Фрагмент документального фильма «Взгляд Микеланджело» Величественную статую Моисея, которую создал Микеланджело Буонарроти для собора Святого Петра в Риме венчают странные рожки. Вопрос: откуда у ветхозаветного пророка, который проложил еврейскому народу путь к свободе и получил от бога скрижали с десятью заповедями, дьявольские рога? Ответ в переводе Священного Писания с греческого на латынь Иеронима Стридонского. Согласно библейской легенде, сияние появилось надо лбом Моисея после его личной беседы со Всевышним. Возможно, в IV веке нашей эры полиглот Иероним перепутал слова «каран» – «сияние» и «керен» – «рог», и так 13 веков подряд пророка изображали с рогами. Ну а переводчики до сих считают блаженного Иеронима своим покровителем и так же делают ошибки. Некоторые из них становятся роковыми. Фрагмент выступления Н. Хрущева Никита Хрущев: Если вы будете укать против нас и будете опять готовить нападение, мы так ухнем, что больше не будешь укать. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев никогда за словом в карман не лез, правду рубил наотмашь и в глаза. В 1956 году, когда США и СССР находились в состоянии холодной войны, на приеме в польском посольстве в Москве бросил в адрес американцам: «Мы вас закопаем». Это была интерпретация известного тезиса Маркса, что пролетариат – могильщик капитализма. Но переводчик перевел все буквально. И хрущевское обещание «закопать» тут же разлетелось по всем СМИ и едва не привело к третьей мировой войне. Тогда миру повезло. Советские дипломаты сумели оперативно решить проблему, объяснив, что эти слова следовало перевести как «Мы вас переживем». Хрущев извинился, но уже в 1959 году на открытии американской национальной выставки в Сокольниках пообещал вице-президенту США Ричарду Никсону показать кузькину мать. И эту идиому переводчик также честно перевел слово в слово. А в США посчитали, что загадочная «Kuzka’s mother» – новое ядерное советское оружие. И опять напряглись. К счастью, эти казусы не привели к кровопролитию. А вот трудности перевода в другой истории стоили жизни тысячам. На Потсдамской конференции в июле 1945 года лидеры трех главных держав антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне – СССР, США и Великобритании – выдвинули требование к Японской империи: капитулировать. Спустя несколько дней, во время пресс-конференции, на вопрос журналиста: «Что парламент Японии думает по поводу ультиматума Большой тройки?» премьер-министр Японии Кантаро Судзуки ответил: «Мокусатсу суру», что означает «без комментариев, оставаться в мудром молчании, раздумывать над ответом». Этими словами он хотел сказать, что кабинет не готов к поспешным выводам. Однако все американские газеты вышли с заголовками: «Япония решила игнорировать требования Потсдама», так как у «мокусатсу суру» есть и другое значение – «отвергать, игнорировать», и именно так их переводчики и перевели «раздумывать над ответом». И в августе 1945 года бомбардировщики США сбросили на Хиросиму и Нагасаки две атомные бомбы – «Малыш» и «Толстяк», эквивалентные почти 40 килотоннам тротила. Общее число жертв превысило 450 тысяч человек. Такова цена неточного перевода. Николай Александров: Вот так от тонкостей перевода зависят не только судьбы людей, но и государств. В этом смысле фигура речи имеет значение. Впрочем, так же дело обстоит и с художественными произведениями, ведь с трудами зарубежных авторов мы знакомимся через посредство переводчика, через преломление перевода. Как переводятся книги российских авторов на иностранный язык, кого переводят в первую очередь, каков отбор и каковы проблемы перевода? Об этом мы поговорим с Евгением Резниченко, директором Института перевода. Женя, какие же произведения, современные или классические, в первую очередь переводятся для иностранного читателя? И, во-первых, существует ли сама необходимость современного перевода на зарубежный язык? Ведь все-таки, я думаю, русская классика известна зарубежному читателю. Евгений Резниченко: В этом году переводится Достоевский. Может быть, даже в ущерб каким-то современным текстам, но отдаем дань, и весь мир отдает дань Федору Михайловичу – двухсотлетие со дня рождения. Поэтому практически на все произведения Достоевского мы получили заявки от наших зарубежных издателей. Николай Александров: На сколько языков, кстати, переводится Достоевский в этом году? Евгений Резниченко: На девять языков. Николай Александров: Я понял. Евгений Резниченко: Да, да. Николай Александров: Женя, какие произведения Федора Михайловича отобрал экспертный совет? Евгений Резниченко: В этом году, в частности, выделены гранты на «Преступление и наказание», «Подростка», «Записки из подполья», «Кроткую», «Униженные и оскорбленные». Вот то, что я помню. Николай Александров: Каков здесь принцип выбора языка, на который переводится Федор Михайлович Достоевский? Это страны заявляют желание перевести то или иное произведение русского классика или современного автора или нет? Евгений Резниченко: Мы получаем все заявки от зарубежных издателей. Николай Александров: Они в первую очередь обращаются к вам? Евгений Резниченко: Да, то есть они говорят: «Мы хотим перевести, просим у вас грант». Поэтому наше дело – собрать все эти заявки, передать в экспертный совет, который состоит из 14 человек, там и переводчики, и литературоведы, историки литературы, критики, просто филологи, лингвисты. И уже дальше они отбирают. У нас есть критерии, конечно: это важность, значимость произведения, статус переводчика, который переводит, надежность издателя, поскольку мы выделяем грант только на перевод, а издателю самому нужно вложить свои деньги, это всегда совместный проект. Николай Александров: Насколько пристально Институт перевода вообще следит за самими переводчиками? Вы же обращаете внимание, видимо, как Институт, на тот пул, скажем так, переводчиков, которые существуют в самых разных странах. Что здесь, собственно, первично: инициатива переводчика, его имя? Как рассматривается сама заявка? Потому что от этого зависит, видимо, и качество перевода с русского языка на зарубежный. Евгений Резниченко: Да, в 2010 году в Москве был собран Первый конгресс переводчиков русской литературы, в котором участвовали порядка 60-70 человек. В 2018 году в Москве был Пятый конгресс переводчиков, там участвовало более 250 человек со всего мира, это где-то 53 страны, где-то 43 языка. Поэтому мы собираем раз в два года в Москве переводчиков со всего мира, у кого есть возможность, и статусных переводчиков, заслуженных, выдающихся, и совсем молодых. На конгрессе мы вручаем премию за лучший перевод русской литературы на иностранные языки в четырех номинациях. Награждается не только переводчик, но и издатель, который издал это произведение. И конечно мы смотрим, следим за работой переводчиков в разных странах. Например, в последнее время мы стали поддерживать (уже несколько лет, года 3-4) такие менторские программы. В основном это сейчас как бы не так широко, как хотелось бы, но в Великобритании, в США, в Венгрии, например, в Польше школы молодых переводчиков, которые ведут выдающиеся мастера своего дела, мы пытаемся финансировать и дальше выделять какие-то референции, привлекать молодых переводчиков, приглашать их в Москву. Николай Александров: Были ли среди переводов с русского языка на зарубежный какие-то авторы или произведения каких-то авторов, собственно говоря, переводы, которые стали событием в тех странах, где они выходили? Евгений Резниченко: Из последних, ну, мне придется назвать, наверное, фамилии писателей. Николай Александров: Конечно, в первую очередь. Евгений Резниченко: Всех я не назову, но, в частности, перевод «Лавра» Евгения Водолазкина вызвал очень широкий резонанс. Николай Александров: Где именно, в какой стране? Евгений Резниченко: Это было в США, переводчица Лиза Хайден, которая нашла такой (нужно подступиться как-то к переводу «Лавра» – лексика, особый язык). Николай Александров: Ну да, особый язык, тема древнерусской литературы. Евгений Резниченко: Вот кому, казалось бы, там это может быть интересно вообще, где-то в Великобритании или даже в близких странах, тем более за океаном? Но нет, оказалось, что благодаря (не умаляя достоинства самого текста) вот этому подходу переводчицы, она неожиданно натолкнулась на протестантскую