Николай Александров: Здравствуйте! Завершающий, последний в этом году выпуск программы "Фигура речи". Это лишний повод для того, чтобы оглянуться на события прошедшего года, поговорить о них, ну а заодно и вспомнить гостей этой студии, тем более что многие из них были непосредственно связаны со знаковыми литературными событиями 2017 года. Поэт-переводчик, издатель Максим Амелин в этом году стал лауреатом премии "Поэт" – главной поэтической премии страны. Лично у меня это ничего, кроме радости, не вызывает, поскольку действительно Максим Амелин – один из самых эрудированных поэтов. Его можно считать также и специалистом по литературе XVIII века. Ну а кроме того, его проекты, издательские проекты в частности, также заслуживают внимания. Ну, например, замечательный том "Поэзия" – это современные поэты, пишущие на национальных языках. Вне всяких сомнений, эта книга – одно из знаковых событий прошедшего года. * * * Николай Александров: Максим, здравствуй. Максим Амелин: Здравствуй, Николай. Николай Александров: Почему вообще ты обратился к античным авторам? Что тебя заставило переводить Катулла и уж тем более Гомера? Максим Амелин: Ну, понимаешь, как-то вот интерес какой-то такой общий. Я вообще интересующийся человек. Ну и античность для меня была… В общем, я еще в раннем… я не знаю, лет в 12–13 прочел, в общем, "Илиаду" и другие вещи. А Катулл вышел 86-м году, я как сейчас помню, в переводах Шервинского с послесловием Гаспарова. И я сначала… Я неправильно читаю книги. Я сначала прочел послесловие, такое веселое и задорное, а потом: "Ну и где этот веселый человек?" Начал читать перевод Шервинского, который очень долго переводил Катулла. Его ранние опыты вышли еще до революции семнадцатого года, первые переводы. То есть он переводил его очень много лет, практически семь десятилетий, шесть с половиной уж точно. А Катулл молодой в общем, он молодой, и его нельзя переводить пожилому человеку. Ну, вот у меня такое ощущение сложилось. Тут нужна какая-то такая энергия, которая уже в какой-то момент у человека начинает исчезать. Я по себе чувствую, что какая-то часть энергии уходит уже в моем каком-то не таком большом, но тем не менее возрасте. И сейчас я бы не взялся ни за что переводить Катулла. А тогда она, так сказать… Как это по-русски говорится? Она перла. Николай Александров: Катулловское слово, кстати, вполне. Максим Амелин: Да-да-да. И хотелось наполнить этой какой-то такой энергией вот эти тексты. Николай Александров: То есть тебе кажется, что Шервинскому не удалось адекватно перевести Катулла из-за того, что он переводил слишком долго и оказался слишком пожилым человеком для этой витальности катулловской, которая чувствуется? Максим Амелин: Пожалуй, что да. Пожалуй, что да. Кроме того, была такая советская цензура, она никакой эротики, никакого такого хулиганства особого в литературе не позволяла. Тем более, представляешь себе, античный писатель, поэт, так сказать… Николай Александров: Классик. Максим Амелин: Да, классик. На монетах можно выбивать, да? Хотя его образ не сохранился, но тем не менее. И тут вдруг он хулиганит и ругается, например. * * * Николай Александров: Премия "Поэт" отсылает нас к началу литературного года, а вот "Большая книга" – это его завершение. Премия "Большая книга" – одна из самых внушительных и, безусловно, самая значимая литературная премия, если иметь в виду хотя бы денежное вознаграждение. В этом году лауреатами премии стали Лев Данилкин за монографию "Ленин. Пантократор солнечных лучей", Сергей Шаргунов за биографию Катаева, ну а также Шамиль Идиатуллин за роман "Город Брежнев". Кстати говоря, в этом году итог читательского голосования, если иметь в виду перечень имен, совпал с мнением жюри. Однако в числе финалистов были авторы, которые вызывали интерес у публики и у критиков. И, кстати говоря, это достаточно известные имена – ну, например, Андрей Рубанов и его роман "Патриот". Кстати говоря, в этом году он стал лауреатом премии "Ясная Поляна" и был гостем программы "Фигура речи". * * * Николай Александров: Обычно, когда писателю задаешь вопрос "Какая ваша любимая книга?", он на этот вопрос отвечает "последняя", потому как для автора последний роман наиболее значимый. Но все-таки из этих 12 уже написанных книг какая писалась наиболее тяжело? Какая вам особенно дорога? Андрей Рубанов: Вот те, кто говорят, что последняя книга самая