Николай Александров: Существование в условиях пандемии и самоизоляции, разумеется, заставляло обращаться к прошлым эпохам, к историческому опыту тех времен, когда свирепствовали эпидемии холеры, чумы, испанки или сибирской язвы. Разумеется, при этом звучали имена разных писателей и поэтов, Пушкина. Вспоминали его Болдинскую осень, карантины и эпидемию холеры. Или Боккаччо: вспоминали его «Декамерон» и эпидемию чумы. Собственно, об этом сегодня и пойдет речь, однако русская тема будет довольно хитро переплетена с итальянской, и мы будем говорить не только о карантинах. «Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года» – так называется небольшая книга Михаила Визеля, которая, с одной стороны, посвящена абсолютно хрестоматийной теме. Действительно, кто не знает о знаменитой Первой Болдинской осени Александра Сергеевича Пушкина, о том, что он убежал из Москвы от невесты, а затем стремился к ней, о том, что его окружали холерные карантины. О некоторых особенностях этой книги, поскольку она не исчерпывается, собственно, этой темой, мы и поговорим с Михаилом Визелем. Миша, здравствуй! Михаил Визель: Добрый день! Николай Александров: Расскажи немного о замысле этой книги, потому что, действительно, такое впечатление, что это обращение к хрестоматии, почти к банальности. Что тебе было интересно, и как ты писал? Михаил Визель: История этой книги обыкновенна для нашего прошлого необыкновенного самоизолированного года. Потому что я писал ее ровно год назад, весной 2020 года, по обстоятельствам совершенно, казалось бы, внешним. В марте 2020 года, когда нас, сотрудников «Российской газеты», частью которой является портал «ГодЛитературы.РФ», который я возглавляю в качестве шеф-редактора, распустили по домам, на самоизоляцию. Моя начальница мне, так сказать, заказала как журналисту: «Напишите что-нибудь про Пушкина в Болдине». К этому времени, если помнишь, тема была уже, так сказать, взрыхлена, уже вовсю звучало «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Николай Александров: Да и о Болдино уже кто только не говорил, разве что ленивый. Михаил Визель: Да, все вспоминали Самойлова «Благодаренье богу – ты свободен – в России, в Болдине, в карантине…». И вот такой заказ был для меня совершенно естественным. Но я к нему отнесся противоестественно. И сделал то, о чем давно мечтал: я наконец решил, что когда у меня будет время и возможность, я засяду дома, и сделаю то, о чем давно мечтал. А именно – разберу все девятнадцать писем, которые Пушкин написал из Болдино (точнее говоря, те, которые до нас дошли из Болдино). Николай Александров: То есть основа – это письма Александра Сергеевича? Михаил Визель: Основа – письма, да. Если начать с самого начала, эта книга устроена так: я полностью привожу письмо Пушкина и потом даю свой пространный комментарий – исторический, культурологический, литературный, безусловно, а отчасти и личный. Потому что, повторяю, мы все (и я в том числе) оказались в том же положении, что и Пушкин. Николай Александров: А художественные произведения ты оставляешь несколько в стороне, за некоторым исключением, как, например, «Скупой рыцарь», который тебе важен для того, чтобы описать состояние Александра Сергеевича в деревне, какие-то экономические проблемы и его взаимоотношения с отцом, с тещей, с тестем и так далее. Михаил Визель: Да. Но я не то что бы иллюстрирую, я просто разбираю тот сор, из которого выросли стихи и проза, из какого сора. Вот я и показываю, из какого сора. Не то что бы мне хочется копаться в соре, но мне было интересно понять, наконец-то разобраться, как это получилось. Я стал разбираться, и выяснилось, что и в «Маленьких трагедиях», и в «Повестях Белкина», и в «Онегине», и в сожженной главе «Онегина» гораздо больше автобиографичного для Пушкина, чем могло бы нам всем показаться. Вот, например, первая повесть «Гробовщик». Мы все знаем, естественно, о чем она, но не все знают (особенно немосквичи), что, когда главный герой, гробовщик, Адриан Семенович Прохоров переезжает с Разгуляя на Большую Никитскую – это для Пушкина момент абсолютно автобиографический. Потому что Болдинская осень началась с того, что на Разгуляе умирает его дядя, и свадьба