Николай Александров: Художник, мультипликатор, книжный иллюстратор Игорь Олейников в этом году стал лауреатом Премии имени Ганса Христиана Андерсена – наиболее престижной награды, если иметь в виду детскую литературу. Это, вне всяких сомнений, событие, потому что больше 40 лет российские художники не получали этой премии. И, разумеется, сегодня речь пойдет об иллюстрации, о книжном рисунке, но и не только. И в первую очередь мы будем говорить о том, каким образом картинка, иллюстрация не просто дополняет текст, а иногда даже существует как некоторая альтернатива тексту. Игорь Олейников в гостях у программы "Фигура речи". Игорь, здравствуйте. Игорь Олейников: Здравствуйте. Николай Александров: Давайте мы начнем с того… Обычно этим заканчиваются разного рода программы. Я хотел у вас спросить, какие в ближайшее время новые книги ваши появятся. Игорь Олейников: Сейчас я делаю книгу для Тайваня, ее здесь не увидит никто. А следующая книга – я надеюсь, будет книга голландского автора, Тоон Теллеген такой. Совершенно прекрасные короткие истории о животных, такие наполненные философским смыслом, даже не совсем детские. Николай Александров: А для Тайваня что это за книга? Игорь Олейников: Это философская какая-то причта о двух медведях, которые видят один и тот же предмет совершенно по-разному. Там плывет рыба. Один думает, что она улыбается, а другой думает, что она грустная. И так во всем – каждый видит по-разному. А потом они меняются местами и понимают, что, да, наверное, другой был прав. Николай Александров: А вообще какие книги вам нравится иллюстрировать? Как вы выбираете? Или это не ваш выбор? Игорь Олейников: Нет, это и мой, и не мой. Ну, просто есть издатели, с которыми я работаю, четыре издательства в основном. Они уже знают, что мне нужно, что мне интересно, предлагают две-три книги – бери, какую хочешь. И я выбираю ту, которая интереснее, более интересна. Николай Александров: А вы как-нибудь формулируете для себя, что вам нужно? Игорь Олейников: Да, формулирую. Мне нужно, чтобы в книге было развитие, драйв, нерв, тайна, загадка, и чтобы можно было влезть между строк почитать, чтобы это не было таким иллюстрированием впрямую, просто текст, и все. Нет, мне интересно найти что-то между строк, чтобы там вопросы возникали при прочтении. И вот на эти вопросы, которые возникают у меня при прочтении, мне интересно ответить. Николай Александров: А вы активно вмешиваетесь в текст? То есть вы не стараетесь… Игорь Олейников: Активно. Понимаете? И поэтому некоторые ныне живущие, скажем (дай бог им еще много лет), не любят, что я лезу в их тексты, поэтому я предпочитаю работать с уже ушедшими. Николай Александров: А насколько серьезное это вмешательство? И, кстати, интересно – если вы говорите, что некоторые авторы не любят, как они реагируют, то есть бывает так, что они с вами полностью не согласны? Игорь Олейников: Ну, один, я точно знаю, не любит. Он просто говорит: "Я вложил свои смысл в это все. Пожалуйста, давайте иллюстрировать так, чтобы было видно то, что я хочу сказать, а не то, что вы хотите сказать". Николай Александров: Ну а если говорить о примерах каких-то, вот какие могут быть разночтения между картинкой и текстом? Что вы дополняете, что вы придумываете от себя? И какова вообще степень вашей вольности? Игорь Олейников: Например, когда говорится, что этот персонаж вышел оттуда, а зашел туда, мне интересно – а почему он вышел оттуда, а зашел туда? Что? Почему он вышел не на другой стороне? Почему именно так? Почему происходит это действие? Почему лошадь такой-то масти? Почему собака двигается? Почему? Из-за чего? Писатель, может быть, и не подразумевал, но мне интересно это выкопать и ответить на эти вопросы. И таким образом выстраивается иногда совершенно параллельный мир. Николай Александров: А эти вопросы "почему?" как бы вас провоцируют создавать еще что-то, да? Игорь Олейников: Да. Мне очень нравится читать книгу и спрашивать: почему? Почему так, а не иначе? Из-за чего? Николай Александров: Понятно. То есть, иными словами, у