Обладатель премии "Мастер" за лучший перевод Светлана Силакова - о работе над переводом книги Филипа Рота "Операция "Шейлок". Николай Александров: Светлана Силакова в этом году получила премию «Мастер», которая вручается за лучший перевод. Получила она эту премию за перевод романа Филипа Рота «Операция Шейлок». Светлана Силакова – гость нашей программы. Светлана, здравствуйте. Светлана Силакова: Здравствуйте. Николай Александров: Не в первый раз мы приглашаем в нашу программу людей, которые занимаются переводами с самых разных языков. И в первую очередь, конечно же, я хочу вас поздравить с присуждением премии «Мастер» за перевод писателя, который так и не дождался Нобелевской премии, а именно Филипа Рота. Какие были трудности и что вам было интересно как переводчику в этих книгах? Светлана Силакова: Если говорить о Роте, то интересно просто соприкоснуться с конкретным большим писателем. Трудности? Он никому не облегчает жизнь, в том числе себе. Это очень запутанный синтаксис и общая многословность. Многое, что… Николай Александров: Подсократить хотелось? Светлана Силакова: Не без этого, потому что иногда хочется понять логику. Пока ты эту логику не поймешь, которой, может быть, там и нет… Вот книжки бывают с авторских листов. И, конечно, самый ее объем, само многословие и все мелкие, может быть, никому не нужные подробности – все это работает не столько даже на сюжет, сколько на атмосферу. Достаточно сказать, что эта книжка начинается с довольно… Николай Александров: Давайте книжку саму назовем. Светлана Силакова: Книгу написал Филип Рот. Вышла она в первый раз, кажется, в 1991 году. События происходят в январе 1988 года. Преамбула происходит летом 1987-го. И о громадных переменах, которые в это время происходят на другом континенте, естественно, не упоминается, кроме того, что один персонаж ездил или якобы ездил вести переговоры к Леху Валенсе. Это очень четкая привязка, потому что есть такой намек на то, что все это было на самом деле. Настолько на самом деле, что последнюю главу автору пришлось выбросить, потому что ему запретил Моссад. Это, естественно, литературная игра, но игра довольно убедительная. Но начинается книга с описания того, как у человека происходит нервный срыв под влиянием того, что он случайно принимал не то лекарство. Вот он принимал лекарство, о побочных эффектах которого его никто не предупредил, в то время как в Европе они уже были известны. Николай Александров: Собственно, сама подробность описаний и детали… Светлана Силакова: И эта подробность описаний работает на то состояние, он создает определенную атмосферу, атмосферу некой клаустрофобии, связанной с ситуацией, в которой человек оказался. Поэтому он бы, может, хотел куда-то вырваться, на что-то отвлечься. Но он должен разбираться с теми проблемами, которые у него есть. История, в которую он попадает, очень похожа на бредовый сон. Но, опять же, идет игра вокруг того, что, может быть, это все только чудится ему. Но, судя по всему, то, что происходит, вполне материально. И вокруг него все время оказываются люди, которые, за исключением нескольких персонажей, находятся в безвыходной ситуации, и все время в их жизни повторяется одно и то же. Николай Александров: То есть, иными словами, это обилие смыслов в этом описании достаточно сложно передать на русском, распутать это многомыслие довольно сложно в передаче на русский язык, если говорить о переводческой проблеме. Светлана Силакова: Тут речь идет не о многомыслии, а о многословии, и о том, что все время создают… Все, что он делает, работает на эту атмосферу какого-то клубка проблем, в которые герой все время увязает. Он пытается что-то сделать… Это не будет спойлером, если мы скажем, что это история о том, как человек встречает своего двойника. Во всяком случае, человека, который, скорее всего… Это просто история о том, как человек встречает шарлатана, который называет себя его именем, под его именем проповедует какие-то идеи. Это на житейском уровне объяснить очень просто. Если