в очередной раз откладывается, потому что во время траура жениться нельзя. Пушкин решает воспользоваться этой возможностью, чтобы уладить свои хозяйственные дела, вступить в права не наследства, а в права владения, которые ему выделил его отец по случаю женитьбы, и уезжает в Болдино. И для Пушкина, повторяю, переезд этого Адриана Прохорова с Разгуляя на Большую Никитскую – момент абсолютно автобиографический, потому что на Большой Никитской, собственно, жила семья его невесты, жили Гончаровы в собственной огромной усадьбе. И это такой для него совершенно момент … Николай Александров: С одной стороны, да, безусловно, поскольку Лефортово – родной для Александра Сергеевича район, но, с другой стороны, район Арбата и Никитской был не чужд Александру Сергеевичу. Я уже не говорю о том, что именно там он снял особняк Хитрово, куда приехал уже вместе с женой, Натальей Николаевной, и по соседству, на Собачьей площадке, останавливался у Сергея Александровича Соболевского, начиная с 1826 года. Михаил Визель: Москва была маленькая в то время, и конечно, Москва – родной город для Пушкина (и для меня тоже родной город). Ты сказал – Лефортово (точнее говоря, Немецкая слобода), я горжусь тем, что это тоже моя родина, я писал эту книгу буквально сидя в Немецкой слободе, над Кукуйским ручьем, так получилось. И конечно, мне это тоже добавляло такого личного аспекта, личного момента. Николай Александров: Конечно, не только Лефортово, Немецкая слобода, ты пишешь о Харитоньевском переулке, разумеется, вспоминая «Евгения Онегина» Михаил Визель: Вот Пушкин пишет Николай Александров: Да, Пушкин пишет. Так что действительно разноликая, разная Москва представлена у Пушкина. Скажи, пожалуйста, Миш, какими источниками ты пользовался? Для тебя были какие-то книги, на которые ты в первую очередь ориентировался? Михаил Визель: Все богатство Интернета было к моим услугам. Потому что эта книга писалась в условиях самоизоляции, она писалась по тому, что я находил в Сети. Слава богу, к нашему времени в Сети выложено все (не все, разумеется, но выложено очень много), в том числе то, что касается академической филологии, пушкинистики. И моими основными источниками (не буду называть все источники), моими основными ресурсами была Фундаментальная электронная библиотека (http://feb-web.ru/) и Российская виртуальная библиотека (https://rvb.ru/), в которых полностью выложены все тексты. Не просто тексты Пушкина, а выложены тексты собраний сочинении со всеми комментариями, со всем аппаратом, в общем, со всеми признаками академического издания. И конечно, я пользовался ими. В том числе, естественно, выложено полное академическое собрание Пушкина 1937-1959 годов, в общем, первое полное академическое собрание. Оно полностью выложено, полностью оцифровано, и я им активно пользовался. Николай Александров: Я неслучайно спрашиваю, потому что в том небольшом перечне книг, который у тебя существует, отсутствует, например, трехтомник писем Александра Сергеевича Пушкина под редакцией Модзалевского. Михаил Визель: Да, но я повторяю, я пользовался полным собранием сочинений, которое выложено на http://feb-web.ru/. Николай Александров: А примечания не повторяются, если ты представляешь себе обширный комментарий Модзалевского. Я еще по одной причине говорю об этом, потому что, размышляя об Александре Сергеевиче Пушкине, цитируя воспоминания, свидетельства современников, разумеется, ты ссылаешься на Вересаева «Пушкин в жизни» и объявляешь его великим пушкинистом. Михаил Визель: Нет, великим не объявляю, я ссылаюсь на него в числе прочих. Просто Вересаев был очень добросовестным человеком, он тщательно собрал все известные к его времени источники. Николай Александров: В том-то и дело, что не собрал. Михаил Визель: Как не собрал? Николай Александров: В том-то и дело, что он заимствовал библиотеку Модзалевского, картотеку Модзалевского и, собственно говоря, ее и не вернул. И об этом, разумеется, пишут Сабашниковы, поскольку именно в академии братьев Сабашниковых выходили письма Александра Сергеевича Пушкина с комментариями Модзалевского. Но это так, к слову, потому что это не исключает таланта Вересаева, компилятора и писателя. Хотя у