Николай Александров: Средневековой культуре будет посвящена сегодняшняя программа – образам, понятиям и смыслам, которые определяли сознание средневекового человека, ну и в частности его религиозные представления. У нас в гостях Дмитрий Антонов, специалист по средневековой культуре. И говорить мы в частности будем о средневековой демонологии. Дмитрий, здравствуйте. Дмитрий Антонов: Добрый день. Н.А.: Сегодня мы попытаемся поговорить о каких-то типологических особенностях средневековой культуры, учитывая, что само понятие Средневековья в последнее время неожиданно актуализировалось. Ну и прежде чем мы будем говорить о специфике этого сознания, давайте попробуем определить, а что собственно такое средневековое сознание, то есть представление человека о мире, который его окружает. Д.А.: Вопрос очень обширный и интересный. Когда мы говорим о культуре Средневековья, конечно, в первую очередь нужно подчеркнуть, что это сознание теоцентрично. И когда мы смотрим средневековую литературу или изображения, то в центре всегда оказывается представление о боге, о божественной иерархии и о божественном мироустройстве. Сознание средневекового автора постоянно возвращается к Господу-творцу. И для того чтобы объяснить любые явления глобального или личностного плана, все время задействована актуализированная объяснительная модель Господа как творца, провидца, устроителя судеб человеческих и так далее. Это первая, базовая категория средневекового сознания. Вторая, очень важная – это иерархичность его. Как иерархично Царствие небесное, Господь, ангелы, девять ангельских чинов, так и иерархична земная структура (социальная), так и иерархична структура преисподней, где тоже есть свой царь Дьявол и множество демонов. Вот эта постоянная система таких пирамид иерархических тоже все время прослеживается в изображениях и в текстах. Вот это такие универсалии, которые мы привыкли отождествлять со средневековой культурой, со средневековым сознанием. Но сразу хочу подчеркнуть, что пока что речь у нас идет о все-таки культуре высокой, книжной, о культуре творцов, авторов, писателей, художников и так далее. Если же мы обратимся к простому человеку, человеку не книжному, к тем, кого называют "простецами", к "культуре молчащего большинства" и так далее, то увидим там несколько другие, разумеется, системы. И тогда мы должны говорить уже скорее о долгом Средневековье, потому что сознание человека простого и в Средние века, и в Новое время, да и вплоть до настоящего момента, по сути дела, объединяло вот эти христианские представления о Боге, об иерархии с огромным комплексом, пластом дохристианских, внехристианских представлений. И сам феномен религиозности средневековой, чем ниже мы будем рассматривать эти социальные слои, тем больше он оказывается растворен в традиционной культуре общения с духами – духами-соседями, духами-помощниками, духами-антагонистами. Простой человек Средних веков, конечно, совсем не похож на книжника, и его голос очень плохо слышен и плохо различим. Но учитывая, что эта культура (традиционная культура) мало меняется, она мало подвержена динамике и изменениям – в гораздо меньшей степени, чем культура верхов – XVIII, XIX, начало XX века, когда мы уже имеем возможность изучать простых людей как антропологи, записывать их устные тексты и сопоставлять с теми крупицами, что доносит до нас Средневековье от таких простецов, мы видим, что фактически здесь очень многое перекликается. И видимо, то, что мы знаем о простых людях, о том, как они воспринимали Бога, окружающий мир, в XIX веке примерно так же происходило это – условно, конечно, при всей условности – в XV–XVI веке и так далее. Так вот, простой человек, конечно, живет в мире несколько ином. У него мир заселен множеством различных персонажей, которых средневековый автор бы назвал и определил исключительно демонами. В то же время для простого человека это может быть домовой, леший, водяной – духи амбивалентные, которые ему то помогают, то вредят, с которыми он выстраивает свои различные отношения. Весь набор практик, ритуализированных обрядов средневекового человека – он, конечно же, и в средневековых текстах тоже запечатлен. Чаще всего в каком модусе? В модусе осуждения, когда церковный иерарх, средневековый книжник начинает с негодованием обличать простых людей: как же они живут, вот что же они верят, что же они делают, почему же они устраивают несколько раз в году тризны, напиваются, пляшут, поют дикие песни, "служат бесам", как он это говорит, перекодируя элементы народной традиционной культуры в язык христианской книжности. Вот благодаря этому мы знаем, как жил простой человек. Ну а благодаря большому количеству текстов и изображений мы знаем, во что верили люди более образованные и начитанные. Поэтому мы должны говорить о разных мыслительных пространствах и разных мирах Средневековья. Нет никакого единого Средневековья, нет никаких единых критериев, разумеется. И разговор должен быть более или менее конкретен по отношению и к эпохе, и к источникам. Н.