ты выдаешь себя за известного писателя и хочешь ту идею, которая у тебя появилась, сообщить миру, то это гораздо проще, чем если б ты эту идею излагал, называя себя Васей Пупкиным. Причем, это не то, чтоб ему почудилось где-то на телеэкране, а ему израильский знакомый сообщает: «Знаешь, тут тебя видели в зале суда в качестве зрителя». Потом выясняется, что выясняется, что он, будучи в Лондоне, одновременно читал лекцию в Иерусалиме. Естественно, это был предполагаемый шарлатан. История о двойнике – это, конечно, бродячий сюжет, но тут надо сказать, что автор (он же повествователь) берет быка за рога. Без того, чтобы что-то предпринимать иное или на житейском уровне идти… отправляется… он устраивается с этим персонажем поединок. И, мало того, он себя выдает за него, чтоб попробовать, а каково это… Каково проповедовать определенные идеи, каково это, когда люди тебе верят. И, естественно, все это запутывается в страшный клубок. Но если посмотреть, то, конечно, повествователь – единственный, кто выходит из всего этого живым, на коне, со славой и благополучно возвращается домой. А те, кто был в безвыходной ситуации, они так в ней и остаются. Есть там персонаж, который тоже до какой-то степени занимался определенными поисками себя. Сначала он был студентом Чикагского университета, космополитом. И никто даже не знал, кто он по национальности. А потом он стал палестинском активистом. И, в общем, как раз в этой ситуации он является тоже до какой-то степени не то чтобы двойником героя, но некой тенью, которая тоже может показывать определенный путь, который человек может пройти. Николай Александров: То есть на самом деле речь идет о довольно сложноорганизованном тексте. С вашей точки зрения, Филип Рот, несмотря на то, что пишет действительно довольно странную, неожиданную историю, пускай даже и используя классическую ситуацию с двойником или раздвоением, он ближе к такому канону классического американского романа, который существовал до нашего времени. Светлана Силакова: А что вы считаете каноном? Николай Александров: Все-таки это нормальная повествовательная структура без психоделических экспериментов. Американская литература знает все-таки и другого рода нарративы. Светлана Силакова: С экспериментами он расправился в первой главе. Но, естественно, никакой… тут не ночевал. Ему это все не нужно. Это, может быть, где-то еще. Но тут другое. Тут такая масштабная игра. Мало кто эту книгу ценит выше других и мало кому хватило, может быть, сил продраться через то, что все это происходит, и через то, что в ней есть. Тем более, что герой, повествователь – в сущности личность довольно неприятная. Николай Александров: Свет, вы довольно много переводили литературы, связанной с жанром фэнтези и фантастики. Светлана Силакова: Очень мало. Николай Александров: Я имею в виду хотя бы «Автостопом по Галактике» - это уже, по-моему, достаточно много. Что, с вашей точки зрения, легче переводить – классический реалистический роман, обращенный все-таки к существующим реалиям, или произведение, которое представляет выдуманный мир? Светлана Силакова: Легче всего переводить книгу, которая хорошо написана. Николай Александров: А что это значит? Светлана Силакова: Это пока не попробуешь, не поймешь. То, что хорошо написано, мы узнаем на вкус инстинктивно, как правило. Наверное, для каждого человека хорошо написанный текст и для каждого времени хорошо написанный текст – это что-то другое. Потому что есть такие вещи, как литературная мода, когда читатель просто что-то… Есть такие ситуации, когда культура что-то от себя отталкивает, как было с Шекспиром несколько веков, а потом опять кто-то открывает… Но в целом, когда ты работаешь с текстом как переводчик, ты чувствуешь хорошо написанное. Николай Александров: Это связано просто с лексикой, выбором слов, строем фразы, мелодией? Светлана Силакова: Со всем сразу. Николай Александров: И неважно, придуманный это мир или нет. Здесь сложностей нет. Каким образом переводить… Светлана Силакова: Вообще