пушкинистов, как ты понимаешь, довольно серьезные претензии к тому, как сделаны «Друзья Пушкина», к тому, каким образом представлены эти книги. Михаил Визель: Я же не брал прямо его оценки, его источники, его личные впечатления. Более того, я там даже над ним смеюсь, можно сказать, когда он там пишет «Пушкину не следовало жениться Гончаровой, а следовало жениться на Ушаковой». Николай Александров: На самом деле не один Вересаев ревниво относился к Александру Сергеевичу Пушкину, достаточно назвать Марину Цветаеву. Михаил Визель: Да, я даже здесь пишу, что та идея, что Йоко Оно развалила «Битлз», появилась задолго и до «Битлз» и до Йоко Оно. Николай Александров: Ты знаешь, кстати, какое отношение имеет Йоко Оно к Александру Сергеевичу Пушкину? Михаил Визель: Я читал об этом, что какое-то далекое родственное отношение, но, по-моему, все-таки, это такая, скорее, шутка. Николай Александров: То есть это не родственные отношения, но вовсе не шутка. Смотри программу «Фигура речи», и ты узнаешь на самом деле, откуда и каким образом связь между Йоко Оно и, соответственно, Ленноном и Александром Сергеевичем Пушкиным выстраивается безусловно. Михаил Визель: Не знаю. По-моему, когда Трамп стал президентом США, там нашли какие-то его родственные связи, нет, когда Буши стали президентами США, у них нашли какие-то родственные связи с Ричардом Львиное Сердце. Это не строго доказано, но это такого значения не имеет. Николай Александров: Нет, здесь, конечно же, речь идет о совершенно особенном родстве, я бы сказал, свойстве. Но не буду сейчас об этом говорить, потому что, повторяю, в одной из программ мы об этом скажем чуть более подробно. Я хотел тебе задать в связи с этой книжкой еще один вопрос, уже совершенно иного рода. Ты каким-то образом принимал участие в макетировании этой книги? Михаил Визель: Да. Николай Александров: Да? Когда у тебя появляется текст письма Пушкина на французском, рядом идет русский перевод – это понятно. Но почему ты один и тот же русский текст даешь в старой орфографии и в современной? Михаил Визель: Это была идея издательства. Я принимал участие в макетировании в том смысле, что, когда у них возникали какие-то дыры по макету, мне писали: «Михаил, вот тут нужно вставить еще один абзац». И я в это время сидел в арт-кластере «Таврида», передо мной расстилалось Черное море, все было прекрасно, но я, как зайчик, раскрывал ноутбук и начинал вписывать в то или иное место абзац. И про себя думал: «Да, небось Джеймсу Джойсу никто не говорил, дескать «Знаете, Джеймс, тут у нас дыра получается, пожалуйста, еще поток сознания…»» Николай Александров: Я думаю, у Джойса проблем с этим не было, как ты понимаешь, там, скорее, сокращать нужно было. Михаил Визель: В общем, я принимал участие в макетировании, безусловно. Книга делалась невероятно быстро, мы начали работу над ней в начале июля, а в сентябре уже представили. Для такой многодельной книги это очень мало. Поэтому, конечно, я на всех стадиях участвовал. Но вот эта идея, давать по-французски, по-русски в старой орфографии, в новой орфографии – это была идея издательства, с которой я согласился, потому что мне это кажется важным. Понимаешь, это для тебя старая и новая орфографии читаются практически одинаково, потому что ты – начитанный в этих вопросах человек. А для того человека, читателя, который, может быть, впервые в жизни сталкивается со старой орфографией, не как с какой-то псевдостилизованной вывеской на банке или магазине, а именно в живом и оригинальном тексте – для него это может быть очень любопытно. Старая орфография – это же не только яти и еры, это еще и приставки «с», «з», которые все время путаются, слитное и раздельное написание, мне это кажется довольно интересным, и для нефилолога, для нерусиста, это, по-моему, довольно интересный момент. Николай Александров: Миш, скажи, пожалуйста, в процессе достаточно динамичной работы над Пушкиным, его болдинским пребыванием, что ты для себя в Александре Сергеевиче открыл? У тебя лично были какие-то открытия? Михаил Визель: Открытия? Знаешь, наверное, самое главное открытие грустное для меня лично, потому что я понял, что Пушкин был очень молод, а я уже не очень. То есть я