дорогая, они правы, потому что, конечно, переживаешь последнюю работу, и ты весь в ней. И конечно, я не могу сказать, что удалось тяжелее, что – труднее. Потому что каждая книга – это все равно этап какой-то жизни, а жизнь же на месте не стоит. Тот человек, который написал "Сажайте, и вырастет" десять лет назад – это был один Рубанов. А сейчас, наверное, это совсем другой человек. Я не могу ответить на этот вопрос однозначно, потому что существуют разные жизненные обстоятельства, разные условия для работы, опять же цели разные ты преследуешь. Ну, это не дается, конечно, легко, но это и не невыносимая работа, потому что я стараюсь получать удовольствие от писания. Все-таки это чрезвычайно важно, когда у тебя выбрасывается какой-то гормон – и ты испытываешь некие положительные эмоции от работы. Я это берегу. Потому что есть писатели, которые ненавидят писать. И я знаю таких лично. И они этим гордятся. Они считают, что это признак профессионализма, если ты ненавидишь свою работу, устал. И профессиональное выгорание происходит. Но я стараюсь, чтобы такого не происходило. Николай Александров: То есть у вас нет этого "комплекса чистого листа", который у Бунина, например, был? Андрей Рубанов: Есть, но я научился это преодолевать. Иначе ты ничего не напишешь. Понимаете? В буржуазно-капиталистической системе писатель все-таки от 30 до 50 книг за жизнь выдает, ну, условно говоря, средний писатель. Мы же не в СССР живем, когда можно написать роман, а потом десять лет жить на гонорары, скажем так. Поэтому я, как-то оглядываясь все время на американскую литературу XX века, которую очень люблю, я понимаю, что литератор должен много работать – тогда он чего-то стоит. Особенно если речь не идет о миллионных гонорарах и бешеном успехе, скажем так. Поэтому – да, да. Николай Александров: Андрей, а что вам легче дается – диалоги или описания? Что вы больше любите? Андрей Рубанов: Диалоги, конечно, легко делать. Диалоги легко делать. Ну, они у меня примерно одинаковые, к сожалению, везде, но зато они хорошо у меня идут. И я доволен тем, как выглядит мой диалог. А все прочее… Ну, повторяю, что это зависит от ситуации, от того, что ты хочешь. И безусловно, это зависит, скажем так, от той стадии творческого процесса, на которой ты находишься, потому что… Вот захотелось мне, например, больше рефлексии добавить. Я не очень умел это делать раньше, а сейчас возраст наступил такой, что я понимаю, что рефлексировать герой мой тоже должен. А поскольку я не очень умел это делать, то я потратил некое время на то, чтобы научиться описывать рефлексии. Где-то это меня увлекло, условно говоря. В любом случае главное и очень важно, чтобы ты все время пробовал что-то новое, потому что все время делать одно и то же, с моей точки зрения, скучно и непродуктивно. Поэтому, даже занимаясь примерно одной и той же литературой и примерно в одном и том же жанре, условно говоря, конечно, хочется все время что-то новое приобретать, нарабатывать, осваивать какие-то смежные техники. И на это уходят силы, скажем так. Николай Александров: А эти техники можно нарабатывать и осваивать? Андрей Рубанов: Безусловно. Нужно, нужно. В этом и есть наслаждение творчества. Понимаете? Ну, Пикассо же не всю жизнь в периоде кубизма просидел. Правильно? Он какие-то другие техники осваивал. Николай Александров: Он до этого просто был гениальным рисовальщиком, как известно. Андрей Рубанов: Ну, по крайней мере, большие художники все некие стадии проходят, значительные стадии в развитии. А поскольку я привык учиться у больших, у классиков, то я и следую за ними тоже. Николай Александров: А кто ваш любимый писатель, Андрей? Андрей Рубанов: Наверное, Лимонов – мой любимый писатель. Вот по итогам, скажем так, моей 35-летней карьеры читателя, наверное, он, так оглядываясь назад. Я сейчас практически художественную литературу не читаю, у меня просто нет времени для этого. И потом, я, наверное, все прочитал уже к своим 48 годам, все, что мне нужно было. Я пытаюсь читать новинки – они просто в меня не входят. Я вижу буквы там, слова, но я не чувствую текста. Это профессиональная деформация от того, что много пишешь. Но сейчас я вижу, что да, он мой духовный учитель. И я горжусь тем, что я с ним знаком. И как-то я остаюсь его современником. * * * Николай Александров: Другой финалист "Большой книги" – Михаил Гиголашвили и его роман "Тайный