Николай Александров: В пантеоне русских писателей Толстой, Достоевский, Чехов, Гончаров, Тургенев, Николай Лесков стоит как будто бы на ступеньку ниже. Во всяком случае, многие его тексты не изучаются в школе, они нехрестоматийны, они существуют как бы на периферии нашего интереса к литературе XIX века. Именно о Николае Лескове мы и будем говорить в сегодняшней программе. В хорошо известной серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» вышла книга Майи Кучерской, посвященная Николаю Лескову. Называется она «Прозеванный гений». Именно об этой книжке мы и начнем сегодня разговор с Майей Кучерской, которая у нас сегодня в гостях. Майя, здравствуйте. Майя Кучерская: Здравствуйте. Николай Александров: Майя, скажите сначала, сколько лет вы писали эту книжку? Я так понимаю, что это все-таки результат достаточно долгого труда. Майя Кучерская: Ну, мне страшно произносить эту цифру, но когда я увидела договор, давным-давно подписанный с «Молодой гвардией», обнаружила, что я писала эту книжку 12 лет. Нельзя сказать, что без отрыва. Я за это время еще две книжки написала, но все-таки, в общем, работа заняла вот столько. Николай Александров: Но если говорить о ваших филологических интересах, то именно Николай Лесков их определял в последнее время? Я не говорю о художественных, о которых тоже можно говорить. Майя Кучерская: Да, разумеется, конечно, я читала его тексты, преимущественно анализировала, и все доклады мои на конференциях последних лет именно о Лескове. Николай Александров: Почему все-таки вот книжка так, ну если угодно, не просто нарочито, а вот с некоторым даже возмущением, наездом, если говорить в просторечье, названа «Прозеванный гений»? Кто же его прозевал? Майя Кучерская: А это вот, чтобы вы, Николай, спросили меня, и чтобы все меня спросили: «Кто же его прозевал?» Разумеется, это в полемическом задоре, данное название. И как приглашение к разговору. Это приглашение подумать, так это или нет, это вовсе не утверждение. Кто его прозевал? Да все. Все современники, конечно, его недооценили, потому что сделал несколько фо па, которые многих и раздражили, и возмутили. Я имею в виду, конечно, и роман «Некуда», и пожарную статью, и кучу разных публицистических выступлений, которые тоже многих раздражали. А затем, когда кончилась та власть и началась советская, другая, то он тоже оказался не ко двору, потому что кто такой Лесков? Про кого он пишет? А, про попов. Зачем нам это? И в итоге от 30-томного собрания сочинений Лескова осталось там четыре текста, которые бесконечно переиздавались, потому что они хоть как-то вписывались в повестку советского государства. Николай Александров: Во введении вы их называете, ну, в первую очередь, «Левшу» разумеется, и затем «Леди Макбет Мценского уезда», которая путается очень часто с оперой Шостаковича. И здесь такое авторство Лескова странное. Но, с другой стороны, «Очарованный странник» и «Запечатленный ангел» - разве это не известные тексты. А «Мелочи архиерейской жизни»? Которые на вас творчески повлияли, которые повлияли на Михаила Викторовича Ардова. А хрестоматийное представление о том, что сказ в литературе связан, в первую очередь, с Лесковым. И восторженное чтение Лескова Ремезовым? Ну, можно назвать еще целый ряд людей уже несколько иного, более поздней генерации, но тем не менее. Майя Кучерская: Ну, это верно. Во-первых, все-таки вы специалист, вы знаете гораздо больше, чем средний читатель, даже заинтересованный в литературе XIX века. Я думаю, что «Мелочи архиерейской жизни» никто, конечно, не читал, кроме филологов. А, во-вторых, да есть простые способы, инструменты измерения, был популярен писатель или нет. Если мы посмотрим, сколько собраний сочинений было, скажем, у Толстого или у Горького, или у Чернышевского, мы обнаружим, что их было несколько. Множество. А у Лескова нет. Вот и все. И если мы посмотрим, сколько осталось за бортом этого собрания сочинений знаменитого и лучшего на сегодняшний день, 11-томного, выходившего в середине 1950-х годов - 70 лет прошло. Так вот увидим, что половина, добрая половина не издана до сих пор, не переиздала, не републикована. В отличие опять же от тех, кто был его современниками, кто