Николай Александров: 22 июня исполняется 80 лет с начала Великой Отечественной войны. Совсем немного осталось тех, кто видел и помнит войну, не говоря уже о тех, кто ее прошел. Герой нашей сегодняшней программы – Елена Ржевская. Она умерла в 2017 году, но она как раз одна из тех, кто прошла всю войну. Она попала на фронт в 1942 году и дошла до Берлина. Писательница и переводчица Елена Ржевская, ее деятельность и книги, об этом сегодня пойдет речь. Повести Елены Ржевской вышли в книге, которая называется «От дома до фронта». Это ранние произведения Елены Ржевской. Ну а сама эта книга – повод поговорить и о самой Елене Моисеевне, и не только об этой книге и об этих повестях, но и о других ее книгах, которые, кстати говоря, тоже совсем недавно были переизданы. И сегодня у нас в гостях Любовь Борисовна Сумм, внучка Елены Ржевской. Любовь, здравствуйте. Любовь Сумм: Здравствуйте. Николай Александров: Давайте с этой книги и начнем наш разговор, потому что это, по существу, первое вступление Елены Ржевской под псевдонимом Ржевская… Елены Моисеевны Каган под псевдонимом Ржевская, вступление в литературу. Как, с вашей точки зрения, они читаются сегодня? И что можно открыть сегодня в этих повестях? Любовь Сумм: Вы знаете, это повести из самых первых и о первых впечатлениях начала войны. «От дома до фронта» – тут две повести. Одна – «От дома до фронта», которая стала заглавной. И вторая – «Февраль – кривые дороги». Поэтому для историографии Ржева очень много делали писатели. Та же Елена Ржевская, но и Вячеслав Кондратьев, несомненно. И на них обратили внимание сначала на Западе, потому что… Про Ржевскую писали, переводили ее, кстати, еще в 1980-х годах: «Никакой маршал нам не передаст так быт войны, а это есть ее сущность». И вот когда у нас был поворот (не очень долгий) от мышления такого крупного – битвами, победами, маршалами – к мышлению о войне, как о происходящей на человеческом уровне, в форме жизни и отношений, в это время прозвучали и книги Ржевской, и книги Кондратьева. В 1979-м году, в 60 лет, он написал своего «Сашку». И тогда Ржев стал вписываться в нашу историю войны этим очень важным – как боль, как страдания, как человеческие отношения и как милосердие. И поразительным образом оба эти писателя: и Ржевская, и Кондратьев – оба воевавшие подо Ржевом, оба вплели в свой сюжет вот эту тему невозможности убить пленного. «Февраль – кривые дороги», там этот пленный немец, которого возят за собой, который подписал листовку. Не знают в итоге, куда его девать, хотят убить. И в итоге не убивают. Ну понятно, что в реальностях войны его убили. И еще многих убили. Но в реальности идеала, каким хотели и Ржевская, и Кондратьев, чтобы была их армия, их страна, то, что они несут миру, противостоя фашизму, во-первых, это было честное слово, была обещана жизнь пленным; и это милосердие – нельзя убивать безоружного. У Кондратьева Сашка же ходит, бедный, мается, ищет, кто бы отменил приказ. Ему велено застрелить немца, а он говорит то же самое: «Я обещал ему жизнь. Вот эта листовка – это же подписано руководством страны. Это же моя страна обещала немцу жизнь. Как же я?..» Вот это чувство за свою страну, с одной стороны, полная ответственность: если твоя страна обещала хорошее, то надо выполнять. И человечность. Это великое чувство, с которым те очень молодые люди воевали и которое они оставили в своих книгах. Это очень важный урок нам сейчас, мне кажется, с одной стороны, потому что действительно боль противостоит избыточной боевитости. Потому что война – это страдания, а не «Ура! Мы кого-то сильнее!». Даже если мы кого-то сильнее, то это страдания, страдания и страдания… И те, кто в итоге дойдут до победы – это не те, кто погибли вначале. И самое главное, что фашизму, нацизму, насилию, расчеловечиванию, уничтожению людей противопоставляется не «А вот мы вам за это отплатим ничуть не хуже», а противопоставляется человечность. Есть два пути. Есть путь: «Вот эти немцы натворили это на нашей земле – значит, мы