вас может появиться совершенно свой – альтернативный – мир рядом с тем текстом, который вы иллюстрируете? Игорь Олейников: Да, вот так мне и нравится в последнее время работать, уже несколько лет, наверное. Я люблю такие книги. Вот я Пушкина люблю. Началось с того, что сделал четыре сказки Пушкина совершенно по-своему. Мне нравится ломать стереотипы, ломать каноны. Например, есть вещи, типа "Конек-Горбунок", которые настолько общепринято иллюстрировать, определенным образом, что все просто зачастую перерисовывают друг у друга. А мне захотелось сделать все по-другому. Николай Александров: Но это Ершов все-таки? Игорь Олейников: Да, Ершов. Нет, текст – конечно. Я вообще ни на миллиметр от текста не отхожу никуда, ни секунды, ни на йоту. Просто есть места в текстах, которые никто никогда не замечает. Их проскальзывают, и все, само собой. А мне хочется вернуть читателя к этому месту и ткнуть его носом в это: "Посмотри, что здесь написано. Вот это я сейчас нарисую". Николай Александров: А что в Пушкине открыли, например? Игорь Олейников: Ну, я не то чтобы открыл. Понимаете, я там придумал такой ход: я брал сказочный персонаж, который в сказках, который неуязвим, и ставил на его место живого человека, нормального, живого, уязвимого, с болезнями, с уязвимостями человека. И получается совершенно другой пласт. Например, "Сказка о рыбаке и рыбке". Представляете – вы берете рыбку, которая вдруг начинает разговаривать. Да вы уроните ее на землю в ужасе, наверное! У меня старик тоже дико пугается, потому что говорящая рыбка. У них разбитое корыто – значит, они ничего давно уже не стирают, значит, они одеты, как бомжи, и пахнут так же. Вот я делал такие для себя выводы. Соответственно, антураж весь. Живут они… Раз старуха потребовала не хату, а избу – значит, избы на севере у нас, значит, у Белого моря. И я смотрю, какие рыбки водятся в Белом море. Не этот китайский вуалехвостик, которого всегда рисуют… Николай Александров: А треска. Игорь Олейников: Да, именно их я и рисовал. У меня постепенно рыбка, все более злясь на старуху, меняет свой облик – от корюшки до акулы. Акулы тоже заходят в Белое море. Я все внимательно выясняю. И вот выстроилась такая совершенно необычная сказка, как рыбка превращается из корюшки в акулу. Николай Александров: В золотую тоже? Игорь Олейников: В золотую, конечно, акулу, да. А старуха у меня горькая пьяница, потому что ей все до фонаря совершенно уже. У нее прялка, там написано "брошенная пряжа". Это все есть у Пушкина. Все заброшено, корыто разбито. Ну, как они живут? В землянке. Всю жизнь прожили в землянке. Ну, я не знаю… Когда рисуют в белых рубашечках всех – меня это раздражает. Какие белые рубашечки? Николай Александров: То есть получилась такая поморская сказка? Игорь Олейников: Да, да, да Николай Александров: Шергин, а не Пушкин, скорее. Игорь Олейников: Ну, ближе, да. Мне нравится вот так преобразовывать. Понимаете, не сказочный… Или когда ребенок, например, вырастает в бочке мгновенно. Ну, как он может выйти в одежде такой, в красивых совершенно кафтанах? Он голый вылезает оттуда? Конечно, голый. Да еще и с разбитыми локтями и коленями, потому что бочку швыряют в море. У матери морская болезнь, конечно. В бочке грязно, все ужасно совершенно. Он ходить не умеет, в материнском платке обвязанный. Выходит и пытается, учится ходить. Вот такой у меня царевич Гвидон. Ну а как? Живой человек. Поставьте себя на его место. Николай Александров: А "Сказка о Золотом петушке", где обычно вот эти ориенталистикие мотивы восточные действительно стали таким общим местом? Игорь Олейников: Нет, у меня там ничего восточного нет. У меня там… Понимаете, я задался вопросом: а что это за шамаханская царица, откуда она вообще взялась? В другой сказке Ирвинг Вашингтон, по-моему, называет "из-за гор христианская девушка приходит". В Испании – возвращается и мстит маврам, которые погубили ее царство. А здесь вообще непонятно, откуда она взялась. Кто это? Пришла и ушла в неизвестность. Вот я задался вопросом – открыть тайну этой