год", исторический роман. Вообще надо сказать, что ретроспекций, обращений к истории, причем к разным периодам истории, в этом году было достаточно много – как в художественной прозе, так и в публицистике или в сфере нон-фикшн. Михаил Гиголашвили также побывал у нас в гостях. Кроме того, Михаил Гиголашвили был финалистом и еще одного литературного конкурса – премии "Русский Букер". * * * Николай Александров: Михаил, здравствуйте. Михаил Гиголашвили: Добрый день. Николай Александров: Почему вы вдруг решили обратиться к истории? Иногда кажется, что это просто такая дань современности, поскольку вдруг неожиданно Иван Грозный стал достаточно актуальной фигурой для современного российского социально-политического текста, и вдруг вот появляется роман. Или все-таки роман задумывался до того, как началось это? Михаил Гиголашвили: Вообще я с детства любил исторические вещи. Я прошел, так сказать, все эти книги, которые мы все читали. И у меня было всегда склонность к таким романам. И мой первый роман, который я написал в 25 лет (сейчас он потерян), "Иудея" назывался, – это тоже был роман, так сказать, с историческим фоном. Грозным я заинтересовался лет семь-восемь назад, когда писал роман. Предыдущий мой роман… И у меня есть вставная новелла некоего Генриха фон Штадена, который был опричником у Грозного. И я перечитал его записки, и мне вдруг показалось это интересным. Ну, что я знал о Грозном? Что знает средний человек. Ну, может быть, больше, чем средний, все-таки я кончал филологический. По древнерусской литературе мы, так сказать, проходили письма Курбскому. Ну и на этом все закончилось. Николай Александров: Ну, Скрынникова все-таки тоже читали. Михаил Гиголашвили: Скрынникова обязательно я читал. Ну, в принципе, я говорю о том, что интерес зародился к самой фигуре Грозного, вот к нему как к человеку, как к личности. Ну а когда я перечитал его прозу, то я понял, что это вообще большой писатель, который на 100 лет раньше, чем протопоп Аввакум, уже писал тексты такие, которые сегодня могут даже журналисты брать за образцы: так он все умело в этих текстах и в своих письмах закольцовывает, так он умело проводит свои мысли, так он вообще там… Николай Александров: Ну и язык фантастический. Михаил Гиголашвили: Язык фантастический. Кстати, недавно я прочел, что роман Татьяны Толстой "Кысь" был написан под влиянием писем… Николай Александров: Ивана Грозного. Михаил Гиголашвили: Ивана Грозного. Ну, во-первых, его проза. Потом – его дарование как композитора. Он написал прекрасные несколько канонов и стихи к ним. И поэтому мне показалось это очень странным: как это человек, которого поставили жупелом и пугалом, и вампиром, и вурдалаком, вдруг совершенно с другой стороны открывается? Николай Александров: Ну, одно другому не мешает, с другой стороны. Михаил Гиголашвили: В общем-то, я бы не сказал, что он был такой уж особо злостный вешатель. В XVI веке, во-первых, в других… Николай Александров: То есть вы хотите сказать, что в XVI веке это было обычное дело – посадить на кол? Михаил Гиголашвили: Да. В общем – да. И если сравнить цифры (хотя это, может быть, и аморально сравнивать), то западные правители в это время казнили куда больше людей и в куда больших масштабах, чем у него. У него жертвы исчисляются где-то за 30 лет правления – где-то полторы тысячи, не больше. А то, что пишут вот эти источники – 800 тысяч он казнил в Новгороде. Да в Новгороде 30 тысяч всего жило, а гонениям подверглись 800 или 1 000 человек. Притом в Новгороде был настоящий заговор. Новгород давно смотрел в ту сторону – в сторону Запада. И во-первых, смотрел на престол московский, потому что в Новгороде правили старшие Рюриковичи, а Грозный был из младших Рюриковичей, например. И новгородцы считали, что по праву они должны сидеть в Москве, а не младшие Рюриковичи. Николай Александров: Ну, значит, это все-таки не заговор, а спор. Михаил Гиголашвили: Ну, заговор с целью, так сказать, осуществления своих намерений. Николай Александров: Все-таки и Псков, и Новгород самостоятельные, и она рассматривали себя как совершенно самостоятельные образования. Михаил Гиголашвили: Это ему и не нравилось, потому что он начал тот процесс, который… не начал, а продолжил тот процесс, который начал Иван Великий, его дед. Его дед собрал, федерализировал те княжества, которые были вокруг Москвы. Но он пошел уже дальше – он начал