на него уже смотрю, как это не дико звучит… Николай Александров: В 31 год – это очень молод, так ты считаешь? Михаил Визель: Мне сейчас в мои 50, он кажется очень молодым, что уж там говорить. … сильно его старше и поэтому, конечно, я смотрю, что да, это гений, но это еще молодой человек. Это было для меня такое самое главное грустное открытие, потому что, я должен был сказать это сразу, что эту книгу я написал за девятнадцать дней, что сущая правда. Девятнадцать писем – девятнадцать дней. Как журналист я написал девятнадцать колонок. Потом, разумеется, когда мы готовили книгу, я все это прочитал уже насквозь как книгу, переставлял, в общем, делал обычную работу. Но корпус текста был написан за девятнадцать дней. Но я добавляю – 19 дней плюс 35 лет. Когда я впервые школьником, 9-10-классником, взял в руки 10 том пушкинского десятитомника и стал читать его насквозь, меня это так поразило, что письма могут быть такими. Потому что я из семьи совершенно нефилологической, так сказать, не из гуманитарной семьи, и для меня сам факт, что письма могут быть не просто извещением о том, что у тебя все благополучно и поздравлением с праздником, а могут быть литературными произведениями, построенными по всем законам литературы – это было откровением. И они мне служили, кстати, большим подспорьем в моих всяких подростковых метаниях и переживания. Я буквально открывал письма Пушкина, это было мое убежище. Поэтому, когда я их читал 9-10-класнником, относился по одному. Сейчас, уже перечитывая человеком более чем взрослым, я понимаю то, что я уже сказал, что он человек гениальный, талантливый, начитанный, насмотренный, но еще довольно молодой. Хотя, конечно, Пушкиным мы восхищаемся не за это, а, наоборот, за то, как он при своей молодости успел много всего прочувствовать, сделать и как он глубоко на все смотрел. Николай Александров: То есть ты, по сути дела, совершаешь для себя открытие Евгения Абрамович Баратынского, который после смерти Александра Сергеевича, ознакомившись с его рукописями, произведениями, которые не публиковались, писал жене, что многие удивительные и по духу, и по форме. «И ты знаешь, что я открыл для себя», - пишет Евгений Абрамович, чем они его поразили – глубиной и силой мысли. Вот это удивительно, что Евгений Абрамович по-настоящему и дальше пишет: «Он только-только начинал созревать». Вот это ощущение мощи пушкинского гения, оно, конечно же, ко многим приходило уже постскриптум. Михаил Визель: Я, кстати, себя не буду ровнять с Евгением Баратынским, боже сохрани, и, конечно, у меня (у нас у всех) другое отношение к Пушкину. Баратынский с Пушкиным были современниками, коллегами, они были лично знакомы, конечно, это совершенно другое. Но, тем не менее, повторяю, вот то, что было открытием для меня лично – то, что он был молодой человек. Но общаясь с моими друзьями (а мои друзья, естественно, все из круга более-менее гуманитарного – журналисты, издатели, переводчики), я говорил какие-то вещи, для меня совершенно очевидные, например, что Пушкин любил гречку. Они: «Да? Правда? Что, тоже любил гречку?». Пушкин тоже переживал, что не мог вырваться из карантина. «Да? Тоже переживал?» Николай Александров: Про крыжовенное варенье говорил? И варенье из морошки? Михаил Визель: Про крыжовенное варенье – нет. Варенье из морошки – это другой …. Николай Александров: Это финал, а крыжовенное – его любимое. Михаил Визель: Да. В общем, какие-то такие простые для меня вещи. Или, например, когда я рассказываю о том, что «Пир во время чумы» – это точный перевод одной из сцен из трагедии Джона Уилсона, о чем, разумеется, ты знаешь. Когда я это говорю, я вижу, что у людей раскрываются глаза, они начинают на меня смотреть, словно я им какие-то новые чудеса рассказываю. Николай Александров: Да, с Александром Сергеевичем действительно получается довольно забавно, потому что некоторые его переводные или переложенные произведения (начиная, кстати говоря, со стихотворения «Пророк», потому что это переложения с сонета Вордсворта) воспринимаются как оригинальные. А некоторые оригинальные или измененные, как сцена из «Фауста» или из того же самого Данте, воспринимаются как явно переводные, хотя это не