женщины. И придумал, как мне кажется, неплохой ход. Главное у меня там действующее лицо – это тот самый колдун, тот самый скопец, который создает себе искусственно женщину. И она от него уходит, потому что ей скучно. Она убежала от него. И вот он пытается ее поймать, через Золотого петушка вернуть назад. Такая многоходовка. Но кончается все грустно – она снова уходит. Николай Александров: Да, неожиданно совершенно. Игорь Олейников: Почему? Вопрос. Почему вот этот вопрос: откуда? Что это за персонаж? Где? Кто она была до этого? Он сделал ее, как Пигмалион, оживил, и все. Николай Александров: А вам больше нравятся сказки или иллюстрировать фантастические истории? Игорь Олейников: Мне нравится взять что-то очень общепринятое, очень общепринятое, типа "Колобок", я не знаю, "Теремок" (я вот рисую зайца, теремок), и совершенно по-другому на это взглянуть. Вот сейчас в работе "Теремок", в печать уже уходит скоро. Там я рассказывал историю каждого зверя, как они оказались в этом теремке, и почему, и чем все кончилось. Николай Александров: И даже почему? Игорь Олейников: И даже почему, конечно. Почему они остались? Вдруг все решили. Казалось бы, должны быть свои дома у зверей, у каждого. Нет, они все полезли в этот теремок. Почему? Понимаете, когда в сказках задается вопрос "почему?", начинают такие раскрываться дали и просто просторы для иллюстрирования, что мама дорогая! Николай Александров: И у каждого получается своя история. Игорь Олейников: У каждого своя история, да. Но они современные, естественно, сейчас все происходит. Николай Александров: Игорь, вот когда вы говорите, что у каждого своя история… То есть, иными словами, текст дополняется какими-то картинками, которые текст не иллюстрируют? Или нет? Или все-таки в одной картинке можно изобразить другую историю уже сразу? Игорь Олейников: Можно изобразить другую историю. В одной картинке можно много историй нарисовать, много. И мне вот это нравится. Вот такая живая работа с текстом, а не просто иллюстрируешь то, что нарисовано. Вот это мне менее интересно. Хотя приходится и это делать. Тут надо стараться как-то композиционно, в цвете, в композиции тоже выйти на другой уровень. Вот так я делал Библию, Ветхий Завет и Книгу Иисуса Навина, когда я взял все – и все перенес в тундру. Все происходит не в Израиле, а в тундре, в снегах. Все в мехах, на собаках, но библейские. Николай Александров: А почему вдруг в тундру? Игорь Олейников: Я люблю снег очень. Я очень люблю зиму, очень люблю снег, очень люблю север. И вот мне захотелось библейские события… А потом, извините, Брейгель тоже рисовал в снегу все библейские события, так что не я первый. Николай Александров: А это для вас что-то раскрыло в самом тексте или нет? Игорь Олейников: Не то чтобы в тексте. Просто мне было интересно поставить в другие условия героев и посмотреть, что из этого получится чисто визуально. Да, получилось, на мой взгляд, интересно. Николай Александров: То есть на самом деле другая история, другие боги? Игорь Олейников: Нет-нет-нет, все то же самое. Николай Александров: Все то же самое? Игорь Олейников: Те же имена. Но я избегал, конечно, самых таких прямых иллюстраций – с верблюдами, например – я их не рисовал. Ослики есть в снегу. Вавилон, все осталось, да, но только это в снежной пустыне, а не в песчаной. Николай Александров: Игорь, насколько, с вашей точки зрения, сказывается эта традиция такого обыкновенного иллюстрирования? Все-таки у любого человека, который берется иллюстрировать книгу, рассказывать историю, помимо того, как он это делает, насколько он позволяет себе фантазировать, дополнять текст чем-то еще, за ним же еще огромная визуальная традиция. Ну, вот действительно, как от этого отрешиться? Как забыть все то, что существует за тобой? Игорь Олейников: Нет, не забыть, забыть невозможно. Но не надо слепо этому подражать. И не надо слепо ее продолжать, просто так бездумно. Потому что, например, советское иллюстрирование было видно просто за версту всегда. Оно ну очень сильно отличалось от