будем расстреливать пленных, мы будем насиловать немок, мы будем делать то-то и то-то. И как раз, когда вы нам скажете: «Как же так?» – мы скажем: «Ребята, еще хуже они сделали. Им поделом. Вообще сравнять с землей и солью засыпать». А есть путь: «Мы не будем такими, как они». Так победа в этом. Николай Александров: Люба, давайте перейдем к книге, которая, в общем, в каком-то смысле… даже не в каком-то, а в прямом смысле эту тему продолжает, помимо самой детективной интриги. Это «Берлин, май 1945». Поиски тела Гитлера и опознание тела Гитлера. Можно сказать, целая поисковая операция, в которой принимает участие Елена Ржевская. Но сама эта книга начинается с пути в Берлин, с совершенно удивительной картины освобождения, которую рисует Елена Ржевская. Польша, совершенно удивительное единение бывших пленных и солдат самых разных. Вот с такого движения свободы начинается эта книга, центр которой – это, разумеется, поиски Гитлера в убежище рейхканцелярии. У Елены Ржевской есть удивительная фраза: «Гитлер как символ войны умер, нет его уже. Но важно понять, каким будет мир после войны. И для этого важно обнаружить тело Гитлера». Вот какова судьба этой книги? Она же очень непростая, собственно ее появление, тем более в том виде, в котором она сейчас присутствует. Что это была за тема для самой Елены Моисеевны? Любовь Сумм: Знаете, в общем-то, «Берлин, май 45-го» – и как событие, как этот момент, когда она была в Берлине, и как эта книга – конечно, очень сильно повлиял на ее писательскую и, наверное, человеческую судьбу. Потому что вот эти повести о Ржеве – это то, что требовало ее сердце, и она бы их написала непременно. А о Берлине она бы, наверное, не писала бы, если бы не этот долг свидетеля и определенное, может быть, даже чувство вины перед этой Кетой Хойзерман, которая участвовала в опознании и в итоге отсидела десять лет в сталинской тюрьме. Но главное – это, конечно, долг свидетеля и обязанность сказать правду. Опять же они здесь с Кондратьевым близки, потому что у Кондратьева есть выражение «Я писал правду», а у Ржевской есть такая фраза: «Писать правду – на это тоже талант нужен». Вот необходимо сказать правду. Это вынуждало ее заниматься этой книгой и возвращаться к ней многократно. С одной стороны, это историческое событие, очень непростое. Необходимо тщательно все проверять, каждую деталь, собирать новую информацию – то есть, в общем, делать работу не писателя, а историка. С другой стороны, всевозможные наши цензурные обстоятельства, в результате которых в каждую щелочку оказывалось возможным что-то еще сказать. Если такая возможность есть, то она обязана сказать. Поэтому эта книга забрала очень много времени ее писательской жизни. Иногда она даже с огорчением говорила, что если бы не «Берлин, май 45-го» и если бы не книга о Геббельсе и его дневнике, которую она писала в середине 90-х, тоже ощущая необходимость, потому что это книга-предупреждение и о том, что может случиться с человеческой душой. Геббельс – это просто притча о проданной душе. Ну, просто очень видно, да? Продал свою душу. Николай Александров: В скобочках скажем, Люба, что все-таки именно Елена Ржевская обнаружила этот чемодан с дневниками Геббельса. Любовь Сумм: Да, да. То есть на самом деле обе эти книги – «Геббельс. Портрет на фоне дневника» и «Берлин, май 45-го» – они растут из одной точки: в самые первые дни мая 45-го в составе разведгруппы 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта военный переводчик Елена Каган (тогда она была еще Елена Каган), лейтенант гвардии Елена Каган входит в бункер Гитлера. Там все нацелено на поиски Гитлера, потому что еще не известно, не успел ли он улететь, а если не улетел, то не прячется ли где-то живой. Потом выясняется, что он мертв, надо найти труп. Вот это поиски, и все нацелено на них. При этом находится огромное количество документов, как сиюминутных: радиограммы Бормана, донесения из районов Берлина как их уже захватывают русские, как они пишут: «Русские