вполне так. Михаил Визель: И это совсем не так. Ни сцена из «Фауста», ни эти сцены в аду абсолютно никакого отношения, то есть никакого соответствия… Николай Александров: Нет, отношение имеют. Михаил Визель: Но имеют соответствие. Николай Александров: И это нам дает возможность перейти к следующей теме. Мы не будем говорить о карантине и самоизоляции в связи с итальянской темой, которую мы отчасти уже затронули, потому что, помимо Болдино, разумеется, «Декамерон» Боккаччо и эта ситуация эпидемии чумы, конечно же, в прошлом году постоянно вспоминалась. Мы поговорим об итальянских книгах, к которым ты имеешь непосредственное отношение. Я хочу, чтобы ты о некоторых книжках рассказал, сказал, какое именно отношение ты к ним имеешь и что это за книги. Михаил Визель: Смотри, во-первых, я должен был сразу сказать, что я, перефразируя Пушкина, должен от себя отклонить незаслуженный титул пушкиниста. Николай Александров: Это предисловие к итальянским книгам? Михаил Визель: Да. Конечно, как Чарский говорил: «Я должен отклонить незаслуженный титул стихотворца», я должен отклонить этот самый титул пушкиниста. Конечно, я не пушкинист, более того, я даже не русист по своей литинститутской специальности. Я по своей литинститутской специализации переводчик итальянской литературы, это записано у меня в дипломе. И собственно, священной волею Зевеса, в позапрошлом теперь уже году я смог этим заняться вплотную. Я переводил книжки, естественно, всю свою взрослую профессиональную жизнь, переводил Умберто Эко, переводил Джанни Родари, между прочим, переводил с итальянского еще ряд авторов, не говоря о переводах с английского. Но в последние годы, по мере того, как росла моя дочка, я понял, что меня больше всего интересует, больше всего занимает детская литература, и, слава богу, я имел возможность ею заняться. Одно издательство, назову его, издательство «Городец», можно сказать, под меня создало детскую серию, серию детских итальянских красивых книжек. Речь шла о книгах-альбомах. Николай Александров: Давай в таком блиц-порядке, Миш, поговорим. Твой свободный выбор. Я возьму их все в руки, чтобы каждый раз не нагибаться. Михаил Визель: Представление дает вот эта книжка, «Утраченная легкость». Тут штука в том, что эта книга большая. Точнее, первое – что эта книга большая, второе – что эта книга итальянская, третье – что это книга-картинка. В ней очень мало текста и очень много картинок. Николай Александров: Кстати, не только в ней. Ты держишь еще одну книгу, «Средиморье», и там-то уж вообще текста минимум. Здесь, все-таки, у нас есть целые абзацы, а эта книга… Михаил Визель: Да, совершенно верно. Надо было с нее, собственно, начать. Николай Александров: Потому что здесь практически текста вообще никакого нет, зато совершенно замечательные иллюстрации. Михаил Визель: Да. Вот с этой книги, «Средиморья», началась, собственно говоря, эта серия. Потому что я увидел ее в Болонье на ярмарке детской литературы, совершенно был ошарашен, купил ее, привез в Москву, всем показывал. И когда показал ее в «Городце», мне сказали: «Да, Михаил, мы обязательно делаем вашу серию, эту изумительно, ничего подобного нет». Что совершеннейшая правда, ничего подобного нет. Николай Александров: Скажи буквально два слова, что это собственно такое – «Средиморье» и «Утраченная легкость» Михаил Визель: И то и другое в жанровом определении – это притчи, некие очень короткие истории, которые рассказываются не столько языком текста, сколько языком визуальным. Николай Александров: Первое, разумеется, вызывает ассоциации со Средиземноморьем, со странами и культурами, которые располагались на берегах Средиземного моря. Михаил Визель: Да, совершенно верно. Авторы этой книги, два неаполитанца, они делают то же самое, но они делают такую странную штуку, они делают такую инверсию. Они воображают себе, что было бы, если бы контур Средиземноморья был островом, а его бы окружали воды. Николай Александров: Ага. А эта книга («Утраченная легкость»)? Михаил Визель: Эта книга – об острове Лапута (Летающем острове), жители которого слишком увлеклись стяжанием, и поэтому их остров утратил легкость. И им нужно избавиться от ненужных вещей, как материальных, так