Николай Александров: Старый Арбат назывался москвичами еще в начале прошлого века «улицей Святого Николая», поскольку на этой улице было несколько храмов святителя Николая. Один из них – храм Святого Николая Явленного. Неподалеку от это церкви, которой сейчас не существует, стоял домик с узнаваемым портиком, колоннами. Дом этот также не сохранился. Здесь жил князь Михаил Андреевич Оболенский. Он начинал военную карьеру, участвовал в Русско-Турецкой войне, был награжден за храбрость золотым оружием. Но затем, после того как ушел с военной службы, поступил в Архив Министерства иностранных дел и предался ученым занятиям. Это была мечта его жизни. Он очень много сделал. Он коллекционировал рукописи, а многие из них опубликовал. После его смерти замечательный очерк о нем написал историк Николай Костомаров. Жил он уединенно, практически ни с кем не общаясь, кроме ученых людей. Этот дом москвичи называли Домом с привидениями уже в конце XIX столетия. Ходили легенды о неком чернокнижнике, князе Хилкове, который жил в этом доме и был учеником знаменитого Брюса. Тень этого князя и являлась в этом доме. Однако никакого князя Хилкова, сподвижника Брюса, не существовало. Но, видимо, эти слухи возникли из-за того, что дочь Михаила Андреевича Оболенского, Анна Михайловна Оболенская, была владелицей этого дома в конце XIX столетия, и была замужем за князем Хилковым. Тем не менее, конечно же, этот дом на Арбате – не единственный дом с привидениями. Многие из них существуют и по сию пору. Например, говорят, что тень князя Матвея Дмитриева-Мамонова, героя войны 1812 года, масона, отчасти декабриста, объявленного сумасшедшим и находившегося под опекой, тень его является в Мамоновском переулке, в Васильевском, где он томился в заточении. И даже в его имении Дубровицах. Судьба Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова неожиданно рифмуется с судьбой другого Дмитриева-Мамонова, который и будет героем нашей сегодняшней программы. Есть книги, но появление которых уже вызывает чувство оптимизма, во всяком случае чувство уверенности в том, что какие-то основы в этом мироздании не поколеблены. Одна из них вышла относительно недавно. Посмотрите, она уже одним своим видом говорит о чем-то фундаментальном. И действительно внушает уважение.»» «Федор Дмитриев-Мамонов, дворянин-философ». Автор, составитель, комментатор, автор биографических статей в этом томе, обильных примечаний – Михаил Осокин. О личности Федора Ивановича Дмитриева-Мамонова и об этой книге мы и будем говорить с Михаилом Осокиным, который сегодня у нас в гостях. Михаил, здравствуйте. Михаил Осокин: Здравствуйте. Николай Александров: Давайте сначала, прежде чем пойдет у нас разговор уже об этом томе, о его составе и что туда вошло и каким образом он устроен, напомним, кто такой Федор Иванович Дмитриев-Мамонов. Михаил Осокин: Самую широкую публику нужно предостеречь против смешения его с Матвеем Александровичем Дмитриевым-Мамоновым, про которого писал Лотман. Сын предпоследнего екатерининского фаворита. У них очень похожие жизненные финалы. Их обоих объявили сумасшедшими и забрали в… Но Федор Иванович годится ему в деды. То есть он примерно ровесник отца этого екатерининского фаворита. То есть он жил несколько пораньше. Он родился в достаточно знатной семье. Получил неплохое домашнее образование, включавшее изучение двух иностранных языков. Еще более неплохое наследство по линии отца и по линии дяди, богатейшего в свое время… Во времена Петра и Анны Иоанновны государственного деятеля, Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова. Его дочь, баронесса Настасья Поспелова, умерла бездетной, счастливо для него. И он получил часть ее имений. Выйдя в отставку, у него появились деньги и возможности их расходовать на свои многочисленные прихоти и увлечения. И такими увлечениями, среди прочего, было коллекционирование и рукописные книги, написание сочинений. Ну, коллекционировал он древности, он почитал древность, как он писал, и сетовал, что современные российские дворяне заменяют какие-то артефакты русской древности французским новоделом. Сам он это