уже в таком-то районе... Вот это то, что вошло в книгу «Берлин, май 45-го», создает ее драматургию, потому что там есть все эти... Мы представляем жизнь в бункере, как в этот почти слепой, оглохший уже бункер, вот эта последняя информация. Николай Александров: И трупы Геббельса с супругой. Любовь Сумм: Но были дневники, и трупы Геббельса с супругой, и шесть умерщвленных детей. И множество людей, кончавших там же самоубийством из высших чинов. Но там были действительно дневники Геббельса рукописные в чемоданах, они были в этот момент не нужны, потому что они обрывались как раз началом июля 1941 года, вскоре после нападения на Советский Союз, не давали актуальной информации. Поэтому их просто зафиксировали и потом уже, через месяц, в штабе фронта, перед тем, как отправить эти дневники в Москву, ее посадили снова, Елену, чтобы она сидела, их переводила. А переводила она медленно: готический шрифт, очень плохой почерк. И вообще как бы не до того, кому вот охота в июне 1945 года, извините, переводить дневники Геббельса. В итоге решили, что все это не нужно сейчас переводить, их запаковали, отправили в Москву как множество других, огромное количество документов, которые потом годами и переводили. И существует, в архивах наших лежит переведенный на русский язык полный дневник Геббельса, уже напечатанным текстом. Служебный перевод, не всегда идеальный, но он существует. Так что это тоже к концу войны относится и к необходимости понять все заново. Но дневник Геббельса, когда с ним разбиралась Ржевская, почему она в 1990-е годы за это взялась и считала тоже своим долгом, хотя это не близко ей. Все-таки ближе то, что происходило на ее памяти и лирический какой-то текст, а это, в общем, никакого удовольствия. Но это, во-первых, действительно история о проданной душе. Это как притчу можно. Как человек продает душу? А вот так. Потихонечку, по кусочкам, конечно, он выгадывает, что это будет карьерочка, что тут он покажет огромный соблазн показать себя умным. Его похвалили и сказали, что речь была блестящей. Ему уже не так важно, что речь была людоедской. Блестяще же, хвалят, говорят, что умный. Но еще очень важная вещь для нее была в этой истории Геббельса. Веймарской республики в тот момент, когда Геббельс примыкает к нацистам – в 1924-1925 году, было столько же лет, сколько было Российской Федерации, когда Ржевская об этом писала. И вот уязвимость молодой демократии, тоже потерпевшей определенное поражение. Мы в Холодной войне, там распад Союза. Мечущейся, не знающей, какая теперь идеология будет главная, что теперь делать. Вот уязвимость молодой демократии для различных соблазнов: нацизма, фашизма, сильной руки, превосходства над другими, компенсировать, так сказать, потерянное материальное или традицию. Компенсировать ее тем, что а мы сейчас построим новый железный мир, все будут нас бояться. Ей казалось очень важным дать это предупреждение. 1990-е годы поразительным образом именно люди военного поколения, Гефтер тот же, писали, думали о путях дальнейшей жизни России и об опасностях для нее и, вместе с тем, о том, как строить эту жизнь не выбрасывая прошлое, а осмысляя, проходя через покаяние там, где следует. А где можно чем-то гордиться – гордиться. А там, где боль, так эту боль помнить, а не делать ее трамплином для гордости. Вот это поколение уходившее, но ему в 1990-е годы было от 70 до 80 лет. Оказывается, это очень мощное время для такого поколения. И они напоследок обдумывали свой исторический опыт, и что они оставляют свой стране. Они-то эту страну, безусловно, ощущали как свою. Поэтому в этом смысле и Геббельс, и Берлин были ее долгами. Она им отдала то время, в которое могла бы написать прекрасные повести о мирной жизни. Она ведь, в общем, только «Домашний очаг» написала о жизни после войны, а все остальное: 1960-1970-е годы у нее вот такая стопка, честное слово, руки просто как рыбаку можно разводить очень далеко, стопка тетрадей. Где такие записи о жизни, о разговорах, о похоронах, о