А.: Если мы обращаемся к Русскому средневековью и пытаемся рассмотреть вот эту темную стихию, то какая в народном сознании здесь существовала иерархия? Ну, понятно, что, с христианской точки зрения, это демоны и бесы. Но сам человек – носитель традиционной культуры – входил в совершенно особенные отношения с этими демонами и духами. Каким образом здесь происходило хотя бы различение темного и светлого? Д.А.: В народной культуре различение темного и светлого – это гораздо более тонкое явление, чем в христианстве каноническом. Здесь все не так бинарно и черно-белой картинкой никогда не представлялось и не являлось. В основном человек простой живет в мире духов-соседей, амбивалентных духов, которые в одной ситуации (при правильном поведении) будут тебе помогать, а в другой ситуации (при поведении неправильном) будут тебе вредить и представлять угрозу. Духов-антагонистов, духов, которые в народной культуре являются исключительно вредителями, их мало. Они есть, но их мало, действительно. Человек общается с домовым. Он общается с водяным или с лешим, как с духом-распорядителем природных ресурсов. Он должен каким-то образом одаривать такого духа, с тем чтобы получить от него, соответственно, как отдарок возможность пользоваться этими ресурсами, которыми этот дух владеет: что-то собирать в лесу, рыбу добывать или на промысел идти и так далее. Вот в таких отношениях, в отношениях соседских – иногда добрососедских, иногда напряженных – он находится с различными персонажами. Чем больше влияние христианской культуры – тем больше персонажей уже из христианского пантеона святых, оказывается, включено в эту картину мира. И тогда уже простой человек начинает не просто просить о помощи лешего или водяного, но и молиться, например, Флору и Лавру или Власию Севастийскому, которого называют, соответственно, "коровьим богом", а Флора и Лавра считают покровителям коневодства и так далее. И разумеется, на таких святых переносится множество-множество представлений и множество функций, которые раньше принадлежали духам-хозяевам и духам-распорядителям. Вот чем больше, чем дальше человек движется по пути христианизации, тем в большей степени он апеллирует к персонажам христианского пантеона, скажем так. Но вот эти архаические модели поведения и взаимоотношений с этими святыми – они, конечно, остаются во многом неизменными. Например, святого нужно одаривать, чтобы он тебе тоже помог. Эти представления переносятся в русской традиции потом на иконы. С иконами начинают общаться, как со святыми. Икона становится самостоятельным действующим лицом – актором. Одаривают икону. Просят помощи уже не святого, а конкретную икону. Если икона не помогает, ее могут одаривать. Если одаривание не помогает, икону могут принуждать к чудотворению, икону могут пытать, бить, переворачивать, унижать, ожидая, что она поможет. Все эти модели поведения, конечно, очень характерны для человека простого, для человека средневекового – впрочем, как и для человека Нового времени и даже для простого человека начала XX века и середины XX века. В то же самое время человек образованный – священник, книжник – все это наблюдает и все это описывает. И в его описаниях это превращается во что? Во взаимоотношения человека и демонов, потому что происходит естественная перекодировка. Средневековый книжник или книжник Нового времени видит простого человека, который просит о помощи каких-то духов, и рассказывает о том, что этот человек молится бесам, молится демонам. И вот таким образом в обличительной христианской литературе возникает огромное количество рассказов о бесах, о демонах, которые растворены в мире людей, которые постоянно с людьми контактируют, которые пытаются их искушать и которым неразумные люди служат, с которыми они общаются. И вот получается два таких очень разных, взаимопересекающихся, влияющих друг на друга пласта культуры – народная традиция и традиция высокая, которая эту народную