по периметру завоевывать все страны. И практически он был первый император. Николай Александров: Михаил, вот посмотрите, как любопытно у вас получается. Причем вот это наложение как бы смыслов остается действительно актуальным и по сию пору. То есть, с одной стороны, вы смотрите на человека, автора канонов, удивительных писем – и с этой точки зрения на первый план выходит чисто человеческое. Михаил Гиголашвили: Абсолютно. Николай Александров: А с другой стороны, вы смотрите на того же самого человека как на государя и здесь считаете злодейства, то есть нечто античеловеческое, вполне допустимым. Как это совмещать? Михаил Гиголашвили: Ну, это не то что злодейства. Так сказать, по мнению человека XVI века, это восстановление справедливости. Вообще по поводу этих злодейств существуют такие глухие упоминания, что он это производил для того, чтобы очистить этих, так сказать, преступников муками перед смертью, чтобы они на Страшном суде предстали бы чистыми. Николай Александров: Ну да. На самом деле это же ересь типичная, когда мы суд земной отождествляем с судом небесным. Михаил Гиголашвили: Совершенно верно. Или другое – что он хотел показать народу, что грешники должны здесь, на земле, терпеть, а не когда-то там, в небесах, и так далее. То есть у него были определенные взгляды на этот счет. Но вообще то, что вы сказали – это как раз главная проблема: его разрыв как христианина, который должен всем прощать, подставлять щеки и так далее, раздать свое имущество бедным, и как царя, который должен быть крепок, жесток и так далее, чтобы держать державу. * * * Николай Александров: Александра Николаенко и ее роман "Убить Бобрыкина" стал лауреатом "Русского Букера" в этом году. Кстати говоря, было довольно много споров по поводу этого произведения: действительно ли заслуженно дали премию этому автору и насколько сам формат премии "Русский Букер" соответствует духу и особенностям, специфике этого произведения? Этот роман вполне можно было бы назвать экспериментальным. Жюри "Русского Букера" в этом году возглавлял писатель Петр Алешковский – автор романа "Крепость", который в прошлом году был премирован "Русским Букером". Петр Алешковский побывал в гостях у программы "Фигура речи". Речь шла об историческом романе и в частности о той тенденции, которая существует в литературе. Но, кроме того, мы попросили Петра Алешковского подвести итоги уходящего литературного года, обратить внимание на те книги, которые, с его точки зрения, наиболее значительны. * * * Николай Александров: Завершается 2017 год. Петр, чем он вам запомнился? С вашей точки зрения, какие наиболее интересные явления в литературе, да и вообще, наверное, в мире словесности в этом году были? Петр Алешковский: Как всегда… Вот я давно для себя как-то понял, что если есть пять-шесть и больше книг, которые запомнились, то это нормально. И даже это не победа, не ура, а просто так всегда и бывает. В этом году я участвовал в букеровской премии, и я… Николай Александров: И не просто участвовали, а были председателем жюри все-таки. Петр Алешковский: Да. Я не буду сейчас акцентировать на победителе. Все-таки на самом деле для меня всегда кажется важным, что вот шесть человек попало… Николай Александров: Шорт-лист – это более показательно, да? Петр Алешковский: Это более показательно, да. И поэтому… Напомню вам. Александра Николаенко, "Убить Бобрыкина" – ну ярчайший дебют совершенно! Книга рассказов в "Риполе", и вот вдруг в "Гулливере" этот роман. Роман в стихах или ритмической прозой написанный. Роман – попытка такая какого-то поиска пространства для слов. Замечательная русская речь! Разные и по-своему обаятельные герои. Тяжелая действительность. Современная жизнь. Вы говорите… многие говорят, что не дается современность авторам. Дается. По-разному ищут подходы. Ну и, скажем, Гиголашвили, "Тайный год", Михаил Гиголашвили, история Ивана IV. Я не согласен с трактовкой героя как такого, в конце концов, осиянного, очень не согласен. Никакое, конечно, вечное блаженство Иван IV не заслужил, и ангелы на крыльях его не подняли. Он был убивец и нечестивец (что и написано в книге). Но это такая попытка создания адекватной паранойи, которой, видимо, страдал этот российский правитель, которому сегодня паранойей зараженные люди ставят памятники. Теперь – из других книг. Мелихов Александр, "История с Квазимодо" – это история поиска