каких-то событиях, о поездках, о впечатлениях, обо всем вот из этого издательства «Книжники»... Мы вообще-то договорились на восемь томов, это вот третий том. Шесть томов будет переиздание, а два тома будут тетради – то, что никогда не выходило, то, что могло бы стать прекрасными повестями об этом важном для нас времени – 1960-1970-х годах. Но вот это было отдано исполнению долга. «Берлин, май 45-го» о действительно обнаружении, опознании Гитлера. И первое, о чем ей надо было, собственно писать, именно об этом, что Гитлер был найден, опознан, безусловно опознан – по зубам. Николай Александров: Которые с собой носила сама Елена Моисеевна. Любовь Сумм: Ну, да, но недолго, к счастью, буквально несколько дней, но да, в какой-то шкатулке, коробочке из, как она считает, из-под парфюма. Историк Козлов считает, что это была коробка из-под сигар, но мы про эту красивую жизнь так мало знали, что она, конечно, не могла угадать, из-под чего коробочка, но какая-то красивая коробочка. А в ней вот этот ужас – зубы эти. И действительно прямо 9 мая, то есть 8 же уже капитуляция объявлена. А 9 мая они утром поехали: полковник Горбушин, майор Быстров и вот Елена как переводчик, в Берлин искать зубного врача, потому что обгоревший труп можно только по зубам – никакого другого способа нет. А к зубам нужен опознаватель, нужен зубной врач, нужна карта медицинская – что-то нужно найти, с чем это совпадет. И они поехали. Поэтому «Берлин» - это прекрасно описанная поездка. И надо сказать, что известный историк, у нас переводимый – Энтони Бивор, он в своей книге о падении Берлина использует это, ссылается на Ржевскую. Использует именно описание Берлина, потому что такого описания, как выглядит город, который только что пал, его нет в литературе. И вот как они едут по улицам, которых нет: дома разрушены, указателей нет, и мальчишки запрыгивают на запятки этой машины, им указывают путь. Немецкие мальчишки, которые уже как-то оживились, и им уже интересно, что тут происходит. И они поехали в большую больницу Шарите, там оказалось, что зубного врача нет, но есть врач, который лечил горло Гитлеру. Он назвал имя зубного врача и где его частный кабинет на Курфюрстендамм – это совсем другое место. Они поехали на Курфюрстендамм и оказалось, что этот дом уцелел, в котором зубоврачебный кабинет. А в зубоврачебном кабинете сидит невысокий человек, явно еврей по внешности, у него красный значок, потому что он социал-демократ, помимо того, что он еврей. Они белые эти повязки... Даже написано, что это было неожиданно, потому что все немцы в белых повязках, потому что они капитулировали. А этот Федор Брук – он не капитулировал, он, наоборот, дождался своих освободителей, и он считает себя частью победы. Это было неожиданно. И он им назвал, что тот зубной врач Гитлера сбежал, успел улететь из Берлина, он попал в руки к союзникам как раз. А его ассистентка Кета Хойзерман... Это, конечно, удивительно человеческая история. Кета Хойзерман – ассистентка зубного врача, она не имела никакого специального образования. Она в 17 лет начала работать как помощница, то есть это «подай стакан воды, подай инструменты». Она же не медсестра, не было даже этого образования. «Вот тебе карта, там записи, езжай к зубному технику, чтобы он сделал протезы». И она начинала работать у этого Федора Брука, у этого зубного врача-еврея. И когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, этот Брук очень быстро понял, к чему все идет. Он оказался вообще человеком очень способным к выживанию. Он закрыл свою практику сразу, он ушел в подполье, он никогда не регистрировался. Он провел в подполье 12 лет с 1933 года, с 1934 самое позднее. А Кета устроилась на работу (ей же надо было где-то работать) к Блажке, который лечил всю эту нацистскую верхушку. И она работала при нем, беспартийная, молчаливый свидетель, помощница его, в бункере до последнего дня находилась, раненых перевязывала (в бункере же и раненые находились). При этом, с самого начала она