собирал, коллекционировал – оружие, монеты. Но особым предметом коллекции были медали. Он их и делал сам, и в том числе в свою честь. И издал первый фалеристический альбом – «Слава России». Другой предмет увлечений – это рукописные книги, о которых, видимо, пойдет речь. Они были и рукописными, и печатными. Был короткий период печатной активности, когда он некоторые вещи предал тиснению. Это с 1769 по 1771 год. Но, на мой взгляд, это не самые интересные даже его тексты, ну, за вычетом, собственно, этой аллегории «Дворянин-философ», которую можно назвать таким маленьким шедевром русской прозы XVIII века, написанной задолго до Карамзина и Радищева. Да даже «Похождения развратной женщины» еще не было. В 1769 году он издал. Написана она была раньше. Это аллегория о том, как дворянин устраивает в своем имении модель Солнечной системы по Копернику и населяет острова, символизирующие планеты, животными. Слагаемых поэтики там, наверное, четыре. С одной стороны, это Фонтенель «Разговор о множестве миров», который подсказал эту идею – устроить в имении такой план Солнечной системы. Лукиан Самосатский, который подсказал, видимо, идею населить Землю муравьями. И с фигурой философа-гостя, который дарит гостям Дворянина-Философа волшебный перстень, позволяющий понимать язык животных, связана масонская составляющая. А волшебный перстень, видимо, из восточных сказок или каких-то ориенталистских романов. Притом, что эта аллегория укоренена проблематике именно XVIII столетия, то есть ее сложно представить написанной в XIX, и при тех влияниях, о которых я отчасти сказал, это вполне оригинальный текст, который… Смотрите-ка, были сны, были путешествия по другим планетам на Луну. Здесь ни того, ни другого. Ни бреда, ни путешествия. Они, оставаясь на Земле, путешествуют по этим планетам, слушая разговоры их обитателей с помощью этого перстня. Это такой сплав, который дал вполне оригинальный текст. Николай Александров: У меня такой вопрос. Не знаю, как вы на него ответите. Все-таки Федор Дмитриев-Мамонов, Матвей Дмитриев-Мамонов принадлежат к одному княжескому роду, который восходит к Рюриковичам. Вы сказали, что в судьбах этих двух разнесенных во времени людей есть какие-то сходные черты. Вот такой вопрос. Насколько, например, Матвей Мамонов, да, участник Войны 1812 года, который отказался присягнуть Николаю I, декабрист, затворник, объявленный официально сумасшедшим, вот насколько в его судьбе нашла отклик жизнь Федора Дмитриева-Мамонова? Есть ли какие-то точки сопоставления? Можно ли говорить о каких-то общих фамильных чертах? Эксцентричности, темпераменте, непокорности и прочем? Михаил Осокин: Эксцентричность была. Психиатр, наверное, говорил бы о генетической отягощенности. И можно говорить о некой оппозиционности. Потому что Мамонов (я уже об этом рассказывал) в своих сочинениях не упоминает Екатерину и ее фаворитов. Это такое знаковое молчание. В этом томе только в одном письме, где он объявляет о екатерининском указе своим постояльцам в доме ничего не ставить на окна. Этот дом одновременно был музеем. И, видимо, так он привлекал публику, этот музей. Только там упоминается имя Екатерины. А так он его вымарывает даже из басни Сумарокова, которая вошла в антологию, предпосланную его переводу «Психии» Лафонтена. «Любовь к Психии Купидона». Даже оттуда вычеркивают эти последние 4 строки, где упоминается Екатерина. Ну и в других сочинениях, где упоминания императрицы были непременными, это были топосы, которые на условном рефлексе сочинялись, он как бы игнорирует ее, как будто ее не существует. Притом, что в аналогичных сочинениях его современники старались использовать любой удобный повод, чтобы ее упомянуть. Искали. Он этого не делает. Видимо, это отзвук сложных отношений и с московскими властями, с московским градоначальником Михаилом Волконским, и, возможно, косвенно связано с тем, что при Екатерине фактически прекратилось его продвижение по службе. Он до этого получал чины чуть ли не каждый год. Последний чин полковника получил чуть ли не в день переворота, то есть при Петре. И после этого его продвижение закончилось. Он выходит в