культуру описывает каким-то своим языком. Благодаря этому обязательным компонентом средневековой культуры оказывается демонология, очень важным компонентом. Мы встречаем представления о демонах, мотивы, связанные с демонами, образы, фигуры демонов в искусстве, в литературе христианской, в поучениях, в назиданиях, в житиях святых. Постоянно речь идет о каких-то демонах, которые контактируют с людьми и общаются с людьми. И в результате этого демонология в Средние века оказывается одним из важнейших компонентов культуры вообще, всей христианской культуры. Демонология играет здесь очень много разных важных функций. Во-первых, это объяснительная модель. Она помогает объяснить, почему в мире творится зло (глобальное или личностное), почему происходят катаклизмы, почему происходят несчастья, почему человек теряет родных и близких. Все это можно объяснять через демонов. Почему человек болеет – это можно объяснить через духов-агентов болезней в народной культуре. А естественным образом, в христианстве этими духами-агентами болезней оказываются демоны: демон, который вселился в человека, поразил человека болезнью, какой-то язвой смертельной и прочее – по Божьему промыслу, конечно, не по Божьему попущению. Это объяснительная модель. Демонология оказывается очень важной контрмоделью. Демоны – это антагонисты, которые позволяют средневековому книжнику или художнику постоянно очерчивать границы нормативного, допустимого, правильного. Как очертить эти границы? Показать, что недопустимо и что неправильно. Как показать гармоничное или красивое? Показать, где заканчивается гармоничное, а начинается уродливое и безобразное. Вот для всего этого тоже, оказывается, нужны демоны. Ну и демоны, конечно, нужны, чтобы напугать, чтобы показать, как будет плохо и страшно человеку, если он себя ведет неправильно. И таким образом демоны становятся мучителями, такими агентами преисподней. Эта функция, кстати, к ним приходит поздно. Изначально в ранней христианской традиции в преисподней действовали ангелы: ангелы мрачные, ангелы грустные даже, оттого что им приходилось быть в аду и следить за осужденными людьми. Потом эту функцию, естественно, приняли на себя демоны. И таким образом демонология в книжности и в искусстве средневековом расширяется, она становится все более актуальной, все более востребованной. И она очень хорошо… Она становится таким открытым текстом, который позволяет рассказывать о нехристианском, рассказывать, как живет простой человек, как он общается с духами. Пожалуйста, ты можешь об этом рассказать, только не забудь этих духов называть демонами. Она позволяет рассказать о нехристианских сюжетах, включить в христианскую литературу кочующие мотивы и сюжеты мировой литературы и рассказать обо всем этом. Пожалуйста, сделай это, но только тоже не забудь назвать различных духов, богов и других персонажей, о которых ты прочел где-то (в арабской литературе, в персидской литературе), назвать их демонами – и они станут своими, они окажутся интегрированными в твой понятийный язык и аппарат. И благодаря тому, что демонология средневековая – это такой открытый текст, она обогащает христианскую культуру рассказами об очень многом, что в Средние века творится, что обсуждали, что интересовало простого человека, как он общался с окружающими его духами. Вот обо всем этом рассказывает, как ни удивительно, средневековая демонология. В этом плане мы ее используем как бесценный источник. Могу привести простой пример. Нам прекрасно известен такой мотив из арабской и персидской литературы о духе, который заключен в сосуде. Это могущественный дух, которого человек может освободить, и в этом случае дух вынужден ему помочь, либо наоборот – он ему навредит. То есть он, конечно, могучий и опасный, но его можно использовать для достижения каких-то целей. Мы это знаем благодаря "Тысяче и одной ночи". Мы это знаем потом благодаря тому, что мотив включился в современную масскультуру – здесь начинается "Алладин", здесь начинается "Старик Хоттабыч" и так далее, и так далее, и так далее. Кочующий мотив абсолютно в самых разных традициях. В индуистической традиции есть похожий мотив. Он приходит в христианскую литературу. Он приходит в древнерусскую литературу. И кто оказывается заключенным в сосуде? Ну, разумеется, бес. Кто же еще в самом деле? Не ангелу же такую функцию приписать. И получается бес. И вот мы имеем замечательное "Житие Иоанна, епископа Новгородского". В XII веке он жил, очень известный епископ. При