признан в гораздо большей степени: Толстой, Достоевский, Тургенев, Гончаров. Он немножко с краю всегда был. Николай Александров: А насколько богат архив Лескова? Насколько он исследован, описан, что он в себе таит? Или, в общем, здесь практически нечего искать? Майя Кучерская: Нет, там множество всяких, неоконченных в том числе, кусочков, фрагментов, статей, которые не опубликованы до сих пор, хотя вышла в начале 2000-х замечательное литературное наследие 2-томное «Неизданный Лесков», и очень многие лакуны... Николай Александров: Майорова, по-моему, да? Майя Кучерская: Да, Ольга Евгеньевна Майорова его издавала, и это блистательная совершенно работа. Но даже это издание не все восполнила лакуны, и много публицистики осталось до сих пор в рукописях как то, что не было опубликовано, да. И еще вот из самого интересного, что мне доставило настоящую радость и что до сих пор пока в оборот научный не вошло, - это две картотеки сына Лескова Андрея Николаевича - его главного биографа. Вот он написал предыдущую биографию, как раз 70 лет назад, отца. И в пушкинском доме обнаружилось два ящичка с карточками, которые заполнял сын Лескова, и там множество совершенно неведомых биографам сведений, в том числе тех, которые он никак не включил в свою книгу: это были подготовительные материалы для биографии отца. Но многое он включить не мог: по цензурным соображениям, по этическим, по разным. И вот я, последнее, что я делала, я смотрела эту картотеку, читала уже когда книга практически уехала в типографию, и, надеюсь, во втором издании она обогатится... Николай Александров: Будет дополняться. Майя Кучерская: Разными живыми деталями из жизни Лескова. Николай Александров: Майя, скажите, мы начали с разговора о текстах Лескова, которые, по крайней мере, существуют в историко-литературной эрудиции среднего интеллигентного читателя, скажем так. Но ведь Лесков достаточно сложная фигура с человеческой точки зрения. Совершенно невероятная биография связана с разными интересами, с разными службами, с разными путешествиями. Вас в какой степени Лесков - человек занимал помимо Лесков - автор замечательных текстов? Майя Кучерская: В огромной степени, потому что мы про это совсем немного знаем, каким он был человеком. И его молодость вообще покрыта такой дымкой, очень немногое нам о ней известно: как он жил в Орле, как он жил в Киеве, как он трудился у своего дядюшки Шкотта и разъезжал по всей России. Знаем только каким-то осколком, который он нам сам и оставил. И, разумеется, совсем немного мы знаем про его характер. И все, что знаем, в основном, знаем от сына. К счастью, не так давно были собраны все воспоминания о Лескове и вышли отдельным томом, Лев Соболев их подготовил. Это очень полезная книжка для всех лесковедов, и я на нее опиралась, и рада была, что она вышла, и, в общем, без нее моя книга не была бы такой полной. Но и современники как-то очень неохотно о Лескове вспоминали. Это, опять же, не сравнить с Достоевским, Чеховым или Пушкиным. Нет-нет. Какие-то тоже осколки. Он был человеком тяжелым, он был человеком сложным. Он был недоучкой. Да, вот так вот, если строго и грубо говорить о нем. Потому что он окончил три класса гимназии Орловской и никогда, похоже, себе этого не мог простить, что вот он недоучился. Он добирал потом всю жизнь. Николай Александров: То были командировки, он же путешествовал за границу и вообще. Майя Кучерская: Он - да, у него было много источников восполнить вот эти недостатки образования, это были не только книги, но и жизненные впечатления совершенно точно: он ездил, слушал, читал, смотрел, в Лувре ходил, когда оказался в Париже, конечно. Но его это скребло. Скребло что вот он недоучился. И второе - что он как бы пришел в литературу ниоткуда. Вот он самозванец. У него этот комплекс самозванчества, да, совершенно его не оставлял. И он не мог справиться с тем, что... И, собственно, понять, что его талант - это достаточное основание для того, чтобы быть в литературе на тех же правах, что и другие. В общем, он комплексовал. И поэтому все это не служило каким-то... доброте его характера, поэтому в итоге сформировался он как человек такой очень неприятный в общении для многих. Хотя, судя