помогала этому Федору Бруку скрыться, она его прятала какое-то время у себя, потом к своей сестре в Дюссельдорф его отправила, потом он дальше передавался по цепочке. Это, кстати, когда его воспоминания записал его внук. Они выложены в интернете. Это само по себе очень интересная история, даже некоторый урок. Дело в том, что... Вот как он прожил эти годы, и как он прятался. Его передавали из рук в руки. Он пишет, что, например: «Два месяца я жил у человека, который тоже оказался зубным врачом, но мы с ним не были знакомы. Просто этот человек дал знать, что он готов на ограниченное время прятать у себя еврея». То есть оказывается многие немцы, мы совершенно об этом не знаем, они не записаны... Они, может быть, даже верили Гитлеру, что он вернет Германии вот эти победы, территорию утраченную и т.д., но считали, что так поступать с евреями нельзя. И вот эти люди для своей совести делали малость, как... Он не брался умереть за этих евреев, прятать у себя их всегда, но если мне его приведут и потом заберут, то я его на два месяца у себя спрячу и буду кормить своим пайком. Это удивительное, между прочим, свойство, которое спасло жизнь... В Германии спаслось большее евреев, чем, скажем, во Франции. И как раз часть за счет жен, как известно. Жены, которые не разводились и этих самых мужей не забирали в лагерь. Но значительная часть просто потому что немцы, продолжавшие служить исправно, как полагается, Германии, при этом прятали немцев. И вот эта Кета Хойзерман была одной из таких малых праведниц, тихих праведниц. И когда наши войска подступали к Берлину, просто вместе с ними как-то пробрался в Берлин в последние дни перед падением Берлина этот Федор Брук, встретил Кету у ее подъезда, узнал, где она живет, и сказал ей: «Сейчас придут русские, все будет хорошо, ты меня пока еще несколько дней спрячь». Она только спросила: «Вы возьмете меня потом на работу?» И она ему из бункера Гитлера носила паек и сигареты. Если попалась бы, естественно, лежала бы там же мертвая, где Гитлер напоследок расстреливал всех. И тут она ему сказала (этот же сбежал, тот зубной врач), чтобы он занял зубной кабинет: прекрасное, роскошное такое помещение. Он его и занял, он его оформил, два года потом работал этот Федор Брук. Но Кета-то соображала, она ему сказала: «Не рассказывайте обо мне». А он не понимал, почему. Когда пришли и сказали: «Нам нужен человек, который опознает зубы Гитлера», он сказал: «Ну, конечно, Кета это сделает». За ней послали, ее привели, повезли в Берлин Бух, она опознала зубы Гитлера. 9 мая ее привезли, 11 мая ее отвезли обратно домой, наградив огромным количеством консервных банок, благодарили ее всячески. А еще через неделю из Москвы пришла команда, ее забрали, и больше она не вернулась. И это то, что осталось у Ржевской болевым чувством. Надо же понимать, она переводчик. Значит все говорится ее устами. И когда забирая Кету, она спросила, что ей брать с собой, офицер сказал: «Ну, берите на неделю, через неделю вернетесь». Она взяла с собой только летние платья. Кто сказал Кете: «Берите только летние платья»? Лена сказала. И с этими летними платьями в Сибирь. Вот это то, что оставалось болевым чувством. Первая, конечно, была задача – рассказать миру вообще эту тайну, потому что да, Сталин это скрыл. Он вообще так стал уже: «Хватит, хватит этим заниматься». И потом все только напрямую – через Берию и Сталину. Прекратились публикации в газетах, потому что сначала вышли. Там же были люди, и журналисты в том числе, которые присутствовали и пытались писать. Статью зарубили на уровне ЦК правдинскому журналисту Миржанову. Все прочли и печатать не стали, в «Правде» не стали печатать. А он сидел на допросе и понимал, что происходит, что это идет опознание. Уже ведь западные газеты вышли: английские, французские – «Русские нашли Гитлера». И замолчало все. И это, конечно, ужасно, потому что если бы в тот момент сказать, предъявить доказательства. Шкаравский – врач-патологоанатом, проводивший вскрытие. Он 20 