нем новгородцы отразили атаку суздальцев, коалиции князей, которые пытались подчинить Новгород Андрею Боголюбскому. Но вот этот Иоанн Новгородский однажды увидел, услышал, что в его рукомойнике кто-то плещется. Он догадался, что это не какая-то павшая туда лягушка, а бес. Перекрестил рукомойник – и бес оказался заключен в сосуде. И вот начинается у нас христианская перекодировка кочующего мотива о духе в сосуде. Дух мучается, крест его жжет, он не может вырваться, он умоляет Иоанна выпустить его из сосуда. Что делает Иоанн? Он говорит: "Хорошо, я тебя выпущу, но только исполни мое желание". Абсолютная перекодировка этого древнего кочующего сюжета. "Свози меня, – говорит, – в Иерусалим, пожалуйста. Я хочу поклониться святым местам". И он летит на бесе в Иерусалим, поклоняется этим местам, возвращается обратно. Мы сразу же вспоминаем здесь и Гоголя, мы вспоминаем здесь "Монаха и беса", фильм Досталя, и так далее. То есть в современной культуре и в культуре XIX–XX веков, пожалуйста, тот же самый мотив опять-таки очень задействован. Ну и бес потом говорит Иоанну: "Замечательно. Я исполнил твое желание. Но никому не проговорись". И еще один кочующий мотив встречается – запрет и его нарушение. "Не проговорись никому, что ты летал на мне. Не унижай меня, беса, что я вынужден был тебе служить". Иоанн говорит: "Конечно, хорошо". Но, не выдержав, вскорости рассказывает людям: "Знавал я одного человека, который за одну ночь побывал в святых местах и вернулся обратно". И тут бес получает повод для того, чтобы отомстить ненавистному Иоанну. И как он начинает ему мстить? Вот это уже теперь у нас типичный средневековый сюжет. Он начинает подбрасывать епископу женское исподнее – и вокруг его кельи люди с ужасом наблюдают какие-то элементы женского туалета. А потом и вовсе, преобразившись в девушку, этот бес выбегает из его кельи. Ну и совершенно уже вышедшие из себя люди хватают Иоанна, выпроваживают его из города, сажают на плот: "Убирайся отсюда!" А плот по течению плывет вверх. Люди видят, что Господ показывает: "Это праведник". "А мы заблуждались!" Бес посрамлен. Иоанн прославен, его возвращают. И вот заканчивается такой рассказ. Рассказ о бесе, о духе, заключенном в сосуде, попадает спокойно, очень легко в литературу христианскую средневековую, адаптируется здесь. И какой универсальный ключ для перекодировки – демонология, да? Кстати, это очень важный для Средневековья элемент, компонент культуры – демонология, как ни удивительно. Казалось бы, мы говорим о чем-то маргинальном, неприятном, онтологически таком пограничном. А ведь в Средние века комплекс демонологических верований оказывался именно таким магнитом, который был способен в рамке христианской литературы или искусства привлечь самые разные мотивы, сюжеты и образы – легко и непротиворечиво. Потом возникает уже позже "Житие Авраамия Ростовского", был такой замечательный основатель Богоявленского монастыря в Ростове. Авраамий жил, по легенде, в X веке. Канонизирован он при митрополите Макарии в XVI столетии. Что с ним произошло? Он однажды увидел беса в умывальнике. Он перекрестил умывальник – и бес оказался заключенным в умывальнике. Случайно князь вошел в келью, когда Авраамия не было, открыл этот умывальник – бес вылетел, превратился в воина и начал клеветать на Авраамия, чтобы отомстить ему. И начинается тот же сюжет, тот же мотив. И мы видим, что, адаптировавшись из арсенала мирового кочующих сюжетов и мотивов, этот мотив оказывается интегрированным в христианскую книжность, в ней начинает кочевать и уже варьировать там благодаря тому, что о демонах можно рассказывать все что угодно. Это пространство фантазии. Ну, в самом деле нельзя же вольно фантазировать об ангелах или о Господе. Нет. А о ком можно? Где можно дать волю фантазии? В демонологии, конечно. И вот получается такой замечательный гипертекст о демонах, в котором бесы не только искушают и мучают людей, но летают на небеса, возделывают поле, служат, вынуждены служить святому, преображаются то в ангелов, то в самого Христа, то в женщин, то в детей, творят бог знает что. И это увлекательное, занимательное чтение! Демонология средневековая сочетает в себе в результате назидательность и занимательность. То, что для нас сегодня популярная литература, то, что для нас сегодня даже для кого-то желтая пресса или какие-то телепередачи широко популярные – для средневекового читателя это какие-либо апокрифические тексты, где действуют бесы. Что самое увлекательное