Конечно, мы смотрели документы, феерические сводки о настроениях НКВД и КГБ. Это такие отчеты о том, что думают и что делают советские граждане на самом низовом уровне, на какой-нибудь фабрике в Днепропетровске. Это письма советских граждан, которые перехватывал КГБ по любому поводу. Это дневники. Например, на прекрасном проекте «Прожито» их очень много. Это воспоминания. Кроме этого, мы, конечно, брали и интервью с теми, кто жил в советское время – и в раннесоветское, и в позднесоветское. И расспрашивали их. И даже проводили массовые опросы. То есть мы сделали все, что возможно. Николай Александров: Сам опрос каким образом строился? «Расскажите мне какую-нибудь страшилку советского времени?» Александр Архипова: На самом деле это был такой дистанционный опрос с открытыми вопросами. Мы сначала извлекали много-много разных вариантов городских легенд из интервью, из дневников, а потом спрашивали: «Слышали ли вы какую-нибудь историю, связанную с черной Волгой?» Мы никогда не давали весь сюжет полностью. «Если слышали, расскажите, пожалуйста». И подробно просили человека заполнить анкету – откуда он, где он родился и так далее. Николай Александров: Вы, например, говорили о том, что некоторые истории, легенды, страшные мифы оживают в 1980-х. А может это быть связано с литературными источниками? Например, «Мой друг Иван Лапшин». Вот, пожалуйста, актуализация некой страшной тематики еще советского времени. Или нет? Или таких заимствований и цитат не существует? Или, например, один из сюжетов вашей книжки – поиск портрета Троцкого. Насколько вы говорите о том, что это альтернативная точка зрения? Но шпиономания и процессы, которые происходят на протяжении 1930-х годов, непосредственно со шпионами связаны. Каков здесь механизм влияния? Александр Архипова: Вот это как раз очень сложная история. Вот эта история с профилем Троцкого – она типично советская. Потому что сначала действительно в ситуации по большому террору, в ситуации бесконечного поиска врагов. При этом не просто врагов, а врагов с так называемым закрытым забралом, то есть тех, которые неотличимы от простых правильных советских людей. Советское правительство объясняет, что эти враги оставляют тайные знаки, свое присутствие, которое надо искать, просматривая, например, периодику, переворачивая газету набок, просвечивая портрет насквозь, рассматривая с лупой любые гравюры и так далее. И эта паранойя начинается сверху. В 1935 году заворачивают тираж газеты «Правда», потому что там кто-то увидел локон коммуниста Димитрова. Он был как свастика на печатке. Из-за этого уничтожили тираж газеты «Правда». Но в 1937 году кандидат в члены Политбюро Постышев пишет большое письмо Сталину в Политбюро о том, что жуткая диверсия: на обложках школьных тетрадок, посвященных Пушкину, в гравюрах проступают антисоветские лозунги типа «Долой КГБ», а также профиль Троцкого, свастика и все, что угодно. Это было сверху. А дальше начинается следующее. Советское правительство сильно испугалось. Эти тетрадки, выпущенные тиражом 50 млн, начали уничтожать. То есть школьников собирали в актовом зале, говорили, что враги добрались до ваших школьных тетрадок, заставляли школьные тетрадки сдать, срывали обложки, дальше либо увозили, либо сжигали. И история о том, что тайные знаки врагов повсюду, немедленно широко распространилась. И через полгода советское правительство сталкивается с ситуацией, с которой они уже не могут справиться – что пионеры рассказывают друг другу в Москве и Ленинграде, что зажим для пионерского галстука (а был такой металлический зажим, который не пережил эту историю), на котором изображался костер, что этот костер, если перевернуть три языка пламени, это будет буква Т, то есть троцкистский, положить набок – З (Зиновьев), а обратно – это Ш (шайка). И все это троцкистско-зиновьевская шайка. Это подпись врага. И вот это уже городская легенда. Это уже слух. Советское правительство стало с этим бороться. Они пытались искать, кто придумал это. Они проследили всю цепочку. Но им не удалось понять, кто придумал. И кончилось тем, что зажимы были отменены. Потому что пионеры начали в панике зажимы уничтожать. И вот это уже городская легенда снизу. Это уже не воля Политбюро, не паранойя, которая есть в голове Постышева или Сталина. А это