библию XVIII века и поняла, что вот отсюда она возьмет тот английский, который заменит старославянский, древнерусский язык. И это сработало. И «Гардиан» уже не первый раз выделяет перевод «Лавра» в топ-10. Николай Александров: То есть уже в Великобритании, не только в США? Евгений Резниченко: Да. Это же англоязычный рынок, поэтому книга, естественно, продается и там, и там, и в Индии, и в Канаде. И вносит «Лавр» в 10, в 20, в 30 лучших книг о боге последних … XXI века. Похожая ситуация, допустим, с романом Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». Это было тоже такой неожиданный для нашего литературного процесса прорыв, взрыв, фонтан. И мы наблюдаем в Китае (но здесь мы смотрим просто по количеству тиражей, потому что это тоже важный показатель, мы же так или иначе живем в рыночной экономике, это же не советское время). Николай Александров: Но в Китае по определению большие тиражи, Женя. Евгений Резниченко: Нет, не скажи. Николай Александров: Нет? Евгений Резниченко: Бывает по-разному. А здесь действительно (причем эта книга в Китае выходила без нашей поддержки, без гранта Института перевода) она выдержала там несколько тиражей. Николай Александров: Если уж мы заговорили о Гузели Яхиной. Ведь ее последние романы получили такой неожиданный успех или поддержку в Германии. Я так понимаю, что это после первого перевода. Но там, правда, тема, наверное, родственница немцам. Это, кстати, тоже влияет на какие-то симпатии, когда в каких-то странах чувствуют переклички с собственной культурой и историей? Евгений Резниченко: Я думаю, да, потому что у нас есть такой проект «Стотомная русская библиотека», такой мега-проект на основных мировых языках. Мы сделаем такие стотомные русские библиотеки. Наши эксперты, в частности Дмитрий Петрович Бак и Всеволод Евгеньевич Багно, подготовили такой «русский канон». Вот они его допиливали, как говорится. Вот 100 и плюс 25 современной литературы, 125. Николай Александров: Современная? А с какого времени, кстати говоря, эти 100 книг? Евгений Резниченко: Это идет даже с XVIII века. Николай Александров: С XVIII века. Не со «Слова о полку Игореве»? «Слово» входит, да? Евгений Резниченко: Да. По сути, там несколько древнеславянских текстов, они входят. То есть у нас есть на английском языке, на китайском языке, на французском языке. Сейчас мы прорабатываем арабский. Это дорогостоящий проект, поэтому не все так просто, но экспертные советы, если мы возьмем список, который уже существует, отобранный англичанами, условно говоря, испанцами, китайцами – это три совершенно разных списка. Потому что в каждой стране какое-то свое бытование русской литературы в переводах. Что-то принимается, что-то не принимается, зачастую бывает так, что нам предлагаются какие-то тексты, о которых только слышали специалисты, а так на слуху-то их нет. Или, например, такие тексты начала века, которые, к сожалению, по понятным причинам были вычеркнуты из литературного процесса, но они за счет переводов (тот же Добычин, тот же Пантелеймон Романов, тот же Кржижановский, который переводится на английский язык, там прекрасно целая серия выходит). Короче, какие-то люди, которые действительно достойны быть, вернуться в русскую литературу – они возвращаются через перевод. Но разное бытование на разном языке русской литературы, с чем это связано? Со многими факторами: с культурой страны, с взаимодействием с Россией на протяжении какого-то большого периода. Николай Александров: Вот какой вопрос: действительно ли перевод автора на английский язык делает его по-настоящему известным за рубежом или нет? Евгений Резниченко: Как правило, да. Потому что, к сожалению, ну, что тут горевать, так оно есть. Институт редакторов не только у нас дышит на ладан, за рубежом и подавно, особенно такого сложного языка, как русский язык. Если мы помним, когда в «Галлимаре», когда в «Пингвине» были русские серии, русские редакторы, то сейчас – все, этот поезд ушел. Может быть, новое поколение, если кто-нибудь из наших писателей напишет какой-нибудь бестселлер такой мировой, такой нобелевский роман, может быть, к этому вернутся, но сейчас пока