любви, чистоты. Автор более заслуженный и много раз попадавший в шорт-лист. Замечательная книжка вышла, и ее как-то обошли стороной – Джон Бойн, "История одиночества". Все вопили по поводу Янагихары. Янагихара, на мой взгляд, пустышка совершенно. Николай Александров: "Маленькая жизнь". Петр Алешковский: "Маленькая жизнь", да. Пустышка, где много всяких историй о тяжелой жизни голубых и так далее, и так далее. Я не сомневаюсь, что у голубых бывает тяжелая жизнь… Николай Александров: Ну, там все-таки история совращения и насилия. Петр Алешковский: И история совращения и насилия, да, и так далее, и так далее. Ну, это глубоко поверхностно по сравнению с "Историей одиночества" Джона Бойна. Джон Бойн сам принадлежит к сексуальному меньшинству (что подчеркивает). Книга повествует об истории, случившейся в Ирландии. Дело в том, что разоблачение католического причта, связанного с насилием над мальчиками, началось не в Америке (перекинулось на Америку потом), а началось в Ирландии – в стране традиционно католической, я бы сказал, такой сильно средневековой ментальности. И Бойн героя своего – священника абсолютно чистого, но такого не замечающего окружения, не замечающего своего друга, который оказывается таким насильником, – погружает в эту историю. И надо сказать, что это свидетельство такой силы, потому что это ответственность священника перед людьми и Богом, это поиск очищения церкви, который необходим на самом деле. * * * Николай Александров: Историческая тема, соединение беллетристики и публицистики, обращение к прошлому, попытка разобраться в том, что происходило, и какое отношение прошлое имеет к нам – наверное, это одна из главных тенденций уходящего года. Ну и все это приближает нас к нон-фикшн, к литературе нон-фикшн, к огромному пласту книг, которые затрагивают самые разные проблемы, связанные как с естественными науками, так и, разумеется, с историческими. Лауреатом премии "Просветитель" – одной из самых значимых, если иметь в виду литературу в жанре нон-фикшн, – в этом году стал Александр Пиперски с книгой, которая посвящена искусственным языкам. И именно об искусственных языках мы говорили с Александром Пиперски в рамках программы "Фигура речи". * * * Николай Александров: У искусственного языка, как только он появляется и входит в сознание массовое, как эсперанто, например, есть история или нет? Или искусственные языки обречены на то, что истории, развития у них не будет? Александр Пиперски: У искусственного языка есть история, если у него появляется сообщество, которое начинает им активно пользоваться. Вот у эсперанто история, несомненно, есть, потому что… Ну, не говоря уже о том, что эсперанто довольно сильно менялся на протяжении своего существования. Там есть некоторое количество базовых правил, но появляются новые слова, например, которые вынужденно появляются, чтобы описывать реалии. Во-вторых, даже есть люди, которые знают этот язык с детства. Когда родители-эсперантисты разговаривают с ребенком не только на естественном языке, но и на эсперанто, он его выучивает как один из родных языков. И тогда с эсперанто просто происходят те же самые процессы, что происходят с естественными языками: он немножко меняется, как-то меняется грамматика. Есть исследования про то, что если эсперантисты-хорваты или эсперантисты-венгры учат своего ребенка эсперанто, то получается немножко разный язык в результате. Так что история есть, просто нужно сообщество. Но этим мало какой язык может похвастаться. Если я сейчас изобрету какой-нибудь язык, даже если я не положу в стол этот проект, а если я его выложу в Интернете – ну, он будет висеть на какой-нибудь моей странице. Если на нем никто не заговорит, то никакой истории не будет. * * * Николай Александров: Между прочим, литература нон-фикшн впервые в этом году была отмечена самой ярмаркой Non/fiction. Было довольно много самых разных номинаций, и самые разные книги в этом году премировались. Единственное только стоит сказать, что в этом году премия Non/fiction была тематической – она вручалась за книги, посвященные семнадцатому году. Понятно, что юбилей революционного года вызвал достаточно большую писательскую активность, и появилось довольно много книг, этому посвященных. Ну а теперь поговорим об электронных изданиях, поскольку это одна из тенденций не только, конечно, уходящего года, но последних лет. Электронная книга