зарубежного, даже прибалтийского, потому что вот эта традиция с соцреализмом… Понимаете, я нигде не учился, поэтому я делаю выводы свои. А оно наложило отпечаток очень неизгладимый. И даже на мне лежит этот отпечаток и на многих моих сверстниках. А вот молодежь, которая сейчас учится и делает, – это совсем уже другое. Они уже отошли от этого, уже ближе к общемировой. Николай Александров: Ну, у нас же не только советская традиция. Билибин, который, как кажется… Игорь Олейников: Билибин перешел в советскую традицию. Билибин, на мой взгляд, погубил все сказки, потому что все стали подражать уже Билибину. Все русские народные сказки, очень многие, стали теперь рисовать: все в праздничной одежде, все белоснежные, чистенькие, хотя герой там продирается через лес. Как, например, эта самая несчастная… Нет, кто там? Девочка из "Семи богатырей", которая бежала, ну, у Пушкина того же. Николай Александров: Да-да-да. Игорь Олейников: Которая там, по-моему, сутки продиралась через лес. Ну, как она может прийти чистенькой и свежей? Конечно, она вся ободранная. Приползла буквально на коленях у меня там, на карачках через тот же снег. Николай Александров: "Сказка о мертвой царевне". Игорь Олейников: Да, "Сказка о мертвой царевне". Там все же… Вот эту традицию мне хочется… Как только на меня начинает давить традиция – все. Я считаю, что канон хорош и должен быть в иконе. В иконе – да, безусловно. А в книге никакого канона, никакого. Николай Александров: А если говорить… Вот вы сказали, что одна из ваших новых книг будет связана с историями о животных, да? Я так понимаю? Игорь Олейников: Да. Николай Александров: Но ведь и здесь тоже огромная, кажется, традиция просто изображения зверей, очеловечивания их. Игорь Олейников: Нет, очеловечивание – да. Но я бы не сказал, что это традиция. Ну а как? Если у писателя звери ходят и разговаривают, пьют чай, сидят за столом, готовят торт – ну как? Конечно, они антропоморфны сами по себе. Нет, мне кажется, сказок, где бы звери были не антропоморфны. Ну, всегда они либо говорят, либо поступают, как люди в сказках. Так и здесь будет. Николай Александров: Но иногда ведь это проявляется даже в книжках о зверях, ну, например, если мы вспомним Бианки, книги которого с детства помнят. Игорь Олейников: Да, они, конечно, ближе, ближе, но тем не менее они все равно как-то вот проникнуты таким человеческим чувством, что я чуть не плакал в детстве, когда читал про этих несчастных птичек, у которых птенцов похитили. Все равно они как-то… Про муравьишку. Ну как? Разговаривают же. Мультфильм делали. Николай Александров: А кстати, почему вы ушли из мультипликации, Игорь? Игорь Олейников: Вы знаете, начиналось несколько фильмов, большие проекты мы начинали, которые ничем не оканчивались. Выложишься, подготовишься, все сделаешь. Придешь, а тебе говорят: либо денег нет, либо то… Кризис потом. В 2008 году – кризис, и очередной фильм закрылся. И мне это все уже так надоело! У меня уже был большой запас книг иллюстрированных, и я просто ушел и сел дома, и остались одни книги. Потом я возвращался пару раз, но не надолго. Николай Александров: А существенное различие между работой для мультфильма и работой для книжки? Игорь Олейников: Еще какое! В книге ты практически сам себе хозяин, ну, особенно уже когда ты не начинающий. Конечно, верстальщики могут что-то увеличить, подпортить, обрезать. Могут. Конечно, могут, но это редко бывает. А так я сам себе хозяин полностью. А в анимации – там есть режиссер, есть продюсер, есть сценарист, которому я должен подчиняться. Много кому надо подчиняться. Художник должен подчиняться. И мне это что-то совершенно разонравилось. Очень много начальников. Как сказал Шон Тан, когда она тоже поработал немножко в анимации, сделал, по-моему, "Ничью вещь" в анимации, кажется, и он тоже сказал: "Очень много начальников". И ушел. Николай Александров: А если говорить о самом рисунке – вот легко переходить от мультфильма к иллюстрации? Игорь Олейников: Нет. Николай Александров: И, кстати говоря, наоборот? Игорь Олейников: Нелегко, потому что, как я понимаю, в анимации одно из главных проявлений художника – это персонаж, который должен быть выразителен, должен крутиться. То есть надо очень много внимания уделять персонажу, а фон уже вторичен, насколько я понимаю. А в книге – нет. Я тоже долгое время думал, что в книге надо персонажа нарисовать, чтобы он стремительно двигался. Именно персонаж. А потом мне объяснили, что нифига подобного, здесь должна быть вся композиция подчинена, вся композиция. Если ты хочешь сделать движение, то изволь всю композицию двинуть тогда. Это для меня было открытием, конечно. Это относительно недавно случилось. Николай Александров: Удивительно! Значит, получается, в книге персонаж более аллегоричный? Игорь Олейников: Композиция. Для меня композиция главная, композиция, атмосфера, настроение в книге, а персонаж вторичен уже. Николай Александров: И вы не так над ним работаете, как в мультфильме? Игорь Олейников: Нет конечно. Николай Александров: То есть не представляете в самых разных проявлениях? Игорь Олейников: Конечно, представляю себе, но он не так важен. И я говорю ребятам из анимации: "Ребята, я уже не могу в анимацию вернуться. Я не умею больше придумывать персонажа, разучился". Николай Александров: А анимация, с вашей точки зрения, сильно изменилась за последние годы? Игорь Олейников: Вы знаете, я не очень слежу. Ну, я не люблю 3D, мне это надоело. Я люблю 2D. Не могу ответить вам точно. Николай Александров: А компьютерная графика, вот эти все возможности? Игорь Олейников: Ну, я знаю, что хлынуло много людей, выкладывают все. Кто что хочет, тот и делает. "А вот посмотрите, что я сделал". Нет, я сначала смотрел, а потом понял, что это все, конечно, мягко говоря, не то. Что-то интересное. Вот я смотрел сейчас на "Икаре", была премия "Икар", анимационная. Я в жюри и отсмотрел много. Ну, мало что меня тронуло, мало, честно говоря, на предыдущей было больше. Не знаю. Ну, я не могу сказать тенденции, я не слежу. Николай Александров: А вы сам по-прежнему руками все делаете, да? Игорь Олейников: Да, на бумаге. На бумаге, но не без компьютера. Финальная обработка после сканирования, когда мне присылают файлы, то финальная обработка уже, конечно, в компьютере. Немножечко надо. Компьютер, конечно, раздисциплинирует сильно, потому что там сделал, закосячил – и "ну, я поправлю, я поправлю". И поэтому, когда ты рисуешь картинку на заказ уже для кого-то, то тут уже надо держать себя в руках очень сильно, потому что поправить уже нельзя будет никак. И вот компьютер немножко добавляет такой расхлябанности, чуть-чуть есть такое. Николай Александров: А средства как вы выбираете? Ведь это же все-таки разные вещи – графика, ну, пускай даже вообще просто строгий рисунок. Для вас это важно – гуашь, акварель, не знаю?.. Игорь Олейников: Гуашь, конечно. Акварель – это очень сложная техника. Там, главное, не поправишь ничего. А я-то человек такой мало дисциплинированный. Вот что-то испортил – надо поправить. А гуашь позволяет просто все. Она, в отличие от акрила или темпера, она не засыхает намертво, она всегда живая, ее всегда можно смыть, всегда можно изменить. Она живет всегда. Она мне очень нравится, очень, и прощает любые ошибки. Николай Александров: Игорь, а вы принимаете же участие собственно в макете книги или нет? Игорь Олейников: Нет. Николай Александров: Нет? Игорь Олейников: К сожалению, нет, потому что у меня нет образования художественного, я не знаю, как это делается. Я пытался осваивать программу InDesign. Но надо, чтобы кто-то сидел с тобой рядом несколько дней. А кто у меня будет дома сидеть? Я дома работаю. Тоже сложно. Нет, я сразу говорю, что макеты я не делаю. Николай Александров: Ведь это же тоже в каком-то смысле у вас подчиняется, встает в какие-то рамки – в зависимости от того, какой будет макет? Игорь Олейников: Вы знаете, нет. Николай Александров: Нет? Игорь Олейников: Потому что я беру определенный макет, полностью разворот, и все. Я не делаю маленькие картиночки, виньеточки, которые в текст вставлены. Я не