нет. Поэтому скорее переводчики выполняют сами редакторов, переводчики выполняют сами роль локомотивов, которые дотаскивают текст не только до издателя, но потом до СМИ, до каких-то электронных ресурсов, до молодежной аудитории, до студенческой аудитории, потому что многие переводчики зачастую преподают. И есть такой хитрый ход, к которому можно по-разному относиться. Порой переводчик продвигает того автора, который есть у него в программе, особенно в США это, так сказать, белыми нитками, секрет Полишинеля такой. Николай Александров: Существует спецкурс такой, да, по какому-нибудь автору. Евгений Резниченко: Да, и значит, мы продвигаем именно этого автора. Может быть, мы бы хотели, чтобы другого автора продвигали, но что есть, и на том спасибо. Поэтому, конечно, перевод на английский язык прежде всего (даже если он на «три с плюсом», условно говоря) дает возможность любому редактору, любому издателю во всем мире познакомиться хотя бы, узнать, о чем эта книга. Это уже, не знаю, 80% успеха. В общем, конечно, это очень классно, когда выходит перевод на английский. Но он не гарантирует в любом случае. Будучи перенесенным на ту же арабскую почву, например, или на немецкую почву, издатель прочитает, издатель-немец или издатель-араб, сириец ли, ливанец или египтянин, пожмет плечами, скажет: «Ну, что-то мне это не интересно». Николай Александров: Женя, а как объяснить еще один феномен? Одно время, например, наиболее популярным автором, который представлял русскую литературу, был Андрей Курков, русскоязычный автор, скажем так, живущий на Украине, который был необыкновенно популярен за рубежом, но, будучи изданными в России, его романы не имели, в общем, никакого успеха. Можно вспомнить Андрея Макина с его «Французским завещанием», которое прозвучало во Франции, и с Андреем Макиным связывалась как раз русская и даже советская тема, но единственный роман, «Французское завещание», который был переведен, опять-таки никакого успеха у российского читателя не имел. Вот что это за феномен? Потому что это же вот разное отражение представления о русской литературе за рубежом и наоборот. Евгений Резниченко: У меня нет объяснения этого феномена. Мы в этом году делали большую такую серию интервью с писателями, … перевода в этом году 31 мая исполнилось 10 лет. И мы, так сказать, отмечая, решили, что мы отметим этот год, мы поговорим с писателями, о чем они думают, самые разные вопросы: от творчества до их политических взглядов, до личной жизни. Поговорим обо всем, о чем они готовы будут с нами поговорить. И вот Герман Садулаев, в частности, рассматривал, он как бы продолжил говорить о том, о чем он говорил в своей лекции, которую мы делали в прошлом году для американской читательской публики. Он вот как раз рассуждал об этом феномене, когда здесь, в России, допустим, выстреливает какой-то автор, и год, два, три все его читают, и все считают его вершиной творчества. Проходит три года, и просто никто даже не помнит, как фамилия-то правильно пишется. И он тоже не дает ответа на этот вопрос. Что касается Куркова, я не знаю, почему он не прозвучал здесь, именно в России, тут нет никакой (я уверен абсолютно) ни политической подоплеки, ни какой-то, так сказать, извините, я не знаю, «полная фигня», если кто так говорит. Николай Александров: Тем более переводы появились уже достаточно давно. Евгений Резниченко: Я не знаю. Ведь украинский язык на Украине, многие люди читают на русском языке, и вот это тянется еще. И поэтому русский язык для человека, живущего на Украине, который, как правило, знает два языка, и русский, и украинский – это другое восприятие, другие акценты, другой соус какой-то, я не знаю. Здесь, может быть, ну, не выстреливает, не знаю, Коля, понимаешь? Знал бы я, может быть, в тотализатор бы играл. Николай Александров: Вот еще какой вопрос существует. Вот мы говорим: «Переводы». А кто, собственно, переводит? Есть ли русские переводчики, которые живут в России и переводят на иностранный язык? Или чаще всего это все-таки те люди, которые живут за рубежом, знают иностранный язык более-менее хорошо и берутся за перевод? Евгений Резниченко: Конечно, переводить