отставку бригадиром в шестьдесят пятом году. Николай Александров: То есть, условно говоря, вот это можно назвать какой-то генетической предрасположенностью, а можно назвать родовой памятью, потому что она находит отклик и у Ивана Ивановича Дмитриева, и у его племянника, автора воспоминаний. Вот это ощущение Дмитриевыми-Мамоновыми своей значимости в российской истории. И взгляд даже несколько свысока по отношению к Романовым, он чувствуется и у Федора Ивановича. Михаил Осокин: У Федора Ивановича все-таки предки были близки к двору. Тот же Иван Ильич. А при Екатерине они как-то отдаляются. Ну, пока не наступает время этого предпоследнего фаворита, который с такой же фамилией, который тоже не очень хорошо свою придворную карьеру закончил. Николай Александров: Давайте теперь обратимся к этой книге. Плод досугов и плод коллекционирования и собирательства. Вот XVIII век в одной из своих совершенно удивительных проявлений. И, кстати говоря, если говорить о Матвее Дмитриеве-Мамонове, там тоже XVIII век чувствуется в этой самостоятельности, такой даже самостийности. Что вошло в этот том? Как он, собственно, организован? Как бы вы его посоветовали читать? Понятно, что быстро пролистать его не получится, но, тем не менее, что сюда вошло и какова композиция этого тома? Михаил Осокин: Я бы заметил факт, особенность, которая объединяет вошедшие сюда тексты – это их библиографическая редкость. Большинство текстов – это редкости, за вычетом вот этого «Дворянина-философа», редкости первого класса, сохранившиеся в 1-2 экземпляров. Николай Александров: Они, кстати говоря, публиковались после жизни Мамонова? Эти рукописные книги как-то еще издавались? Михаил Осокин: Нет. Они впервые публикуются здесь. В этом фишка тома. За вычетом «Дворянина-философа». И опубликованные прежде… Здесь это последняя книга, которую опубликовала Луцевич из Кишинева. Приезжала в Питер, делала себе копию микрофильма. Но здесь зато цветные картинки из этой рукописной книги. Так вот, редкости, причем, они не только даже связаны… Это не только подносные тексты, которые ему писали студенты Московского университета или университетской гимназии, или священник по кличке Соловей, надеясь что-то перехватит от его бессчетных трат. Но и даже, например, газетные объявления, которые… Нет, не так. Опубликованное в «Московских ведомостях» письмо, которое позволяет идентифицировать его как дарителя в университетскую библиотеку коллекции медалей, резных камней, портреты вот этих подарков. Сама газета сохранилась всего в одном экземпляре, который хранится сейчас в Библиотеке МГУ, куда вход почему-то платный для не сотрудников МГУ. Это, конечно, случайность, но тем не менее. И собственные мамоновские сочинения, которые вошли сюда. Это существовавшие в виде рукописных книг, которые, видимо, предоставлялись для списывания посетителям его Дома на Мясницкой, который был превращен в Музей в 1772-ом и быстро также прикрыт Волконским. Можно по подзаголовку идти. Известие – это объявление Мамонова в «Московских» и «Санкт-Петербургских ведомостях». Это отчасти реклама музея, отчасти поиск реликвий для его коллекций. И интересное объявление, в котором перечисляются его рукописные книги, которые, видимо, предстоит разыскать. Список тезисов к этим книгам. Дальше поэма «Россия». Дальше рукописные книги, собственно. Первая рукописная книга, которая здесь впервые издается – это поэма «Россия». Это одновременно поэма и история в стихах. История России в стихах. Ну, таких замыслов, как он утверждал, не было. На самом деле были, но вряд ли он о них знал. То есть он теоретически мог встретить упоминания о них в энциклопедии, которую он читал. Но он же не читал энциклопедию подряд. Вполне возможно, что сам это и придумал. Собственно, эпическая поэма. В основе эпической поэмы какое-то событие героическое, которое поется. Здесь пишет: «Мне вся мила Россия». И он поет всю Россию. Начинает издалека, с перечисления созвездий, видных на территории России. Пересказы мифов, которые с этим связаны. Описание климатов с перечислением животных и рыб, которые там водятся. И примерно во второй песне он