лет спустя писал Ржевской: «Как же так, это же такое достижение, опознание по зубам преступника такого уровня. Это же никогда не бывало. Опознают по зубам труп преступника, но такого преступника же никогда. Надо было создать международную конференцию патологоанатомов, экспертов, и мы бы обсудили это. И, может, даже профессионально это было». Поразительным образом впервые подробно эта история была описана, извините меня, в журнале для зубных врачей в американском. Как раз вот этот Федор Брук в итоге к 1948 году сообразивший, что когда-нибудь и за ним придут, потому что Кета исчезла и не вернулась, а он же работал в западной части Берлина – тогда же все было проницаемо. Он сообразил, что его могут там найти все-таки наши. И он попросился в Америку. И вот в Америке в 1948 году в захолустном журнале какого-то штата, журнал назывался «Гигиена рта», вышел полный разбор, что со слов Кеты... Ее же 11 мая отпустили, и у нее была неделя, она, конечно, пошла к нему и рассказала ему подробно, как профессионал профессионалу: не просто, что она опознала по зубам, а просто каждый зубик, как она их опознавала. Вот эта статья об опознании Гитлера вышла вот там. Никто, конечно, не обратил внимания. Историки же, понимаете, и зубные врачи разными дорожками ходят. Но это просто о цене тайны. Тайну-то нельзя было скрыть. Удалось только что сделать? Кету Хойзерман посадить на 10 лет, ну вот, она отсидела 10 лет за то, что она помогла опознать Гитлера: в тюрьме шесть лет в одиночке и четыре года потом в лагере. Что еще? Лишить нас вот этой части славы. Почему Сталин это сделал? Знаете, снимал канал «Звезда» об этом когда фильм, они позвали Алексея Симонова. И он прекрасно совершенно в кадре, он взмахивает руками и кричит: «А черт знает, почему. А черт его знает!» Вот черт, конечно, знает. Потому что, конечно, у Ржевской были версии. Она считала, что, с одной стороны, Сталин хотел немножко пригасить это победное чувство. Парад победы состоялся – и вс. 9 мая – рабочий день. То есть «все, ребята, вы отслужили, вы спасли мир, вы победили – расходитесь, работайте, восстанавливайте, живите в землянках». Зачем вот это? Придут победители и скажут: «А где здесь это начальство?» Ну и другое, что, конечно, он Гитлера придерживал для войны, для холодной войны. Мы же призрак Гитлера все время повсюду только и слышали после 1945 года. То Франко… думали даже, что, может быть, будем воевать с Испанией, что там он прячется. Потом, конечно, Соединенные Штаты прячут нацистских преступников. Вы можете Гитлера… В любой момент можно было вытащить этого Гитлера из рукава, точно так же как сейчас у нас тоже ведь вытаскивают и называют нацистами и фашистами кого угодно. Какие нацисты, фашисты, извините меня, в 2021 году или в 2014 году? Есть куча проблем, да? Но они же называются другими словами. Нельзя все называть одним словом. А так было очень удобно. У нас все время был этот Гитлер. Даже пишет в книге… Только сейчас эта фраза вошла в текст, потому что это был первый жест в сторону начинающейся холодной войны. Николай Александров: Любовь, в завершение нашей беседы, потому что, конечно, об этих книгах можно говорить достаточно долго, и о портрете Геббельса на фоне его дневника, и о Берлине, мае 1945 года. Но я бы все-таки хотел, чтобы вы несколько слов сказали об этой книге. Павел Коган. Вспомним все-таки, что Елена Ржевская была замужем за Павлом Коганом еще впору учебы в ИФЛИ. Павел Коган – один из этого военного поколения. Неслучайно мы вспоминали перед эфиром этот сборник – «Строка, оборванная пулей», где вместе с Павлом Коганом целый ряд поэтов, которых вспомнили достаточно поздно, вроде Всеволода Багрицкого, например. Несколько слов об этой книге, учитывая, что Павел Коган такой же ваш родственник, как и Елена Ржевская. Любовь Сумм: Да. Я только должна на всякий случай сказать, чтоб потом… Вот эти три книги Ржевской – это издательство «Книжники». У нас огромный проект с издательством «Книжники». 