придуманных миров сейчас очень мало. По-настоящему придумать мир – это, как правило, 90% фэнтези – это исторический роман, написанный про что-то… написанный без конкретных реалий. Николай Александров: Понятно. А если говорить просто о самой технике перевода, рождаются разного рода термины, слова. Известная история, когда даже переводы классиков фэнтези (Толкиена) вызывали в первую очередь реакцию, связанную даже с переводами собственных имен. Казалось, как переводить? Русифицировать, не русифицировать. И так далее. Светлана Силакова: Естественно, в каждой ситуации все делается по-своему. Все зависит от текста. Русифицировать, не русифицировать… Покажите мне конкретный текст – я вам скажу, русифицировать или нет. Николай Александров: Хорошо. Светлана Силакова: А кто-то, может быть, со мной не согласится. Но, как правило, если автор хотел какие-то говорящие имена создать – пожалуйста, давайте русифицируем. Если автор, может быть, подсознательно чем-то руководствовался и хотел какие-то красивые слова… А если уж по книге снять фильм и уже стал классикой, может быть, совершенно неудобоваримые имена, глупо звучащие по-русски, были оставлены в фильме. Ничего не поделаешь, давайте оставим то, что в фильме. Николай Александров: Абрам Цвайциммер меняет фамилию на Двекомнаты. Цвайциммер нужно переводить? Светлана Силакова: На эту тему есть анекдот получше. Но этот анекдот… конкретному совершенно времени, когда в разгар борьбы с космополитизмом некто Иванов, бывший Рабинович, делает доклад по физике, говорит: «Как совершенно правильно заметил товарищ Однокамушкин в своей бессмертной теории…» Вот так он читает доклад, бешеный успех. Потом спрашивают: «Кто же такой все-таки Однокамушкин?» - «Einstein». Николай Александров: Понятно. То есть на самом деле здесь особой сложности нет. Светлана Силакова: Сложность возникает на уровне, когда мы действительно придумываем русские имена, русские названия и все остальное, и дальше уже идет спор о том, удачно, неудачно, можно лучше, нельзя лучше, оставить что-то… Кроме того, мы живем в современном мире, где английский становится такой современной латынью. И люди пытаются, опираясь на определенные знания английского свои, пытаются сами судить о переводе и сами что-то… Не то, что переводить, а рассуждать о том, что делать с этим названием. Соответственно, происходит иногда такая вещь, которой можно найти параллель в существовании международного английского. Существует международный английский, на котором очень легко могут договориться немец и малаец, ирландец и какой-нибудь человек из Папуа – Новой Гвинеи, не отсылая к своим родным языкам. Но при этом, если случайно в их контору приедет работать британец и будет говорить на своем английском языке, то он обнаружит, что его не понимают и работа встала. Николай Александров: В этом смысле даже англоязычная литература неоднородна. То есть перевод американца и британца – это две разные работы для переводчика? Светлана Силакова: Для начала скажем, что тут много чего вообще интересного есть на эту тему. Но в принципе, естественно, если уж… Для начала мы должны понять, а человек, который переводил с русского на английский, он, собственно, кто? Он носитель русского языка изначально, он билингв, он носитель английского языка, который чему-то учился, он носитель английского языка, который, может быть, чему-то недоучился? На самом деле, наверное, пример с переводом на английский не очень хороший, потому что англоязычной литературы много. И что-то переводное есть, но оно становится явлением довольно редко. Николай Александров: Понятно. Светлана Силакова: При этом американская литература достаточно замкнута на себе. И перевод такого… Конечно, классиков они переведут. И то есть и другие истории. Например, индонезийский роман, который сам автор просит переводить не с того языка, на котором он его написал, а с английского перевода. Потому что, вероятно, он боится, что специалистов по индонезийскому мало, мало кто из них окажется хорошими переводчиками. Поэтому