по некоторым черточкам, он был человеком добрым. Он вообще очень любил помогать. Сын его обвиняет в том, что он был жадина ужасный, да. На деньги, считал каждую копейку. С одной стороны, так, наверное, потому что он действительно никогда не мог расслабиться и в материальном смысле. Он все время нуждался, и литературный труд ему не давал достаточных доходов. Поэтому с деньгами были у него проблемы. Но всем, чем можно было помочь не на денежном уровне, он старался помочь. Молодые писательницы вокруг него кружили. Все-таки последние годы он жил с девочкой, воспитанницей Варей, которую тоже его сын, Андрей Николаевич, простить ему не мог. Но ведь это же был добрый жест по отношению к девочке, которой совсем не лишняя была эта забота. Да, она не была сироткой, да, у нее была мать, но ее мать никогда бы не дала такого воспитания, как Лесков ей дал. Он вырастил девочку, уже будучи пожилым, больным. Ему хотелось добро делать. При всем том, что он был нетерпимый, фантазер, гневливый, раздражительный, он был добрый. Безусловно. Николай Александров: Майя, почему Николай Лесков, который, казалось бы, вписывается в эту парадигму разночинцев, оказался человеком, которой этому разночинскому нигилизму противостоит, не любит его и, в общем, много сил потратил на то, чтобы его, ну насколько это было в его силах и возможностях, несмотря на оценки лесковские его романов: антинигилистических «Некуда» и «На ножах». Он считал, что это неудавшиеся произведения. Так вот что его отличало от разночинцев? Майя Кучерская: Ну, послушайте, во-первых, разночинцы тоже были разные. Во-вторых, начинал он ведь убежденным «левым». Он ведь очень уважал Герцена и до поры до времени хотел его увидеть. Когда ехал за границу, к этому времени уже началась эпоха разочарования в этих «левых» взглядах, и он еще сомневался и думал все-таки, не повидаться ли с нем. Потом принял решение: «Не видаться». Но некоторое время он был на стороне как раз левых, красных, если угодно, таких радикалов. Но потом, почему он разочаровался? Я думаю, потом что много у этого причин. Ну, он видел их ограниченность, он видел, что, в общем, это люди, которые скорее всего не приведут Россию к какому-то выходу. К тому же, очень любил старину. Вот у него была такая страсть, в которой он, похоже, тоже не сразу себе признаться: что он любил старинных людей, он любил патриархальный быт, он любил тех, кто со сцены стремительно уходил, там княгиня Протозанова в захудалом роде - такая величественная женщина, царица, при этом идеальная христианка. Он ей любовался. И у него таких идеальных женщин (матушка Агния в «Некуда») несколько в разных его текстах. То есть он любил старое. А эти люди, новые, говорили, что вся старина должна быть забыта, и мы должны двигаться куда-то совершенно в другую сторону. К тому же, он все-таки очень любил церковь. Причем, не как государственник, как известно, а именно духовенство. Он как-то их хорошо понимал, этих священников. Возможно, потому что был внуком священника, и отец его был семинаристом в прошлом. Словом, он изнутри это сословие понимал, описал его как никто: так тонко, так глубоко никто другой не смог. Там «Отец Сергий» Льва Толстого написал совсем не изнутри, написан явно дворянином-аристократом и без глубокого понимания, вообще что такое монашество, что такое русская религиозность. Отец Сергий недоумевает, почему все время повторяют: «Господи, помилуй». Но это вопрос внешнего человека, который вообще не там. А Лесков был там. И нигилисты были совершенно тоже по другую сторону баррикад, они считали, что церковь тянет Россию назад, поэтому они тоже с Лесковым не сходились. Да, и он их подозревал в какой-то такой нечистоплотности. Притом, что он всегда подчеркивал, что в «Некуда» у него два очень хороших нигилиста. Да, это правда. В антинигилистических романах обычно такой тенденциозный был жанр, и нигилисты изображались дурными, смешными, убогими, карикатурными. А у Лескова Лиза Бахарева и Райнер - это два очень порядочных, симпатичных героя, а они нигилисты. Николай Александров: Не один Николай Лесков занимался поисками праведников и праведника. И он, собственно, посвятил этому тоже достаточно большую часть своей