8 книг должно выйти всего Ржевской. Вот три вышли. «Май 1945-го», «Геббельс», «К годовщине победы». А теперь к годовщине начала войны – «От дома до фронта». Дальше будет проза «Знаки препинания», проза мирной жизни, будут тетради изданы. И потом ржевские повести будут изданы. Павел Коган… другое издательство, чтоб мне не попало. Это издательство «Совпадение». Алла Безрукова, которой я безмерно благодарна, потому что она взялась за этот проект просто своими силами. Поэтому Павел пока небольшим издан тиражом. Но мало ли. Это книга Павла к столетию его… В нее вошли все его стихи. Вот просто мы поставили задачу – все. Поэтому идут… Мы не ставим, естественно, слабые стихи в начало. Но самые почеркушки, черновики, детские стихи – они помещены в конце книги. Восстановлены варианты, которые убирались цензурой, возвращены некоторые четверостишия. А у меня есть время прочесть это стихотворение? Николай Александров: Да, конечно. Любовь Сумм: Я сейчас его найду пока. А пока буду искать, скажу, что Павел действительно два года был мужем… Елена Ржевская стала… Николай Александров: Романтического периода. Ведь большинство, наверное, читателей до сих пор если и помнят Павла Когана, но по стихотворению «Бригантина», которая стала песней. И на протяжении действительно достаточно большого времени именно с этим произведением Павел Коган и ассоциировался. Любовь Сумм: Да. Но он действительно ничего не публиковал, в отличие от своих многих сверстников, потому что он учился в бригаде Сильвинского. И… поощрялось. Почти все успели опубликоваться. У него была какая-то своя форма публикации. Ему было важно прочесть. Причем, в публичных чтениях участвовал. Но важнее всего было прочесть другу. И если он записывал сам, то обычно в подарок. Потом выяснилось, что у многих людей лежат его автографы. А если для себя, то он не записывал, он просто диктовал. То есть Лене за 2 года их брака он продиктовал и старые свои, и те, что писались. Они записаны ее почерком. Для него поэзия была дружбой. И основная тема его стихов на самом деле – дружба. С самых ранних, с совершенно детских у него начинается… Первые стихи – это на отъезд из пионерлагеря. Собственно, о том, как там дружили. У него Дружба с большой буквы. Его романтизм – это романтизм дружбы. И это то чувство, которым он очень вдохновлял других людей. И это то чувство, с которым он готовился к войне. Это же очень видно в письме… Это стихотворение же «Письмо Жоре Лепскому», вместе с которым написана «Бригантина». Собственно, «Бригантина» и написана в дружеском порыве двух мальчишек, из которых один пишет стихи и хорошо это делает, а другой бренчит на гитаре, он ему говорит: «Ты сумеешь…» Он говорит: «Я нот не знал. Я же не знал нот. Не умел записывать». – «Ты сумеешь написать музыку, я напишу стихи». Вот это умение сказать другому человеку, что «ты сумеешь, в тебе это есть». Он же из Жоры Лепского сделал, собственно сочинителя, барда. Он многим дал это. И в нем было дружество именно с умением давать человеку видеть его дар. И в письме Жоре Лепскому же тоже написано: «Ты должен выжить. Я хочу, чтоб ты выжил». Вот это был дар дружбы – дать другому человеку, чтоб тот жил. И Жора Лепский выжил в войну. А о себе Павел всегда писал, что он погибнет. Это, кстати… Николай Александров: Поколение обреченных. Любовь Сумм: Но они не все поколение обреченных. Знаете, даже в их поэзии очень видно, хотя они одногодки, у одних в поэзии отчетливо присутствует заряженность на победу, на то, что я одолею врага, я убью в конце концов. Вы знаете, Павел, который запомнился человеком действительно и романтическим, и порывистым, очень реактивным, лезшим в драку и так далее, он ни разу не написал ни одной поэтической строчки, как он кого-то убивает. Вот он, примериваясь к войне, у него всегда получается одно и то же: когда мне скомандуют, пуля… не торопиться. Даже до четверостишия про «Мы дойдем до Ганга», которую вспоминает ему… Во-первых, это часть лирического отступления, так что это огромная вещь, которая в романе. Это