в житии святого? Как его искушали бесы и что происходило. То демон превратится в голую женщину, и святой вынужден каким-то образом действовать. Святой догадается и приложит к этой обнаженной женщине раскаленное железо – и с воплем бес исчезнет. То демоны решат искусить святого смехом, и они соберутся огромной толпой, возьмут толстые веревки и будут пытаться сдвинуть с места маленький листочек. И это настолько смешно и нелепо, что святой должен расхохотаться. А если он, аскет, рассмеется – всё! Он потеряет концентрацию, молитвенность свою, и бесы хоть маленький шажок заставят его сделать по пути уже искушения. А святой не смеется – и бесы опять проиграли. И так далее. Вот фантазия средневековых авторов была очень раскрепощена, когда они обращались к демонологии. Н.А.: Ну, давайте только единственное, наверное, сделаем здесь ремарку, что когда мы говорим "христианство", нужно учитывать, что это тоже достаточно большой комплекс идей, и здесь тоже существует много самых разных концепций, мировоззрений. Можно говорить, например, о богомильской ереси, которая оказала такое влияние, кстати говоря, и на Восточную Европу, и на Западную, если говорить о катарах, например, или альбигойцах. И это представления, которые как раз эти две стороны мира – темную и светлую – они соединяют. И поэтому у богомилов сам Сатана оказывается отнюдь не просто безусловно темной силой, но на самом деле тем демиургом, который отвечает за мир земной. Но, Дмитрий, вот о чем хотел спросить. А существуют ли канонические изображения демонов? Потому что если вспоминать просто классическую демонологию и бесов, то таких изображений в иконописи довольно много. Вот наши представления о леших, водяных, русалках – в основном, в общем-то, в принципе, если говорить о массовом сознании, это билибинские иллюстрации. А здесь есть какой-то аналог, образец? Д.А.: Иконография демонов в Средние века – это тоже открытый текст. Что такое "изобразить демона"? Это показать оборотную сторону всего прекрасного, правильного, упорядоченного и гармоничного. Следовательно, демонов изображали безобразными, яркими, пестрыми, многоликими, как их и описывали авторы. Когда демоны пали с небес, они утратили свой ангельский облик. И они, как писали некоторые средневековые авторы, вообще неспособны в каком-то устойчивом облике являться. Они все время меняют личины, чтобы искушать человека, с одной стороны. А с другой стороны, это следствие их ущербной природы уже, всё. Они не могут быть какими-то постоянно и устойчиво прекрасными. Так как их изображали? На самом деле традиции изображения демонов генетически восходят к нескольким истокам. Первый исток – это изображения душ умерших на греческих погребальных вазах. Небольшая профильная фигурка, фигурка крылатая часто – это эйдолон, вот такая душа отлетающая. И вот так начали изображать демонов довольно рано – маленькой темной крылатой фигуркой. С другой стороны, демонов начали наделять звериными чертами. И одна из очень ранних их отличительных особенностей – это антропозооморфность, они сочетают черты человека и зверя. Поэтому возникает вертикально ориентированная фигура, такой минимальный, скажем так, антропоморфный признак – животное, вертикально стоящее. Но у этой антропоморфной фигуры, например, крылья, когти, звериные лапы и так далее. Чем дальше, тем больше демон европейский в визуальной культуре становился похож на фавна, сатира – у него возникли рога, ноги козла. Ну, он действительно стал похож на такого духа низшей мифологии греко-римской, который воплощает похоть, низменные устремления и прочее. Вполне естественно было его сопоставить с сатиром и с фавном. И в Европе демон превращается в результате в привычного нам – рогатого, хвостатого, крылатого, с копытами – такого персонажа, с одной стороны. С другой стороны, фантазия была огромная. Демонов изображали как фигуры, объединяющие в себе необъединимое – например, черты рыбы, птицы, человека, зверя одновременно. Это такое гротескно-уродливое нечто, копошащееся, страшное, многоликое и прочее. Н.А.: Дмитрий, огромное вам спасибо за беседу. Я так понимаю, что у нас, конечно, в большей степени получилось такое введение. Мы об очень многом не поговорили – об источниках, об источниках как книжных, так и, кстати говоря, живописных. Но во всяком случае в этот средневековый демонологический мир… Ну, по крайней мере, дали какое-то представление, я думаю, о каких-то важных знаках, которые здесь существуют. Спасибо. Д.А.: Спасибо и вам.