жизни. Оглядываясь назад, на Египет, на ту литературу, которая уже существовала. Но вот вы назвали «Отца Сергия» Льва Николаевича Толстого, а можно было бы вспомнить старца Зосиму братьев Карамазовых, старца Тихон в «Бесах». И изображение нигилистов как раз у Федора Михайловича, который не столько презрительно пишет, сколько поражается их наивности и примитивности. И опять-таки это соединение левой радикальной мысли с уголовщиной - то, что чувствуется у Лескова, в «Бесах» Достоевского дано, собственно, напрямую. А есть ли отличия в этих поисках между Достоевским и Лесковым? Майя Кучерская: Это замечательный вопрос, потому что если смотреть так бегло, то вроде бы больших единомышленников найти невозможно. Лесков и Достоевский: оба про религиозное, оба против нигилистов, оба искали праведников. Но вот просто должны были они в объятиях слиться и уже не расставаться. Не тут-то было. Я думаю, во-первых, Лесков гораздо в большей степени был обращен навстречу Федору Михайловичу, а тот отстранился и не хотел с ним общаться и дружить. Но они были разные в сущностных своих каких-то характеристиках, потому что Лесков по сравнению с Достоевским был гораздо более трезв. Гораздо более трезво относился к русскому человеку, к русскому как раз духовенству. Достоевский идеализировал русского мужика, да. Он считал, что русский народ спасет Европу и спасет мир. Он навсегда вот этим уколом утопизма с юности своей был отравлен, хотя потом его взгляды очень сильно изменились, но вера в то, что однажды наступит золотой век, и принесет этот золотой век в мир кто? Россия, русский простой человек, те, кто не оторвался от почвы, от религии, от христианства. Его не оставляло до последних дней. Вспомним его пушкинскую речь, он об этом там говорит. Да, о великой миссии русской культуры, русской литературы, русского народа. Ничего подобного у Лескова не было. Он ясно видел и все достоинства, и все страшные совершенно недостатки русских людей. Смотри «Левша», да? Чудесный мастер, однако пьяница, замечательный человек, но при этом совершенно не умеет пользоваться ничем и отрицает прогресс. Да, без мелкоскопа могут русские мастера вполне справляться и т.д. В общем, «Левша» - это вовсе даже не гимн русскому мастерству, а, наоборот, карикатура на самом деле, сатира во многом. И это их разъединяло. Разъединяло с Достоевским. Лесков трезво смотрел на людей и на Россию, Достоевский был очарован всегда ими. Николай Александров: Майя, насколько справедливо это подчеркнутое убеждение Лескова, что он гораздо лучше знает народную жизнь, которую изучал не по речи петербургских извозчиков, а, так сказать, с глубины. Насколько справедливо это его убеждение по сравнению с теми же самыми народниками, для которых... Некоторые идеализировали, некоторые, как Глеб Успенский отнюдь не идеализировали. Вот это, можно ли говорить о каком-то особом лесковском знании вот этой, если угодно, почвы? Народной почве крестьянства, конечно, в первую очередь, и духовенства - вот то, что называется народ. Майя Кучерская: Да, это очень знаменитое его высказывание, такое хвастливое и отчасти не знаю, насколько справедливое. Я пыталась вот в книге тоже ответить на этот вопрос, насколько он действительно был уникальным в этом поле народнической литературы о народе, и прочитала поэтому много кого: и Успенского, и Пушкина, и Левитова, и многих-многих. И, в общем, обнаружила у каждого какую-то свою интонацию в разговоре о народе и свою уникальность. Я бы не сказала, что вот он знал лучше других. Понимаете, да, оно много времени провел на постоялых дворах, он правда смотрел на этот народ вот так вот с близкого расстояния. Ну, а Достоевский провел четыре года на каторге, и уж он там видел этот народ тоже совсем уж с близкого расстояния - в одной казарме с ними жил, так что ему тоже было что ответить на утверждение о знании народа. Он тоже его знал, но идеализировал удивительным образом, а Лесков нет. Поэтому мне кажется, это немножко с некоторым перебором утверждение. Николай Александров: Насколько важны для понимания Лескова его публицистические статьи, его погружения в экономику, его служба в Судебной палате, его размышления об особенностях полиции или, так скажем, правоохранительных органов, почему вдруг появляется статья о винокуренном деле и т.