надо видеть в общей картине. «Но мы еще дойдем до Ганга, Но мы еще умрем в боях». Так кто ж дойдет? Он никак не может. Он все время погибает. Потому что он не может убивать на самом деле. И его стихотворение… Разбирая архив, я нашла три стихотворения, которые относятся явно к 1941 году, которые никогда не были включены в издание, видимо, потому что никто не успел их никому прочесть, их не опознавали как «ну да, точно это готовое стихотворение». А это как раз очень хорошее стихотворение о войне. Теплушка пропахла окопной грязью, Лютой злобой и плохой махоркой. Дым коричневый прогорклый Взлетал к потолку, когда запевали про Разина. А когда запевали «Реве тай стогне», Он падал к ногам и бился оземь. Сокрушенно вздыхая, разговаривали про озимь И мечтательно вытягивали перепревшие ноги. Но с дымом ему, очевидно, просто казалось, Его лихорадило четвертые сутки. Все вспоминался выпученный жуткий Взгляд повешенного на Житомирском вокзале Немцев ещё не видели, но слух полз Окровавленный, ограбленный и в коросте. В Чернигове какая-то баба билась и рвала волосы О пятистах повешенных в Искоросте… Крестовый поход на сокрушителя основ. Прибыль одинакова в рублях и копейках, Марках и пфеннингах. Поезд встал. Кто-то крикнул «Сновск». Он поднял мешок и спрыгнул со ступенек. Вот так видел Павел войну. И я бы, конечно, обратила внимание на то, какая у него рифма. Потому что «Бригантина» в этом смысле простенькая. А Павел был поэт очень сложных рифм. И, в общем-то, один из его учителей – это Велимир Хлебников. Он же не просто искал рифму. Он находил вот эту суть – внутреннее, спрятанное в слове. Это, конечно, подступы к Щорсу, опять же. Это понятно, что «Сновск»… Но это написано уже в начале этой войны с немцами. И вы видите на самом деле в ней то, что он еще не успел увидеть на фронте, но увидел: это усталость, это перепревшие ноги, это тифозный бред в поезде, это повешенные, это бабий плач. То есть, собственно говоря, то, как они… Романтически так война не виделась, да? А Павел как-то успел вот это провидеть. А Ржевская это увидела. И ее повести, вот, и «Февраль – кривые дороги». Это правда о войне. И та самая правда, которая говорит «Никогда снова». Николай Александров: Люба, огромное спасибо вам за беседу. Я в заключение нашей программы еще раз покажу книги Елены Ржевской, которые, в общем, две из них вышли уже некоторое время назад. «Берлин, май 1945», «Геббельс: портрет на фоне дневника» и только что вышедшая книга «От до фронта» Елены Ржевской. И будут еще книги. Ну и книга Павла Когана, замечательного поэта, где собраны не только, кстати говоря, его стихотворения в этой книжке. Любовь Сумм: Да, там и письма с фронта. Да. А я не сказала важную, наверное, вещь, что вот в этот том «Берлин, май 1945-го» чем отличается от более ранних изданий? Тем, что в него вошли вот эти варианты. То, что вычеркивалось, о роли Сталина. Да, здесь очень хороший научный комментарий есть. Прям даже видно. Вот эти… Но самое главное – впервые в мире воспоминания Кеты Хойзерман, как она в последних днях Берлина, и как она опознавала труп Гитлера, и как она у нас была в плену и в тюрьме. Эти ее воспоминания никогда не выходили ни на немецком языке, ни на каком другом. Они попали спустя очень много лет (спустя 50 лет) в архив Ржевской на немецком языке. И издательству «Книжники» удалось договориться с внучатой племянницей (родных детей нету у Кеты, у нее отняли, собственно, те самые 10 лет, когда она могла бы иметь детей). Нам разрешили. Это совершенно уникальный исторический и человеческий документ. Так что вот эта книга стала полной, потому что это то, что мучало Елену. У нее даже есть записки, что «это я опять рассказываю, а Кета осталась без голоса». А это история ведь и Кеты, ее судьба. И вот уже после смерти бабушки все-таки удалось это осуществить, чтобы рядом с ее большой книгой был маленький, но полноценный собственный рассказ Кеты. Николай Александров: Люба, огромное вам спасибо за беседу. Любовь Сумм: Спасибо вам.