делаю. Полностью развороты, все. Это так лучше всего для меня, больше всего свободы. Николай Александров: Вы говорите, что у вас есть издатели, с которыми вы работаете, да? То есть они уже более или менее понимают вашу манеру, да? Игорь Олейников: Да. Николай Александров: Но тем не менее они вам что-то предлагают или нет? Или просто предлагают историю, а дальше… Игорь Олейников: Да, предлагают книгу, и все. А там – как хотите. Николай Александров: С вашей точки зрения… Вот мы говорили о том, что вот эта советская традиция иллюстрирования, в общем… Хотя она же тоже менялась в 60-е годы, в 70-е? Игорь Олейников: В 60-е очень много поменялось, когда пришли вот эти все… Очень поменялась сильно. Очень многие художники перешли в это – и в анимации, и в иллюстрации. Николай Александров: А если говорить о последнем времени? Я помню, что, например, большое количество книг было относительно недавно, детских тем более, с такой, я бы сказал, голливудской традицией, когда диснеевская мультипликация или просто даже такая стандартная мультипликация, кстати, она влияет на характер иллюстрации, да? А в последнее время все-таки художники позволяют себе несколько иначе себя вести. Появляются графические романы. Кстати, близок вам этот жанр? Игорь Олейников: Да. Я это полюбил, начиная с "Лисы и Зайца". Ну, я так до сих пор и не понял, что такое графический роман именно – не комикс, а роман. Мне говорят, что это толстая книга, объем, типа "The Arrival" Шона Тана, "Прибытие". Вот это роман графический, толстая книга. Я рисую похожие, но маленькие. Вот "Лиса и Заяц" – она маленькая очень, и там текст есть. В начале есть текст сказки, а потом идет без текста, просто одни картинки. Сейчас "Теремок", и там все-таки текст будет. Я не очень хорошо понимаю, что такое графический роман. Мне нравится делать историю, только сплошь в картинках, очень нравится, да. Но, к сожалению, я сейчас стал рисовать так, что чисто иллюстрирование, без подписи будет не очень понятно. Вот та же Библия, понимаете? Ну, нарисован эскимос, палатка, все. А когда ты подпишешь: "И пришел Иов туда-то…" – совершенно все меняется по-другому. Когда ты понимаешь из-за подписи, что это библейская какая-то иллюстрация, то все совершенно меняется. Поэтому это уже чисто иллюстрация, когда без текста не работает. Николай Александров: Но ведь комикс и графический роман – они создают совершенно другую визуальную среду. Человек без привычки комикса может воспринимать… должен привыкнуть к этому чтению, да? Игорь Олейников: Ну да, верно. Покупают люди, которые хотят это купить. Николай Александров: Я просто это говорю и веду к тому, что ведь это чрезвычайно насыщенный рисунок. Там всегда появляется множество разных иконок, где внутри одного кадра несколько историй. Игорь Олейников: Я рисую не много кадров на одной странице, а один, собственно говоря. Это одна история. И так может быть. Я ходил специально на лекцию по комиксам, по романам графическим, и там сказано, что делают одной полосой. Николай Александров: Иконкой, да? Игорь Олейников: Не много раздробленных, а одной. Но между ними должно проходить время, такой закон есть, не должны идти подряд события эти. Николай Александров: А в принципе вообще вы увлекались комиксами? Игорь Олейников: Нет. Николай Александров: Нет? Игорь Олейников: Мне безумно всегда нравился "Астерикс и Обеликс", вот эта вся серия. И про Пифа нравилось всегда. А больше я не видел, и это меня не забрало. Мне в свое время очень понравился "Мебиус", но чисто изобразительно. А так, чтобы читать взахлеб – нет, этого не было. Николай Александров: Ну, Бидструп у вас был, наверное? Игорь Олейников: Бидструп, конечно, был. Но это не назовешь комиксами, мне кажется. Это просто рассказ, картинки, такая серия… Я не знаю, как это правильно назвать. Ну конечно, и сейчас стоит – еще тот мой, из детства, пожелтевшая книжка уже, да, немецкая. Конечно. Николай Александров: Но это немножко другой… Игорь Олейников: Бидструп и Эффель. Жан Эффель еще мой любимый был. Николай Александров: А Пиф