переходит к зарифмовыванию историй Щербатова, Татищева и немецких энциклопедий. Читать действительно непросто. Но тому, кто продерется, откроется собственное видение Мамоновым русской истории, которую он сконструировал из обломков сведений, почерпнутых из ядра русской истории, ну, в основном, Татищев, Щербатов – вот это. Николай Александров: Михаил, последний вопрос, связанный с этой книгой. Тем более, что вы обещали об этом несколько слов сказать – о медалях Дмитрия Мамонова. Это, видимо, и часть коллекции Дмитрия Мамонова, и особый род деятельности. Что это такое? Михаил Осокин: Медали, которые здесь опубликованы… Гравюры с этих медалей… Это те медали, которые он изготавливал в свою честь. Первую медаль он себе сочинил, как тогда говорили, после этого бунта, поскольку в Петербурге его никак не поощрили, а, скорее всего, считали жертвой бунта, потому что ему там проломили голову, сильно проломили, считали, что он умер, и, в общем, слухи о том, что он сдвинулся, пошли после этого события по Москве. Ну и его активность музейная и прочая после этого развилась. Вторая медаль… «Осветил свет родом, разумом, честью и великолепием». Она может относиться… Это памятная медаль, это не наградная. То есть он сочиняет поэму «Россия» в 1773 году и изготавливает себе медаль, на которой изображена раскрытая книга, на которой написано «Дворянин-философ» и по кайме надпись «Осветил свет родом, разумом, честью и великолепием». Что воспринималось как такой образчик мегаломании. В общем, медали не все себе делали. Некоторые делали тоже. Бестужев-Рюмин, например. Николай Александров: Но в любом случае мне хочется сказать, что, конечно, это книга совершенно уникальная. И я думаю, что найдутся те, кто по крайней мере в нее заглянут, ознакомятся с наследием Дмитрия Мамонова и, может быть, совершенно по-другому представят себе XVIII век. И для меня во всяком случае это такой небольшое книжное чудо, которое еще появляется в наше время. Спасибо огромное за беседу, Михаил. Михаил Осокин: Спасибо. Николай Александров: Новых успехов вам. Две книжки, связанные с историей и с философией, я хотел бы представить в финале нашей программы. Но, впрочем, это книги, связанные не с XVIII веком, а с совершенно иными эпохами. Первая посвящена генералу Владимиру Сухомлинову, который сыграл достаточно важную роль (другое дело – какую) в Первой мировой войне, в войне 1914-1918 годов. Он был военным министром, проводил военные реформы. Личность достаточно неоднозначная и по-разному оценивавшаяся в разные эпохи. Евгений Бей, автор этого исследования, пытается быть сколь возможно объективным. То есть, иными словами, не обвинять Владимира Сухомлинова в том, что он был немецким шпионом, и он лишь один виноват в провале российской военной кампании в Первую мировую войну. Но, с другой стороны, и не оправдывает полностью своего героя. Во всяком случае книга читается, вне всяких сомнений, с необыкновенным интересом. Другая книга, Бенджамена Фондана – совершенно иного рода. И она позволяет нам обратиться к русской философии начала XX столетия. «Встречи со Львом Шестовым» Бенджамен Фондан. Это записи разговоров, которые Фондан вел со Львом Шестовым уже в период его эмиграции. То есть в период его парижской жизни, вплоть до последних дней жизни Льва Шестова. Лев Шестов – один из самых неожиданных и самых резких и колких философов начала XX столетия. Несмотря на дружбу с такими мыслителями, как Николай Бердяев или, например… Лев Шестов был совершенно особенным человеком в этом смысле. Свобода познания и свобода от навязывания познания, в частности, научного познания – вот что его интересовало в первую очередь. Но сам Бенджамин Фондан стал своего рода популяризатором идей Льва Шестова. Может быть, именно благодаря ему работы Льва Шестова за эмигрантский период пользовались повышенным вниманием, поскольку Бенджамен Фондан значение Льва Шестова в своих работах провозглашал, и написаны они с необыкновенным темпераментом. В приложении к беседам эти статьи вошли в этот замечательный том, который по-новому раскрывает перед нами личность Льва Шестова. Всего доброго. До свидания.