и ментальных, для того, чтобы легкость вернулась к этому острову. Николай Александров: Давай несколько слов скажем о книжках схожего формата. Михаил Визель: Да, вот этой книжкой я очень горжусь. Николай Александров: «Как кузнец Паарва паровоз подковал» Михаил Визель: Да, этой книжкой я очень горжусь, потому что эта книжка оригинальная, не переводная. В том смысле, что ее сделала для нас живущая в Голландии белорусская художница Катерина Дубовик, она предложила нам использовать свой дипломный проект, сказку шведско-финского сказочника. Николай Александров: Мы уже выходим за пределы итальянской культуры, но это не страшно, это серия уже диктует. Михаил Визель: Да. Причем Сакариас Топелиус, автор текста, он был профессором Гельсингфорсского университета, он был русским профессором. Поэтому эта книжка не переводная, эта книжка оригинальная. И вот эта моя нежно любимая книжка. Николай Александров: «Я работаю крокодилом» Михаил Визель: Это книжка про нас про всех. Николай Александров: Да, серьезно? Все мы немножко крокодилы, перефразируя Маяковского? Михаил Визель: Да, конечно. Эта книжка, собственно, говоря, приквел к «Крокодилу Гене». Это книжка о крокодиле, который живет в городе, пьет утром кофе, повязывает галстук, идет на работу, а работает он в зоопарке, и работает он крокодилом. Если мы помним, именно с этого начинается «Крокодил Гена» Успенского. И сейчас мы с тобой тоже работаем крокодилами, ты – одним, я – другим. Я люблю эту книгу дарить своим знакомым и коллегам, носящим какие-то чины и звания, дескать, смотрите, эта книга про нас про всех. А эта книжка совсем другого формата, во всех смыслах, это все-таки история с текстом. Это книжка про девочку, которая идет в школу и там сталкивается со стереотипами. Николай Александров: Джорджия Веццоли. Мы потом скажем еще несколько слов о об авторах, насколько они известны, знакомы. Михаил Александров: Они совершенно никому не известны в России, это совершенно для нас новые авторы. Это наша не то что бы задача, но это такая, пожалуй, миссия. И вот книга так называется: «Мне нравится Человек-паук… и что такого?», то есть девочка идет в школу с рюкзачком в виде Человека-паука. Над ней начинают смеяться, тыкать в нее пальцами, дескать, ты что, это для мальчишек. А она не понимает, что в рюкзаке в виде Человека-паука такого, что делает его сугубо мальчишеским. И вот об этом книга – о стереотипах, о наших предубеждениях и о том, как с ними бороться, как их преодолевать. Как говорится, книга в русле актуальной повестки, но при этом по-итальянски изящная, по-итальянски легкая, по-итальянски опирающаяся на их многовековую историю. Николай Александров: Ну что же, Миша, мне остается только поблагодарить тебя и пожелать тебе успехов во всех твоих ипостасях – журналистских, редакторских (как главы портала «Гослитература») и, разумеется, переводческих, одновременно и культуртрегерских, если учесть, что ты таким образом знакомишь с современным итальянским книгоизданием, делаешь его доступным для российского читателя. Спасибо. Михаил Визель: Спасибо. Николай Александров: Продолжая разговор о детской книге, правда, на сей раз, о тех книгах, которые рассчитаны на более солидный, скажем так, возраст ребенка, я хотел бы представить две книги. Первая из них написана Стэнли Лейн-пулом, она называется «Берберские пираты» и рассматривает историю Средиземноморья, начиная с XVI столетия и до начала XIX века. Речь идет о пиратах, которые разоряли побережья Алжира, Туниса. Среди них были знаменитые братья Барбаросса, которые пользовались покровительством турецкого султаната и были существенной проблемой для европейских стран. Довольно живо написанная книжка, которая читается, конечно, с необыкновенным интересом, так же, может быть, как и эта – Льюис Спенс «Атлантида. История исчезнувшей цивилизации». Понятно, что миф об Атлантиде достаточно хорошо известен, но, к сожалению, сведения об этом затонувшем континенте весьма скудны – по существу, они ограничиваются лишь словами Платона. Автор этой книги, исследуя Платона и то, что он написал об Атлантиде, пытается доказать своим читателям, что Атлантида действительно существовала. Всего доброго, до свидания.