на другие языки переводится он с английского по просьбе автора. Николай Александров: Насколько быстро устаревают переводы, с вашей точки зрения? Вот «Поколение Икс» Дугласа Коупленда стоит переводить уже заново, или нет? Светлана Силакова: Зачем? Николай Александров: А почему возникает проблема нового перевода текста? Сколько мы будем считать, что относится к эпохе, которая уже стала совершенно иной, классикой. Светлана Силакова: Я думаю, что не имеет смысла, потому что он в своей эпохе находится, и перевод тоже делается примерно в эту эпоху. Николай Александров: То есть, иными словами, когда сменяется эпоха, тогда возникает проблема в новом переводе. Светлана Силакова: Не обязательно. Николай Александров: Не обязательно? Светлана Силакова: Я думаю, что, допустим, сменяется век… Во-первых, надо всегда разбираться, для чего нужен перевод. Если… например, с пьесами, когда для постановок пьес… По-моему, это у нас мало делается, больше делается в англоязычном мире. Берется пьеса… Они думают о том, как бы взять эту пьесу и то ли осовременить, то ли что-то сделать еще. Меня поразило, что в Ибсене они меняли Бога на какое-то «Высшее существо», им так было надо. Но с Ибсеном особая история. Все это совершенно конкретный вопрос. Поэтому я совершенно конкретно отвечу: Коупленд не нуждается. А какие-то… Николай Александров: То есть у вас не возникло внутренней потребности его еще раз перевести? Светлана Силакова: Я думаю, тот перевод достаточно приличен для того, чтоб… Хотя там сложная история. Ну пока пусть будет то, что будет. Николай Александров: Как вам кажется, мир фэнтези, условный фантастический мир в меньшей степени устаревает? Или все равно неважно – здесь тоже может закончиться эпоха, какой-нибудь Герберт Уэллс, уже совершенно другой век может требовать другого перевода. Или нет? Или здесь старение текста совершенно иное? Светлана Силакова: Надо смотреть на текст, надо смотреть на людей, которые будут его читать. Скажем, что делали японцы с переводом «Братьев Карамазовых»? Как рассказывал человек, который сделал перевод, который стал бестселлером, «понимаете, в русском тексте есть много вещей, сложных для японца». Японец не понимает, как это одного человека могут звать и «Алексей и Алексеевич», и «Алеша», и «Леша», и тому подобное. «Поэтому что-то я упростил, что-то я объяснил – все эти версты, все эти люди, все это так, чтобы осталось…» Потому что там что у него получилось по-японски, мы не знаем. Но книжка прочла массовая аудитория, без того чтобы споткнуться на непонимании того, что такое «Алеша». Николай Александров: Алексей Федорович только, мы поправим. Светлана Силакова: Как звали Смирнякова? Николай Александров: Я, кстати, не помню. Светлана Силакова: Видимо, ему все заменила фамилия. Николай Александров: Хорошо. Здесь дело просто в реалиях и в изменении эпохи, совершенно ином взгляде. Иногда этот мир может быть представлен совершенно иначе. И здесь дело даже не просто в том, что… Светлана Силакова: Это не соответствует нашей школе перевода. В нашей школе скорее будут… Но сценический перевод, например, требует, чтобы текст воспринимался на слух. Это одна школа. Есть перевод, когда делаются пьесы для чтения – будет немножко другое. Если это надо играть, все равно мы знаем, что у режиссера, наверное, будет желание, чтобы оно летело. Николай Александров: Свет, в завершение нашего разговора есть ли у вас какая-нибудь переводческая мечта? Есть авторы, которых вы хотели перевести? Светлана Силакова: Это не для телевидения. Николай Александров: Настолько интимные и непроизносимые вслух авторы? Светлана Силакова: Нет, это авторы, которые уже все равно переведены. Поэтому бог с ним. Николай Александров: То есть все-таки классика, а не современность? Светлана Силакова: Современность – посмотрим, что еще… Если кто-то из любимых авторов напишет что-то хорошее, тогда с удовольствием. Николай Александров: Свет, огромное вам спасибо за беседу. Я желаю вам новых переводческих успехов. Светлана Силакова: Спасибо.