художественные тексты могут только носители языка. Конечно, любое правило имеет исключения, и может быть, есть некий человек, живущий в России, для кого первый язык все-таки русский, а второй – уже какой-то иностранный язык. Или, может быть, этот человек – билингв. Или может быть еще как-то. Но мы, конечно, ориентируемся только на зарубежных переводчиков, для которых первый язык – это, конечно, тот язык, на котором они начали говорить, или язык страны. Я сталкивался с попытками, когда переводили, в частности, французский переводчик переводил французский роман на русский язык. Он очень хорошо знает русский язык, очень хорошо. Но ты читаешь, в этом есть, это, скорее, хорошее упражнение и хороший такой дидактический материал для обучения переводу, но это не художественный текст. Потому что он употребляет, зачастую он возвращает первозданное значение слова в русский язык, и это добавляет какого-то шарма. То есть он переводит с французского, например, и употребляет русское слово XIX века, хотя речь идет, допустим, о событиях конца XX века. Да, вот на таких примерах хорошо учить студентов, например, литературного института, переводческой кафедры или кафедр перевода МГУ, МГЛУ. Николай Александров: То есть это не художественный перевод, да? Евгений Резниченко: В моем понимании, нет, это не художественный. Николай Александров: Женя, последний вопрос, который я хотел задать. В нашем сознании целый ряд зарубежных авторов ассоциируется с именами переводчиков. Мы для себя понимаем, что Данте – это Лозинский, что Шекспир – это Маршак, Пастернак. То есть у нас существуют какие-то схемы и стереотипы. Ты можешь назвать такие примеры по отношению к другим странам, где представление русского автора ассоциируется с именем переводчика? Евгений Резниченко: Нет. Наверное, я не смогу назвать, потому что, понимаешь, ты сейчас назвал все-таки классиков. А, могу. Одного переводчика точно могу назвать. Есть такая переводчица на немецкий язык – Вера Бишицки. Она переводила самые разные тексты, но последняя по времени и уже давняя ее любовь – это Иван Александрович Гончаров. Она перевела «Обломова», она перевела «Обыкновенную историю», и сейчас она переводит третий том, условно говоря, трилогии. Николай Александров: «Обрыв». Евгений Резниченко: Да, «Обрыв». Причем в крупнейшем немецком издательстве первый тираж «Обломова» был 10000 экземпляров (для перевода это много), второй тираж этого же «Обломова» – 10000 экземпляров и дальше его продолжают допечатывать, вышла «Обыкновенная история». Вот у меня это имя ассоциируется, Гончаров с Верой Бишицки, это 100%. Николай Александров: То есть для немцев тоже, видимо, скоро будет. Гончаров – это Бишицки, да? Евгений Резниченко: Да. Я думаю, что сейчас, все идет к тому, что Гроссман будет связан с Робертом Чандлером, с выдающимся британским переводчиком, просто выдающимся, который посвятил просто много лет своей жизни для перевода романа, для его продвижения, для его анализа. И вотбуквально сегодня прочитал его пост в Фейсбуке, что «Я перевел три года назад, и вот только сейчас дело доходит до издания, до обсуждения, до конференции». Вот тоже участь переводчика, когда тебе через несколько лет приходится возвращаться к тому, чему ты отдал три года назад еще пять предшествующих лет своей жизни. Я думаю, что с Чандлером вообще будут связаны многие вещи, с переводом поэзии в частности. Леонид Добычин в переводе на голландский будет связан с … Вандерентом, 100%. Николай Александров: Добычин – это как раз тот автор, которого хорошо бы еще и в России получше узнали. Евгений Резниченко: Обязательно нужно, обязательно. Николай Александров: Женя, огромное спасибо за беседу. Мы говорили о трудностях перевода, и в данном случае говорили о произведениях российских авторов, которые переводятся на иностранные языки. Перевод необходим, перевод – это не просто посредничество, это возможность, которая нам предоставляется, понять другого человека, другой, как мы, для иностранных читателей, и другие, как они, для нашего российского читателя. И без этого посредничества, вне всяких сомнений, невозможно существование современной культуры.