д.? Вот этот пласт лесковский, я понимаю, что, может быть, ранний, до такой активной беллетристической деятельности, но все-таки, насколько он сказывается впоследствии? Майя Кучерская: Ну, все-таки не будем забывать, что он действительно около шести лет служил коммерческим агентом. Он заключал договоры в Пензенской губернии, в селе Райское, по-прежнему стоящее, находился такой штаб-квартира компании «Skoda Вилькинс», и он был агентом, который заключал договоры между этой компанией и разными заказчиками по всей России. И он с бизнесом тогдашним, с коммерцией имел самое непосредственное взаимодействие, поэтому ему экономика была интересна в его ранние годы - ему тогда было под 30, такой Лесков. Он действительно этим интересовался и винокуренную промышленность тоже знал изнутри, потому что и с этим имела дело компания Skoda. Поэтому что касается полицейских врачей - это другая страница его жизни, чуть более ранняя. Он несколько лет служил в рекрутском присутствии, был чиновником в Казенной палате в Киевской, и, собственно, через его руки шли рекруты тогдашние: это были и мальчики-евреи, который забирали в кантонисты с 12 лет, это были и простые солдаты, обычные мужики, да. И он видел, какая коррупция сопровождает прием в армию, как и собственно ничего не изменилось. Он видел, кто мог освободить от армии? Ну, врач разумеется, ему несли там тайные подношения, чтобы он записал человека больным и освободил его от армии. И он действительно в своих ранних статьях писал как раз о том, что он так хорошо знал. Они ему принесли большие неприятности, но кажется, это его и раззадорило. Вот его первые же статьи о злоупотреблениях как раз врачей в рекрутском присутствии принесли ему немало неприятностей, но именно, по-моему тогда, он решил: «Ах так, буду заниматься журналистикой, буду менять этот мир с помощью слова». Он вдруг увидел, как слово действенно. Потому что же когда вышла эта статья, вышла в Киеве, в маленьком журнале киевском медицинском, вообще кто его читает, этот журнал. И, тем не менее, из столицы пришло распоряжение от министра разобраться, действительно ли так все плохо обстоит с полицейскими врачами в рекрутских присутствиях. Так что вот мне кажется, после этого Лесков и решился окончательно стать журналистом. Сначала он решил стать журналистом, не писателем, потом потихоньку перешел и в литературу. Николай Александров: Майя, огромное вам спасибо за беседу. Майя Кучерская: Спасибо. Николай Александров: Не знаю, почему, не в качестве продолжения, а в качестве, наверное, обрамления разговора о Николае Лескове я хотел бы представить две книги. Одна из них совершенно удивительная - «Древняя магия: От драконов и оборотней до зелий и защиты от темных сил», написал ее Филипп Матышак. Эта книга удивительна не только потому, что колдуны, маги, заговоры здесь представлены достаточно подробно, также как и ссылки к ней, цитирования разного рода античных текстов. Здесь читатель увидит известных ему героев: это и Медея, и Серсея, и Симон Волхв. Но любопытна эта книга еще и потому, что автор представляет здесь некоторые археологические находки: объекты, которые демонстрируют нам, каким образом относились к колдовству и магии в античную эпоху, то есть в Греции и Риме, и это, конечно, совершенно иное, живое погружение в историю. И еще одна книга, автор которой Роман Насонов, называется она «Музыка: диалог с Богом. От архаики до электроники». Ее можно было бы счесть простым историческим очерком музыки. Действительно от, по существу, XVIII столетия до современности. Однако, говоря об известных и не очень известных композиторах, автор пытается показать и понять, каким образом духовная составляющая проникала в музыку не только в ту пору, когда церковная музыка доминировала, но и когда музыка стала по большей части светской, и как в эти времена, в частности, и в день сегодняшний музыка обращается к тем силам, к тем стихиям и тем понятиям, которые возвышают человека над простым реальным миром, уводят его в инобытие и позволяют ему действительно вести разговор с Богом. Всего доброго, до свидания и до новых встреч.