классический? Игорь Олейников: Понимаете, я увидел в свое время не адаптированного, а французского. Это было где-то, по-моему, начало 70-х. Я увидел в одном доме французские иллюстрации. И я чуть не сдох со смеху над ними! Понимаете? Я никогда не думал, что Пиф – это так смешно, так остроумно, так великолепно совершенно. Потому что то, что видели мы в "Веселых картинках" – ну, это было довольно… А тут такое! Просто фейерверк юмора! Просто дико смешно было! Николай Александров: Вот эта западная культура сейчас, с вашей точки зрения, она как бы принимается, адаптируется? То есть теперь художник гораздо более свободен? Игорь Олейников: Да, конечно, конечно. Все наши молодые художники – я смотрю, все… Ну, там, на мой взгляд, немножко другая крайность – теперь все кинулись в европейскую культуру, и все тоже стали похожи друг на друга. Я был на одной выставке. И все тоже стали похожи друг на друга. Такой маятник, знаете, туда-сюда качнулся. Николай Александров: То есть, когда выбирается какой-то образ или какая-то техника, она начинает доминировать, да? Игорь Олейников: Да-да-да. Так называемый, по-моему, европейский стиль, как бы под Европу все такое несколько одинаковое. Редко кого заметишь: "О, вот это интересно". Николай Александров: Любопытно, что действительно иногда возникают теперь штампы. Мы по рисункам можем судить примерно так же, как по брендам одежды, да? Вот это, допустим, манга, стилистика… Игорь Олейников: Создается мгновенно, конечно. Николай Александров: Вот у нас, не знаю, какая-нибудь готическая культура или еще что-то. То есть вот сами образы тоже, такое впечатление, заштампованы. Игорь Олейников: Это вы сейчас комиксы перечисляете. Я же говорю: я не очень в этом… не в теме, так сказать, комиксовой. Да, я знаю все эти и манга, и готику… Не знаю, какие еще направления есть? Не знаю. Я не очень хорошо изучал это все дело. Николай Александров: Игорь, все-таки когда вы решаете… Тем более вы самых разных авторов иллюстрировали – и сказочных, и нет. Они из разных эпох, из разных времен, с самыми разными мирами. Игорь Олейников: Да. Николай Александров: То есть для вас интересно взять этот мир и попытаться его представить как-то по-другому или нет? Или все-таки… Игорь Олейников: Не то чтобы мир по-другому представить, а расставить акценты по-другому. Общепринятый положительный герой может быть не таким уж и положительным. И негодяй тоже может быть не таким уж и негодяем, а какие-то другие черточки. Николай Александров: А было ли желание у вас проиллюстрировать такие хрестоматийные сказки, которые, как мне кажется, такими соблазнами для художника являются? Ну, например, Кэрролла, "Алису в Стране чудес", "Алису в Зазеркалье"? Игорь Олейников: Нет, Кэрролла мне предлагали. Нет, не ко мне. Ее кто только ни иллюстрировал, весь мир ее проиллюстрировал. Я не хочу, нет. Тем более что она у меня уже один раз была, очень давно, черно-белая была. Я попытался сделать Алису смешной. Потому что смешной никто не рисовал, все рисовали такой загадочной, навороченной, а смешной… Я попытался, но просто не очень получилось. Да, была Алиса когда-то очень давным-давно, в начале 90-х. Николай Александров: А в данном случае нет желания просто потому, что это уже все сделали? Игорь Олейников: Нет, пока нет. Скорее, "Колобка". Николай Александров: "Колобка"? А почему? Что вас привлекает? Игорь Олейников: Потому что он настолько… Ну, мне все говорят, как только сказка русская, то "Колобок". Это первое, что приходит в голову – "Колобок". Я даже знаю – как. Но она такая чернушная будет! Я не буду рассказывать. Это такая чернуха! Ну, вот смотрите, опять логика. Почему все звери, все лесные хищники и травоядные захотели съесть кусок хлеба? Хлеба. Почему? Потому что… Ну, я сейчас буду выдавать. Нет, я не буду рассказывать, я не могу, потому что я сейчас выдам весь замысел. Понимаете? Вот вам вопрос: почему? И все. И на этом все построено. Николай Александров: Игорь, огромное вам спасибо за беседу. Спасибо. Игорь Олейников: И вам спасибо, что пригласили.