сегодня успешно конкурирует с книгой бумажной. Более того, у многих вызывают опасения эти тенденции, которые намечаются: не исчезнет ли бумажная книга вообще? И что такое по сути своей бумажная книга по сравнению с чтением книг электронных? У нас в гостях итоги вот этого года подводит Александр Бобровский, директор по развитию компании "ЛитРес". И мы посмотрим на мир электронных изданий, на цифровую литературу. * * * Николай Александров: Здравствуйте. Александр Бобровский: Здравствуйте, Николай. Николай Александров: Если даже вот к этому миру обращаться, к миру электронных книг, такого оцифрованного чтения, условно говоря, вы можете составить какой-нибудь рейтинг этого года? Какие книги были наиболее востребованными? Александр Бобровский: Вы знаете, исторически мы выросли все-таки из художественной литературы. Мы в этом смысле отражение интересов наших читателей. И тут такой обоюдоострый меч, наверное, в известном смысле. Но, конечно, мы видим рост нон-фикшна, мы видим рост аудиокниг довольно сильный. И в этом плане мы видели несколько новых имен… Николай Александров: Вот сначала так… Александр Бобровский: Давайте. Николай Александров: Есть ли чемпионы безусловные этого года по востребованности? Александр Бобровский: Вы знаете, на первом месте у нас все-таки, наверное, фантастика и фэнтези. Есть такое новое поколение таких авторов, как Завойчинская. Ну, просто они стали более заметны, что ли, в этом году. Наверное, так сказать, не без какого-то личного отпечатка я могу отметить "Текст" Глуховского. Ну, неоднозначная книга, у меня лично сложное к ней отношение, но тем не менее она была, я ее прочитал. И довольно много вокруг нее было всевозможных информационных поток, шумихи и так далее, потому что как-то… Даже Юзефович говорила: "Это выход из некой жанровой скорлупы для самого Глуховского". Николай Александров: То есть востребованы в основном фэнтези и фантастика, да? Александр Бобровский: Ну, фактически да. Николай Александров: Вы теперь уже учредили собственную литературную премию, "Электронная буква" она называется. Александр Бобровский: Да. Николай Александров: С этой точки зрения, это одно из событий года, я так понимаю. Она в первый раз присуждалась? Александр Бобровский: Смотрите, вот тут я просто пролью свет. На самом деле наша премия "Электронная буква" существовала уже несколько лет. И мы присуждали ее, по большому счету, просто по своим рейтингам давали, присуждали в каких-то категориях "Автор года", "Книга год", в жанрах и так далее, и так далее. В этом году мы подумали, что, наверное, не очень интересно дублировать другие книжные премии, то есть это еще один какой срез. И решили немножко переформатировать, и переформатировать в сторону именно начинающих авторов, вот это пресловутого нашего самиздата. И на самом деле что произошло в рамках выставки Non/fiction? Мы не присуждали никаких призов. Мы объявили как раз об этом переформатировании и начали прием заявок на эту премию. То есть мы хотим такую полународную премию для начинающих авторов с понятным фондом продвижения этих книг – на нашей, на других площадках в том числе, с которыми мы работаем как дистрибьюторы. Николай Александров: То есть, иными словами, это скорее подготовка события следующего года, я так понимаю? Александр Бобровский: Да, именно так. И развитие рынка. * * * Николай Александров: Действительно, Интернет сегодня предоставляет огромные возможности читателю. Это возможности не только связанные с тем, что вышедшую книгу можно прочесть в электронном виде, но также и периодические издания все больше и больше перекочевывают в Интернет. Ну, достаточно вспомнить знаменитый портал "Журнальный зал", который объединяет все толстые литературные журналы. Итоги 2017 года подводит главный редактор одного из самых знаменитых российских толстых журналов, журнала "Новый мир", Андрей Василевский. * * * Николай Александров: Андрей Витальевич, здравствуйте. Андрей Василевский: Здравствуйте. Николай Александров: Главное, ну, или несколько событий этого года в области книг и литературы, с вашей точки зрения? Андрей Василевский: Главное событие для меня лично – даже не столько для меня как эксперта или редактора, преподавателя, неважно, а просто как для частного читателя – это книга Марии Степановой "Против лирики". Сейчас у нее вышла, вот только что прямо… Николай Александров: "Памяти памяти". Андрей