то, как реагируют люди снизу. И дальше это все понеслось. Заворачивали разные ткани на фабриках, потому что там видели все время свастику или профиль Троцкого. Заворачивали разные издания, потому что в перекрещении линий тоже видели. Брошюру Сталина завернули, потому что в сгибе рубашки, френча увидели тоже свастику. И так далее, и тому подобное. Мало того, чуть скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница», которая должна была ехать в Париж на выставку, когда ее приняли, ночью после госприемки на завод приехал Сталин, включил прожектора и долго внимательно изучал юбку колхозницы, потому что ему донесли, что в юбке колхозницы есть гигантский профиль товарища Троцкого. Тогда уже не товарища. И это уже городская легенда снизу. Она была настолько распространена, что к 1939 году она стала реально мешать. Потому что производство тканей застопоривалось, люди уничтожали брошюрки с изображением Сталина, вот с этим френчем, где была свастика, а их за это сажали. То есть получается, что в борьбе с тайными знаками они уничтожали сакральные символы. А это тоже плохо. Николай Александров: Если говорить о бытовых историях, откуда они появляются? У которых нет, может быть, такой прямой коннотации, которая с какими-то существенными, серьезными событиями… Временем НЭПа, допустим, или ленинградской блокадой, когда существуют некоторые основания. Скажем, мы говорим не только о легендах. У вас в названии неслучайно фигурируют страхи. Но один из распространенных страхов 1970-1980-х годов – Мосгаз, огромное количество историй. Александр Архипова: Да, маньяк. История очень характерна. Советское правительство крайне не любило признавать существование серийных убийц. И не признавало этого. Однако история про Мосгаз, а еще позже про маньяка Евсеева, который нападал с ножом на женщин в Москве, были очень популярны. Поскольку никаких официальных публикаций, разборов, выступлений на эту тему почти не было, то как раз слухи являлись тем способом передачи информации, а другого канала не было. А с маньяком Евсеевым там вообще чудесная история. В этот момент советское правительство решило изменить себе. И одного из крупных заместителей Московского уголовного розыска попросили дать интервью, в котором он должен был опровергнуть слухи о маньяках после истории с Евсеевым, который нападал на женщин с ножом. Он дал интервью «Вечерней Москве», в котором сказал, что вообще все эти слухи – это ужасно и бред какой-то, особенно слухи про то, что маньяк нападает на женщин в красном. И поскольку он это опроверг, значит это правда. И тут понеслось. И обратите внимание, как устроена низовая логика. Что маньяки были. Они убивали по ряду причин. Но в фольклорной логике они убивают по одному простому принципу – они выбирают женщин в красном. И здесь на самом деле можно много чего про это подумать. И про символику красного цвета, и про то, что красный был редким и модным предметом одежды. Красное польское пальто было мечтой любой женщины. Но, понимаете, как здесь работает городская легенда? Люди чувствуют себя в небезопасности. То есть опасность повсюду. Официальные власти никак тебе не объясняют, как спастись. Мало того, они даже опровергают это. А легенда говорит, что есть причина, почему он так делает. Он нападает на женщин в красном. Значит, чтобы спастись, надо просто не носить красное. То есть легенда и слух здесь дают некоторое лекарство для спасения, некоторый способ себя обезопасить. И этим они и могущественны, и опасны. Николай Александров: То есть, иными словами, получается, что ни положение социальное, ни образовательный ценз, ни возрастные категории не работают, если мы говорим о городских легендах. Что это скорее все-таки проблема психологическая и каждый человек может оказаться в некоторой ситуации стресса, дискомфорта, когда он некритично относится к этим… Александр Архипова: Да. Если мы погружаем человека в состояние дискомфорта, он начинает с большей вероятностью все это распространять. Да, ровно так. Николай Александров: Саш, огромное вам спасибо за беседу. И я очень доволен, что у нас она состоялась. Поскольку она имеет действительно очень много самых разных смыслов, особенностей культурологических, социальных, антропологических – каких угодно. Спасибо. Александр Архипова: Спасибо вам.