Василевский: Да, "Памяти памяти". Но я на данный момент еще ее не читал. А "Против лирики"… Я объясню, что это такой толстый-толстый, в "АСТ" вышедший сборник ее стихов за много лет. Николай Александров: Причем избранные стихотворения. Андрей Василевский: Да, это не собрание такое просто, вообще отчет такой, хронологически построенный, а это концептуально выбранные определенные книги, циклы. И какие-то направления ее поэзии туда специально не вошли. Я должен сказать, что я раньше как-то… Ну, это бывает. Вот я не вчитывался в Степанову. Я все время имел ее в виду, ее существование, но она где-то была как-то так сбоку от моего внимания. Вот одна книжка вышла, следующая книжка – и вдруг именно эта книга. А может быть, еще потому, что у нее в качестве послесловия напечатано замечательное эссе "Перемещенное лицо", которое на самом деле должно было бы быть предисловием, мне кажется, потому что оно задает оптику, установку дает, как надо читать эту книжку. И вдруг меня пробила вот эта книжка Степановой. То есть для меня это самое главное мое читательское событие вот этого года. * * * Николай Александров: Последние несколько лет, более десятилетия говорят о гибели толстых журналов, тем не менее они остаются – как в бумажном виде, так и в электронном. И мне кажется, что все-таки толстые журналы сохранятся в литературе – в первую очередь как площадка для начинающих литераторов, как площадка для литераторов вообще, поскольку в дальнейшем то, что опубликовано в толстых журналах, так или иначе появляется и выходит отдельными изданиями. Ну а кроме того, это достаточно мощное экспертное сообщество, позволяющее нам выбирать произведения или, во всяком случае, знакомиться с экспертной квалифицированной оценкой, поскольку сама редакционная селекция – это уже в каком-то смысле оценка текста, который публикуется, который предъявляется читателю. Ну а мне остается лишь назвать те книги, которые останутся у меня после этого года. Я бы, конечно, мог привести достаточно длинный список и большой перечень книг, которые обрадовали меня, которые доставили мне читательскую радость, но ограничусь лишь некоторыми изданиями. К сожалению, в этом списке не будет художественной литературы – не потому, что не было значительных текстов как зарубежных авторов, так и отечественных, а просто потому, что эта литература нон-фикшн или стоящая на грани художественной прозы и прозы непридуманной меня задела более всего. Мне кажется, что одно из самых значительных событий не только этого года, но последнего времени вообще – выход книги Марии Степановой "Памяти памяти". Это не просто ретроспекция, это не просто обращение к семейному архиву и попытка восстановить историю семьи нескольких поколений. Это размышление о том, в чем существо памяти вообще, что делает память с человеком, память, без которой невозможно мышление. Мы помним, что "память" – это слово, происходящее от корня mintìs, то есть от "мысли" непосредственно. Но память с человеком может играть достаточно злые шутки. Память может служить основной мифологии. И вот это внимательное и тонкое размышление о свойствах памяти, о том, зачем память дана человеку и как с этим инструментом обращаться – одна из главных книги Марии Степановой. Я уже не говорю о языке, который иногда приобретает какую-то гравюрную тонкость и прозрачность, необыкновенно точную, поэтичную. То, что Мария Степанова поэт, чувствуется и в этой книге "Памяти памяти". Еще одна книга, которая как раз связана с революционными событиями 1917 года, с революционным периодом в истории России вообще, – это книга Кирилла Соловьева "Хозяин земли русской?" (с вопросительным знаком). Она вышла в издательстве "Новое литературное обозрение". И это, пожалуй, одна из самых удачных попыток посмотреть на прошлое России, на тот кризисный период, который сказывается и до сих пор. Ну и наконец, не могу я не назвать еще одной книжки, которую я читал с любовью и вниманием и которая, с моей точки зрения, также одно из значимых событий уходящего года. Это книга аргентинского писателя Альберто Мангеля "Curiositas" – книга, которая посвящена человеческому любопытству и любознательности, то есть той силе познания, которая заложена в человеке. Я думаю, что эти книги, которые читаются медленно, как и должна читаться настоящая книга, доставят вам удовольствие, если вы их еще не прочли, в следующем году. С Новым годом!